Глава 21

«Кем это делает нас?»

Я на Парламент-Хилл, разговариваю с мамой, пока Бастер роется в опавших листьях. Когда я была ребенком, мне казалось, что с листвой деревья сбрасывают свою душу, чтобы возродиться весной. Раньше в Ньютоне я читала Библию, ходила в воскресную школу и молилась перед едой. Думаю, это вполне объясняет причудливость моих фантазий.

– Только посмотри, как они покачивают костлявыми руками, – говорила мама, когда мы гуляли по зимнему лесу.

От этого голые деревья еще больше казались мне страшными мертвецами. Как та ветка, что стучала ночью в окно моей комнаты. Я накрывалась с головой и представляла, что кто-то просит меня: «Впусти…»

Так было до появления Мэтти. С ним я перестала бояться темноты. Когда он говорил, что защитит меня, я верила.

– Видно, как ей нужен отец, – сказала бабушка маме. – Пора бы твоему ухажеру сделать предложение, Амелия-Роуз, чтобы ты не была бесчестной женщиной.

– Я и так порядочная, мама.

– Вот поэтому ты и не замужем. Дерзость тебя не красит.

Общество дьявольски озабочено внешними приличиями. Будь по-другому, Мэтти пришлось бы сложнее.

– Кем это делает нас? – повторяет вопрос мама.

– Дурами, вот кем, – отвечаю я.

Сами позволили ему завладеть нашими умами. Сами себя обманывали и не хотели замечать происходящего прямо у нас под носом.

– Если он действительно все это совершил…

Как обычно, вместе с «если» на мои плечи ложится тяжкий груз. «Если» – самое нагруженное смыслами слово.

Что, если Мэтти невиновен?

Что, если посадили не того?

Что, если я сделала величайшую ошибку в жизни?

Если… если… если…

– Ты знаешь, что они винят нас? Семьи, – мама говорит с такой покорностью и болью, без которых я ее уже не помню.

– Я их понимаю.

Она соглашается:

– Сама нас виню.

Я думаю о жертвах. Думаю о детях, выросших без маминой заботы, без колыбельных и бережно наклеенных на коленки пластырей. Об отцах, которым не суждено было отвести дочерей к алтарю. О матерях, которые не теряли надежду снова увидеть детей живыми.

Они считают нас виноватыми. Это читается в глазах, когда телевизионщики берут у них интервью. При упоминании наших имен они меняются в лице, поджимают губы и стискивают челюсти.

Думая о них, я тоже превращаюсь в один сплошной ком: рот, горло, все внутри меня сжимается.

Куча убийц вели ничем не примечательную с виду жизнь; ходили в церковь, водили детей в школу, отдыхали у бассейна по выходным. Обманывали женщин, которые их любили. Все это, однако, не приносит облегчения. Становится только тяжелее от того, что нас так же одурачили.

– Да, все это совершил он, – пытаюсь я убедить нас обеих. – Он, а не мы.

– Это не значит, что мы совсем ни при чем. Если он вправду сделал все, что ему приписывают.

Если…

– Почему?

– Потому что мы закрывали глаза на преступления, а значит, словно сами их совершили. Мы бездействовали, и те женщины погибли.

В голове возникает нож с перламутровой рукоятью, который я храню в выдвижном ящике. В таком же ящике мама когда-то хранила фотографию погибшей малышки и папину фотографию со следом от булавки.

Мэтти был мне бо́льшим отцом, чем Джейм Бреннан. Джейм. Без «с» на конце. Претенциозное имя, которое, по его мнению, делало его особенным. Когда я смотрела «Молчание ягнят», меня насмешило, что отца звали так же, как Баффало Билла. Джейм Гамб. И почему все вокруг напоминает мне о серийных убийцах?

Как обычно, мама озвучивает мои мысли:

– Мэтти с самого начала заменил тебе отца.

Я вытираю глаза рукавом свитера. Не хочу, чтоб кто-то увидел слезы. У меня еще осталась капля гордости.

– Он приходил на все мои школьные концерты.

Можно было добавить «в отличие от тебя», но я молчу. Ради моих выступлений Мэтти отпрашивался с работы. Садился в первом ряду, повесив на шею до смешного громоздкий «Никон».

– Боже, как мне было неловко… Такая громадина! И он так смешно настраивал объектив, чтобы получился хороший кадр…

Мама улыбается мечтательно:

– Ох, уж эти его фотографии…

– Помнишь, как он тебя снимал, пока ты не видишь, а ты бесилась, что на всех кадрах вышла «с худшей стороны»?

– А как он фотографировал прохожих в парке?

– Он вроде называл это «человеческим сафари»?

– «Люди в дикой природе».

– Да, точно.

С минуту мы вспоминаем обычного человека, которого так любили. Кто наполнял смыслом нашу жизнь.

Только он не был обычным. Нашу жизнь менял к лучшему, у других же ее забирал.

Если…

– Пора возвращаться, – вместо ответа предложила я. – Холодает.

Прохожий в охотничьей шляпе бросает на меня странный взгляд.

Мэтти сказал бы: «Черт с ними, пусть смотрят».