Глава вторая. Достаточно большой. Всё о теле: с головы до ног и между ними

Сейчас одиннадцать ночи, и я уминаю хлопья и картофельные чипсы, хотя мой вес уже на полные пять килограммов превышает обычный. Мы находимся в эпицентре глобальной пандемии, а на мне лежит обязательство закончить постпродакшен «Облаков» (мой следующий фильм), завершить один проект и приступить к другому, при этом я пытаюсь обеспечить своей семье безопасность и не дать всем сойти с ума, достойно выполняя роли мужа и отца. Ничего особенного как будто. Вы можете подумать, что если в жизни и бывает время, когда стоит отнестись к своему телу снисходительно, то это именно оно. В конце концов, кубики на животе и широкие плечи находятся на шкале важности на пару делений ниже всего того, что связано с последствиями мирового кризиса здравоохранения. Однако все не так просто. Мои уверенность и энергичность всегда, сколько я помню, зависели от того, как я ощущаю собственное тело и как, в моем восприятии, меня видит мир.

Перед тем как погрузиться в эту главу, я хотел бы четко обозначить свою позицию. Одна из областей, которые представляют для меня наибольшую ценность в жизни, — это забота о здоровье и фитнес, но именно в этой области многие аспекты сильно сбивают меня с толку. Я глубоко убежден в том, что наше физическое состояние влияет на ментальное, и верю в оживляющую и целительную силу движения. Когда я чувствую себя вялым или эмоционально истощенным, мне всегда помогает одно средство: обратить внимание на собственное тело, хорошенько размяться и попотеть. Но эта глава о другом. Как бы сильно я ни верил в то, что мое душевное здоровье, тонус и уверенность в себе связаны с состоянием и ощущениями моего тела, факт остается фактом: мужчины сегодня стали испытывать то, с чем женщины живут постоянно. Современным мужчинам недостаточно иметь просто функционирующие тела, их все чаще ценят за мускулистые, оформленные и эстетически привлекательные формы. Если бы не это, в индустрии развлечений были бы представлены более разнообразные фигуры и адепты фитнеса могли бы привлекать сторонников, демонстрируя, какие возможности есть у разных тел. На обложках журналов, посвященных здоровью и фитнесу, мы видели бы больше разнообразных нормальных тел, а не моделей (которые зачастую используют крайне нездоровые методы, чтобы поддерживать тело в форме, признанной воплощением силы и крепости). Однако, как я говорил, я абсолютно уверен в пользе физических упражнений и правильного питания для физического и психического здоровья, но, к сожалению, следовать этому мне всегда было непросто. Мои отношения с собственным телом сложны и запутанны, и я верю, что в том же могут признаться многие мужчины Америки и, вполне возможно, всего мира.

Мое тело — мое благословение и проклятие. Если вы стройный и сильный, то другие мужчины наверняка захотят выглядеть как вы, и многие женщины (и мужчины) будут стремиться находиться рядом с вами. Но это не всегда хорошо — из-за одной мелочи, называемой завистью. Важно не путать зависть и ревность. Мама всегда говорила, что другие парни задирают меня из-за ревности, соперничества (сейчас, став взрослым, я думаю, что это неверно в большинстве ситуаций); я же полагал, что мы задираем других и делаем им больно из зависти. А как мужчины ведут себя с теми мужчинами, которых они не любят, которые их бесят? Мы третируем их и заставляем их чувствовать себя ужасно. Мы унижаем их, оскорбляем, распространяем о них слухи и манипулируем, чтобы подпитать собственные эго и сократить разрыв. И в то же время мечтаем иметь те же качества, которыми обладает тот, кого мы изводим. Считаете, мужчины просты? Подумайте еще раз. Мы сложнее, чем кажется.

В средней и старшей школе я был в целом одним из лучших атлетов, но точно не самым крутым. Все мальчики переживают периоды следования за теми, кто доминирует на фоне остальных (и, как правило, входит в число самых отъявленных отморозков). Мальчики и мужчины (можно назвать их «бетами») обычно следуют за «альфами» в стремлении заставить других чувствовать себе более слабыми и менее полноценными. Это происходит из-за того, что все мы имеем свои тайные слабости и пытаемся чрезмерно компенсировать их, возвышаясь над теми, чьи слабости заметнее наших, — и таким образом стараемся ощутить себя сильными (так работает зависть). Но поскольку я на собственном опыте знаком с обеими сторонами медали, мне не нравится вся эта теория об «альфах» и «бетах», так как, по-моему, подобный образ мышления приносит куда больше вреда, чем пользы, — и не только другим мужчинам, но и нам самим. Не вижу проблемы в желании быть физически сильным или в том, чтобы воспитывать мальчика сильным эмоционально, так как мир — страшное место; способность выдерживать все испытания, боль и разочарования, которые жизнь бросает в лицо каждому из нас, — важный для выживания навык, но не только для мальчиков, а для детей любого пола. Конечно, я хочу, чтобы мой сын мог подняться, если упадет, вытереть слезы после того, как выплачет их, и продолжить двигаться дальше. Чтобы сумел восстать против несправедливости, если встретит ее, и заступиться за того, на кого нападают и кого угнетают. Но я не хочу, чтобы в результате моего воспитания пострадало его умение чувствовать, чтобы он утратил способность к отзывчивости. Я верю, что мужчине подвластно все перечисленное. Точно так же, как я верю, что женщины исторически делают все это лучше, чем мужчины. Но все это противоречит теории об «альфах» и «бетах» — как минимум, в том ее виде, в котором она трактуется в наше время.

На Западе растет мужское движение, направленное против «феминизации» мужчин (как они это называют). Участники этого движения убеждены: все когда-либо существовавшие сильные цивилизации нуждались в сильных мужчинах, отвечавших за их выживание и процветание, и патриархат — не социальный конструкт, а указанный Богом путь. Они верят, что система общественного устройства — это часть природной иерархической организации, свойственной людям и животным, а мужчины добровольно предоставили женщинам права, расширили их и оберегали на протяжении тысячелетий. Многие из последователей этого движения входят в различные его ответвления и подгруппы, придерживаются разных верований, но одно из их коренных убеждений состоит в том, что мужчины бывают двух категорий: альфы и беты.

Есть в этой классификации и в дискуссии о ней забавная особенность: они берут начало в науке и этологии (дисциплине, изучающей поведение животных), но предлагают полученные выводы применить к людям, чаще — к мужчинам, с целью помочь им достичь успеха в карьере и личной жизни. В интересной статье под заголовком «Действительно ли существуют альфа-мужчины и альфа-женщины?» ее автор Эрик Дивейни объясняет: термин «альфа» в этологии обозначает индивидуума, принадлежащего в социальной группе к наивысшему рангу. А каково основное преимущество наиболее крутого или самого сильного члена группы? Секс. По словам Дивейни, среди привилегий альфы — приоритетное право на самок группы, на еду и заботу со стороны других членов группы. Профессор Гарварда, приматолог и эксперт по «альфа-феномену» Ричард В. Рэнгем рассказал Дивейни, что «у приматов альфа-самец — это тот, кто может буквально побить любого другого самца, так что его позиция полностью держится на физическом насилии». Далее он говорит, что применять теорию об «альфах» к людям некорректно: «У приматов практически всегда существует лишь одна иерархия — основанная на доминировании и на насилии. Но люди внутри какой-то группы могут иметь множество иерархий, например базирующихся на спортивных достижениях, учебе, социальных навыках и так далее». И «альфа» в одной социальной иерархии может оказаться «бетой» в другой, тем более что люди изначально распределены по миллионам социальных кругов и иерархий. Возьмем самого мощного бойца смешанных единоборств в мире — короля арены, стоящего миллионы долларов, обожаемого миллионами людей, — и отправим его в Танзанию в племя масаев, где мужчины ценятся за навыки в охоте и выживании, и внезапно «альфа» по всем параметрам станет «бетой». «Альфа» в кругу игроков в компьютерные игры, скорее всего, будет «бетой» среди атлетов. А «альфа»-атлет наверняка окажется «бетой» в сообществе интеллектуалов и кандидатов наук, где интеллект ценится выше физической силы. Видите, к чему все идет?

Что еще мне кажется странным: хотя в каждой группе животных — своя иерархия «альф» и «бет», люди, и особенно мужчины, часто берут в качестве примера для пояснения своей точки зрения приматов (обезьян) и волков. Но даже если говорить о волках, то существование «одиноких волков» (или альфа-волков) уже аргументированно опроверг не кто иной, как ученый, запустивший эти термины в мейнстрим, — Люсьен Дэвид Мич. Мич, возможно, один из главных специалистов в мире по волкам, в течение сорока лет изучавший их в неволе и дикой природе. Он написал двенадцать книг и основал Международный центр волков. Кара Лилли указывает в статье «Миф об альфа-волке», что в своем бестселлере 1970 года «Волки: экология и поведение исчезающих видов» Мич спорит с биологом из 1940-х, который изучал волков в неволе и впервые ввел в употребление термин «альфа-волк», основываясь на наблюдении, что «самки и самцы волков, казалось, боролись за доминирование внутри стаи». После огромного успеха книги Мича образ «альфа-волка» вошел в общественное сознание и продолжает жить в поп-культуре по сей день. Однако позже Мич обнаружил, что волки ведут себя по-разному в неволе и в природе и «альфа-волков» на самом деле не существует. Это так беспокоило его, что лучшую часть последних сорока лет он потратил на публикацию статей и разоблачение мифа об альфа-волке и даже просил своего издателя не переиздавать исходную книгу. Странно, что мужчины (и люди в целом) могут узнать о чем-то, приспособить это к собственной мифологии и, несмотря на научные статьи, исследования и утверждения самого автора, говорящего о ложности теории, продолжать ссылаться на это в социальных лозунгах на протяжении шестидесяти лет. Я не устаю поражаться дерзости нашего вида.

Итак, чтобы окончательно прояснить вопрос, рассмотрим, как все происходит на самом деле, по мнению Мича. В дикой природе волки создают семьи, похожие на человеческие. В этих семьях альфа-самец — это попросту папа, а альфа-самка — мама; остальные подчиняются им, но не потому, что папа и мама сильнее или явно доминируют, а по той же причине, по которой мои дети следуют за моей женой и за мной: мы их родители, и они любят нас. Таким образом, можно сказать, что у волков есть альфа-самцы и альфа-самки, но это те особи, которые отвечают за размножение, а не те, которые над всеми доминируют. Звучит так, будто волки разбираются в гендерном равенстве лучше, чем люди. Но я отвлекся…

В жизни я бывал и в роли нападающего, и в роли жертвы буллинга. В школе у меня случались периоды, когда я пытался быть «альфой», но чаще оставался в категории «бета», при этом страдал на обеих позициях. Ведь, оказываясь на стороне униженного, вы, чтобы подняться в собственных глазах, часто затем делаете то же самое с кем-то другим, стараясь почувствовать себя лучше и прекратить насилие над собой. В детстве мы поступаем так, хотя и знаем, что это неправильно, — просто последствия, как нам кажется, будут хуже, если поступить иначе. Подобное поведение распространяет и укрепляет мысль о том, что защита жертвы — это кратчайший путь обратно на дно.

Все это тесно связано с моими сложными взаимоотношениями с собственным телом, и одно из моих первых воспоминаний об этом относится к двенадцатилетнему возрасту. Наша футбольная команда участвовала в турнире за городом, и мы, мальчики-спортсмены, ходили там без рубашек и бегали практически голыми. В юности я никогда не задумывался о своем теле, ведь все мальчишки в команде выглядели более-менее одинаково. Но все изменилось с началом пубертата. После игры мы принимали душ в мотеле, где проживали, и я оказался у зеркала с Мэттом и Шоном, двумя парнями из моей команды, считавшими себя «альфами». Они рассматривали свои развивающиеся кубики на животе и подкалывали друг друга по поводу лобковых волос. Я, со своим голым худым подростковым торсом, стоял в паре метров позади, наблюдая за ними; неожиданно они повернулись, посмотрели на меня и в шутку спросили, где мой пресс, а затем стали подтрунивать надо мной — мол, якобы я отстаю в развитии. В моем животе мгновенно затянулся неприятный узел несоответствия. Они, да и, наверное, любой взрослый (стань он свидетелем этой сцены) воспринимали это как невинное подначивание: дети — это просто дети, мальчики — это просто мальчики. Подобный стиль общения еще не раз возникнет в моей жизни, и я буду оказываться и на одной, и на другой стороне «диалога». Однако любой огонь разгорается от искры, и сейчас, через двадцать с лишним лет, я вспоминаю тот момент как поворотный, положивший начало моим сложным, многоуровневым и во многом нездоровым отношениям с собственным телом.

Иногда я удивляюсь, как такое большое количество мужчин умудряются вести нормальную жизнь в установленных для нас рамках. Одна мысль обо всех этих игривых, а зачастую и правдивых подначиваниях, в которые мы вовлекаемся, расплачиваясь за них самооценкой, заставляет задуматься: не это ли одна из причин, по которой в современной индустрии фитнеса и здорового питания крутятся миллиарды долларов. Это кажется для меня чем-то новым, однако женщинам давно и хорошо известно, как культура доминирования создает каноны красоты, а затем получает с этого прибыль. Журналы и книги с советами о том, как мужчинам следует изменить себя, издаются огромными тиражами, обороты в сфере мужской пластической хирургии и липосакции растут экспоненциально каждый год. Конечно, ситуацию, когда другие мальчики говорили обо мне или дразнили меня, можно расценивать как один из миллионов мелких порезов (например, от листа бумаги), ничего не значащих для них, но для меня это кое-что значило. Порез — это порез, пусть даже очень маленький; все знают, что и бумага может оставить болезненную рану, в том числе опасную для жизни. Эти бумажные порезы нанесли мне гораздо больший ущерб, чем я позволил себе осознать. Со временем из них выросли тайные и нездоровые отношения с телом, которые держались на необходимости постоянно подтверждать, что мое тело достаточно хорошее, сильное и большое, — не для того, чтобы впечатлять девочек или женщин, а в большей степени чтобы засвидетельствовать мою ценность перед другими мальчиками и мужчинами.

Честно говоря, я ощущаю все тот же неприятный комок несоответствия в области живота, когда пишу эти строки. И из-за него я прикасаюсь к этой теме как можно раньше. Если я хочу начать беседу, то мне придется погрузиться в пучину стыда и неуверенности; я обязан достойно встретить то, с чем не желаю встречаться; и я должен быть готов к тому, что меня могут отвергнуть извне, пока я ищу принятие внутри себя.

И о чем же твердят голоса снаружи? О том, что я голливудский актер, которому платят за обнаженный торс (читай: за хорошую форму); актер, в целом вписывающийся в исторически узкие рамки физической привлекательности, определенные нашей культурой, а потому мне нечего добавить к обсуждению образа тела. И не просто нечего добавить — я вообще не имею права участвовать в этой дискуссии из-за своих привилегий.

Рациональная часть меня понимает это. Моя рациональная часть четко осознаёт: да, у меня есть привилегии, полученные благодаря генам и накопленным ресурсам. И тем не менее под любым количеством мускулов (неважно, есть они у меня или отсутствуют, по моему же собственному мнению) прячется маленький мальчик, опасающийся, что его тело никогда не вырастет; юноша, борющийся с ужасным образом своего тела; и мужчина, до сих пор страдающий от проблем, которые сам же закрепляет.

Это сложно; многослойно; иногда это даже смущает. И это происходит на самом деле. Итак, давайте погружаться.

Так что же такое «образ тела»? Чем он отличается от внешнего вида? Во время съемок третьего эпизода подкаста «Полноценный мужчина» я встретился с доктором Роберто Оливардией, клиническим психологом из Гарвардской школы медицины, и получил ответы на некоторые из этих фундаментальных вопросов. Доктор Оливардия разъяснил мне все довольно просто: у внешности есть объективные характеристики — например, карие глаза, рост метр восемьдесят, темные волосы, в то время как образ тела в большей степени связан с тем, как вы ощущаете свое тело. Следовательно, наш образ тела полностью отделен от внешнего вида и неразрывно связан с нашим самовосприятием, отношением к своему телу и тем, как, по нашему мнению, его видят другие люди. Это объясняет, почему люди, которых общество по какой-либо причине идентифицирует как «прекрасных», «совершенных», «знойных» или называет «примерами для подражания», могут иметь нездоровый образ тела. То, как мы выглядим, и то, как ощущаем свою внешность, — два разных, отдельных опыта.

Доктор Оливардия также объяснил мне, что исследования образа тела у мужчин — мужчин, имевших сложные отношения с собственным телом, — не проводились до начала 1980-х годов. Меня, как человека, который совершенно точно рассматривает свое тело не только в рамках его основных функций, а также имеет искаженные ощущения и представления о нем (причем давно), это просто шокировало. Но доктор Оливардия пояснил: до эпохи обнаженных торсов в рекламе — с начала 1980-х годов — уже существовал ковбой Мальборо, который определенно был крепким, но не мускулистым парнем. Только новое направление в рекламе, созвучное тогдашним звездам (Шварценеггеру, Сталлоне, Ван Дамму и прочим), и доступность анаболических стероидов стали основой для продвижения мускулистой маскулинности, до сих пор отравляющей мою психику.

Дело не в том, что прежде у мужчин не было тел или они не обращали внимания на свои тела; просто до 1980-х мужчины, скорее, относились к телу как к части своей природы, не видя в нем объект для разглядывания. На протяжении тысячелетий женщины жили, зная, что такое сила мужского взгляда — способность мужчин объективировать женщин, применяя к ним определенные стандарты красоты. Книга Наоми Вульф «Миф о красоте», увидевшая свет в 1991 году, стала бестселлером, ведь, по словам автора, женские журналы укрепили идею о том, что женские тела постоянно находятся под наблюдением и, следовательно, являются объектом, требующим бесконечного вложения сил. Но мужские?

В 1985 году газета New York Times в разделе Science Times опубликовала статью под заголовком «Образ тела делает женщин несчастными». В ней «открылось» то, что феминистки и психотерапевты обсуждали уже многие годы, — пугающий рост количества случаев анорексии и булимии среди девочек-подростков и молодых женщин. Спустя четыре десятилетия это уже кажется банальным.

Статья имела подзаголовок «Мужчины считают себя практически совершенными». Что изменилось за последние сорок лет? Точно не то, как женщины воспринимают собственные тела — несмотря на почти полувековые дискуссии и споры. Нет, изменились мы, мужчины: мы больше НЕ видим себя «практически совершенными». Совсем нет.

Интересный факт, которым со мной поделился доктор Оливардия. Когда фигурка солдата G. I. Joe впервые появилась в продаже в 1974 году, он имел такие пропорции: рост — метр семьдесят пять сантиметров, обхват талии — почти восемьдесят сантиметров, обхват груди — метр, а окружность бицепса — пятьдесят сантиметров. Мощный и мускулистый, да, но все еще достижимый идеал, чьи параметры недалеки от моих. Перенесемся в 2002 год и увидим: рост G. I. Joe — все еще метр семьдесят пять, но талия ужалась до семидесяти одного сантиметра, грудь раздулась до метра двадцати семи сантиметров, а бицепсы выросли до пятидесяти шести сантиметров, стремясь догнать в объеме талию. Будь он реальным человеком, он не смог бы дотянуться до собственного плеча, не говоря уже о выполнении специальных миссий по спасению планеты. Представьте, какой прикольный эпизод «Южного парка» можно было бы снять! G. I. Joe спускается на парашюте, чтобы обезвредить бомбу, но не может достать инструмент, закрепленный у него на спине за поясом, потому что ему мешают бицепсы!

На самом деле я думаю, что во всем виноват Том Хинтнаус. Вы знаете, кто это? Все в порядке, я прежде тоже о нем ничего не слышал. Доктор Майкл Киммель, которому сейчас под шестьдесят, рассказал мне о Томе и о влиянии, которое тот оказал на мужчин по всей стране во времена, когда Киммель был моложе. Том — бразилец по происхождению, бывший прыгун с шестом, известный, помимо прочего, тем, что снимался в 1982 году в рекламе нижнего белья Calvin Klein. По словам доктора Киммеля, в тот день, когда рекламные щиты с Томом появились в разных городах страны, американские мужчины всех возрастов внезапно «поняли», как выглядит идеальное мужское тело. И начали сравнивать себя с ним. Не в свою пользу.

Я родился уже во времена расцвета этой культуры — всего через два года после появления той рекламы. И никогда не видел другого мира.

«Где же твой пресс?» За этим вопросом следовал подростковый смех, который я, как режиссер, показал бы в замедленной съемке, сверхкрупным планом — такой заторможенный, почти злодейский хохот, вылетающий изо ртов моих якобы друзей. Эти четыре слова, сказанные, чтобы поддразнить, возможно, впервые заставили меня сознательно уравнять мышцы и мужественность. Я был увлечен Ван Даммом и Сталлоне и еще в четыре года просил родителей купить мне побольше шпината, чтобы нарастить мускулы, как у моряка Попая, примером мне служили парни из телевизора, герои мультиков и фильмов. В реальной же жизни я соревновался с теми и против тех, кто теперь смеялся надо мной. Идея проста: если у меня нет мышц, у меня нет и мужественности; если мышцы не соответствуют, то и я не соответствую. Представление о мускулатуре как о барометре нашей мужественности часто называют «комплексом Адониса». Подкрепляемый мужскими фитнес-журналами и индустрией развлечений (в том числе порнографией), в наше время он превратился в способ зарабатывания денег и приобретения авторитета в соцсетях. Еще до того, как мальчик впервые откроет журнал о фитнесе или зайдет в Instagram^◊, он многократно впитает ту же идею, которую они готовы ему предложить: в ситуации, когда слишком полные или слишком худые мальчики и девочки стоят в стороне на уроке физкультуры; когда в кино любимый супергерой надирает всем задницы и получает девушку; когда он видит, как девушки смотрят на вышеупомянутого героя. Подсознательно с юного возраста мы получаем эти сообщения: слишком толстый = медленный и ленивый, слишком тонкий = маленький и слабый, девочка = не мальчик, следовательно, слабая… Список бесконечный.

Как мы уже отмечали, в нашей культуре часто придается большое значение мужским физическим качествам, и это значит, что мы придаем большое значение физической форме и мускулатуре, видя в них мерило мужественности. Трагично, что в результате мы меньше ценим или вовсе не ценим мужские тела, выходящие за рамки наших критериев силы и выносливости. Вероятно, чаще всего с этим сталкиваются мальчики, которые считаются чрезмерно полными, а также те, кто принадлежит к сообществу инвалидов, — именно они подвергаются безжалостным издевательствам и насилию.

Еще одно событие, с детства запечатленное в моей памяти, произошло в мои десять лет, когда я был новеньким «городским мальчиком», переехавшим из Лос-Анджелеса в Орегон. Я пока не обзавелся друзьями, и мои еврейско-итальянские черты лица, особенно «римский нос» и густые брови, выглядели непривычно в нашей деревенской местности. Несмотря на худобу, я был физически развит и подсознательно понимал, что могу подтвердить свою состоятельность любым способом, связанным со спортом. Но я шагнул дальше: не ограничиваясь возможностями (состоятельностью) собственного тела, я решил обратить в свою пользу особенности (состоятельность) чужого. Я никогда не забуду это: во время игры в кикбол на физкультуре, когда мальчик с избыточным весом шагнул на поле, я (в отчаянном желании быть принятым) встал в отдалении и крикнул: «Давай, толстожопый!» И засмеялся над собственной шуткой — так же, как другие мальчики позже посмеются над моим отсутствующим прессом.

К десяти годам я получил достаточно знаний о наших телах, чтобы понимать: после меня в мужской иерархии будет находиться тот самый мальчик с избыточным весом. Я неплохо усвоил посылы общества и знал: столкнув его вниз, я сам поднимусь.

В тот день учительница сильно отчитала меня; я совершенно не ожидал этого и, как чувствительный ребенок, принял выговор близко к сердцу. Но слова уже были произнесены, и хотя тот мальчик вряд ли слышал их, это неважно — я-то их слышал. Я хотел бы обнять ребенка, которого пытался обидеть тогда, и попросить прощения. Я также хотел бы обнять себя десятилетнего и напомнить: я самодостаточен такой, какой есть, — как и все остальные.

Мы, мужчины, поступаем таким образом, когда оцениваем свое предполагаемое место на лестнице мужской состоятельности, — неважно, в компании мальчиков на игровой площадке или в компании мальчиков в совете директоров, — а потом карабкаемся по этой лестнице, наступая на головы тех, кто, по нашему мнению, должен находиться ниже. Часто мальчик или мужчина с нижней ступени — это тот, чье тело значительно отдалено от того, что общество решило считать «нормальной» демонстрацией физической силы. Один взгляд на обложку журнала о фитнесе — и в глаза бросаются заголовки: «Три упражнения, чтобы стать лучшим мужчиной», «Попрощайся с животом, чтобы хороший секс превратился в отличный», «Шесть недель до совершенного тела», «Большие руки — быстро», «Лучшее тело для лучшего секса». Я до сих пор, уже более пятнадцати лет, помню одну статью из журнала Men’s Health. Заголовок звучал примерно так: «Широкие плечи — часть тела № 1, которую женщины считают самой важной». Я же, парень с относительно узкими плечами, прочел в этом следующее: «Джастин, тебе кое-чего не хватает». Я сочувствую людям всех размеров, особенно инвалидам, которые выросли в Америке. Для поддержания высокой самооценки и хорошего отношения к себе в мире, который фактически требует противоположного, необходима недюжинная сила, достойная уважения и прославления. В целом идея ясна, и она хорошо продается; компании извлекают выгоду из нашей неуверенности, ведь она прошита в нашем мозге с раннего возраста: маскулинность мужчины измеряется его мускулистостью. И, желая быть лучшим мужчиной, вы обязаны приобрести «лучшее» тело.

А что такое лучшее тело? Давайте выделим несколько важных аспектов мужской формы.

• Желанный перевернутый треугольник: плечи широкие и мускулистые, а торс сужается к талии.

• Большие накачанные руки. Однако не забывайте и о ногах.

• Мужчина должен быть высоким или, КАК МИНИМУМ, выше своей женщины. Если он невысок, то ему нужно уметь хотя бы буксировать руками грузовик или поднимать в толчке небольшую японскую машину. Ну либо ему следует быть богатым. Деньги побеждают все.

• Подтянутая грудь. У мужчины не должно быть сисек.

• Чем больше, тем лучше, если речь идет о руках и ногах, потому что большие мышцы, по-видимому, еще и признак большого пениса. А большой пенис — основной атрибут большого мужчины.

Есть у этой идеи еще один слой, который я хотел бы затронуть; однако — и это касается всей темы в целом — сейчас я чувствую себя ребенком, пытающимся говорить о квантовой физике. Часть тонких сообщений, которые общество пытается внедрить в мозг мальчиков, пока они растут, содержат посыл: мускулы и сила — это, помимо прочего, средство защиты. Это означает, что на игровой площадке вы можете побить другого мальчика или защититься от хулигана. На футбольном поле — задавить оппонента. А в американском футболе это и вовсе фактор, определяющий, сумеете ли вы вообще играть. Но другая сторона защиты — та, которую я всегда считал вполне здоровой, — состоит в ином: будучи сильным, я смогу защитить не только себя, но и женщину и, возможно, всю свою семью от атак других мужчин.

Ведь это классно, правда: врожденное стремление к укреплению своего тела, которое позволит оберегать любимых, особенно жену? Недавно я имел честь беседовать с доктором Сьюзан Брайсон, известным профессором в области этики и человеческих ценностей из Дартмута, и она раскрыла мне более глубокий смысл этой концепции, настолько привычной, что большинство мужчин считают ее нормальной.

У доктора Брайсон есть особый взгляд на то, что это такое — потребность в мужской защите. Однажды утром она прогуливалась по району, по которому ходила много раз прежде, и за ней увязался ее сосед: он изнасиловал ее, избил булыжником и оставил умирать у ручья. Ее путь к восстановлению был долгим и медленным, и до сего дня ее терзают психологические и физические последствия того нападения. Брайсон издала книгу под названием Aftermath: Violence and the Remaking of Self («Последствия: насилие и преобразование себя»), чтобы помочь другим, научить тех, кто прошел через подобное, восстановиться эмоционально и физически. Выслушав ужасающую историю доктора Брайсон, я не нашел слов. В моей голове пронеслось множество мыслей, но всё, что я мог, — так это извиниться перед ней от имени всех мужчин. Как я упоминал ранее, всю свою жизнь я стремился к принятию собственным гендером, но в тот момент он вызывал у меня отвращение, я ощущал себя преданным. Извиняясь, я не мог побороть бурлящее во мне чувство — я хотел бы быть мужчиной, который оказался бы там и защитил ее. Я представлял, как ловлю злодея на месте и избиваю его до полусмерти. Я воображал себя героем, который мог бы спасти ее от двадцати пяти лет эмоциональных и физических страданий, ночных кошмаров и страха просто быть женщиной в этом мире. Мое тело напряглось, и я заметил, что непроизвольно сжал кулаки, хотя в целом оставался более-менее спокойным и собранным. Я извинился за то, что она как женщина не может даже просто выйти на утреннюю прогулку, не рискуя при этом, — а с этим ощущением живут слишком многие женщины. А позже, в разговоре, когда я сказал доктору Брайсон о желании уметь защищать свою жену от возможных нападений — вроде того, которому она подверглась, — она вздохнула, посмотрела на меня так, будто могла видеть насквозь, и ответила с нажимом: «Я мать — и у меня есть защитный инстинкт по отношению к детям, — однако женщины не должны нуждаться в том, чтобы мужчины защищали их от других мужчин. Это связано с идеей, будто женщина не совсем человек, не вполне ценный или уважаемый член общества, а потенциальная добыча для мужчин, из-за чего другие мужчины вынуждены ее защищать. Я не хочу находиться под защитой. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я хочу спокойно ходить по улице, ничего не опасаясь». Если раньше я не знал, что сказать, то теперь я и вовсе был растерян. Ее слова потрясли меня. Как я умудрился дожить до тридцати четырех лет и ни разу не услышать подобного? И тут меня осенило. Мое желание быть большим и сильным, мои инстинкты защитника и гнев в ответ на ее историю — это просто реакция. А вдруг наше желание и потребность быть сильными, чтобы защищать наших женщин, — это реакция на тот факт, что мы не сделали и не делаем достаточно для предотвращения насилия, направленного против них? Что, если наша физическая сила — это просто попытка справиться с большой проблемой при помощи изоленты? Проблемой, которая давно существует в нашей культуре — и касается мужественности в целом. Проблемой, которая привела меня к написанию этой книги. Если мы стараемся стать больше и сильнее, если мы осваиваем навыки самообороны и выживания, если мы покупаем оружие, чтобы оберегать семьи от вторжений, приобретаем для своих женщин и девочек перцовые баллончики, предлагаем проводить их вечером до машины, то вполне вероятно, черт побери, что мы опоздали. Работа по охране любимых женщин должна начинаться с нас самих, а потом — с наших знакомых мужчин. Доктор Брайсон абсолютно права: женщина не должна нуждаться в мужской защите.

Я так привык считать, будто уметь защищать женщину при помощи физической силы — моя обязанность, что причислял это к хорошим навыкам и не задумывался, насколько это проблемная тема, не осознавал, какой груз несут женщины, когда мы, мужчины (даже лучшие из нас), боремся за власть и соревнуемся друг с другом во имя их безопасности. Итак, давайте начистоту, парни. Приятно иметь возможность проводить женщину до ее машины или знать, что вы способны надрать задницу другому парню, который нападет на нее или нарушит границы, так? Вечная мужская фантазия (в том числе моя) — о защите и спасении любимой, и эта фантазия, несомненно, в большей степени о нас, а не о женщинах, которых мы якобы должны защитить. Нам следует задать себе серьезный вопрос: делаем ли мы это для них или каким-то извращенным, неосознанным образом преследуем свои цели?

Тенденция видеть в теле вместилище силы и средство защиты существует и за пределами гетеронормативных сценариев. В рамках подкаста «Полноценный мужчина» я встречался с потрясающими людьми из разных групп и беседовал с ними на личные темы, на которые мужчины редко или никогда не говорят публично. Во время эпизода, посвященного образу тела, двое моих друзей — актер Хавьер Муньос и транс-активист и фитнес-модель Айдиан Доулинг — поделились тем, как идеи мускулистости и маскулинности проявились в историях их жизни внутри гей- и транс-сообществ.

Несмотря на различие в деталях, увязывание физической силы (или ее внешних признаков) со способностью защищать и оберегать имеет много общего у всех нас. Хавьер объяснил, что для гомосексуального мужчины основная причина качать мускулы и, соответственно, выглядеть более мужественно — это безопасность. Он сказал:

— В восьмидесятые и девяностые годы я рос в Нью-Йорке и, бывало, оказывался в определенных ситуациях, в которых мне были не рады; тогда мой инстинкт самосохранения оценивал обстановку и говорил: «Я достаточно мал и слаб, а потому эти парни могут решить сделать со мной что-то нехорошее? Или, может быть, я довольно крупный и агрессивный, и они дважды подумают, прежде чем прицепиться ко мне?»

Айдиан — трансгендер — подтверждает это:

— Став мужчиной, я сразу же стал думать: «Окей, мне нужно подкачаться», — ведь если я зайду в бар, а там окажется парень, которому не нравится мой выбор, возможно, он задумается, прежде чем напасть на меня.

Этот дополнительный слой защиты понадобился Айдиану и Хавьеру из-за того, что они долго чувствовали себя «неполноценными» и в результате ощутили необходимость следовать стандартам традиционной маскулинности. Таким образом, это защита тела в форме физической безопасности и попытка уберечь душу от дальнейшего унижения и расчеловечивания. Я думаю, в этом есть смысл, как вы полагаете? Если мужчины будут подначивать вас, тем самым вызывая чувство неполноценности, то это нормально — хотеть изменить свое тело, чтобы уметь защитить себя и отбить у других охоту оскорблять и атаковать вас.

И наконец, мужчины из гомосексуального сообщества испытывают на себе давление одного из аспектов здоровья. Другие мужчины сообщества жестоко обращались с Хавьером, носителем ВИЧ, — из-за стигм, связанных с его состоянием. Потеря веса ассоциируется с переходом от пассивного носительства к заболеванию СПИДом, а потому носителю приходится поддерживать хорошую физическую форму, чтобы выглядеть здоровым (и подходящим партнером).

Наша мужская способность демонстрировать, что мы можем защитить себя и своих любимых, происходит от более общей способности оберегать нашу власть от предполагаемой угрозы. Решив разобраться в вопросе, я выяснил: в моем случае это следствие неуверенности — страха проиграть в конкурентной борьбе или страха, что другой мужчина навредит моей семье либо отберет у меня Эмили. Мир постоянно намекает нам, мужчинам, что мы должны добиваться силы и власти, а потом защищать и поддерживать их. Это основной критерий оценки нашей мужской состоятельности, фоновая мысль, которая встречается в тысяче фильмов и телешоу. А как проще и эффективнее всего утвердить себя в позиции сильного и мощного? Обзавестись мускулистым здоровым телом.

Но если это путь к силе, то почему я чувствую — всегда чувствовал — себя таким бессильным, когда дело доходило до моего тела?

Может быть, потому, что накачать тело в тренажерном зале не то же самое, что стать действительно сильным? Может быть, потому, что «выглядеть» сильным — не значит быть сильным, а всего лишь способ притвориться «не слабым»? Может быть, обрести облик сильного — это лучший путь, который мы нашли, чтобы изображать силу, даже если внутри мы чувствуем себя слабыми?

Моя неуверенность в собственном теле и внешнем виде родилась в юности, и, думаю, неслучайно первые воспоминания о проблемах с образом тела переплетаются с воспоминаниями о первом столкновении с порнографией. Мы коснемся этого в , но я верю: что ты потребляешь, с тем ты себя и сравниваешь. Будучи юным мальчишкой, еще задолго до изобретения соцсетей, я «потреблял» мужские журналы о фитнесе, спортивные и порнографические издания и одновременно сознательно и подсознательно оценивал, насколько хорошо выглядит мое тело в сравнении с увиденными фотографиями, — что, конечно же, отражалось на моей самооценке как мужчины.

До сих пор, смотрясь в зеркало, я первым делом бросаю взгляд на плечи. Один из бессознательных факторов, который определяет выбор рубашки, — это то, насколько плотно она обтягивает мои бицепсы. Если рубашка обвисает, я не надену ее. Будучи худым мальчишкой, я нередко надевал две футболки сразу, чтобы плечи выглядели покрупнее, — меня всегда беспокоило, что они уже, чем у некоторых других парней и мужчин, особенно у старших, популярных, которых я видел на телевидении и в СМИ.

Моя личность и моя самоценность постоянно были завязаны на моем восприятии собственного тела. Обращаясь назад, вспоминая себя в старших классах, я вижу: мое чувство собственного достоинства базировалось в основном на моих способностях футболиста и спринтера в атлетической команде. Порвав сухожилие, я больше не мог участвовать в спортивных соревнованиях и тогда впервые впал в депрессию. Но вместо того, чтобы отправиться к психотерапевту, я поступил по-мужски: пошел в тренажерный зал, надеясь похоронить депрессию там.

В восемнадцать лет все совершенно вышло из-под контроля, и мое будущее в колледже было неясным; правда, я стремился вернуть контроль, обрести силу и достоинство, сосредоточившись лишь на своем теле. Однако меня не волновало телесное здоровье в целом — я концентрировался на размере мускулов. Я подсознательно убеждал себя: если стану больше и сильнее, то, возможно, мне достанется та самая девушка, либо я покажу парням в колледже, что являюсь «альфой»; если я стану больше и сильнее, я буду счастливым или, как минимум, менее несчастным.

Итак, я решил качаться и взялся за это всерьез. Я принялся с одержимостью увеличивать мышечную массу и в какой-то момент набрал одиннадцать килограммов чистых мышц — серьезное достижение для худого мальчика ростом метр восемьдесят. Но и этого было недостаточно. Недостаточно было всегда. Глядя в зеркало, я видел не того, кого видели остальные. Я не видел там юношу, накачанного настолько, что его подозревали в употреблении стероидов. Я не видел кубиков пресса. В зеркале я видел все того же худого мальчишку с невыраженным прессом, чьи бицепсы не заполняли рубашку; мальчишку, которому стоило бы заниматься поусерднее и тратить больше времени на наращивание мышц. Вставать раньше. Брать больший вес. Быть лучше. Достаточно никогда не было и не будет. Никогда. И сейчас, глядя в зеркало (притом что у меня все-таки есть мускулы), я вижу лишний слой жира на животе, без которого кубики были бы заметнее. Если бы только я мог вернуться в тело, которое тогда не ценил. Однажды, услышав, как я негативно отзываюсь о собственном внешнем виде, мой отец сказал, что когда-нибудь я буду смотреть на фотографию себя сегодняшнего и мечтать о том, чтобы выглядеть столь же хорошо. И со стопроцентной вероятностью я позже скажу то же самое о своем нынешнем теле. Так почему же я не могу просто ценить и любить свое тело таким, какое оно есть?

Только несколько лет назад я узнал, что это — проявление телесного дисморфического расстройства (дисморфофобии). Доктор Оливардия определяет его как «расстройство образа тела, при котором у людей формируется сильно искаженное представление о части или свойстве своего тела — например, о коже, росте, волосах, мускулах». Фактически мышечная дисморфия — это недавно выявленная форма телесной дисморфии, свойственная почти исключительно мужчинам. Неважно, насколько крупным я стану, мне никогда не будет достаточно, потому что глубоко внутри, за фасадом уверенности, я смотрю на свои мышцы через искажающее стекло телесной дисморфии.

Забавно — ну, или не очень забавно, — что моих физических изменений не хватало и для того, чтобы стать своим среди других парней. Те же ребята, которые дразнили меня за худобу, теперь смеялись над тем, что я слишком раскачан. Фраза «Где твой пресс?» сменилась на «Боже, Бальдони, надень уже рубашку». Я перестал носить две футболки, чтобы казаться больше, но теперь меня унижали каждый раз, когда я просто снимал футболку (одну!) — ведь я гордо выставлял напоказ свой пресс. Вот в чем дело, парни: неважно, в какой части уравнения мы находимся — мы все равно подвергаем друг друга цензуре. С дурацким постоянством.

Мои отношения с телом сложным образом переплелись с карьерой в индустрии развлечений. Я шутил на сцене TED о том, что, скорее всего, запомнился публике своими ранними ролями «мужчины из эскорта № 1», «фотографа-насильника» и «стероидного качка с обнаженным торсом» (Господи, надеюсь, вы чувствуете сарказм), однако моей первой действительно большой работой, случившейся на третьем десятке, стала роль в сериале «Любовь вдовца». Тогда я впервые играл постоянного персонажа, а это святой грааль для любого актера, особенно начинающего. Роль мне нравилась. Мой герой — студент-медик Рейд Бардем, борющийся с депрессией; он живет с одним из основных персонажей (актер Крис Пратт), который симпатизирует главной героине (актриса Эмили ВанКамп) и встает на пути у ее друга и главного героя (актер Грегори Смит). На тот момент я играл не более года и, если честно, не так уж хорошо. Выглядел я привлекательно по стандартам индустрии, однако, хотя и взял роль, тянуть ее долго не мог. Вскоре после моего зачисления в актерский состав канал сообщил, что, возможно, этот сезон любимого сериала станет финальным. Следовательно, у продюсеров на завершение сюжета оставалась только половина сезона. Такие новости, вкупе с моими средними актерскими навыками и недовольством фанатов тем, что мой герой мешается под ногами у главной пары, означали одно: Рейд должен уйти. У меня оказывалось все меньше и меньше реплик, и одновременно я носил все меньше и меньше одежды. Мой персонаж стал часто появляться с обнаженным торсом и буквально половину времени в кадре занимался физическими упражнениями — скорее всего, чтобы показать, откуда у него такая хорошая форма; к тому же, мне кажется, ему просто нечего было делать (или я как актер ничего больше не тянул). Это привело к довольно комичному финалу: я помню сцену, в которой я просто отжимался на фоне, позади двух основных героев, которые обсуждали что-то серьезное, иногда комментируя мое странное поведение. Сейчас я как продюсер и режиссер, с тех пор ближе познакомившийся с продюсерами сериала «Любовь вдовца», понимаю, почему это произошло, а главное, осознаю, что такие обстоятельства никто не может контролировать. Но двадцатилетнему, неуверенному в собственной мужественности и актерских способностях парню было непросто принять роль случайного полуобнаженного типа, хвастающегося бицепсами в интеллектуальной, тонко сыгранной драме; ведь я и так чувствовал себя недостаточно хорошим, и это лишь подкрепило ложную уверенность в том, что моя ценность связана с моим телом. Но, согласитесь, мне повезло: я получил работу и заработал деньги. Мое тело, которое выглядело так, как выглядело, помогло мне заработать. Правда, как дорого мне это обошлось?

Чего люди не знали о полураздетом студенте-медике, так это того, что за пределами съемочной площадки актер, играющий его, воздерживается от углеводов в течение нескольких недель перед появлением перед камерой без рубашки. Он проводит многие часы в тренажерном зале и не пьет в день съемки воду, чтобы выглядеть более подтянутым. Он подсознательно подавлен, одинок и одержим процентным соотношением мышечной массы и жира, потому что считает, будто его значение для шоу (его работы, его источника дохода) основано исключительно на его внешнем виде.

Я хотел бы сказать вам, что десять лет спустя, после завершения актерской карьеры ради режиссерской, после участия в создании глубоких и многослойных произведений я проработал многие из тех переживаний. Я хотел бы сказать, что после долгих лет, проведенных за съемками документальных фильмов о невероятных людях, живущих со смертельными заболеваниями, я научился иначе смотреть на реальную ценность своего тела — и собственную ценность. Я хотел бы сказать, что отправился в духовное путешествие в двадцать лет, с головой окунулся в религию и ощутил, что обладаю телом, но сам я — не тело. Однако не могу. Да, я знаю все это и понимаю, что так оно и есть, но до сих пор борюсь с собой. Я знаю это, потому что через десять лет, вернувшись к актерской работе, я оказался в такой же ситуации в «Девственнице Джейн». Тогда давление стало еще сильнее, ведь я играл главную мужскую роль в проекте, рассчитанном на международную аудиторию, работал в команде, состоящей из лучших актеров, под прицелом социальных сетей с их новомодными замедленными гифками, и все это ставило под вопрос мою ценность.

Правда, в сравнении с тем, что было десять лет назад, появилось отличие: теперь мой организм не мог выдерживать жесткие тренировки и периодические голодовки, одновременно вкладывая силы и время в бизнес за пределами площадки и в недавно созданную семью. Но, как и раньше, я тревожился, когда предстояли съемки с обнаженным торсом. Я поделился своим беспокойством с друзьями из всех отделов, которые получали сценарий за неделю до того, как он попадал к актерам, и они заранее сообщали мне, когда придется сниматься без рубашки.

И вот, годы спустя после первой работы на телевидении, женатый и готовящийся стать отцом, я заново проходил весь этот путь, но теперь хотя бы осознавал, что происходит, и был не один — моя жена наблюдала за всем этим.

В состоянии большей осознанности я начал прислушиваться к разговорам, которые вел сам с собой, акцентируя внимание на том, что говорил себе в наиболее тяжелые моменты, и вытаскивая эти сообщения на свет. Мы, бахаи, помним слова Бахауллы: «Мужчина должен знать себя и понимать, что ведет к возвышению, а что — к смирению, что — к славе, а что — к унижению, что — к богатству, а что — к бедности». Я попробовал быть с собой честным до жестокости — в том, что касается меня самого, — и понял: мне предстоит много внутренней работы над отношениями с телом. Все это пришло мне в голову во время второго сезона «Девственницы Джейн» — именно тогда я попробовал не скрывать свою уязвимость, открыто признаваясь в комплексах перед разными людьми и коллегами на съемочной площадке. Сначала я говорил что-то вроде: «Я чувствую себя неуверенно и потому не хотел бы сниматься без рубашки в следующем эпизоде». Что в ответ? Ну… да. Смех. «О, заткнись!» «Два страдальца — ты и твой пресс». «Ты шутишь? Я сделал бы все, чтобы выглядеть так же». И хотя это произносилось из лучших побуждений и в каком-то роде звучало как комплимент, я вспоминал все то же ощущение внешней цензуры, с которым часто встречался в юности, и в результате испытывал то самое давление, которого желал избежать.

Хавьер Муньос поделился похожим опытом; он рассказал, что прекрасно чувствовал себя в своем теле, пока New York Times не опубликовал обзор мюзикла Hamilton. В первой же строчке статьи было написано: «Гамильтон выглядит сексуальнее по воскресеньям» — имелось в виду, что по воскресеньям героя играет не Лин-Мануэль Миранда, а заметно более мускулистый Муньос. Хавьер ясно дал понять: он не против столь позитивной оценки, но в то же время очень хорошо осознаёт, какое влияние она на него оказала. В его голове закрутилось: «отлично, сегодня вечером не стану заказывать пиццу, пожалуй, ее (и все подобное) стоит вовсе исключить из рациона».

Смысл понятен: тело определяет нашу ценность. Размер мышц, длина пениса, ширина плеч и обхват талии обусловливают, насколько мы состоятельны. И если наши тела не вписываются в сконструированный обществом шаблон «крутизны/сексуальности/здоровья/привлекательности», нас воспринимают как неполноценных. В то же время, если тело вписывается в шаблон (а это к тому же дает конкретные привилегии), мы молодцы — я молодец, хотя и стою перед вами, исповедуясь в своих проблемах. Мы живем с идеей о том, чтобы постоянно сравнивать — оценивать, измерять и делать выводы. Она заставляет меня (и многих, многих других) страдать — и, как я понял, я тоже участвовал в ее распространении.

Я начал перебирать свои мысли и действия, связанные с отношениями с телом. Взялся я за это отчасти благодаря жене, которая, хотя и сочувствовала моим проблемам, чертовски устала от моих жалоб на самого себя. Так что спасибо ей огромное, она обратила мое внимание на то, насколько часто я говорил себе и о своем теле в негативном ключе. Я стал слушать себя. Когда я понял, что ругаю собственное тело? Что именно я говорил? Что заставляло меня плохо относиться к своему телу? Глядя в зеркало, искал ли я в первую очередь изъяны? Чем больше я осознавал свои мысли и действия, тем больше разочаровывался в существующих системах, поддерживающих идеи, зачастую ведущие к нездоровому образу тела, телесной дисморфии и расстройствам пищевого поведения.

Именно тогда я осознал, что внутри меня до сих пор живет мальчик-подросток, который ищет самоутверждения и принятия, и мне стоит начать переосмысливать все то, что он узнал о своем теле из телешоу, журналов и от сверстников. Но в процессе переосмысления этих посланий я понял: сама моя актерская карьера — роли, которые я сыграл, тюрьма из предрассудков, в которую я посадил себя, — подкрепляла их. С одной стороны, в рамках своей личной жизни я отправился в это путешествие, чтобы (надеюсь) достичь того уровня принятия собственного тела, которого никогда не знал; но, с другой стороны, я снимал рубашку перед камерой и буквально создавал те самые образы, которые в детстве усугубляли мою неуверенность. Две противоположные вещи происходили одновременно, и я ничего не мог с этим поделать… разве что поговорить об этом.

По иронии судьбы во время написания этой главы (когда я только коснулся конфликта) на сайте GQ появилось эссе Джанлуки Руссо «Как мы потеряли образ отца». GQ — идеальный мужской журнал, в котором я хотел бы оказаться (но, возможно, в другом контексте). В эссе изучается выражение «солидный мужчина» и то, как оно характеризует «реального, среднестатистического мужчину из рабочего класса». Это выражение, быстро вошедшее в массовую культуру, позволяет мужчинам понять: «Несмотря на отсутствие кубиков на прессе или рельефных мышц, они все равно любимы и привлекательны, а потому не должны чувствовать себя хуже из-за того, что их формы уступают крутым бедрам звезд Instagram^◊, от одного вида которых перехватывает дыхание… Мужчины через эту фразу получают сообщение: они могут радоваться жизни, не мучая себя регулярными занятиями в качалке; им не нужно тянуться к нереалистичному и, возможно, недостижимому идеалу». Да, то же самое выражение иногда используется для того, чтобы подколоть мужчину, который когда-то обладал более четкими формами, а сейчас прибавил несколько килограммов в районе пояса, однако основной посыл — в позитивном отношении к мужскому телу, и я хотел бы услышать что-то подобное в нужное время. И, не позволяя угаснуть моему внутреннему конфликту, автор эссе утверждал, что я причастен к разрушению этого образа.

«В последнее время телесериалы заменили отцов на, скажем так, папочек. Звезды голубых экранов прошлого были довольными жизнью Обычными Парнями, а теперь их место заняли поджарые мускулистые сердцееды типа Майло Вентимильи из сериала “Это мы”, Марка Консуэлоса из сериала “Ривердейл” и Джастина Бальдони из недавно завершившегося сериала “Девственница Джейн”». Далее автор рассуждает, как эти телевизионные папочки встают на пути у движения за бодипозитив и усиливают давление на мужчин, призывая их выглядеть особым образом, чтобы считаться достойным. «Их мускулистые и часто полуобнаженные тела невозможно игнорировать, а потому реальные отцы могут забывать, что эти персонажи выдуманные; это, в свою очередь, способно привести их к экстремальным диетам, к зависимости от физических нагрузок и к другим вредным привычкам».

Черт. И — вот уж нет. Потому что — знаете что? Этот «папочка» из «Девственницы Джейн» — как раз реальный отец, давно связавший свою жизнь с экстремальными диетами, неумеренными нагрузками и прочими вредными привычками, которые и позволили ему выглядеть на экране таким, каким вы его видели. А во время съемок, когда беспокойство брало над ним верх, он пытался, маскируя свои действия под актерскую импровизацию, прятать живот, потому что был уверен: каждый лишний кусок пиццы заметит и зритель, и режиссер, и тот, кто подписывает чек. Хотите примеры? Если соберетесь пересмотреть «Девственницу Джейн», обратите внимание на сцены с обнаженным торсом в последних сезонах: вы увидите, как часто я использую декорации или рубашку, прикрывая ими участки тела, в которых не уверен.

Так что круг замкнулся: я мечтаю о принятии, заключенном в понятии «солидный мужчина», я рассказываю на TED о мужественности, я запускаю подкаст с живым общением, посвященным образу тела и моей неуверенности, я жажду оказаться в журнале, который покупают все мужчины, потому что хочу нравиться им… А мой персонаж рушит образ «солидного мужчины», и в конце концов тот самый журнал называет меня одной из причин проблемы, терзающей меня самого, проблемы, о которой я решил заявить открыто в попытке помочь другим мужчинам разобраться с ней. Вот это поворот.

Я устал. Я чертовски устал от этого. Я часть проблемы, и я страдаю от нее, и первое не исключает второго. Может быть, когда-нибудь мы сумеем хотя бы начать говорить об этом?

Единственная возможность изменить способ общения — это начать общаться. Необходимо говорить обо всем этом и извлекать на свет укоренившиеся глубоко внутри идеи, чтобы проанализировать и переосмыслить их. Но какая будет первой?

Доктор Оливардия полагает, что любому было бы полезно подвергнуть экспертной оценке собственный образ тела. Мы все ведем внутренний диалог, и он либо поддерживает позитивный образ тела, либо укрепляет негативный. Например, негативный внутренний монолог может звучать как: «Эх, если бы здесь было побольше, а это стало бы крупнее или меньше…» Подобные мысли не поддерживают, а постоянно подпитывают нас идеей о том, что наше тело недостаточно хорошее на каком-то уровне. Значительную роль в осознанности и медитации играет простое понимание, что вы чувствуете и что ощущает ваше тело в конкретный момент. Большую часть времени наши мысли движутся как попало, на автопилоте, и мы крайне редко замечаем, что и как на самом деле чувствуем. Практикуя осознанность в отношении внутреннего диалога, мы сделаем большой шаг к исцелению.

Начав более внимательно относиться к разговору с собой, мы постепенно станем менять его содержание. Мне в трансформации внутреннего диалога помогло наблюдение за детьми. Я стал фокусироваться на том, что позволяют им делать их тела. «Смотри, как ты быстро бегаешь благодаря твоим ногам!» «Твои руки неплохо поработали на перекладинах». Подлавливая себя на ругани в адрес своего тела, я останавливаюсь и стараюсь применить тот же принцип (основанный на функциональности и благодарности), который использую с детьми. Я благодарю свои руки за способность подбрасывать сына в воздух, благодарю ноги за то, что могу изобразить «догонюку» (моя версия обычного буки), преследуя ребятишек по всему дому. Но буду честен: большую часть времени моя жена замечает, как я говорю гадости о своем теле или скептически смотрю в зеркало, и лишь после этого я пытаюсь прийти в себя и вернуться к позитивному мышлению.

Другое простое упражнение, которое я практикую, — это хвалить какую-то одну часть тела, когда я смотрю в зеркало, а не критиковать, как обычно, сразу все части разом. У меня не всегда получается, но я стараюсь! Я думаю о мудрых словах Эмили, которые она часто произносит, когда ловит меня на плохом отношении к себе. Она говорит: «Будь добрее с моим мужем». И я пробую привнести немного ее радикального принятия меня в свой внутренний диалог. Я хвалю свои волосы, глаза и иногда даже то, как выглядит моя задница. Ну, то есть у меня довольно симпатичная задница. Так почему же мне, мужчине, немного странно писать об этом? В любом случае, несмотря на неловкость всего этого, я пытаюсь привыкнуть к странному ощущению от доброжелательного отношения к себе — и точно так же я ежедневно принимаю холодный душ и учусь находить комфорт в дискомфорте, сидя в ванной с водой, охлажденной до четырех градусов. Кто сказал, что к холоду приспособиться легче, чем к радикальному принятию себя?

Оценив то, как мы беседуем с собой, мы способны начать отслеживать, к каким действиям нас подталкивают эти разговоры. Негативное восприятие тела порой приводит нас к чрезмерным физическим нагрузкам, к ограничениям необходимого организму питания, к употреблению сжигателей жира, анаболических стероидов или высоких доз гормона роста (HGH). Если вы похожи на меня, то, помимо перечисленного, вы, возможно, станете залипать на просмотре картинок (в социальных сетях, на развлекательных сайтах), которые вроде бы должны вдохновлять, но на самом деле провоцируют негативные отношения с собственным телом и укрепляют чувство неполноценности. Всё не приносящее пользу здоровью указывает на то, что наше видение себя требует лечения.

Недавно я примирился с фактом, что мое тело больше не может двигаться и выглядеть как двадцатилетнее. Теперь моей мускулатуре необходим дополнительный день на восстановление и избавление от боли; а если я не разогреюсь, то с большей вероятностью потяну мышцу или надорву спину, просто взяв на руки ребенка, — из-за того вреда, который причинил своему организму за жизнь. Это примирение порадовало меня, так как я смог привести свои ожидания в соответствие со своим общим состоянием здоровья и, главное, с тем, почему, собственно, я хочу тренироваться. Сегодня я осознаю, что в действительности желаю иметь тело, которое работает, двигается без боли и способно просуществовать так долго, как только возможно. Я хотел бы иметь возможность научить обоих своих детей давать сдачи обидчикам, когда они пойдут в старшие классы, — как мой отец научил меня когда-то (хорошо бы успеть увернуться от их удара), — а также обыграть их на футбольном поле (если спорт увлечет их).

На четвертом десятке для меня важнее здоровое и функционирующее тело, чем поджарое и красивое, так что корректировка ожиданий изменила и мои поисковые запросы в интернете, мои соцсети и мой внутренний монолог; это помогает мне противостоять всем утверждениям о том, кем я не являюсь, откуда бы они ни приходили — извне или изнутри. Все начинается с каждого из нас, с трансформации внутреннего диалога и следующих за ним действий.

Один из инструментов, которые я использую в самоанализе, — это концепция лестницы «почему». Суть ее в следующем: необходимо остановиться, сделать паузу и спросить себя: «Почему?», потом снова «Почему?», а затем, возможно, еще разок-другой. Я применяю этот метод не только в рамках своих пищевых или спортивных привычек, но и во всех сферах жизни. Задача — подниматься по лестнице «почему», пытаясь определить и оценить свое намерение. Например, в отношении тела это может выглядеть так: я испытываю потребность в тренировке, но, прежде чем пойти в тренажерный зал, расположенный в гараже, спрашиваю себя: «Почему?» Почему я хочу потренироваться? У меня стресс и мне нужно сбросить напряжение прошедшего дня. Почему? Потому что я знаю: мой разум и тело связаны и я чувствую себя лучше, когда двигаюсь и потею. А в какой-то другой день я могу ответить, что хочу позаниматься, желая стать сильнее. Почему я хочу стать сильнее? Чтобы подпитать менталитет героя, живущий внутри моей мужественности, — менталитет, утверждающий, что я должен уметь защищать свою женщину от другого мужчины. Или я хочу быть сильным, чтобы иметь возможность подбрасывать детей в воздух? Оставаться выносливым и здоровым, чтобы успевать за ними? Или это, скорее, о том, чтобы, став сильнее, выглядеть «хорошо» либо «лучше»? Но если быть честным на 100%, чаще всего мой ответ такой: просто потому, что мне нужно поставить себе хоть какую-то цель, даже самую примитивную (типа сбросить пару килограммов жира с живота и снова увидеть кубики). Какой бы примитивной ни была цель, практика задавания вопросов всегда отлично работает, ведь она помогает мне понимать, что происходит на самом деле и что я, вероятно, скрываю. Например, я не занимаюсь интенсивно, однако хочу выглядеть лучше и чувствовать себя сильнее. Почему? Потому что желаю стать большим, чтобы защищать жену и семью, а может быть, я чувствую беспокойство из-за того, что старею. Почему? Я беспокоюсь о том, как буду выплачивать проценты по ипотеке в следующем году, если фильм, который я снимаю, провалится. К тому же мне нужно поддерживать форму, потому что я до сих пор наивно верю: моя ценность как голливудского актера больше зависит от моей внешности, чем от моих актерских способностей. Итак, теперь я понимаю: я хочу выглядеть лучше из-за своей тревоги, следовательно, могу работать с реальной причиной (тревожностью) и тренироваться для удовольствия, а не из чувства долга.

Лестница «почему» — не о совершенстве; она о том, чтобы проявлять врожденное любопытство и внимание к собственным действиям. Чаще всего три «почему» приводят меня к сути, и я обнаруживаю, что моя мотивация совсем не такая, какой я себе ее представлял. Такое любопытство к себе позволяет собрать информацию и с ее помощью проанализировать, исследовать и переосмыслить то, что крутится в моей голове. Это не должно занимать много времени: одно «почему» уже способно направить вас в нужную сторону, а мысленная проверка обычно занимает секунды. В конце концов, это об ответственности и честности по отношению к себе, и главное — о том, чтобы без осуждения принимать любой полученный ответ. Даже если ваши мотивы кажутся вам нездоровыми, если они подпитаны излишней эмоциональностью, это не повод все бросить и не следовать за ними; это означает только, что вы на один шаг приблизились к пониманию себя и реальных причин, по которым чувствуете себя именно так. Осознание важнее всего.

Осознание, которого я достиг, поднимаясь по лестнице «почему», помогло мне в поиске баланса, а также облегчило взаимоотношения с собственным телом. Хотя я и далек от исцеления, прогресс налицо. Раньше я мог голодать по двенадцать часов, тревожась из-за того, как буду выглядеть на экране, а сейчас я часто голодаю для улучшения здоровья, но не из-за предрассудков, замаскированных под заботу о здоровье (что, несомненно, полезно для моего физического и психического состояния). Мы, бахаи, каждый год держим девятнадцатидневный пост, воздерживаясь от пищи и еды от восхода до заката (примерно двенадцать часов). Посты существуют во всех основных религиях мира на протяжении тысяч лет, и это точно не ради того, чтобы мы хорошо выглядели или имели выраженные кубики на прессе. Пост помогает уединению и очищению, и в этом году я впервые (после двадцати одного года постов) не беспокоился о потере мышечной массы и веса. Кроме того, в этот раз воздержание принесло моей душе больше пользы, чем когда-либо прежде. Мой настрой сменился: вместо того чтобы поститься духовно, одновременно тревожась о физическом дефиците, я пришел к истинной уединенности и сосредоточению на духовном изобилии.

Лестница «почему» стала для меня инструментом, позволяющим выявить действительные причины, по которым я делаю то, что делаю; с ней я могу постоянно проверять себя и удерживать посещающие меня мысли (а также те, что я передаю своим детям) в рамках того, что представляется мне наиболее чистым, здоровым и искренним.

Какие идеи я хотел бы иметь в своих мыслях и воплощать в действиях? У меня есть тело, но я не тело. У меня есть мужское тело, но оно не определяет мою ценность как мужчины. Мое тело не обязано выглядеть мужественно, чтобы являться полноценным; я тот, кто есть, и такой, какой есть, каким меня создал Бог, — и этого вполне достаточно.