Глава третья. Достаточно умный. Почему у меня нет ответов на все вопросы и почему это хорошо

Сейчас 5 часов душного и жаркого нью-орлеанского утра, и это первый день основных съемок фильма «В метре друг от друга» — моего режиссерского дебюта. Я работаю над ним уже почти два года. То, что начиналось как идея, в которую верил лишь я, должно превратиться в идею, в которую поверят все. Частенько я чувствовал себя Ф. Т. Барнумом, пытающимся продать нечто такое, в существовании чего и сам в глубине души сомневался. Мне требовалось убедить людей в своей ценности и значимости, в том, что я не просто тот парень из «Девственницы Джейн» (или откуда еще они меня знают). К этому моменту, думаю, я известен как: полуголый парень из «Любви вдовца», парень, делающий предложение, тот парень, который снимает вдохновляющую серию документалок «Мои последние дни» об умирающих людях, полуголый парень из «Девственницы Джейн» и — из недавнего — парень с TED Talk. Однако никто не видел меня в роли кинематографиста/режиссера. Как ни странно, из всех перечисленных ролей одна, возможно, значит для меня больше, чем другие, и это роль кинематографиста. Я всегда мечтал снимать кино. С того самого момента, как посмотрел фильм «Инопланетянин» в шесть лет, а потом, по счастливому стечению обстоятельств, оказался в очереди позади мистера Спилберга, когда отец взял меня на открытие аттракциона в честь «Инопланетянина» в голливудском парке развлечений Universal Studios. Я хотел рассказывать истории, как мистер Спилберг, — истории, заставляющие людей чувствовать то, что чувствовал я в детстве. Я жаждал захватывать внимание людей и открывать им мир, о существовании которого они не догадывались, мир, способный вернуть их к жизни и, может быть, к собственной человечности. Это был мой шанс показать в конце концов, чего я действительно стою.

И вот, после многих лет, проведенных в попытках убедить руководителей голливудских студий в том, что я способен и готов превратить их деньги в прекрасное произведение искусства (которое, в свою очередь, принесет им еще больше денег), я наконец пришел к этому. Сегодня — первый из двадцати пяти съемочных дней «В метре друг от друга». Это душное утро — начало одного из самых потрясающих и волнительных дней моей жизни, но почему я не рад? Почему полон тревоги из-за страха возможной ужасной ошибки? Почему я дергаюсь, не зная, что надеть? Почему я сомневаюсь в себе, в своем уме и в способностях? Да, похоже, убеждая в течение нескольких лет всех этих людей в том, что я чего-то стою, что способен на эту работу, что готов создать кино, привести сотни человек к победе и получить прибыль, — в общем, в том, что я абсолютно компетентен, — я забыл убедить в этом себя самого.

В школе никто не называл меня «ботаником». Я был непоседливым ребенком, который буквально не мог спокойно усидеть за партой (и до сих пор не может). Я имел средние оценки в старших классах, никогда не показывал хороших результатов в тестах и проучился в колледже (где получил частичную спортивную стипендию) примерно три минуты, прежде чем мое сердце разбилось и я все бросил ради полноценной актерской карьеры. Теперь я знаю: книжные знания не равны интеллекту, они не дают гарантии, что вы станете эффективным лидером, — однако в школе нам этого не говорили. В результате я постоянно чувствовал себя тупым или неполноценным в обучении, впоследствии это ощущение вышло за пределы класса, и сегодня я считаю себя глупым и в чем-то ущербным на съемочной площадке или на совещании. К чему подобное самоощущение приводит меня и многих других мужчин? К гиперкомпенсации.

Встречали ли вы людей, явно плохо разбирающихся в чем-то, но подающих себя экспертами мирового уровня в этом предмете? Можете не отвечать.

Во время обучения я постоянно искал способы удержаться на одном уровне с остальными учениками. Помню, я много раз чувствовал себя умным, потому что наконец-то знал ответ на вопрос, — ровно до того момента, как осознавал: это был простой вопрос, и все остальные тоже знали ответ. Глубоко внутри я очень хотел преуспеть в школе, чтобы меня считали умным ребенком, так как понимал: то, чем я мечтаю заниматься по жизни, требует ума, а не спортивных талантов. Однако — такова горькая правда — мой мозг усваивает и обрабатывает информацию способом, выходящим за рамки стандартной школьной программы. Вероятно, у меня был и до сих пор есть недиагностированный синдром дефицита внимания (СДВ). Недиагностированный — потому что, несмотря на предположения и рекомендации учителей, мои родители ни разу не пытались протестировать меня. В некотором роде это даже хорошо. Кроме того, они никогда не садились передо мной и не спрашивали: «Что с тобой не так?», не обращались со мной как с неполноценным из-за моих проблем и неспособности сфокусироваться на учебе. Это не значит, что меня не наказывали несколько раз за пререкания с учителями и вранье о том, что мой отец юрист и засудит их, — к сожалению, это реальная история (хотя никто и не судился). Как бы то ни было, мои родители старались хорошо воспитать меня и порой даже высказывали нереалистичную идею о том, будто я могу делать все (сейчас я понимаю, что это не совсем так) — нужно только постараться. Вместо этого я предпочел бы слышать от них, что я полноценен вне зависимости от того, преуспею ли я в чем-то или нет, — я нуждался в таких словах, они могли бы поддержать меня в детстве и сейчас, в профессиональной жизни.

Что я хотел бы узнать раньше и что я знаю сейчас — так это то, что СДВ не является каким-то дефектом или болезнью и если поменять угол зрения, в нем даже можно найти преимущества. По крайней мере, я решил именно так воспринимать его. У меня есть много друзей-инвалидов, которые с этой позиции смотрят на свои уникальные особенности и трудности, и хотя я не могу сравнивать свои проблемы с их сложностями, именно они вдохновляют меня на такое отношение к себе. То, что приносило мне неприятности в детстве и приводило к бесконечным постыдным вызовам родителей в школу, стало в итоге одним из качеств, помогающих придумывать и развивать проекты и создавать успешное кино. Должен признать: частично мой успех основан на моей способности быть многозадачным и сохранять продуктивность, выполняя несколько дел разом. Но слишком хорошо — тоже нехорошо, особенно когда дело касается недостатка концентрации или, напротив, ее избытка. Конечно, бывает, что моя неугомонность сводит меня с ума и я хочу походить на других людей, умеющих часами сидеть и размышлять. Да, я должен ценить и понимать свои разум и тело, а также тот способ, которым был сотворен. У каждого из нас есть разные стороны, сильные и слабые, но общество, к сожалению, часто предпочитает ровнять всех под одну гребенку. В системе образования ребенку необходимо учиться по тем методикам, по которым его учат, а если он этого не может, то оказывается вне нормы и на него вешают бирку со словами «расстройство» или «дефицит». Знаете, что подобные слова делают с молодыми людьми? Они заставляют их чувствовать себя худшими, как будто с ними что-то не так, словно они неполноценны и никогда не станут полноценными. Подумайте о том, как мы общаемся с людьми с ограниченными возможностями, пока они растут, и о том, какие слова мы произносим в их адрес. Я искренне сочувствую инвалидам, которые постоянно слышат, что они неполноценны, и потому прикладывают вдвое больше усилий в борьбе за право быть признанными, считаться нормальными, когда фактически их отличия делают их уникальными, а кажущиеся недостатки создают преимущества в других областях. Другими словами, их особенности — это их суперсила, как у Сорвиголовы (не того, которого сыграл Бен Аффлек, а из сериала Netflix).

Какой бы стороны жизни мы ни коснулись, навязанные обществом правила разнообразны, непонятны и одновременно глубоко укоренены в нас. Я часто обнаруживаю себя под давлением требований, пришедших из детства и подросткового возраста, — из внутренних диалогов, ощущения опасности и неуверенности в себе — и более общих посылов, полученных во взрослом возрасте. Подобное существование в двух реальностях мы видим практически повсеместно. С одной стороны, логически поразмыслив, я понимаю: я умный и способный. Но, с другой стороны, в эмоциональной сфере я до сих пор словно школьник, которому постоянно твердят о существующих проблемах, о доставляемых им неприятностях, о том, что надо больше фокусироваться, чтобы достигнуть успеха… и стать умнее. Этот мальчик всегда чувствовал, что его не понимают, но не осознавал почему. Я живу в напряжении, будучи уверенным в собственной компетентности (и способности дальше учиться и расти) и одновременно ощущая себя самозванцем, который не заслуживает тех профессиональных возможностей, ради которых надрывал задницу.

Но вернемся к тому раннему утру в Новом Орлеане, когда я готовился к первому дню съемок своего первого фильма. Продышавшись от тревоги, стараясь подавить чувство неадекватности, я зашел в гардеробную дома с привидениями (дом этот, построенный в XIX веке, мы тогда арендовали) и начал рассматривать одежду, которую привез с собой. (Да, там действительно жили привидения. Если вы не верите в такое, я вас понимаю. Но когда ваш трехлетка начинает разговаривать с мальчиком и девочкой, которых видит на потолке, и что-то хватает вас за ногу в два часа ночи, то в привидений лучше верить. В ином случае такому скептику лучше сразу убраться из подобного места.) Покопавшись в одежде и мысленно обругав себя за то, насколько плохо я все собрал, я остановился на обычном для себя сочетании футболки и джинсов. Потом подумал, что мог бы одеться и понаряднее — я же, в конце концов, режиссер и продюсер и задаю настроение всей команде. Так что поверх футболки надел рубашку с синим воротничком, решив, что выгляжу достаточно аккуратно, но оставил на ногах кроссовки, чтобы не переборщить. Однако, посмотрев в зеркало, я увидел там все того же третьеклассника, который вечно не успевает, не может сосредоточиться, не понимает математику и очень старается — но все равно остается недостаточно хорошим. Холодная пропасть постепенно разверзалась в моем животе — ведь я не чувствовал себя готовым к роли режиссера и начинал беспокоиться о том, что команда увидит мою слабость и интуитивно перестанет мне доверять. Мысли неслись на всех парах. Что еще могло сработать против меня? Вдруг парни из операторской команды увидят во мне того, над кем можно подшучивать за спиной, а не авторитетного профессионала? Зная, что кинопроизводство в основном строится на сочетании творческих и интеллектуальных навыков, я принял единственно правильное решение, которое должно было поправить мое самочувствие и одновременно произвести лучшее из всех возможных первых впечатлений на группу из 120 малознакомых мне людей: я надел очки без диоптрий. Мысль простая: если что-то вообще может скрыть парня, снимавшего рубашку в разных телешоу на протяжении десяти лет, и выставить на первый план мужчину, который вызывает доверие, способен принимать правильные творческие решения, выдерживать давление, а также отпускать всех вовремя домой к обеду, то это… очки. Подобный прием работал у Супермена Кларка Кента; возможно, сработает и у меня. Знакомьтесь, это мой синдром самозванца.

Мы уже поняли, что физическая сила ценится в мужчинах значительно больше, чем ум, так же как храбрость измеряется физическими подвигами, а не глубокими эмоциональными погружениями. Социальные установки, связанные с интеллектом, начинают внедряться с раннего возраста, когда атлетичных мальчиков выделяют и хвалят за их спортивные достижения, а более умным присваивают статус «ботаников». Мальчик, знающий ответы на все вопросы учителя, получает прозвище «заучка» или «зубрила». Забавный мальчишка, поддразнивающий умников, вскоре начнет подшучивать над собой, так как провалит тест по правописанию из-за своей дислексии, а юный атлет и вовсе не будет казаться встревоженным тем, что едва прошел финальный тест, ведь его ценность связана с успехами в спорте, а не в учебе. Ключевой момент: атлет знает, что, пока он силен и хорошо проявляет себя в играх, он останется на верху пищевой цепочки. Думаю, одна и та же причина лежит в основе того, что свойственный дворовому братству комплекс непобедимости распространился так широко, а также того, что мальчики поняли, как можно фразу «старайся больше» превратить в оскорбление, внушающее чувство неполноценности преуспевающим в учебе сверстникам.

Давление на мальчиков и их самооценку, связанную с их видимым интеллектом, оказывается исподволь, но при этом с огромной силой. Я помню, как испытал облегчение, когда меня стали считать хорошим спортсменом в средней и старшей школе. Мне не требовалось быть умным, и мне хватало места в компании, пока во мне видели лишь достойного атлета. Конечно, всегда есть исключения — вроде парня по имени Райан, которого все знали как выдающегося спортсмена и академического гения, и любили, потому что он был добр ко всем. Человек твердых убеждений, обладающий сильным характером, он редко (если вообще хоть когда-нибудь) участвовал в травле или сплетнях. Я мало что помню о Райане, так как не был близко знаком с ним, но память сохранила мою зависть к нему. Он казался идеальным, и люди говорили о нем так, будто он какое-то чудо вроде единорога. Сейчас я думаю, что мне стоило бы посильнее напрячься, стать его другом, умерить свою гордыню и поучиться у него. Райан как будто обладал рецептом секретного соуса, позволявшего быть хорошим во всем, но это заставляет меня задумываться о том, с чем он втайне боролся. Теперь-то я знаю, как одиноко бывает тому, кого окружающие считают баловнем судьбы. Где бы ни находился Райан, я надеюсь, что он надрал жизни задницу и живет припеваючи.

Вернемся, однако, в 2000 год.

Я не мог сформулировать это тогда, но принадлежность к касте спортсменов в школе давала мне некий пропуск — что-то типа разрешения находиться в кругу других парней — и позволяла не заботиться о том, чтобы выглядеть умным на уроках. Даже если никто не отдавал себе в этом отчета, это помогало мне примириться с собой. Я помню, как в старшей школе старался получить оценку, достаточную для того, чтобы не вылететь из спортивной команды, и мои тренеры (они же мои учителя) поддерживали подобный настрой, давая мне больше времени на домашнюю работу, позволяя переделывать тесты или оценивая мое участие в групповых проектах менее жестко, чем участие других учеников, которым не приходилось подтверждать свое право на место в спортивной команде. Это хорошо показывает, насколько рано и неожиданно начинают проявляться привилегии, связанные с мужской физической формой.

С похожей ситуацией столкнулся Джоэл Макхэйл, американский комик и актер, который планировал стать приглашенным игроком футбольной команды Вашингтонского университета, однако в детстве получил ярлык «медленно обучаемый», что, по его словам, по сути означало слабоумие. Он не раз оставался на второй год и не мог читать из-за дислексии (которую ему диагностировали лишь спустя десять лет, когда этот же дефект обнаружили у одного из его детей). Он говорил, что все его образование заключалось в поиске возможностей каким-то образом получить допуск к спорту.

Общество «по умолчанию» считает мужчин умными — просто по факту принадлежности к мужскому полу. Но если мы глупы, то это тоже ничего, ведь это мы создали культуру, в которой можно продолжать развиваться лишь потому, что мы мужчины, следовательно, это не провал. Женщины эмоциональны, однако мужчины, благодаря своей способности отключать эмоции, «рациональны», умны и умеют решать проблемы. А ведь мысли материальны: мир вокруг постоянно укреплял во мне убежденность в том, что я, мужчина, имею больше шансов оказаться наверху и выше только небо (даже если я не столь умен, как женщины, с которыми мне придется конкурировать). Я культурно запрограммирован верить в то, что обладаю естественным преимуществом. Это не говорится вслух, но подается через все средства массовой информации, которые мы потребляем, через все возможные сферы деятельности — бизнес, политику, науку (добавьте что хотите). Мы легко готовы рассмотреть в результате мужского доминирования (огромное число мужчин на высших позициях) его якобы «причину» — например, поверить в то, что гендерное неравенство естественно или имеет биологическую основу.

Так что постоянно получая сигналы от сверстников и учителей о том, что я недостаточно умен (и неважно, в чем причина — мало трудился или не слишком одарен), я не переживал, так как видел: на властных и влиятельных позициях в обществе находятся в основном мужчины. Это формировало странное внутреннее ощущение, будто я не просто умнее, чем есть на самом деле, а умнее других лишь потому, что являюсь мужчиной — по рождению и самоопределению. Это трудно описать, но если вы, читатель, — мужчина, способный к самонаблюдению, я уверен: вы вспомните моменты в своей жизни, когда испытывали подобное. Да, это ощущение нелегко осознать, но поведение, к которому оно приводит, выдает его с головой. По-моему, эта же штука ведет и к феномену, называемому «менсплейнинг», и будь это олимпиадная дисциплина, я получил бы в ней не менее трех медалей. Если вы ничего не знаете о менсплейнинге или не верите в его существование, напишите или позвоните знакомой женщине; возможно, она расскажет вам (будете ли вы готовы это услышать?), что вы, скорее всего, позволяли себе подобное по отношению к ней, и не раз. Но если вам нужен смешной пример, то вот он.

В старшей школе один из моих товарищей по команде рассказывал двум одноклассницам, что девочки и женщины каждый месяц переживают менопаузу, а в поздний период жизни у них наступает менструация (он понятия не имел, что все перепутал, и оттачивал мастерство менсплейнинга задолго до возникновения этого термина). Таким образом, в основе своей менсплейнинг — это когда мужчина учит женщину чему-то, что она и так знает лучше него. Я, конечно, не могу точно описать, что происходило в голове у того парня, но предполагаю: он не столько стремился произвести впечатление на девушек (этого он явно не достиг), сколько боялся выглядеть неправым в глазах других парней. Я вспоминаю разговоры, в которых мои друзья и я ходили кругами, пытаясь доказать свою правоту, хотя на самом деле ни одно из наших утверждений не имело смысла, потому что мы просто выдумывали их на ходу. Чтобы восстановить это в памяти, мне даже не нужно забираться в глубокое прошлое. Достаточно припомнить последнюю беседу с лучшими друзьями. Собственно, именно этим мы всегда и занимаемся. Но не для того, чтобы показаться умнее, — это такое подсознательное соревнование, в котором кто-то переболтает других, а кто-то сдастся первым. Это весело и безвредно, пока происходит между друзьями, но нам следует быть аккуратными, чтобы не заиграться и не обидеть кого-то извне.

Развитие менсплейнинга демонстрирует нам: попытки быть полноценным мужчиной в значительной степени направлены не столько на то, чтобы поражать женщин, сколько на то, чтобы впечатлять других мужчин. Достаточно ли я силен, умен и все такое? Кто должен решить, что значит «достаточно»? И да поможет бог тому из нас, кто преодолевает планку, — слишком умному, слишком хорошо сложенному, слишком… все остальное. Тогда на сцену выходит мужская цензура. Стой у черты — и будешь в порядке; шагни дальше — и тебя приструнят. И. Так. Черт. Побери. Постоянно.

Но что произойдет с установленными рамками, если мужчина — профессиональный атлет, обладает великолепной формой, выглядит круче среднего парня, да к тому же еще и начитан? Точнее, что произойдет, когда мужчина действует не по навязанному сценарию? Не по тому, в котором четко прописано: «если хочешь быть качком, ты не обязан быть умным»? Темнокожий футболист Ричард Шерман поступил в Стэнфорд со средним баллом 4,2 на академическую и спортивную стипендии, закончил университет, получив степень на год раньше, и теперь он один из лучших корнербеков NFL за все время существования Лиги. Шерман — выдающийся интеллектуал и одновременно выдающийся спортсмен. Он разбивает стереотип тупого качка, но при этом подвергается нападкам за то же самое. Критика в его адрес связана не только с расизмом; его гонители недовольны тем, что он вышел за границы Черной мужественности. Интеллект Шермана не признают, потому что это не соответствует ожиданиям, которые общество предъявляет к мужчине-атлету, особенно темнокожему, и по той же причине его легко отвергают и унижают остальные мужчины, особенно белые. Мы постоянно сравниваем себя с другими, и если профессиональный атлет абсолютно точно превосходит нас физически, мы утешаем себя тем, что превосходим его в интеллекте, ведь он просто спортсмен, «тупой качок»; если же он еще и умнее нас, нам приходится несладко. Мы уже рассмотрели, как многие из нас реагируют, желая спрятать собственную неуверенность: мы унижаем другого, чтобы подняться в своих глазах.

Хотя большинство людей и не используют словосочетание «тупой качок» так часто, как могли бы, оно транслируется повсюду: всякий раз, когда какой-то комментатор на телевидении, или в Twitter, или на соседнем стуле в баре утверждает, что дело спортсмена — «заниматься спортом»; можем даже вспомнить, как один репортер посоветовал ЛеБрону Джеймсу «заткнуться и сосредоточиться на дриблинге».

Но, несмотря на эти мужские стереотипы, ограничивающие мужчин-атлетов, в целом мы верим, что мы умнее и способнее женщин. Вероятно, это вызвано целой комбинацией факторов — начиная с того, как мы общаемся, заканчивая тем, каких людей видим во власти на протяжении всей истории. Я не могу вспомнить ни одного фильма из тех, которые смотрел в юности (адресованного именно взрослеющей аудитории), который подвергал бы сомнению этот нарратив, и боюсь, что эта уверенность в собственном превосходстве сделала нас интеллектуально ленивее женщин — ведь нам не приходится так напрягаться, чтобы быть услышанными.

Именно эти вычурные, запутанные, сбивающие с толку и противоречивые посылы раз за разом напоминают мне о том, что я, хотя и не чувствую себя достаточно умным, могу делать вид, будто таковым являюсь — благодаря своей принадлежности к мужскому полу. А в какой момент я больше всего притворяюсь? Вы можете подумать, что перед женщинами, но это не так. Практически всегда подобное происходит в присутствии мужчин. Мы, мужчины, знаем: наши главные судьи — другие мужчины, они сравнивают себя с нами и ищут способы исключить нас из «мужского клуба», одновременно оберегая свое место там, а возможно, пытаясь даже подняться еще на ступеньку. Мужественность всегда проверяется и утверждается перед другими мужчинами; на эту иерархию опирается наша самооценка. Иногда мы кажемся петухами на петушиных боях.

Хотя представления о том, что такое интеллект, часто противоречат друг другу, есть одно, которое остается постоянным — в рамках как личного опыта, так и навязываемых социумом требований: у умного человека на все должен иметься ответ. Как в телешоу или фильме, который мы смотрим, так и в семейном общении — если вы хотите выглядеть достойным мужчиной, вам следует быть находчивым и изобретательным. И речь идет не о любой находчивости, а о вашей, опирающейся на ваши собственные приемы, навыки и знания.

Возьмем, к примеру, агента Макгайвера. (Для более молодых читателей поясню: этот персонаж послужил прообразом Супер Макгрубера из передачи Saturday Night Live, а если вы никогда не слышали о Макгрубере… спасибо, что заставили меня почувствовать себя старым.) Макгайвер способен выбраться из любой ситуации при помощи зубочистки и зубной нити. Или, скажем, Джеймс Бонд — полиглот, аналитик и стратег, физические качества которого соответствуют его же интеллекту. Он умный, обходительный и каким-то образом умеет вычислять точную температуру мартини — но когда дело доходит до драки, Бонд всегда побеждает (а если нет, то лишь потому, что запланирован сиквел). Существует бесчисленное множество персонажей, воплощающих этот идеал мужчины — мужчины, который полагается только на себя и не просит помощи, так как знает ответы на все вопросы. Сегодня в тренажерном зале я включил мотивационный микс (он помогает мне оторвать задницу от пола, когда я в плохом настроении) и обратил внимание на песню, которая заставила меня буквально прервать тренировку; в припеве повторялось: «Я иду один». Я не смог сдержать улыбку. Когда певец запел: «У тех, кто летит один, самые сильные крылья», я заметил, что киваю в такт — ведь эта мысль очень близка мне. Однако здесь все неоднозначно на самом деле. Да, ощущение, что ты крутой парень, готовый полагаться только на себя, окрыляет. И когда я слышу подобные речи или песни, во мне пробуждается нечто, вызывающее инстинктивный прилив адреналина, — и я способен превзойти себя, повторив упражнение еще разок. Но вне контекста этот посыл может привести не туда.

Подобный настрой на испытания, требующий от нас, мужчин, открываться миру, вдохновляющий предлагать ему всего себя, не оправдываясь и не ожидая одобрения от других, также может помешать нам проживать жизнь более полноценно и счастливо. Он ведет к изоляции, депрессии и разрыву связей. Сбивающее с толку утверждение, будто настоящим мужчинам не нужна помощь в решении проблем, так как они всегда могут разобраться сами, способно не только подбодрить, но и навредить. Как в случае с лекарством, превращающимся в яд, если не соблюдена дозировка, мы должны выверять дозу и спрашивать себя: почему не хотим обратиться за помощью в ситуации, которая стала бы намного проще, если бы мы отодвинули эго и просто попросили?

Рассмотрим на конкретном примере. В какой ситуации (совершенно стереотипной) мы любой ценой стремимся избежать просьбы о помощи? Поиск дороги. Даже те из нас, кто не боится спрашивать, чувствуют, как что-то внутри умирает, когда мы оказываемся в унизительном положении, не зная, где находимся. Не понимая, куда надо двигаться, мы ощущаем себя недостаточно мужественными. Любой комик способен сделать из этого отличную шутку, ведь ситуация эта и так смешная, а смешная она, потому что правдивая. Исследование компании TrekAce, производителя навигаторов GPS, показывает, что среднестатистический британский мужчина ежегодно проезжает впустую почти пятнадцать километров. И только 6% опрошенных мужчин обращаются к карте или просят о помощи после того, как понимают, что заблудились. Вы только подумайте: это означает, что из ста мужчин лишь шестеро готовы уточнить маршрут! Но я сам не свободен от этого греха. Не так давно мы с женой ехали в машине в знакомое место, и я потерялся, однако отказывался включить GPS, продолжая настаивать, будто знаю, где мы (на самом деле не знал). Да, и под «не так давно» я подразумеваю прошлую неделю. Словно часть меня понимает: я не знаю, где нахожусь, но должен подтвердить, что хорошо ориентируюсь и не нуждаюсь в помощи, чтобы найти дорогу куда-либо, особенно в те места, где уже бывал. Неспособность добраться туда без посторонней помощи равносильна (и это странно, непонятно) мужской несостоятельности.

Одна из моих давних и лучших подруг всегда смеется, когда рассказывает о своем муже. Рене выросла в семье, где все отлично ориентируются на местности. Ее дедушка служил штурманом авиации в трех войнах. Эдакий человеческий аналог сложных компьютерных навигационных систем, которыми мы пользуемся сегодня, к тому же крайне приятный человек. Рене признаётся, что ее очень бесит, когда муж не знает, куда едет, или поворачивает не в ту сторону по пути в знакомое им место. Сама она, обладая острым чувством направления, тоже не может избавиться от укоренившейся в общественном сознании убежденности, будто мужчины всегда обязаны знать дорогу. И она поняла: вместо того чтобы просто отнестись к этому как к обычной склонности человека совершать ошибки или примириться с тем, что разные люди обладают разными способностями, она подсознательно обвиняла мужа в неумении ориентироваться и считала его менее полноценным каждый раз, когда он поворачивал не туда. Мужчины думают, что это они устанавливают правила, но нам нередко в этом помогают.

Мы черпаем вдохновение в чужих историях. Так что я представляю вам Христофора Колумба — и его невероятную выдуманную историю. Этого человека столетиями прославляли и возвышали в нашем обществе и в нашей системе образования за его навигационные навыки. Нам твердили в школе, что этот смелый и талантливый мужчина, всеми признанный и почитаемый, переплыл океан и открыл Америку. Я даже помню, как гордился своим итальянским происхождением, когда узнал о Колумбе. И только недавно наше общество и система образования решили пересмотреть эти давние истории и начать рассказывать правду — о том, как Колумб «случайно» нашел Америку, а также о том, что он был в большей мере колониалистом, насильником и убийцей, чем блестящим исследователем. В 2004 году в интервью каналу CNN Патрисия Сид (Patricia Seed), профессор истории из Университета Райса, автор книги «Церемонии одержимости в европейском завоевании Нового Света» (Ceremonies of Possession in Europe’s Conquest of the New World), сказала: «Мы прославляем его, потому что он был парнем, который сделал ошибку, но оказался везунчиком. — И продолжила: — Колумб неверно вычислил расстояние от Европы до Азии». Идеализируя его, мы сообщаем мужчинам: раз ему удалось заблудиться и извлечь из этого выгоду, возможно, это сработает и в их случае.

Во многих мужчинах (а также в том, что говорится о мужчинах) есть такая особенность: мы будто обязаны знать, где находится север, и наша мужественность требует от нас действовать так, словно в кармане у нас всегда лежит компас. Не только в машине или на улице незнакомого города, но и в целом по жизни. Когда-то я состоял в отношениях, в которых отсутствие у меня четкого видения будущего пути (и это в двадцать лет, когда большинство людей такого видения не имеют) стало основным мерилом того, каким мужчиной я являюсь и каким партнером буду. Критика в мой адрес состояла в следующем: я не знаю, куда иду, а потому я недостаточно хорош для своей подруги, ведь я мужчина без плана и без ответов на вопросы о следующих двадцати ступенях собственной карьеры. Мы носимся с этой идеей — даже стандартом, — будто всегда должны знать, куда движемся, а если на самом деле не знаем, то обязаны разобраться в этом, чтобы подтвердить свою мужскую состоятельность и компетентность. Это выглядит так: ты просишь о помощи — значит, ты неспособен помочь себе сам, и значит, ты беспомощен, ты жертва и, в конце концов, слабак. Но я думаю иначе. Лучше я ненадолго примирюсь с незнанием пути, чем стану сознательно двигаться просто ради движения, а потом очнусь через двадцать лет и пойму, что все это время блуждал. Нам необходимо перестать наказывать себя и других мужчин за то, что порой мы неспособны найти дорогу. Контроль и давление, обрушивающиеся на мужчину в такие моменты, могут оказаться изнурительным испытанием для его психического и физического состояния. ЧТО С ТОГО, что мы не знаем, где (или кто) мы сегодня? Что с того, что мы потерялись? Чтобы вдохнуть, надо сначала выдохнуть и освободить место в легких. Тетиву лука нужно оттянуть назад, чтобы стрела полетела вперед. Многие из наиболее важных событий моей жизни произошли благодаря тому, что я заблудился или осознал, что иду не в том направлении; и именно эти события помогли мне в итоге найти свой путь, хотя я и получил пару тумаков от общества, которое, со своим дурацким культом трудоголии, пыталось застыдить меня и заставить свернуть с дороги. И хуже всего то, что тех людей, к которым мы хотели бы обратиться за помощью в трудной ситуации, — уважаемых и любимых нами мужчин — мы не попросим о поддержке, так как боимся разочаровать их. Если бы только мы нашли способ донести до мужчин из своего окружения, что их способность просить о помощи вызывает уважение, сколько жизней мы сумели бы спасти?

И ведь это не какое-то глупое верование, созданное мужским эго, которое легко обвинить во всех грехах. Стандарты и стереотипы, по которым мы пытаемся строить свою жизнь, настолько внедрены в культуру, что мы часто даже не подозреваем об их существовании (как та моя подруга, которая внезапно осознала, что ставит под сомнение полноценность собственного мужа лишь из-за его неспособности хорошо ориентироваться). Исследование, проведенное под руководством Эшли Шелби Розетт, доцента Школы бизнеса Фукуа при Университете Дюка, показало: мужчин-руководителей судят более жестко и считают менее компетентными, когда они просят о помощи. Подобного не происходит с руководителями-женщинами. Это подтверждает мысль, высказанную Лиз Планк в ее книге For the Love of Men («За любовь к мужчинам»): «В то время, как женщин поощряют задавать вопросы, мужчинам предлагается делать вид, будто они знают все ответы, даже если это не так, даже если речь идет о серьезных экзистенциальных вопросах об их гендере, об их жизни».

Я сталкиваюсь с этим почти каждый раз, когда оказываюсь в незнакомом городе и обращаюсь к кому-нибудь с просьбой показать дорогу (это часть моего квеста по поиску комфорта в некомфортном — мне до сих пор непросто подойти к постороннему парню и попросить его о помощи). Покажут ли мне путь? Непременно. Причем многие сделают это с радостью. Но это не уменьшает моего сопротивления и нежелания задавать вопросы. Мужчинам легче принимать решения по принципу «притворяйся, пока не научишься» — ведь никто не хочет быть тем парнем, который уткнулся посреди города в карту на своем айфоне и выглядит словно потерявшийся щенок. Но предлагаю всем нам поразмышлять кое о чем интересном. Вдруг истина состоит в ином — вдруг мы просто не можем попасть туда, куда хотим, не полагаясь на других и не пользуясь их поддержкой? Вдруг наш коллективный интеллект, коллективная находчивость — это единственный способ стать лучшими версиями себя? Вдруг то самое, что общество заклеймило как слабость, и делает нас сильными?

В запутанные утверждения о мужском интеллекте и смекалке вплетен и миф об одиноком волке — идеале самодостаточности, отражающем взгляды тех, кто видит в просьбах о поддержке или помощи признак слабости и поражения. Это сбивает с толку, ведь всем известно, что волки предпочитают жить стаями, а волчья стая организована почти как привычная нам семья, возглавляемая отцом и матерью. Так что реальный одинокий волк окажется, скорее всего, изгоем, а не альфой, предпочитающим независимость и одиночество. Идеализация нами, мужчинами, одинокого выживания (я касался этого, упоминая песню «Иду один»), как и миф об одиноком волке, кормятся нашим эго. Но слишком часто — по крайней мере, в моей жизни — эго приводит к изоляции, в которой расцветают чувство стыда и тревожность.

Я вырос с осознанием, что не настолько умен, насколько должен бы. И оно, как ни странно, принесло мне пользу: благодаря ему я с юного возраста привык обращаться за помощью к другим, когда желал получить хорошую отметку или показаться умнее. Чувство собственной неполноценности давало мне множество поводов просить о поддержке, особенно учителей.

Один из поворотных моментов в моих отношениях с собственными умственными способностями настал в выпускной год в школе — тогда нам задали написать большое сочинение по книге, и оценка за него должна была сильно повлиять на итоговую. Я быстро читал, но испытывал сложности с усвоением прочитанной информации. С этим я борюсь и по сей день. Во время чтения мое сознание рассеивалось, я мог проигрывать в голове целые фильмы, а потом вдруг соображал, что прочел всего три главы и понятия не имел о происходящем в книге. Кроме того, у меня были трудности с изложением собственных мыслей на бумаге. Не потому, что я не умел писать, а потому, что само по себе сидение за столом и письмо воспринимал как участие в марафоне. Я обратился за помощью к учителю, и мисс Рид выбрала стратегию, отличную от той, которую применяли большинство педагогов. Она не отмахнулась от меня. Она не заставила меня стыдиться моих проблем. Она не продлила сроки сдачи из-за моих занятий спортом, не рекомендовала мне знакомых репетиторов. Она поговорила со мной, выслушала меня и предложила способ, который мне понравился. Мы совместно обдумали все и решили, что лучший для меня вариант подготовить работу — это сделать видеосочинение. Мне не требовалось ни набирать текст, ни формулировать мысли на бумаге, а самое главное — я получил возможность реализовать свою любовь к творчеству, кинематографии и актерству. Вместо сочинения мне предстояло снять фильм.

За это задание мне поставили высший балл, но куда важнее этого — намного, намного важнее — другое: тогда я впервые за все время своего обучения почувствовал, что полагаюсь на собственные способности. На меня словно снизошло озарение, я осознал, что не тупой и никогда таковым не был, просто учился не так, как остальные. С этого я начал менять отношение к своим талантам и интеллекту. Но я никогда не смог бы пересмотреть его, если бы мисс Рид просто следовала правилам и настаивала на том, что сочинение надлежит готовить одним-единственным способом. И я не достиг бы успеха, если бы не попросил ее о помощи. Так я узнал о силе наставничества. Она была экспертом и использовала свои знания и опыт, чтобы пробудить во мне рвение к учебе и помочь успешно закончить проект, с которым я не справился бы без ее участия. Прислушиваясь к ней, я стал лучшим учеником, чем был до того; к тому же мисс Рид, сама того не понимая, помогла взойти семенам режиссерского/актерского/предпринимательского талантов, которые таились во мне с детства. Наконец — и возможно, это наиболее важный аспект, — она позволила мне осознать силу наставничества и сотрудничества. (Если вам интересно, то сочинение я делал по книге «Великий Гэтсби», и оно состояло в придумывании иной концовки, которую мы с друзьями поставили на нашем заднем дворе. В том видео я сам появился без рубашки, и теперь понимаю, что снимаю рубашку перед камерой несколько дольше, чем привык думать.)

Навык просить о помощи, отзыве или совете — это еще одна мышца. И я с раннего возраста имел много возможностей тренировать ее. Конечно, бывали моменты, когда я смущался и чувствовал себя глупо, но в конце концов я понял: причина дискомфорта — это мое эго. Эго всегда хочет находиться в комфорте и безопасности, стремится держать все под контролем. Моему эго важно знать ответы на все вопросы и полагаться только на себя. Мое эго пытается жить по сценариям, усвоенным мной-ребенком, юношей, учеником, мужчиной. Но, упражняя эту мышцу — отрываясь от эго и позволяя мышце расти, — я не только поумнел, но и научился лучше выполнять свою работу, достиг большей эффективности и стал такой версией себя, какой не стал бы, полагаясь лишь на собственные ресурсы.

Но так же, как мы заставляем двигаться и расти все остальные мышцы, мы должны развивать и мышцу наставничества, отвечающую не только за просьбы о помощи, но и за оказание поддержки другим. Хотим ли мы помогать? Готовы ли делиться своими умениями и навыками с новым сотрудником или новичком в школе? Желаем ли быть наставниками и давать советы и, будучи лидерами, все-таки принимать наставничество и советы других? Умеем ли мы просить о помощи и о поддержке других? Или отвергаем подобные просьбы и сами не высказываем их из-за привычных, внушенных нам сценариев поведения, из-за идеи, будто умный мужчина и достойный руководитель — это тот, кто добрался до верха исключительно собственными силами, полагаясь на свою находчивость? Постоянно упражняя эту мышцу, обращаясь за помощью и одновременно предлагая свою помощь, мы можем узнать много нового и ценного о себе, о других и о том, что нам внушали на протяжении всей нашей жизни. И, опираясь на эти знания, мы способны начать путь к новому пониманию и переосмыслению установок, мешающих нашему росту и не дающих нам стать такими мужчинами, какими мы отчаянно хотим и заслуживаем быть.

Да, я не знаю ответы на все вопросы. Принять этот факт мне отчасти помогает одно умение — я честно смотрю на собственный страх оказаться неправым и на свою рефлекторную защитную реакцию, вызванную попытками поправить меня. Думаю, многие из нас согласятся, что быть правым — приятно, а быть неправым, либо потерпеть поражение в дискуссии, либо подвергнуться исправлению — неловко и унизительно. Во мне это мгновенно пробуждает неуверенного ребенка, чувствующего себя неполноценным, и в следующий момент я уже надуваю щеки и убеждаю всех вокруг в том, что не просто полноценен, а знаю куда больше прочих. Актер и комик Дакc Шепард рассказывал о подобном в своем подкасте «Диванный эксперт»: себя, двадцатилетнего, он описывал как «всезнайку», рядом с которым невозможно было находиться. Шепард, как и Мак Хейл, страдает дислексией и потому большую часть детства ощущал себя тупым и слышал подтверждения этого от других. И вполне логично, что он пытался компенсировать этот комплекс, эту неуверенность, ведь, по его мнению, все его собеседники считали его тупицей.

С тем же самым ощущением неуверенности в себе я пришел в первый раз на съемки «Девственницы Джейн». В течение нескольких лет я находился вне актерской профессии и теперь чувствовал себя не в своей тарелке. Но, если честно, я чувствовал себя так потому, что никогда специально не учился актерскому мастерству; я просто в какой-то момент стал им заниматься. В начале карьеры я ходил на просмотры или работал на съемочной площадке с актерами, которые изучали актерское мастерство и театральное искусство, и остро осознавал свое несоответствие. Но вместо того, чтобы позволить неуверенности подтолкнуть меня к действию и спровоцировать рост, я прятал ее и притворялся, будто понимаю, что делаю, причем занимаюсь этим всю жизнь.

Итак, я вернулся на съемочную площадку в качестве актера. Перед этим я снимал документальные фильмы и рекламу, но не играл примерно в течение трех лет (тем более в главных ролях), и мое эго мгновенно подверглось жесткому испытанию. Испытанию в лице Джины Родригес, блестящей актрисы, сыгравшей роль Джейн. Джина, изучавшая актерское мастерство в Нью-Йоркском университете, — одна из лучших актрис, с которыми я имел честь работать. Она понимала сцены, динамику и техники куда быстрее, чем я. Джина, умеющая привлекать к себе людей и создавать вокруг себя жизнь, в состоянии запомнить текст с одного взгляда и показать любую необходимую эмоцию. Играть с кем-то вроде Джины, особенно после длительного перерыва, — чертовски страшно. Каждый снятый эпизод все больше и больше лишал меня уверенности в собственных способностях и знании ремесла, в то время как она несла на себе бремя не только ведущей роли в сериале, но и нового лица и восходящей звезды канала.

Но вместо того, чтобы посмотреть в глаза своей неуверенности и заткнуть рот своему эго, обеспечив тем самым себе возможность для роста, — попросив у Джины совета, поинтересовавшись ее мнением о какой-то сцене и о том, как я могу стать лучшим партнером для нее, — я спрятал свои комплексы, изображая из себя опытного ветерана и даже предлагая ей помощь. Как говорится, притворяйся, пока не научишься, — именно таким способом я пытался добиться внутреннего ощущения собственной полноценности.

Однако на своем пути к мужественности я, впервые став отцом, начал углубленно практиковать открытость и проверять на прочность убеждение, будто мужчины не должны показывать слабость, и в результате решил бросить вызов своим отношениям с Джиной. Это заняло много времени, но в конце концов я набрался смелости и однажды вечером, после изматывающего съемочного дня, спросил ее, как она видит развитие финальной сцены с моим персонажем. Помню, она смотрела на меня чистым и добрым взглядом, словно безмолвно поздравляла с преодолением барьеров, мешавших обратиться к ней раньше. Джина улыбнулась, и я интуитивно понял: она долго ждала этого момента — ждала, когда я подойду, готовый подвинуть свое эго ради совместного творчества.

Чего я тогда не понимал, так это того, что столь простое действие, как отказ от контроля и потребности знать ответы на все вопросы, создаст между нами химию, обнажит мою открытость и пробудит творческую свободу — не только как мужчины, но и как актера и ее сценического партнера. В результате у нас сложились невероятные, продуктивные отношения и завязалась дружба, сделавшая наш сериал и наши сцены намного более интересными, динамичными и эмоциональными — ведь они воплощали не только мой взгляд, но и наш общий. Я многому научился благодаря ее умениям и опыту, которых, к сожалению, мне не хватало, однако в нескольких моментах и она чему-то училась у меня. Такова сила открытости.

Мне пришлось справиться с этим дискомфортом, оспорить утверждение, будто я, как мужчина, должен использовать собственные ресурсы и знания, чтобы быть успешным, ибо обращение за помощью обесценивает успех. Я был вынужден признать неприятный для себя факт: я делал вид, что знаю ответы, которых не знал. Я смирился с дискомфортом, вызванным пониманием, что мне не известно все на свете и что я бываю неправ. И представьте, у меня получилось. Страх реален. Я боялся оказаться неправым. Это неприятно. И горькая правда состоит в том, что сегодня мы живем в культуре, которая не позволяет ошибаться и только и ждет момента, чтобы унизить нас за это. Но одно я точно усвоил: если вы готовы совершить ошибку, попросить о помощи, выяснить направление, спокойно признать свою неправоту и собственное невежество в каких-то вопросах, то вас сложнее «отменить» — ведь вы уже отменили сами себя. Смиряя себя и пребывая в дискомфорте собственной человечности, вы открываете возможность для чего-то глубоко духовного и, кем бы вы ни были, становитесь настоящим и живым. Каждому человеку на этой планете знакомо чувство потерянности и смущения из-за сделанной ошибки и неправоты.

Однако даже сейчас я не могу сказать, что достиг в этом каких-то высот. До сих пор мою грудь начинает распирать от возмущения, когда я слышу от друзей, что повел себя бесчувственно по отношению к кому-то или дал коллеге неверный совет. Я и сегодня ощущаю себя неуверенным мальчиком, который был «просто спортсменом» и все еще недостаточно старается и дрожит, когда начинается работа над кино, когда кто-то высказывает лучшие идеи о съемке той или иной сцены либо предлагает способ, с которым я не знаком. Но я расту и стараюсь видеть в таких моментах возможность поумнеть, стать лучшей версией себя и чему-то научиться в процессе. И если бы меня попросили назвать основную причину моего успеха за последние шесть или семь лет, я сказал бы, что это желание учиться.

«Я знаю только то, что ничего не знаю». Это так просто. Я понял, что не могу стать лучше сам по себе. Опытом надо делиться. Знания предназначены, чтобы передавать их другим. И рост, и боль должны превращаться в уроки, которые следует преподавать окружающим, — так мы избежим новой боли и вырастем вместе. Большую часть своего детства я пытался компенсировать неуверенность в собственном интеллекте, одновременно тренируя слабо развитую способность просить о помощи, и потому действительно верю: теперь это является моей суперсилой, которую могут развить и другие мужчины. Если я хочу быть более умным и компетентным, если я хочу быть превосходным актером, режиссером и предпринимателем, не говоря уже о том, чтобы быть лучшим мужем, отцом и другом, то отсутствие ответов на все вопросы — это, как ни странно, очень хорошо.

Одна из интересных для меня задач — найти способ привлечь общество к помощи бездомным. Задолго до того, как я стал хоть немного известным, я был волонтером и водил друзей в район Скид-Роу — центр эпидемии бездомности в нашей стране. Но с ростом моей популярности росли и возможности для активной деятельности. Мое сердце всегда тянулось к тем, кто остался без крова, однако на самом деле я не знал нюансов такой жизни, не говоря уже о неравенстве и расизме, которые ведут к ней. И когда наш фонд Wayfarer проводил в Скид-Роу Карнавал любви, я буквально фонтанировал крутыми идеями о том, что мы могли бы устроить на нем для помощи обитателям Скид-Роу, и мне не терпелось их реализовать. Но вскоре я понял: мои идеи, несмотря на добрые намерения, лежащие в их основе, — это не то, в чем действительно нуждается местное сообщество. Так что я снова встал перед выбором: высокомерно настаивать на своем или отодвинуть эго, открыть сердце, слушать других людей и учиться у них и у сообщества, которому я хотел помочь. Сформулированный в таком виде вопрос подразумевал один ответ: забыть об эго, спрашивать, слушать и учиться.

Это трудно выразить словами, но я ощущаю невероятную свободу, когда задаю вопросы, признавая, что не знаю ответов. Обычно это застает людей врасплох, иногда они смотрят на меня с подозрением, думая, что я испытываю их, словно игрок в покер, блефую, проверяя их знания. Но это не так. Более того, я обнаружил, что подобный подход не только укрепляет отношения, но и делает меня лучшим руководителем — эмпатичным, сочувствующим, добрым.

Старинный миф о том, что лидеру положено знать, куда он идет, — это всего лишь миф. Ложь, которая передается из поколения в поколение на протяжении столетий и ограничивает нас не только в рамках своего гендера, но и в целом как людей. Конечно, лидер должен быть дальновидным, но его идеи все равно подстраиваются под обстоятельства, и настоящий лидер полагается на других в определении направления. Да, всегда будут времена и ситуации, в которых коллектив вынужден полагаться на одного человека (особенно в вооруженных силах и в вопросах жизни и смерти), однако я верю: подавляющее большинство лидеров могут извлечь выгоду из более скромного подхода, опирающегося на обратную связь и помощь от подчиненных.

Также я приучаю себя не руководить постоянно, потому что иногда лучше уступить руль другому человеку, готовому проявить свои таланты. Это не только увеличивает потенциал компании, но и создает атмосферу спокойной уверенности — намного более сильной, чем та сверхкомпенсированная уверенность, которую я практиковал прежде. В рамках бизнеса это позволяет создать лучший продукт и увеличить возможности команды. В рамках индустрии развлечений это ведет к более искреннему, коммерчески привлекательному и успешному контенту. В рамках человеческих взаимоотношений я, уважая людей и обучаясь чему-то у каждого из них, прихожу к переоценке себя и к пониманию, что не должен знать ответы на все вопросы, чтобы выглядеть достаточно умным, и что самый простой путь к удовлетворенности, более полноценному общению и дружбе — приглушить свое эго и начать слушать.

Приятнее всего то, что такая суперсила доступна всем и каждому. Женщины пользуются ею столько, сколько существуют. Она никогда не иссякнет, и я верю: чем больше мужчин откроют ее для себя, тем быстрее наши мечты воплотятся в реальность и тем счастливее — и мудрее — мы станем. Неслучайно два моих самых любимых комикса — «Люди Икс» и «Мстители» — это истории о супергероях, которым необходимо объединиться ради блага всего человечества, чтобы победить общего врага. Частенько в комиксах, как и в жизни, худшие ситуации возникают из-за эгоизма супергероев и их неспособности попросить о помощи. Но правда состоит в том, что, собираясь вместе, они становятся сильнее. Если бы мы могли понять, что уже являемся супергероями сами по себе, то осознали бы следующее: наша реальная мужская сила заключается в умении просить друг друга о помощи.