Глава 7
– Доброе утро! Хорошим вином нас угощал Ринат! Я прекрасно выспалась, Роза! Рада видеть тебя. Ты как? Снова смотришь на бесстрашного пловца?
– Сегодня его не было. Но зато приплывали дельфины. Они резвились, словно дети. Невозможно оторвать от них взгляд. Помню, как мама впервые увидела дельфинов! Она – сдержанная, скрытная, пугливая – так кричала! «Рыбы, рыбы!» – кричала она. Кто-то посмеивался, кто-то с удивлением смотрел на неё. А что я могла сказать? Я сама была в шоке. Я не понимала, что за звери взлетают из моря и вновь погружаются в него. Просто онемела. Рядом с нами загорал мужчина. Он взял маму за руку, прижал к своей груди и сказал: «Более красивой женщины, чем вы, я не видел. Вы откуда?» Мама вырвалась и убежала. Она так плакала! Пришла горничная, а я спрашиваю: «Что это за рыбы такие из воды взлетают?» Она даже не удивилась моему вопросу. И рассказала нам о дельфинах всё, что знала сама. Она сама впервые их увидела тем летом…
– Роза, до чего же интересно тебя слушать! Ты рассказываешь об элементарных вещах. Из твоих уст речь льётся словно ручей. Я просто заслушиваюсь. Вот, казалось бы, все должны знать с детства о дельфинах, о море… но увы! Оказывается, не всем дано познать даже самые простые вещи!
– Мы с мамой познавали мир. И всё это благодаря нашему Фёдору Петровичу. Сколько усилий стоило ему отправить нас на море! Мама ни за что не соглашалась! Она боялась от него оторваться. Всего боялась! Но он полюбил маму… Он любил её такой, какая она есть: замкнутой, неразговорчивой, неулыбчивой. Мог просто сидеть и наблюдать, как она готовит, нарезает к обеду хлеб, как заплетает косу. Он постоянно хотел быть рядом с ней. Удивительное дело, но мама постоянно отстранялась, была насторожена и никогда не говорила ласковых слов.
– А какое имя было у мамы?
– Зульфия. Так назвал её папа. И Елизавета – так назвала её мама. Лиза-Зуля. Мой отец не звал маму по имени. Он кричал: «Жена! Ты что там пропала? Не слышишь, муж тебя требует?!» И она неслась к нему… Он мог в любую минуту замахнуться на неё, если она уронила крошку хлеба на пол или не так поставила перед ним еду. Она постоянно вздрагивала от страха, что отец ударит её.
– Интересно, как выглядела твоя мама.
– Вот мамино фото.
Роза достала из сумочки фотографию и протянула её мне. Я аккуратно взяла в руки снимок и долго не могла оторвать взгляда от красивой, молодой и стройной женщины в длинном платье. Её губы прятали улыбку, а в глазах таилась печаль.
– Н-да… Восточная красавица с огромными грустными глазами. А какая коса! Фигура… тонкая, высокая! Роза, ты очень похожа на свою маму. Но у тебя нет такой косы. Но и без неё твои волосы прекрасны! Завидую!
– Не завидуй, Вика! Это не по наследству от родителей! Мама в детстве мне втирала в кожу головы и бараний жир, и желтки от яиц. Это всё питание. Да и питание у нас было иное. Было всё: овощи, мясо. Сейчас этого нет. Тем более что я столько лет живу на Сахалине. Для меня это стресс во всех отношениях.
Роза бережно забрала фото из моих рук, поцеловала изображение и вернула в тумбочку. Подошла к окну и долго смотрела вдаль. Я не мешала ей. Когда пауза затянулась, я спросила:
– Роза, а как ты оказалась на Сахалине? Это же совсем другая страна! Женщину твоего склада – в снега и приморский климат! Это надо было влюбиться до безумия! Ну, что так замерла? А? Я в точку попала? Ты была влюблена? Сознавайся, дорогая!
– Ох, Вика! Ты как Алан Пинкертон! От тебя ничего нельзя скрыть! Мне пора на массаж. Потом на завтрак. Потом спортзал… У тебя своя программа, так что до вечера, дорогая Вика!
– Ну всё же расскажи!
– Да, влюбилась, хотя очень боялась этой любви. Бегала от неё! Пряталась. Никак не могла отойти от первого брака. Мне было страшно! Но он оказался очень настойчивым. Нам не надо было уезжать из Новосибирска. Но у него карьера… А там семья. Скучал по сыну. Хотел усидеть на двух стульях. И сломал мне жизнь. Я теперь никому не верю. А с другой стороны – хорошо, что так получилось. Теперь я не страдаю оттого, что отказала ему окончательно. Я правильно сделала.
– Думаю, что да, правильно! Удачного дня, Роза! До вечера!
Как часто малодушие и страх что-то поменять в своей жизни приводят к одиночеству! Иногда только один шаг может изменить судьбу. Стоит только решиться сделать его! Но, увы, не все способны на это. А может быть, не понимают, что нельзя идти на поводу обстоятельств, надо что-то менять в своей жизни. Подруга поделилась со мной одой историей, которая долго волновала меня. Ей о своём малодушии поведал младший брат Андрей. И подруга, рассказывая эту историю, бесконечно плакала, делала длинные паузы, то и дело хваталась за стакан воды. От неё я узнала, что Андрей был женат дважды, но оба брака оказались неудачными. Потому что однажды он сделал такую ошибку, которая сломала всю его жизнь. Но обо всём по порядку.
…Оказавшись в Москве, где не был двадцать пять лет, Андрей уже не понимал столичной жизни, привычек этих незнакомых людей. Он был гостем. Транзитным пассажиром, задержавшимся в столице всего на сутки.
Там, на Дальнем Востоке, были совсем другие правила жизни, другой ритм, другое отношение друг к другу. Там другой менталитет. И жизнь течёт размереннее, нет этой суматошной скорости. Там все и всё на виду – внешность, личная жизнь, отношения между людьми. Он отвык от этой скорости, в которой жил четверть века назад. Отвык от суеты и одиночества среди людей. Но даже тогда здесь не было такой динамики, как сегодня. Он никак не вписывался в этот жизненный ритм, чувствовал себя инородным телом в сформировавшемся клубке индивидуумов.
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Сокольники». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи!
Сокольники…
Андрей вздрогнул, как будто его кто-то окликнул. Посмотрел вокруг. Люди привычно занимали места в полупустом вагоне, тут же впивались глазами в экраны гаджетов и в прессу. Казалось, что окружающее пространство вокруг них исчезло и каждый из пассажиров погрузился в свой, только ему ведомый мир.
Андрей внимательно вглядывался в отрешённые лица попутчиков, пытаясь увидеть в ком-то знакомые черты. Но его усилия оказались тщетны. Он не спешил занять свободное место: ему нравилось ехать стоя, держась за поручень, рассматривая как нечто значимое темноту за окном вагона.
Поезд тронулся. Но Андрей не замечал его движения, продолжая размышлять о своём.
Сокольники.
За три минуты до следующей станции перед его глазами промчались события давних лет. Они с Никой учились на одном факультете, но в разных группах. Она – коренная москвичка, всю свою жизнь прожила недалеко от метро «Сокольники», а он в столице – всего четыре года, и делит с тремя однокурсниками небольшую комнату в общежитии на станции «Юго-Западная».
Ника – его первая любовь. И он был у неё первым. Всё у них было впервые! Она всегда ждала его на платформе у третьей колонны. Андрей выходил из вагона и тут же попадал в её объятия. И влюблённые уже не замечали ничего вокруг: ни поездов, мчащихся друг за другом, ни пассажиров, которым до них тоже не было никакого дела. Нацеловавшись вдоволь, студенты мчались к выходу. Они наизусть знали, что на лестнице двадцать три ступеньки, а длинный коридор можно преодолеть всего за минуту! И в парк! На весь день. А когда у родителей Ники совпадало дежурство в больнице, они мчались к ней…
Он помнит каждую ступеньку на лестнице, по которой спускался и поднимался много сотен раз. Он помнит лица постоянных пассажиров, ехавших на метро поздним вечером. Где эти люди? Живы ли те, кому он уступал место, с кем даже общался мимоходом, обсуждая газетные новости или модные в те годы книги?
Иногда Андрей приезжал рано утром, и они уже вместе ехали на занятия в институт. Он ни разу не опоздал.
Если опаздывала Ника, он метался между колоннами, считая шаги. Их было семь. Семь шагов между второй и третьей колоннами! Как хорошо он помнит эти минуты ожидания любимой, вместившие в себя и волнение, и радость встречи!
– Станция «Сокольники»…
Электропоезд распахнул двери, выпустил нетерпеливых пассажиров и одним махом поглотил новую внушительную толпу. Перрон опустел. Но состав не спешил покидать знакомую станцию, словно давая возможность Андрею ещё глубже погрузиться в свои воспоминания. Он стоял словно вкопанный. Нет, он не собирался выходить здесь. Он просто не смог бы решиться ступить на эту платформу. Выйти на станции, откуда сбежал в поисках новой жизни? Сбежал, как трус, и в первый раз, и во второй…
Да, ему и раньше приходилось летать через Москву в другие города. Но он никогда не выезжал из аэропорта. Делал пересадку на нужный рейс и летел дальше. В этот раз стыковочный рейс отменили, и он решил снова побывать в Москве. Его встретил в аэропорту однокурсник и привёз на своей машине к себе домой. Почти всю ночь мужчины пили коньяк и разговаривали. Вспоминали студенческие годы, друзей, рассказывали о себе.
– Андрей, а ты помнишь Нику? – неожиданно задал вопрос друг.
– …Д-да.
– Почему вы расстались? Такая любовь была! Вам все завидовали!
– Давай не будем об этом. Во всём виноват я.
– А ведь она не замужем! И никогда не была… Понимаешь? У неё взрослая дочь, внук. Я её видел как-то в метро. И она спросила о тебе. Но я уже приехал на свою станцию и ничего не успел ей рассказать. Кроме того, что ты так и не женился. Она поехала дальше, а я вышел. Больше я её не видел.
– Она живёт там же?
– Не знаю, но в вагон вошла в Сокольниках. Она там жила? Туда же ты постоянно ездил?
– Да.
– Помню, помню… Вижу – неохотно отвечаешь. Давай лучше выпьем. Ну, за любовь!
Утром друг предложил вызвать такси. Но Андрей Петрович решил прокатиться в метро: самолёт улетал вечером, и у него в запасе было достаточно времени. Доехал на автобусе до станции «Улица Подбельского», совсем не ожидая, что через две станции окажется на станции «Сокольники».
Монотонный гул поезда усиливал чувство тревоги. Мужчина не понимал, что тому причиной. Неужели то, что стоянка поезда затянулась? Почему? Что-то случилось? Но поезда метро всегда издают такой гул. И его особенно слышно на станциях во время стоянки. И пассажиры спокойны, заняты своими мыслями и делами. Что же он-то так разволновался?
Андрей не сводил глаз с колонн. Он видел себя, марширующего между этими колоннами, когда Ника опаздывала. Семь шагов! Семь шагов… А ведь он был рядом с открытой дверью вагона, рядом с этими серыми гордыми колоннами. Что ему мешает выйти и помчаться по знакомым ступенькам вверх, преодолевая за одну минуту длинный коридор, повернуть направо и бежать по улице к её дому? Подняться на третий этаж и звонить, звонить, не отрывая пальца от кнопки пронзительного звонка? Оказаться в её объятиях и забыть обо всём, утонуть в её бездонных глазах и стать самым счастливым человеком на свете?.. Почему же он стоит как вкопанный?
Один шаг. Только один шаг! Надо лишь перешагнуть щель между вагоном и платформой, которая словно граница между его прошлым и будущим.
Он чувствовал, как стучит сердце и останавливается дыхание. Что держит его? Чего он так боится? Она же спрашивала о нём. Значит – помнит. Волнуется. И, наверное, уже знает, что он тоже один, что так и не смог устроить свою судьбу. Так и не смог найти другую Нику, которая любила бы его самозабвенно. Нет, другой такой женщины нет. И уже поздно надеяться на что-то.
По пустому перрону торопливо шли две женщины. Та, что помоложе, постоянно оглядываясь, громким голосом подгоняла ту, что постарше и пообъёмнее. Цветная широкая юбка путалась у ног последней. Казалось, что длинная одежда мешает ей идти быстрее. Но она как могла старалась догнать девушку и ещё больше семенила ногами. Длинный пёстрый шарф соскользнул с шеи и одним концом почти доставал до платформы, но поправить его она не могла: обе руки были заняты сумками. Женщины, видимо, планировали попасть в один из следующих вагонов, но металлический голос диктора, сообщивший, что двери закрываются, заставил их войти в вагон Андрея. Пройдя мимо, они, переговариваясь и смеясь, уселись на свободное место позади него.
Поезд тут же тронулся и медленно поплыл, набирая скорость. Через секунду электричка уже мчалась по тёмному тоннелю, который изредка моргал жёлтыми светильниками. Андрей тут же забыл об этих женщинах. Мало ли пассажирок с тяжёлыми сумками в вагоне! А между тем что-то неуловимо горькое пронзило его сознание и взволновало кровь так, что сердцебиение участилось. И он снова удивился: что это? Попытался избавиться от этого непонятного беспокойства, но оно прочно засело в груди и тяготило. И он с лёгкостью согласился с мыслью, что принятый с другом коньяк и бессонная ночь, наполненная воспоминаниями, таким вот образом дают о себе знать.
Мелькали станции одна за другой, но он не слышал голоса диктора, не замечал суеты на остановках. Пассажиры, раскачиваясь в такт движению поезда, были заняты привычными делами. А он не мог найти себе места. Он видел отражение незнакомых людей в окне, уже понимая, что волнует его что-то другое, непонятное ему. Неужели его слабость, не позволившая выйти на знакомой станции? Нет, это не слабость, это трусость. Он как был трусом, так им и остался. Сейчас он признаётся себе в этом. Трус! Надо вернуться. Конечно, надо вернуться и исполнить то, о чём мечтал столько лет… И он сделает это. Конечно же, сделает. Другого случая не будет! Когда ещё придётся быть в Москве? Неизвестно. На следующей станции выйдет, перейдёт на другую сторону и вернётся на станцию «Сокольники». А там…
Женщина – та, что постарше, с пёстрым шарфом, который словно змея обвил её шею, – тут же отвернулась. Но Андрей успел поймать её взгляд. Там, в темноте, в окне, словно в зеркале. И заволновался ещё больше. Он узнал этот взгляд. Он его помнил. Помнил всю жизнь!
Этот взгляд не давал ему покоя по ночам. Он помнил её глаза, которые меняли свой цвет, когда она смеялась. Они искрились и излучали счастье. Когда она сердилась, её синие глаза становились тёмными и грустными. Она всегда говорила, что он никогда не забудет её глаз. Потому что только они понимают его, смотрят на него с любовью или грустят. Так и случилось.
Оглянулся. Нет, это была не она! Не та, которая любила его больше жизни и готова была отдать за него свою жизнь, а он предал её, помчавшись за другой. Новые чувства, деньги, удовольствия затмили его любовь. Но всё это быстро кончилось. А когда вернулся, та, любившая его больше жизни, не простила ему этого. Он умолял, уговаривал, клялся в любви и верности – она смотрела сквозь него и молчала. Где-то в глубине квартиры плакал ребёнок. А из огромных синих глаз Ники катились крупные слёзы.
Конечно же, здесь, в вагоне, была не та стройная девушка, которую он помнил и любил. Прошло двадцать пять лет. Жизнь его мчалась, как этот поезд метро: то замедляя, то ускоряя ход, делая иногда короткие остановки. Он пытался устроить свою жизнь. Но ничего не получалось. Все годы он мечтал о встрече с ней. Представлял, как снова будет умолять её вернуться, ведь он одинок и никем не понят. Представлял. Но представить себе не мог, состоится ли эта встреча на самом деле. Теперь же он был уверен, что эта встреча будет, и уже сегодня. Он так решил! И встал напротив дверей, приготовившись к выходу.
– Станция «Парк культуры»…
– Извините, вы выходите? – спросил женский голос.
Андрей машинально шагнул вправо. Двери вагона открылись, выпуская пассажиров. И шлейф знакомых до боли в сердце духов заставил его обернуться. Манящая ароматная дымка в воздухе пронеслась вслед за той, чей голос он услышал за спиной.
Женщин на своём месте не было. Как будто током пронзило его насквозь! Он резко развернулся к окну.
Она держала свои тяжёлые сумки и смотрела на него сквозь вагонное стекло. Андрей встретился с ней взглядом, с её взглядом, и её глаза смотрели теперь в самое его сердце. Та, что моложе, звала спутницу мамой, торопила, удивлённо смотрела на них, переводя взгляд с одного на другого…
Но её мать ничего не слышала и не видела никого, кроме него. Он ринулся к двери, пытаясь раздвинуть плотно сомкнувшиеся створки. Поезд, надрывно выдохнув, стал набирать скорость.
Её фигура, фигура зрелой женщины, располневшей, с тяжёлыми сумками в обеих руках, с длинным непослушным пёстрым шарфом, который снова сполз одним концом почти до платформы, всё удалялась и удалялась, пока совсем не исчезла из виду…
Человек сам делает свой выбор. Сам решает, как ему поступить в той или иной ситуации. Иногда нерешительность ломает всю его жизнь, возврата нет, как нет и будущего, которое уже не сложилось!
Я никогда не даю советов. Не пытаюсь насильно вытянуть информацию. Каждый человек имеет личные границы. Но существуют и психологические границы, зона доверия. И он решает сам, как близко может подпустить постороннего к своему внутреннему миру, к своим личным границам, за которыми – свои эмоции и переживания, свои ценности. А именно ценности могут меняться под воздействием постороннего человека. Вот только в какую сторону – лучшую или опасную, – человек должен решить сам. Роза с недоверием и осторожностью впускала меня в свой внутренний мир. Но внутренне она желала этого. Ей был необходим собеседник. Она и сама до конца не понимала, как искала его, ждала своего слушателя!
Мне тоже нужен был слушатель, которому можно было бы доверить свои чувства и переживания. Но, увы, я никогда не встречала человека, которому смогла бы рассказать то, что таится в моей душе! А так хотелось бы найти такого, рассказать ему всё без утайки! Мне и сегодня необходим этот попутчик, который смог бы унести с собой все мои тайны! Как легко стало бы моей душе! От какого невероятно тяжкого груза мне удалось бы избавиться! Но рассказать о личном некому. Хотя бы о том, что так волнует меня в настоящее время!
Ещё в декабре он обещал позвонить мне в конце апреля, после Пасхи. Прошла после Пасхи неделя, потом ещё одна, наступил май. А он всё не звонил. Он всегда сдерживал свои обещания, он всегда выполнял их, чего бы это ему ни стоило. Даже тогда, когда у него случалось горе, он никогда не забывал обо мне. Он звонил и рассказывал о своём горе. Я тоже пыталась найти какое-нибудь горе у себя, даже придумывала – только затем, чтобы успокоить его. Дать понять, что не один он страдает: я так же, как и он, параллельно страдаю – пусть и в совсем другом мире, в таком далёком и непонятном ему. Он успокаивался. Он понимал, что его поддерживают и ему сочувствуют.
Так было всегда. Все тридцать лет. Все тридцать лет после случайного однодневного знакомства, которое чуть не перевернуло наши хрупкие молодые жизни, почти выбив эти ещё не совсем опытные жизни из привычного ритма, привычной колеи.
Мы жили в разных измерениях. Он – сильный и благополучный. Я – простая, самая обыкновенная, ничем не отличающаяся от других, такая, каких миллионы вокруг. Но он выбрал меня!
Он выделил меня из множества людей, живущих на планете, а вся планета была для него как дом родной. Она была его воздухом, душой, отдушиной. Он был тем единственным в мире мужчиной, который так сильно доверял мне, слышал, прислушивался ко мне и благодарил…
Больше никто так не относился ко мне, не ценил, не просил выслушать и высказать своё мнение! И никто никогда не говорил за это спасибо.
Меня вообще никто никогда ни о чём не просил и не спрашивал. Никто не прислушивался ко мне и не считал чем-то важным в своей жизни. А он спрашивал и просил, умолял и жалел. Это было так важно и так значимо! Для меня – особенно.
Он знал моё имя. Он умел произносить его так, как никто другой. Он играл моим именем, ласкал его, любил и берёг. Я слушала своё имя из его уст как мелодию, грустную или радостную, чувствовала интонацию его неповторимого голоса – тёплую или строгую, нежную или печальную… Он боготворил моё имя. И бесконечно произносил его так, как будто дышал им.
У него я научилась произносить имена людей. И поняла, как оно, Имя, важно для человека. Как человек, каким бы он ни был, ждёт, что произнесут Его имя, данное однажды родителями на всю жизнь! Как раскрывается и становится ближе тот, кого называют по имени ласково и доброжелательно.
В первый день знакомства он сказал:
– Я понял, болезненно и остро, что нашёл Храм, в котором могу исповедаться. Храм вечен, а я человек. Человек исчезает. Ты мой Храм. Ты самое святое, что есть у меня… Мне подарил тебя Бог! Вопреки всему.
Но ведь храмы тоже не вечны. Он ошибался. Со временем и они рушатся, исчезают, как и все мы, живущие на этой Земле…
А любовь? Была ли она? Может быть, существует то, что выше любви? Или эта необходимость друг в друге, которая не отпускает столько лет, и есть Любовь?
Уже и май на исходе. Природа возрождается и бурлит.
Моя душа ждёт. И я тоже жду. Вопреки всему…
И все эти переживания спрятаны так глубоко, что мне самой трудно думать о них. Мне просто некогда думать о своих переживаниях. Вокруг меня люди, они нуждаются во мне.
Карл Юнг в своих трудах писал: «Когда человек находится наедине с собой, он постепенно снимает свои маски, начинает лучше чувствовать себя и понимать, проявлять собственные желания, меньше зависеть от мнения общества и собственных образов в нём – это то, что люди называют свободой от мнений. После этого человек приступает ко второму этапу собственной трансформации, с вопросом: „как мне стать счастливым?“ Ведь привычное дело: звоним друзьям, детям, супругам и знакомым, чтобы те скрасили наше одиночество, подняли настроение и развеяли хандру. Если рядом никого, на выручку приходят любимые вредные привычки. Мы боимся остаться наедине с собой. Однажды человек осознает, что всё это – временно и каждый раз, оставаясь наедине, хорошее настроение куда-то ускользает, счастье скрывается за тучами. Это этап, во время которого человек должен понять, что лишь он сам ответственен за своё счастье». Мудрые слова. Однако сложно полностью подчиниться им. Этому надо учиться. И я учусь этому постоянно.
На завтрак я опоздала. Меня ждал остывший кофе: Роза позаботилась обо мне, а я не успела ко времени. Пришлось его отставить в сторону. Молоденькая официантка заметила это и принесла новую чашку горячего ароматного кофе сама, не дожидаясь, когда я встану из-за стола и подойду к раздаче. Меня удивляла культура обслуживания в этом санатории. Персонал был ненавязчив и быстро улавливал желания гостей, старался выполнить их, приветливо улыбаясь всем так, как будто рядом близкие люди. Эти улыбки вкупе с создаваемым комфортом делали отдых полноценным и приятным.
Официантка уже унесла все приборы со стола, я приготовилась встать, но Роза внезапно продолжила свою историю. Видимо, ей хотелось как можно быстрее избавиться от своей душевной боли. А я не мешала женщине говорить. Была готова выслушивать исповедь в любое время.
– Ты спросила меня об отце… Через три года я написала письмо своей однокласснице. Мама просила не делать этого. Но я ослушалась. Я написала, что ищу свою подругу по переписке Розалию, а та не отвечает на мои письма. И я решила указать в адресе номер соседнего дома. Это вполне естественно. Подруга жила в соседнем доме и поверила мне. Мы в те годы переписывались с девочками из других городов. Это было модно. И на моё письмо подруга ответила.
– Интересно-интересно! Она не узнала тебя?
– Нет. Она написала, что я погибла. Что мы бросились в горную реку – потом нашли на берегу наши вещи: платья, обувь. А отец вскоре женился. Привёл в дом девушку и не думал даже нас искать. Так я узнала, что мама, оказывается, специально оставила вещи на берегу. Она таким образом заметала наши следы! Но всё же не была уверена, что люди поверят…
– Если бы вы с самого начала знали, что они поверили…
– Да, тогда мы бы свободно передвигались по России, не опасаясь, что нас догонят! Всё было бы иначе! Всё! И не надо было бы мчаться на восток. Не надо было бы прятаться от людей. Сколько нервов потрачено зря! И всё из-за меня. Понимаешь? Я сломала мамину жизнь, укоротила её, испортила. И у меня ничего не сложилось в этой жизни. Были одни неприятности и проблемы.
Роза заволновалась, засуетилась; поглядывая в сторону моря, смахнула накатившие слёзы.
– Прости, Вика, мне надо бежать. Опоздаю на процедуры.
И унеслась, оставив за собой шлейф восточных ароматов. Ей очень шли эти духи. Я подошла к настежь открытому окну. Голова пловца в красной шапочке удалялась всё дальше и дальше от буйков. «Неужели муж?..» – вскользь подумала я и тут же забыла эту мысль. Она не была настолько важной, чтобы её помнить. Впереди был день, полный разных процедур и отдыха на берегу моря.
На пляже было свободно. Я заняла свой удобный шезлонг ближе к воде. VIP-пляж, на который я купила абонемент три дня назад, чтобы отдохнуть, отоспаться и поработать, был в стороне от шумных пляжей с многочисленными отдыхающими. Моей соседкой здесь была жена известного космонавта. Я с ней подружилась в первый же день, и мы нашли много тем для разговоров. Купались, заплывая за буйки, нежились под зонтиками, спали, наслаждались шумом прибоя. Вот и на этот раз мы немного поговорили, обменялись любезностями, и я принялась за работу. Открыла ноутбук – и вдруг…
– Остановись! Гарик! Гарик! Иди сюда!
За мальчуганом лет четырёх неслась молодая женщина, спотыкаясь о камни и размахивая пляжной сумкой.
Буквально минуту назад на пляже были тишина и покой.
– Идиот! Сейчас поедем домой! О! Что же я наделала?!
Женщина схватила мальчугана за руку и потащила его от моря к шезлонгу. Мальчишка извивался, орал что есть мочи, кусал её за руку.
– Женщина! Вы что делаете?! – закричали мы в один голос.
– Ой, извините! – обмотав полотенцем непослушного ребенка, засмущалась та. – Внук с ума сошёл. Моря никогда не видел! Дочка завтра приедет. Только её он и слушается!
– Дочка? А вам-то лет сколько?! – воскликнули мы.
Какая дочка! Какой внук, когда женщине больше тридцати пяти лет и дать нельзя! Купальник – мини-бикини, тату на спине и чуть ниже пояса, фигурка что надо, ногти яркие!
– Да мне уже сорок скоро! Бабушка я! Гарик, сиди тихо, а то в номер пойдём! Дыши воздухом!
Она достала из сумки бутылку пива, тут же залпом выпила её содержимое, бросила под шезлонг. Потом поднялась, подошла к воде, сняла верхнюю часть купальника, бросила на камни и уплыла. Мы даже рта не успели открыть. Мальчишка, укутанный полотенцем, смотрел на свою бабушку с явным любопытством. Вернувшись, та легла на камни и закрыла глаза.
– И как она только терпит! Камни такие горячие, – зашептала мне на ухо жена космонавта.
Я лишь удивлённо пожала плечами. Внук выпутался из полотенца, достал из сумки морковку и начал её грызть.
– Я пеку своим внукам пироги со свёклой. Свёклу парю с сахаром, добавляю варенье, получается красиво и вкусно! – глядя на мальчишку, поделилась рецептом жена космонавта.
– А мои внуки творог не любят, – подхватила я кулинарную тему. – Так я в миксере взбиваю его со сметаной и сгущёнкой, прокладываю им печенье, обливаю шоколадом, получается торт. Торт они любят. И не замечают, что там творог!
– А я своему ни хрена готовить не буду! Я и себе-то не готовлю! Я сама ещё не жила нормально! Мне ещё и сорока нет, а дочка принесла внука! Пусть сама с ним и нянчится! Хорошо, что моя мама дочку помогла поднять! Я тоже её в шестнадцать родила! А я – не-е-ет, не стану тратить свои годы на них, мне для себя пожить надо!
Молодая бабушка поднялась, обмоталась ярким полотенцем, достала из сумки баночку пива, открыла её, выпила пенящийся напиток, бросила банку рядом с бутылкой и пошла с пляжа прочь. Малыш, держа в руке морковку, поплёлся за ней, оборачиваясь то и дело на море.
Глядя на удаляющуюся женскую фигуру, я подумала о том, что постепенно исчезает поколение бабушек, читающих внукам сказки, пекущих чуть свет пирожки со свёклой, блины. И сочиняющих вкусные тортики из печенья с творогом, чтобы хоть как-то заставить внуков есть этот противный, но такой полезный продукт! Наступает поколение бабушек с тату на теле, с немыслимо длинными ногтями, с бутылкой пива в руке и ненормативной лексикой на устах…
Мы обменялись с соседкой своими впечатлениями, покачали головами, и я приступила к работе. Но очередная глава моего романа давалась с трудом. Мои герои никак не хотели подчиняться мне. Что-то им не нравилось в моём повествовании, и они пытались пустить его по своему руслу, диктуя свои правила и желания. Сюжет менялся на глазах… Он состоял из одних диалогов. Мне нравится такая манера изложения сюжета. Иногда я применяю её в своих рассказах. Потому что мои встречи с людьми состоят только из диалогов. Они происходят в транспорте, в залах ожидания, в самолётах и поездах, в гостиницах и ресторанах. И вот сейчас под шум моря я выписываю новый диалог. Восстанавливаю в памяти эту встречу с одним из попутчиков. Она произошла в самолёте.
Заняв своё кресло, я решила сразу же позвонить мужу и тут же отключиться. В самолёте мне нравится спать. Время летит быстрее, а дорога кажется короче.
– Привет, дорогой! Я уже в самолёте. Вылет задержали, так что звони в аэропорт, узнавай время прилёта. Спасибо, дорогой. Всё, отключаюсь. Взлетаем!
– Вы знаете, мне не хотелось бы вам мешать. Но хочу признаться вам: я очень боюсь летать на самолёте! Мне лучше в поезде. А тут вот приходится терпеть. Так что… я не трус, но я боюсь!
– Не бойтесь. Просто вы не думайте о том, что летите в самолёте! Представьте, что это такси.
– Чего только я не представляю! Не получается.
– А почему на поезде не поехали?
– Тороплюсь. Очень. Внук заболел! Зовёт меня, бредит! Просто места себе не нахожу.
– Надо же, какой вы дедушка!
– Да, внуку восемь, а я только пять лет как дедушка! Вы даже не представляете, как он мне достался. Я этот день никогда не забуду! Готов переживать его снова и снова!
В проходе около нас появилась стюардесса.
– Вам сок или воду?
– Томатный сок, пожалуйста. А можно два? Пить хочется…
– Да, в самолёте томатный сок пьётся особенно охотно. Уже доказано, что его выпивают в воздухе в пять раз больше, чем остальные соки!
– Не знал! На земле вообще соки не пью. Вот только внуку покупаю самые вкусные и полезные. Ему всё лучшее…
– Удивляете! Так расскажите же о внуке! С удовольствием послушаю.
– Хорошо. Надо настроиться. Это сложная история для меня. Прослушав её, вы можете мне не поверить. Но каждое моё слово будет правдивым. Обещаю вам!
– Обещаю, что буду молчать и не перебивать вас! Я очень хорошо знаю, что иногда человеку надо высказаться, рассказать о себе. Это всё естественно, и я с удовольствием выслушаю вас. Итак, я закрываю глаза и начинаю смотреть вашу историю. Рассказывайте так, как будто вы здесь один и переживаете всё заново.
– Понял. Девушка, будьте добры, воды. А можно бутылочку? Спасибо вам! Водой запасся. Теперь надо собраться с мыслями и понять, с чего бы начать…
– А вы начните с самого начала. Что послужило причиной того, что произошла история, которую вы мне хотите рассказать?
– Да, послужило причиной… а послужил мой приезд в город моей юности… Вот с этого я и начну. Сейчас я постараюсь снова пережить этот день. По минутам. Каждая минута важна в моём рассказе. Волею судьбы я оказался в городе, в котором провёл годы юности. Ехал на поезде мимо, сделал остановку, отметил её в билете. Что меня заставило это сделать? Не знаю.
– Так вы не планировали делать остановку в этом городе?
– Нет. Проезжал несколько раз мимо родного городка. Просто грустил, стоя на перроне. Возвращался в вагон и ехал дальше. А тут что-то меня сорвало с места! Выскочил почти на ходу!
– Человек непредсказуем. Порой его решения так внезапно рождаются, что и не успеваешь осмыслить – зачем?
– Да. Сам не понял, что сделал. Поезд ушёл. Я стоял на перроне и не знал, что делать дальше. Сходил в кассу, поменял билет на вечерний поезд и пошёл туда, где жил когда-то. Я шёл по городу своего детства, по улице своего детства, к дому своего детства. Дорога от вокзала была знакомой. Она нисколько не изменилась. Даже асфальт, положенный много-много лет назад, был знаком своими трещинками и ямками, мешающими быстро шагать на свидание девчонкам в туфельках на тонких каблучках.
Всё было мило и знакомо моему сердцу. Мне хотелось обнимать каждого встречного, потому что их лица имели выражение, нисколько не отличающееся от выражения лиц моих соседей, друзей, и были привычными для меня ещё в годы моих детства и юности.
Другими были деревья. Они выросли, казалось, до самого неба! И улица не была такой солнечной и широкой, как много лет назад. Она стала уже и теснее. А дома стали ниже. И окна их не были такими широкими и высокими, как тогда, когда я был влюблён.
Я понимал, что меня давно никто не ждёт на этой улице. Дом моих родителей продан за копейки, лишь бы избавиться. Родителей я забрал к себе в Москву. И моя любовь вышла замуж за первого встречного, как рассказала мне моя мама после моего возвращения из армии. Я ничего тогда не стал выяснять. Не стал бегать к ней и доказывать, что я… я… служил! А она! Она… Я просто взял в руки пакет со сменой белья и рано утром ушёл на вокзал, даже не показавшись ей. Обида. Обида терзала мою душу и не давала моему сердцу любить и прощать.
– Да, обида жестока! Чаще всего это надуманное состояние. Это и горечь, и жалость к себе любимому, и разочарование. Самое ужасное, что возникает ненависть к обидчику! Обиженные люди, за редким исключением, даже не стремятся разобраться в ситуации. Вот что обидно на самом деле!
– Да, вы правы! Так и было! Шли годы. Но мне так и не удалось устроить свою жизнь. В то время я не смог пойти к ней, «шалаве», как сказала моя мама, разобраться и выяснить – почему? Почему она не дождалась меня? И вот теперь я шёл по улице, которая была мне не столько родной, сколько уже чужой и непонятной. Я всё же решил дойти до своего дома. Постоять, вспомнить родителей молодыми и вернуться к вокзалу. До поезда оставалось четыре часа пятнадцать минут.
– Трудно было вспоминать, стоя у дома, в котором когда-то прошли самые счастливые годы?
– Да, я стоял и думал: вот он, дом. В нём я вырос. В нём страдал, влюбившись впервые. Сирень цвела изо всех своих сиреневых сил. Это уже был не кустарник, едва закрывающий крыльцо. Кусты смотрелись настоящими деревьями у высокого чужого забора! И берёзка. Её я посадил у ворот много лет назад. Перед уходом в армию. Теперь она стала взрослым деревом, крепким и мощным… Короче, осталось только перейти дорогу и зайти. Но я не решился этого сделать. Я робел.
– Как я вас понимаю… Самое волнующее – встреча с юностью. Мы все меняемся, главным образом внешне, и не всегда в лучшую сторону. Мужчины как-то особенно не задумываются об этом, а женщины… ну вы понимаете…
– В эти минуты я ни о чём не думал! Если честно – дрожал словно осиновый лист на ветру. Мне было стыдно и страшно. Боялся, что из соседнего дома выйдет та, которую я когда-то бросил. Или она меня… кто разберёт? Из ворот вышла женщина – усталая походка, одежда явно недорогая. В руке – сумка, в которую можно уместить неимоверное количество продуктов или треть мешка картошки. Села на скамеечку у ворот. На нашу скамеечку. Её вкопал у ворот когда-то отец. Положила на колени эту сумку. Сложила на неё усталые руки. Опустила голову.
Я смотрел на неё с противоположной стороны улицы. И стал узнавать. Узнавал наклон головы, плечи, печально опущенные вниз руки, сложенные на огромной сумке. Узнавал выражение лица. Оно было почти таким же, как тогда, когда она провожала меня в армию: застывшим. А само лицо было бледным. Она явно ждала кого-то. Но её ожидание не было трепетным и волнующим. Оно было привычным.
– Теперь начинаю волноваться я. Неужели это была она?
– Из двора на трёхколёсном велосипеде выехал мальчуган. Не обращая внимания на женщину, проехал мимо и помчался по дорожке, шустро крутя педали. Женщина встала со скамейки и, опустив руки вниз, волоча огромную сумку почти по земле, побрела за мальчуганом. Не совсем понимая своего поведения, я тоже пошёл следом, наблюдая за этой парой. Возле магазина юный велосипедист остановился и подождал женщину. Та взяла мальчугана за руку, припарковала велосипед у крыльца и поднялась по ступенькам, на ходу поздоровавшись с вышедшим из продмага мужичком навеселе. Я заторопился через дорогу. «Уважаемый! А как зовут женщину, которую вы приветствовали сейчас?» – спрашиваю его. «Вон ту, чо ли? А чо?» – еле ворочая языком, вопросом на вопрос ответил мужик. «А ребёнок – он кто ей?» – «Внук, чо ли? А чо?»
Мне стало всё понятно. Кроме одного – зачем я здесь стою. Зачем мне чужая жизнь, чужие проблемы, чужой внук? Чего я хочу? Посмотрел на часы. До поезда оставалось три часа тридцать пять минут.
– Вы знаете… я немного сомневаюсь, что это она. Что-то мне подсказывает… Почему вы не подошли к ней?
Наш разговор прервала стюардесса, предлагающая обед, – Курица, рыба, мясо закончилось, обедать будете?
Я поинтересовалась у попутчика:
– Вы что будете? Курицу или рыбу?
– А мясо есть? – мужчина был настолько погружён в воспоминания, что, видимо, не расслышал слов стюардессы.
– Говорят, что нет мяса.
– Тогда курицу.
– Курицу и рыбу, пожалуйста. Спасибо.
Забрав наборы, я снова повернулась к соседу:
– Так вот, мне интересно: почему вы шли следом, как шпион? На месте той женщины я бы вас заметила, обязательно! Тем более что на тихой улочке чужого человека сразу видно.
– Я не могу объяснить своего поведения. Я был словно под наркозом. И уйти не мог. И подойти не смог.
– Что же дальше?
– Минут через двадцать они вышли. Мальчик сел на велосипед и помчался к дому. Женщина, согнувшись под тяжестью ноши, брела следом. Я думал: почему я не подойду и не помогу ей? Почему я тащусь сзади, сверля её спину своим взглядом? Женщина оглянулась. Я опустил голову и остановился.
– Эх! Что же вы так?
– Да… Я смотрел издалека, пока они не исчезли за воротами своего дома. Потом машинально сел на скамейку под берёзкой. В голове не было ни одной мысли. Я не понимал, почему я себя так веду. Что держало меня здесь? Что останавливало? Я вообще ничего не понимал. До моего поезда оставалось два часа сорок минут… Спешить было пока некуда.
Постепенно наступили сумерки. Люди возвращались с работы. Проходя мимо меня, сидящего на лавочке, здоровались со мной как со старым знакомым. Я кивал головой, будто знал всех сто лет. И не мог сдвинуться с места. Зачем же я здесь сижу? До поезда время сократилось, оставалось уже два часа пять минут. А я всё сидел, ничего не предпринимая.
– Ну… это уже никак не объяснишь.
– Я был словно под наркозом… С наступлением темноты запах сирени усилился. Он уносил меня в прошлое. В те дни, когда я был молод, влюблён, беззаботен. Единственная ночь, проведённая с любимой перед уходом в армию, вспомнилась до последнего вздоха, до последнего поцелуя. До последнего. Больше я не видел свою любовь никогда. Она вышла замуж, не дождавшись меня. Моя мать в первую же минуту, как я вернулся из армии, сообщила мне об этом.
Я встал, ещё раз вдохнул терпкий запах сирени. И медленно побрёл на вокзал. Слышу: «Постойте! Я узнала вас! Не уходите! Пожалуйста!»
Возле скамейки, на которой я только что сидел, стояла та женщина, за которой я наблюдал в этот вечер. Но это была не моя любовь. Не она! Но так похожа на ту, которую я любил. И которая предала меня!
«Посмотрите, это ваш внук, – продолжала женщина. – Ему три года. У него никого нет. Ни мамы, ни бабушки, которая любила вас всю свою жизнь. Его мама уехала за границу против воли матери. Бросила сына на мою сестру. Теперь и сестры нет. А у меня большая семья. Дети, внуки…»
– Вот это поворот! Надо же! А с ней что, с любимой?
– Я говорю: «Она же вышла замуж… Мне сказали…» – «Вам неверно сказали. Она была беременна. Ей было стыдно, что от вас: боялась, что мама ваша осудит её!» – «А почему мне не писала?» – «Она ждала вас. Боялась признаться и вам, что беременна. Пряталась от людей. Всю жизнь ждала она вас… Думала, вернётесь, всё расскажет! Глупая была, молодая! Мы сёстры. Я жила с отцом, а она с матерью. Поделили нас. Кроме вас, у неё не было никого. И дом этот купил мой муж по её настоятельной просьбе, когда она увидела объявление о продаже. Она надеялась, что со временем вы захотите приехать в свой город, захотите навестить этот дом и она вам расскажет всё…»
Я взглянул на часы – до отхода поезда осталось всего двадцать пять минут.
– Неправдоподобная история. Что-то тут не сходится. Как так – вы любили девушку, а о сестре её не знали… Жили же рядом.
– Мне было восемнадцать лет. Ей и семнадцати ещё не было. Её семья из южной республики переехала после Нового года. Дом купили у соседей. Она только что школу окончила. А осенью в армию меня забрали.
– Понятно… Что дальше?
– Я бежал к вокзалу почти на ощупь. Редкие фонари освещали знакомый с юности асфальт. Но я бежал! Бежал от прошлой жизни, которая все эти годы не давала мне покоя. Бежал от любви, которая так и не случилась в моей жизни из-за обиды. Бежал от обиды, которая душила во мне любовь и воспоминания о ней. Бежал от одиночества, которое преследовало меня всю мою жизнь. До отхода поезда осталось пять минут! Но я успел! В купе я был один. Сидел в темноте, боясь пошевелиться. На моём плече, сопя мне в ухо, крепко обняв рукой мою шею, спал мой внук. Поезд тронулся. Он медленно набирал ход. И вдруг неожиданно дёрнулся и помчал меня в новую жизнь. Наполненную новыми заботами и любовью. Как часто обида убивает любовь!..
– Уважаемые пассажиры! Наш самолёт готовится к посадке. Убедитесь, что ваши ремни безопасности пристёгнуты, спинки кресел подняты и столики находятся в вертикальном положении! – раздался голос стюардессы.
– Вот и прилетели. А можно вопрос очень некорректный? Извините, конечно… а это точно ваш внук?
– Я ждал этого вопроса… Всё проверено. Дочка прилетала. И с ней тоже всё уладили, сдав ДНК: это моя дочь и мой внук. Я счастлив! Столько лет потеряно…
После ужина я ждала соседку в номере. Все эти дни я ни о чём не могла думать, все мои мысли занимал рассказ Розы о себе. Я не философ и не психолог. Но иногда нападет такое философско-психологическое настроение, что хочется поразмыслить на некоторые темы. Вопросы сыплются на голову как из дырявого сита, забивают её всякими глупостями, ищут ответа. Иногда ответов нет. Тогда образовывается пустота. Беспощадная, как могила, в которую боишься заглянуть… Я оптимист. И умею читать эту пустоту. Я не психолог. Но очень хорошо умею чувствовать. И там, в образовавшейся пустоте, тоже можно найти ответы. Роза нуждалась в моих ответах. Она ждала их. Но я пока не была готова их дать. Мне надо было понять её. Каждый человек переносит трудности по-своему. Кто-то бросается с обрыва, кто-то оставляет прошлое в прошлом и начинает жизнь заново, а некоторые спасаются алкоголем. Чаще всего последнее происходит, когда нет поддержки близких. А ведь многое начинается с детства… Оставаясь в одиночестве, человек не может самостоятельно справиться со своими проблемами. В моей записной книжке была такая история. Позже она превратилась в полноценный рассказ.
Мне захотелось его ещё раз прочитать, настолько эта история когда-то взволновала меня. Я открыла свой блокнот. Вот он.
– Посмотри, в кого ты превратилась! Опухла, глаз не видно. В доме грязь, вонь, бутылки, окурки. Ужас! И это женщина! Молодая женщина, у которой есть ребёнок! Я схожу в полицию, пусть тебя лишат материнских прав! Доиграешься! Даю тебе неделю, чтобы пришла в себя. Через неделю – всё. Принимаю меры! Вот Витенька… Витенька всего добился! Бизнесменом стал! Дача, квартира в городе, положение. А ты… Пьяница!
Слова разъярённой матери, как будто юркий молоточек, со скоростью учащённого пульса стучали по открытой ране в районе виска. Острая боль пронизывала мозг. Заломило зубы, невозможно открыть глаза. И нет сил даже стонать. А молоточек превращается в тяжёлый молот – и бум, бум, бум…
– Молчишь? Молчи-молчи! Бесстыжая. Витенька видел тебя вчера, рассказал мне, как ты в магазине водку покупала. Витенька правильно сказал, что спиваешься ты! Сбагрила ребёнка и творишь что хочешь! Э-э-эх!
Во рту сухо. Язык плотно прилип к нёбу. И им невозможно пошевелить. А если язык не шевелится, значит, и речи нет. Речь, как речка, высохла без орошения, то есть без жидкости. Засуха. Сушняк. Ксеростомия. Вот именно, ксеростомия, если рассуждать научным языком. Откуда матери знать, что это такое… да и что она вообще знает обо мне?!
Да… было бы смешно, наверное, от этих шальных мыслей, если бы так не болела голова и не хотелось пить. Было бы смешно. Мать, хлопнув дверью, ушла. Просто ушла. Без сожаления и без жалости к своей родной дочери, которой было так плохо. И некому было подать стакан любой воды. Ха-ха! Дожила! Мать должна опохмелить дочурку свою единственную или, как больной и безногой, подать стакан воды! Стакан воды…
Тонька с горечью стала вспоминать картины из далёкого прошлого:
…Брат весело бежит за сестрёнкой, которая несётся по дорожке сада на велосипеде.
– Сынок! Не упади! Она дылда здоровая, загоняет тебя, маленького, иди лучше ко мне, у меня есть конфетка.
– Ма, а мне?! – кричит Тонька.
– У тебя нос в г… Здоровая уже конфеты-то трескать. Вот подарил отец тебе велик – и катайся, – весело шутит мать, чокаясь рюмочкой с подружкой и приговаривая: – Вот наглая девчонка. Всё ей, разбаловал её отец: велики-хрелики, куколки-муколки и прочие пустяки! А Витюше всего-то – самосвальчик! Маленький, говорит, ещё: самосвальчика хватит моему Витечке!
Мать привстала со стула, ища глазами сына.
– А, вот ты где! Иди сюда, Котик мой! Вот моя опора и гордость – сыночек мой!
Она пьяно смеётся и обнимает пухленького мальчика, который, схватив конфету, вырывается от неё и мчится вслед за своей сестрёнкой.
Тонька вытерла рукавом набежавшие на глаза слёзы, но жестокая память услужливо подкидывает всё новые воспоминания…
– Мам, а Тонька сегодня с пацанами за школой курила!
– Как курила?
– Да, мам, пацаны курили, а она смеялась и вокруг них скакала… я видел!
– Вот гадина, я ей покажу!
– Ма, а дай рубль!
– Конечно, золотце, на! Ты там за Тонькой присматривай, а то скатится по наклонной, девка ведь!
Дав наказ сыну, мать спрашивает совета у подружки:
– Нинк! Представляешь, Витька-то мой говорит, что Тонька с пацанами шляется! Что делать-то? А?
– Да ничего! Себя вспомни: в каком классе целовалась-то? В седьмом… А Тонька в девятом уже. А Витька твой – шибздик, тебе на шею сел, лентяй, нахлебаешься ты с ним!
– Ага! Витенька маленький ещё! Тонька вся в отца своего бесхребетного, а Витенька весь в меня, такой же сильный и смелый!
– Да ладно, наливай уже, раскудахталась! Мои вон выросли, поступили в институты! Не ношусь с ними так, как ты с Витенькой своим! Тоньку приласкала бы, девочка всё-таки…
– Ну, за твоих, Нинка! Молодцы они у тебя! На брудерша-а-афт, дорогая, хорошо, что хоть с тобой поговорить можно! Мой-то как бука, молчит всё! Футболист! Всё телик смотрит! Мужик, называется! Ничего ему не надо! Ох, Нинк, не повезло мне в этой жизни! Всё не так, как хотелось бы, всё не так!..
Тонька села на кровать, голова кружилась, но встать не было сил. А жестокая память так и вертелась вокруг да около. Шли годы, а мать всё нянчилась с великовозрастным сынком, устраивала его, хлопотала…
– Витенька, а почему ты не хочешь поступить в институт? В армию не возьмут, если учиться будешь! Давай поступим, а? Я уже договорилась: технологический, хороший институт, и девочек много, мальчиков без конкурса берут. Поучишься, а там я тебя в администрацию устрою, начальником станешь, такой красавец! Соглашайся…
– Мам, вот что ты пристала? Не хочу я учиться. И в армию не хочу. Делай как знаешь! К Тоньке вон не пристаёшь. Она делает что хочет, ты хоть бы слово сказала! Отстань!
– Ну-ну, успокойся, сынок! Завтра к ректору сходим, он мой однокурсник. Только рот не открывай, мамочка сама всё скажет, хорошо?
Но и её, Тоньку, мать не забывала. Только забота о дочери была совсем другой.
– Тонька, ты бы вышла замуж, чтобы после института в деревню какую не запихали бы! Возле матери быть надо: мать не молодеет, помощь понадобится. Зря я тебя, что ли, растила?! Да ищи с жилплощадью жениха, не уродка ведь какая-то! Причешись, подкрасься – и вперёд на амбразуру! Вон у Нинки дети – выучились, устроились. А ты всё в облаках витаешь! Вся в отца своего безмозглого!
Любила мать перед неизменной подружкой пожаловаться на дочь, любила её унизить.
– Ну, Нинка, наливай, за успехи моих: твои-то в порядке уже!
Решив, что дочери она всё сказала и делать той в их компании нечего, она погнала её прочь:
– А ты, Тонька, иди уже отседова! Что встала здесь? Подала горячее нам – и иди! – И вновь повернулась к собутыльнице: – Ох, Нинка, вот так и маюсь…
Резкий звонок в дверь оборвал Тонькины воспоминания о детстве, в котором ей так мало доставалось материнской любви и ласки. И ласка эта, и любовь в полном объёме вились и крутились вокруг младшего братика, который, хотя и был сегодня уже тридцатилетним бугаём, в глазах матери всё ещё был маленьким и беззащитным. Всё внимание и забота по-прежнему доставались ему, Витеньке!
Тонька медленно поднялась, пытаясь оторвать язык от нёба. Губы были сухими и колючими, не слушались. Во рту была такая горечь! И не только во рту, но и в душе, и во всей её жизни были такая горечь, такие боль, сухость и жажда! И некому было подать стакан воды. Просто так. Ни за что. Некому.
– Тонька, открывай, это я!
Дрожащими руками Тонька открыла дверь. За ней стоял сосед Димоха с бутылкой спасительного пива. Он был таким худым, что штаны поддерживал широкой резинкой от трусов своей матери. И никогда эту резинку с себя не снимал. Штаны снимал, а резинку – нет. Даже тогда, когда принимал душ или купался в озере, резинка эта была на его худом теле. Она уже несколько лет жила на нём как часть тела, вместо рук поддерживая его штаны. А когда он просто стоял, то казалось, что он стоит на одной ноге. До того был худым!
– Мать твоя чуть меня с ног не сбила, – пожаловался Димоха, – как ведьма пронеслась. Я ей вежливо: «Здрасьть», а она: «Пшёл вон, пьянь!» За что, Тонька? За что? Что я ей такого сделал-то, а?
Тонька, жадно глотая пиво и приходя в себя, похлопала по плечу Димоху:
– Остынь! На, допей! Пойдём курнём чуток, да чё-то делать надо: Алиску забрать хочет от свекрови! Совсем мать взбесилась! Дочкой грозит! А дочке плохо, что ли, с бабкой! Сынок помер, ей радость только! Мне на работу через два дня, надо в себя приходить.
Тонька выспалась, убрала квартиру. Квартира ей досталась от мужа после его смерти. А так бы и жила на улице. Или со свекровью, которая души в ней, Тоньке, не чаяла!
Приняла душ горячий и холодный! Горячий и холодный. Горячий и холодный.
Праздники закончились, туман в голове остался. После пьянки с друзьями всегда в голове туман. Раньше было легче приходить в себя. Как-то быстрее организм реагировал на положительное направление жизни. А теперь сопротивляется всё чаще и чаще. Кругом безразличие. Полное безразличие. Даже некому рассказать о состоянии своей души. Некому пожаловаться. Не с кем проплакаться и просмеяться. Одна. Совсем одна.
Тонька расплакалась. Горько и с надрывом! Но очень коротко. Так как уже надо накрасить глаза, нанести макияж, чтобы никто не заподозрил её в этом грехе – алкоголизме, в который она так рьяно и бездумно окунулась, никому не доложив и никого об этом не спросив.
Тонька набрала телефонный номер.
– Наталья Ивановна, как там Алиска? Может, вы устали и я заберу её? Скучаю же и я тоже! Как она там, рыбка моя?
– Тонечка! У нас всё хорошо! Только Алиску не забирай! Богом молю, не забирай Алиску! Как я без неё-то, доченька моя?! Кроме неё, у меня никого и не осталось! Вот пойдёт в школу – и переедем к тебе! Ты же меня не бросишь? Замуж пойдёшь – только рада буду. Сына не вернёшь. Ты была у него?
– Была, мама. Была. Снегу полно, не пройдёшь, вот растает снег, все и поедем к нему.
– Спасибо тебе, доченька! Спасибо!
Тонька бросила трубку телефона на аппарат, достала сигарету и закурила. Не хотела сегодня курить. Голова снова заболит. Опять же, не любила она запаха от курящих девок. Но… по пьянке курила сама. И сегодня не сдержалась. Разговор с бывшей свекровью всегда её выбивал из колеи. Эта добрая и замечательная женщина, любившая её больше, чем собственная мать, всегда вызывала в ней жалость и слёзы. Женщина, так и не узнавшая до конца, отчего погиб её сын. Так и не узнавшая, что есть такое дерьмо – наркотики, которые убивают даже самых воспитанных и добрых сыновей, попробовавших их по глупости. Хотя бы один раз.
Тонька сделала всё, чтобы эта женщина, деревенская и добрая до безумия, так и не узнала, что её сын стал наркоманом. Ещё до встречи с ней! Скрывал долго, мучился. Но бросить не смог. Как она боролась с этим! Как спасала его! Ничего не получились. Не смогла. Даже родившаяся дочка не спасла своего папу – удивительно доброго и порядочного человека…
– Сердце… – сказала она своей любимой свекрови.
– У нас в роду все мужчины сердечники, – плакала мама её умершего от наркотиков мужа.
Приведя себя в порядок, Антонина направилась на работу.
На работе – аврал. Товар отгружали поставщикам с опозданием, потому что были праздники. Грузили машины всем коллективом. Антонина Павловна заведовала производством на кондитерской фабрике уже несколько лет. Её уважали за честность и справедливость. Что ещё подчинённым надо от начальника?
– Антонина! Тебя к телефону! Отец!
– Матери плохо… скорая едет уже… Витюху повязали! – услышала она знакомый голос.
Тонька приехала на такси. Машина скорой помощи стояла у подъезда.
– Доченька, вот Витенька-то… а ты всё пила да гуляла… Да не присмотрела за братиком-то, повязали его, грешного. А за что? Он такой добрый был! Бизнес хороший вёл. Денег много зарабатывал, крутился…
Сказав это из последних сил, мать закрыла глаза. Врачи стали готовить носилки для госпитализации больной.
– Пить…
Тонька побежала на кухню, налила стакан воды.
– Я, девушка, не завидую вам: у вашей мамы инсульт… Готовьтесь, – старый доктор с сожалением смотрел на Тоньку. – Это может продолжаться несколько лет – парализация, сложный уход.
«Бесхребетный» отец сидел в кресле и рыдал. Он всегда был таким ведомым, привык жить по указке. А теперь – как?
Тонька медленно допивала стакан воды. Стакан такой желанной и такой горькой воды. За что?..
– Вика, ты уже дома! Как хорошо! А меня задержали у доктора. Сделали кардиограмму, что-то там не так! Представляешь?
– Роза, мы на отдыхе. А ты себя мучаешь воспоминаниями! Какое же сердце выдержит? Давай будем просто отдыхать! Купаться в море, загорать!
– Вика, пожалуйста, не отталкивай меня. Я не знаю, как мне избавиться от всех воспоминаний. Ты представляешь, я только сейчас поняла, как долго ждала тебя!
– Хорошо, давай спустимся к морю и там поговорим! Смотри, какая погода!
Мы спустились на лифте на набережную. Погода была прекрасной. Ветерок с моря смягчал дневную жару, которая постепенно растворялась и превращалась в комфортную для прогулок температуру. Какое наслаждение – любоваться безоблачным небом, слушать крики чаек, подставлять своё лицо ветру, дышать тугим йодистым воздухом, любоваться гордыми пальмами, щедро раскинувшими свои веера! Какая же красота! Ни о чём не хочется думать! Какие проблемы? Нет проблем. Есть только море, воздух, свобода…
– Вика, помнишь, я тебе рассказала о том, что получила письмо от подруги?
Я с трудом возвращалась в действительность. Именно в эти минуты мне ни о чём не хотелось говорить и думать. Но делать было нечего, пора возвращаться!
– Да, Роза, помню!
– Когда я рассказала об этом маме…
– Ну-у-у во-о-от… снова плачешь! Давай уже просто погуляем – и спать! Или пойдём на танцы! Смотри, сколько там людей!
– Ты знаешь, Вика, когда я рассказала об этом маме… ну, что отец женился? Ты думаешь, как мама это восприняла?
– Не знаю… Даже придумать не могу, как она отреагировала на это!
– Она стала рыдать! Понимаешь? Рыдать! Она так рыдала, что моё сердце чуть не разорвалось от горя. Она любила его! И сказала мне с укором: «Если бы не ты, Роза!.. Если бы не ты…»
Роза отошла в сторону, отвернулась от меня, и я заметила, как трясутся её плечи. Она рыдала. Тихо, глотая свой крик, пытаясь сдержать свои эмоции. Я подошла, обняла её за плечи, прижала к себе. Меня нисколько не удивила реакция мамы Розы. Насколько я знаю из истории отношений мужчины и женщины, в большом ходу такое умозаключение: если муж бьёт – значит любит. Но обычно русские женщины, выходившие замуж за иноземцев, страдали от того, что мужья не били их. А тут иная история. Восточный мужчина избивал свою жену, и она тосковала по его побоям. Значит, она любила! Иностранцам просто были чужды славянские традиции, и они жён не били. Так почему же отец Розы был таким жестоким? Но чужая семья – потёмки, и я не стала вникать в подробности. Мне была понятна реакция Розиной мамы. Она наконец-то выплеснула то, что мучило её. И женщина сама не ожидала, что так отреагирует на эту новость.
– Охо-хо… вот это да!
– И я обиделась. Я поняла, что отняла у мамы её любовь. Он избивал маму, отбил у неё всё внутри, а она его любила! Понимаешь? Любила! Разве такое можно понять?
Как объяснить этой молодой женщине, что бывает и такое? Многие женщины сами провоцируют мужа, чтобы он поднял на неё руку. И, несмотря на то, что жалуются, они думают, что это от любви. Ревнует – бьёт. Не бьёт – значит, равнодушен. Есть такие женщины – они, словно вампиры, тянут энергию из близкого человека. То же можно сказать и о мужчинах. Им наплевать на детей, которые страдают.
– Господи, ну не плачь, а то у меня сердце разорвётся! А сколько маме было лет? Она столько пережила…
– Маме не было и сорока. Она могла бы ещё родить. Такие мужчины заглядывались на неё! Фёдор Петрович старался её удерживать от работы, но она не слушала его! Пока совсем не свалилась…
– Не было сорока… Сейчас в этом возрасте замуж только выходят. О детях начинают думать…Какая же судьба! Не придумаешь такую.
Я жалела собеседницу, но она и не догадывалась, что и меня надо было бы пожалеть, если бы я ей рассказала о своей семье, в которой выросла. Дома постоянно был переполох: отец задерживался с работы, мама бегала по квартире от окна к окну, заламывая руки!
– Сволочь, какая сволочь! Ведь обещал, что будет вовремя приходить. Нет, снова он со своими бабами где-то шляется…
Я не верила матери. Ни разу не видела отца, чтобы он «с бабами шлялся». Несколько раз видела его, одиноко, с опущенной головой бредущего по набережной реки в сторону дома. Он шёл медленно, смотрел под ноги, как будто боялся споткнуться. Мне даже казалось, что он что-то бормочет себе под нос. Его тоску и обречённость усиливала дождливая погода. Было такое впечатление, что он не замечает моросящего дождя, не замечает пронизывающего ветра. Он просто брёл, брёл в никуда…
Постоянные причитания матери и сыпавшиеся в адрес отца оскорбления прочно засели в моей душе. Раз мама так говорит о нём, значит, он плохой! Значит, он именно такой, как она о нём думает! Это происходило уже не первый год. Не первый год в семье, когда-то дружной, жившей в полном согласии, наблюдались такие вот разногласия. И всё из-за ревности матери!
Я смотрела издалека на своего отца как на чужого человека. На постороннего мужчину. Незнакомого. Мне не было жаль его – одинокого, вяло бредущего, может быть, даже выпившего. Я не умела его жалеть. Никто меня не научил это делать!
Я и дома сторонилась отца. Раз мать говорит, что он такой-сякой, значит, он такой-сякой и есть. И надо держать сторону матери. Она сильнее, активнее, её больше!
Маме неинтересно, как живёт дочь, чем живёт. Её интересует только он – мужчина, который должен находиться рядом.
– Вот он, явился! Нагулялся?
– Опять начала… Хоть домой не приходи!
– Вот и иди откуда пришёл…
Брат бурчал:
– Гад, опять маму мучает! Скорее бы вырасти! Я ему так врежу, что не очухается!
– Заткнись! – возмущалась я.
– Это ты заткнись, дура! Лучше в свой дневник загляни! Двойки одни! Я мамке всё расскажу!
– Рассказывай. Предатель! В свой дневник загляни.
– Ты договоришься, я ещё расскажу, как ты курила за школой.
– Я? Курила? Ты что, совсем с ума сошёл? Где ты меня видел?
– За школой! Курила… курила… Ма-а-ам, Вика дерётся!
Эти практически ежедневные стычки выматывали все силы. Меня постоянно душили слёзы. Я уходила в соседний подъезд к подружке.
Мне нравилось приходить в этот дом. Здесь всегда пахло пирогами и борщом. А мне всегда хотелось есть.
– На́ пирожок. Горячие ещё, – угощала меня добрая одноклассница.
Я нюхала ароматное тесто и вспоминала то время, когда в моей семье тоже пекли пироги и радовались жизни. Но тогда мы жили не в этом городе, а в небольшом посёлке. Там всё было на виду. Мать всегда знала, где находится её муж, с кем он общается и что делает.
– Ешь, что зависла? Опять дома сыр-бор?
Мне было стыдно. Стыдно перед одноклассницей, с которой была совсем мало знакома. Мне совсем не хотелось, чтобы в классе знали о проблемах у меня дома. Но и сдержать себя я уже не могла. Мне было непонятно, как дальше жить. Хотелось бежать куда глаза глядят. Обида во мне кипела. Но я умела прощать. Я научилась этому в раннем детстве.
Я смотрела на Розу и задавалась вопросом: держит ли она обиду на мать за эти слова, сгоряча сказанные вслух? Конечно, они ранили её. Наверное, тут не обида – тут чувство вины, что из-за неё мама лишилась своей любви, привычной жизни; необходимого, по её мнению, к себе отношения. Нет, мне этого не понять. Для меня мир Розы – чужой. Как и мой мир был бы чужим для неё. Но теперь он становится и моим, потому что меня впустили в него. И я чувствую ответственность, которую возложили на меня! И я понимаю её слёзы. Это та обида, которая наконец-то нашла свой выход.
Давным-давно, мне тогда было лет одиннадцать-двенадцать, жили мы в небольшой деревушке, в деревянной избе. Однажды мир мой перевернулся. Он стал чёрным, чужим, неприветливым. Меня обидели. Как казалось мне – ни за что. До сих пор помню это состояние: оцепенение, ком в горле, руки и ноги не слушаются, слёзы льются градом… И бессилие… Такое бессилие, что уже невозможно стоять! Я бегу за свою шторку, бросаюсь на кровать. Кровать узкая, железная, сетка растянута, и я проваливаюсь в ней почти до пола, лежу, как в гамаке. Надо было видеть меня – обиженную, несчастную, мокрую, и не только от слёз. От обиды! Мне жарко. Рыдания бесконечны и горьки. Никто не успокаивает, никто не прижимает к себе, чтобы забрать мои печали. Я одинока и никому не нужна. О-о-о…
От этого становится ещё хуже и обиднее. Моё тело ноет, болит, ломит. В голове гул, подушка мокрая, а мысли крутятся роем. Я реально вижу такую картину, она яркая, и я уже там, в ней: лежу на этой растянутой панцирной сетке. Отец давно обещал положить на кровать доски, но так и не положил, потому что за ними надо ехать в другую деревню. Брату – тому поставили широкую лавку, а мне эту дурацкую старую кровать. Брата любят больше, чем меня. Всё лучшее – ему! Никому я не нужна. Никто обо мне не заботится и не печалится. Утром брату дали целую конфету, а мне половинку – потому что я старше, мне и столько хватит. Подружкам купили одинаковые сарафаны, а мне не купили, потому что денег нет!
И вот все эти мелочи всплывают в моей голове, давят своими подробностями. Сердце громко стучит, меня уже трясёт. Я куда-то проваливаюсь, начинаю засыпать. Засыпая, вижу, что я умерла. Явно вижу, как обо мне плачут мои родители, брат. Мои подружки готовы отдать свои новые сарафаны, но мне они теперь не нужны. Брат достаёт из кармана конфеты и протягивает их мне. Но я умерла. Мне уже ничего не надо. Зачем мне конфеты, сарафаны, доски на кровать? Зачем? Родители почернели от горя, они склонились надо мной и бесконечно гладят меня по голове. Вся деревня горюет и плачет – такая потеря! И так жалко мне маму, папу…
Это была самая страшная обида, которую я так трудно пережила. В жизни обид было много. Но чаще всего я прощала. Я умела прощать. И умею это делать по сей день. Не оттого, что я такая покладистая и не ценю себя. Не оттого, что я чёрствая и душа моя не болит от обиды. Просто тогда, ещё ребёнком, я поняла, что, обидевшись, можно потерять всё и вся. Да, это так. И Роза, видимо, чувствовала все эти годы себя обиженной. И виноватой.
– Роза, ты как? Успокоилась?
– Да, всё позади. Спасибо тебе, что выслушала. Смотри, Вика, видишь? По лунной дорожке кто-то плывёт. Какая красота! Это он…
– Ты думаешь? Подойдём?
– Нет, не сегодня. Давай в другой раз. Меня что-то потряхивает, весь день не могу успокоиться. Домой?
– Да, Роза, Я тоже никак не могу успокоиться. У меня к тебе ещё много вопросов. Но сделаем так: приходим в номер, пьём чай с пироженками – и спать!
– Вика, самое страшное мне пришлось пережить, когда он ушёл и я осталась совсем одна. Со своим новым горем, о котором узнала в тот же день! Это случилось в первый день зимы. Я ждала его долго и упрямо. Ровно год. Год. За этот год кончилась зима. Наступила весна. Весна была короткой. Необыкновенно короткой. И я подумала: как хорошо, что в этом году так быстро промчалась весна! Осталось пережить жаркое лето и осень…
И наступило лето. Пусть не календарное, но всё же это была уже не весна. Но лето тянулось долго. Наверное, потому, что было сырым, было слякотным, было дождливым. Солнечных дней почти не было. Оно больше походило на осень, чем на лето. Поэтому приход осени меня нисколько не тронул. Я даже не заметила, в какой день природа начала менять краски. Я ничего не замечала вокруг. Мир вокруг перестал существовать. Я ждала. Ждала. Готовилась к важному дню. Мне некому было рассказать о нём. Не с кем было поделиться своими бедами. Сколько же сил пришлось потратить в ожидании, сколько раз я себя успокаивала, уговаривала, обещала себе, что всё это не зря! Надо пережить. Пережить этот год. Дождаться первого дня зимы. Дождаться…
Первый день зимы пришёл. Я встретила его приход, стоя у окна. Убывающая луна на тёмном небе была такой же одинокой, как и я. Накануне в интернете прочитала, что убывающая четвёртая фаза луны – подходящее время для важных начинаний. Отличное время для новых планов. В это время хорошо избавляться от всего ненужного, мешающего жить полноценно. Дышать полной грудью. Я верила этим прогнозам. Только нужно проявить терпение, нужно дождаться минуты, с которой должно всё начаться иначе.
Я не помню, удалось ли мне уснуть. Казалось, что нет. Мысли, даже если я спала коротко, не давали покоя. Как только рассвело, встала. Приняла душ. Делала всё машинально. Автоматически. Налитый в чашку чай так и остался нетронутым.
Первый день зимы был по-настоящему зимним. Ветер не давал двигаться быстро. А мне хотелось бежать. Скорее. Скорее. Но этого не получалось.
Наконец-то я у этих дверей. Я помню каждую царапину на ней, каждую трещинку, а их стало ещё больше. Дверь постарела. Я это заметила сразу же, как только подошла к ней. И никому эта больная дверь не была нужна. Никто и не подумал за ней поухаживать, пожалеть её. Сколько же слёз было пролито возле этой двери! Как я боялась сейчас прикоснуться к ней и войти туда! Туда, где решалась моя судьба.
– Девушка, если вы не заходите, то отойдите. Не мешайте людям. А то стоите тут не двигаясь. Ну!
И я вошла.
– Ну что ж, поздравляю! Мы снимаем вас с учёта. Вы молодец. Вы абсолютно здоровы. Но! Ровно через год, первого декабря, вы должны…
Но я уже ничего не слышала. Мчалась, летела к нему, чтобы рассказать, поделиться счастьем! Зимний ветер подгонял в спину. И мне казалось, что я полечу от счастья! Туда, куда готовилась весь год. И только сейчас я вдруг вспомнила, что он – муж, бывший муж – даже не знал, что́ я пережила за этот год, какой диагноз был у меня! А я по инерции летела к нему, как будто и не было этого года разлуки. А вечером он пришёл. Ровно через год. И не узнал меня. Я стала другой. Болезнь изменила меня. Я с ней боролась одна! Совсем одна. И я выбрала свой путь. Не с ним. Этот путь будет без него. Даже сейчас хотела бы ему повторить это ещё раз!
Мы ещё немного понаблюдали за смелым пловцом и, так и не дождавшись его возвращения на берег, пошли в корпус. Заплыв далеко в море – по-моему, лучшее из средств для снятия стресса. Хорошо бы сейчас уплыть далеко-далеко, лечь на спину, смотреть на звёздное небо, качаться на волнах и ни о чём не думать. А лишь загадывать самые сокровенные желания, наблюдая за метеорами.
