Часть V. Перевернутый Кадис

Море удивительная и непонятная стихия. Несколько дней оно не спеша перекатывало мощные валы, похожие один на другой. Подчиняясь их ритму, «Сан Мартин» однообразно переваливался с носа на корму, день и ночь, ночь и день. Изредка, без всякой видимой причины, валы разбивала беспорядочная жестокая зыбь, и корабль начинал трястись и содрогаться всем корпусом, словно повешенный в те первые мгновения, когда еще не умерло сознание и тело инстинктивно сопротивляется подступающей смерти. Все это было весьма любопытно, но не очень приятно.

Сантьяго не хотел знакомиться ни с попутчиками, ни с экипажем. События последних дней черным облаком висели над его головой. Он должен был их обдумать и переварить. Облюбовав место за бушпритом, он целыми днями сидел, закутавшись в плащ, уставив взор на темно-синюю поверхность воды.

Слишком много смертей. Добряк Луис, капитан «Гвипуско», кок Лурд, строптивый Мигель, услужливый Хуан, да и вся команда злосчастной каравеллы. Все, все на дне морском! Вспыльчивый бедняга Ленсио нашел свой конец, разбившись об острые утесы, красавица Росенда опять сгорела в пламени. Ах, Росенда… Неужели добрый Бог воскресил ее лишь для того, чтобы снова отправить на костер? Добрый? Где же его доброта? Лучшее достается худшим, мир переполнен несправедливостью и кровью невинных жертв!

Кто стоит у власти, кто заправляет делами, кто судит и кто наказывает? Лживый префект Санта де ла Пенья, пустой хвастун алькальд, провинциальный дурак дон Алэрико, чревоугодник и болтун настоятель. Слишком много вранья, напыщенности и фальши!

Яркие краски картины мира, создававшейся мазок за мазком с самого детства, вдруг потускнели и осыпались. Стройная пирамида устройства общества развалилась. Еще совсем недавно Сантьяго представлялось, будто в семье главой и мудрецом был отец, за духовность отвечал благочестивый падре, миром справедливо правила Испания, а ею – доблестные король и королева. Куда же она пропала, счастливая картина доброй реальности? Почему в его сердце остались лишь раздражение и холодная злость?

В один из дней с мачты раздался крик впередсмотрящего:

– Дождь! Дождь!

Сантьяго услышал нарастающий шум, напоминающий потрескивание. Так звучала вода, падающая на воду. С непонятным для себя волнением он следил за темной тучей, стремительно приближающейся к «Сан Мартину». Сам того не сознавая, Сантьяго жаждал очищения, хотел смыть с себя приобретенный опыт и вернуться в прежнюю, не оскорбленную знанием действительность.

Туча надвигалась без заметного усиления ветра, и как только ее вытянутые косматые языки оказались над кораблем, первые капли упали на лицо Сантьяго. Дождь обрушился разом, точно где-то наверху опрокинулась гигантская бочка, чудовищной массой падающей воды расплющив волны. И тут же подул невероятной силы ветер.

Сантьяго не стал уходить с палубы, а моментально промокнув до нитки, наблюдал, как подгоняемое циклоном облако проходит над кораблем. Он успел подумать, что тучу снесло и дождь вот-вот закончится, как хлынул настоящий тропический ливень, рассказы о котором он слышал от падре Игнасио, ходившего на военных каракках вдоль африканского побережья.

Он с трудом различал мачту в десяти шагах от себя, море совершенно успокоилось, и «Сан Мартин» на почти полностью зарифленных парусах летел, рассекая носом белую от дождя воду.

«Может быть, дома все вернется на свои места», – с надеждой подумал Сантьяго, и эта робкая мечта, произнесенная вслух, вдруг превратилась в уверенность. Наверное, дождь придал ей силу, помог укрепиться в сознании Сантьяго.

Теперь он с удвоенным нетерпением ожидал возвращения в Кадис, и, когда над береговой линией появился знакомый шпиль колокольни, его сердце взволнованно заколотилось. Сколько раз он приходил сюда на шлюпке после морских учений в Навигацком, иногда злой, иногда раздраженный, но всегда уставший и вымокший. Если бы он знал тогда, какую добрую службу сослужат ему те уроки!

Город его юности! Улицы, изученные ногами до камня, привычные фасады домов, те же занавески на окнах, примелькавшиеся с детства лица, родные мостовые. Вот она, гавань, где он с Педро встречал «Санта Катарину», запах свежей рыбы, острый аромат изумрудных водорослей, облепивших сваи причалов. Его родина, его гнездо, его теплая обитель. Да, тут все будет по-другому, по-прежнему!

Чуть враскачку, точно старый морской волк, он вышел из порта и оказался на улочке, узкой и темной из-за высоких домов, тесно прижавшихся друг к другу. В одном из них на последнем этаже жил капитан Сидония, Сантьяго с трудом удержался, чтобы не взбежать по лестнице, нет, сначала домой. Он знал наизусть каждый булыжник мостовой по дороге от дома Педро к их особняку и мог бы пройти туда и обратно с завязанными глазами.

Выйдя на площадь, он низко поклонился собору и несколько раз истово перекрестился, ощущая чистую и глубокую благодарность Всевышнему, вернувшему его домой.

С площади он не спеша прошел по Аделантадо, заново восхищаясь красотой этой улицы, задержался у святого угла, обложенного черными мраморными плитами с высеченным на них изображением ангела, и, памятуя наказ падре Бартоломео, произнес Pater noster. Он делал это в течение многих лет, все свое детство, не задумываясь, по привычке, но сегодня каждое слово заново приобрело вкус, смысл и значение.

Воображение и память, соединившись вместе, завладели его умом. Он вспомнил, как в детстве, разглядывая портреты предков в столовой, представлял себя всадником в помятых латах, после выигранной битвы возвращающимся в родительское гнездо. Усталый скакун неспешной трусцой приближается к обрыву, звонко поет труба за крепостной стеной, со скрипом начинают вращаться невидимые барабаны, и цепи, удерживающие мост, стуча, выползают из бойниц. Тяжелые, обитые медью створки раскрываются, и навстречу всаднику выходит сам Альфонсо Великолепный. Они встречаются на середине моста. Сантьяго, кривясь от боли – хоть вражеские мечи не смогли прорубить латы, но их удары оставили под ними весьма ощутимые синяки, – спешивается, припадает на одно колено и приветствует главу рода. Тот, словно пушинку, поднимает его на ноги, заключает в объятия и, прижимая свои помятые латы к его помятым латам, негромко говорит: «Молодец, мой мальчик, я тобой горжусь».

И вот он возвращается из похода, после настоящей битвы, настоящего шторма, настоящей любви. Почему же он не рад, отчего в его сердце нет ликования от хорошо сделанного дела? Все просто, да, увы, все просто: к величайшему огорчению, мир оказался совсем не таким, каким он его себе представлял.

Пальцы привычно обвили кольцо на двери, свисающее из львиной пасти. Сантьяго подмигнул бронзовому льву, как старому доброму знакомому, и громко постучал. Створка медленно отворилась, Хуан-Антонио увидел молодого гранда, внезапно отбросил субординацию и со слезами заключил его в свои объятия.

– Сантьяго, Сантьяго, – зашептал он, гладя его по спине. – Жив, вернулся, Сантьяго!

Сантьяго погладил его в ответ и осторожно высвободился.

– Все в порядке, видишь, я цел и невредим. Но почему ты плачешь, что случилось?

– Патрульное судно обнаружило каравеллу, на которой ты уплыл. Разбитую и разграбленную, без единого человека. Падре Кабальюко уже отслужил мессу за упокой погибших, и за тебя тоже, Сантик.

– Поспешил падре! – воскликнул Сантьяго. – А где донья Тереза?

– В своих покоях, сеньор гранд, – Хуан-Антонио пришел в себя и вернулся к привычному для него тону. – Поспешите, то-то госпожа обрадуется!

Перепрыгивая через ступеньки, Сантьяго взбежал по лестнице на второй этаж и устремился в правое крыло особняка, где располагалась спальня матери. Та уже стояла на пороге, как видно, услышав громыхание бронзового кольца. В доме стояла тишина, и каждый громкий звук доносился до слуха всех его обитателей.

– Сантьяго! – закричала она, падая ему на грудь. – Слава Богу, отец был прав! Ты живой, живой!

В ее просторной спальне царил полумрак. Ставни на окнах были всегда прикрыты, мать не выносила яркого света. Она редко позволяла детям входить в свои покои, разговоры между нею и братьями происходили в столовой, гостиной или в их комнатах.

Сколько Сантьяго себя помнил, в спальне матери ничего не менялось. Строгую мебель из темного дерева ни разу не передвигали, предметы домашнего обихода лежали на серванте, столиках и тумбах в суровом порядке, точно занимая раз и навсегда определенные для них места. На незыблемости размеренного существования матери держался мир Сантьяго, и сейчас, снова прикоснувшись к нему, он вздохнул с облегчением – хоть что-то осталось попрежнему!

– Отец не верил, будто ты погиб! – Он впервые видел ее плачущей. Благородной сеньоре не подобало выказывать свои чувства, поэтому мать всегда говорила ровным тоном, удерживая на лице выражение чуть отстраненной заинтересованности.

– Он повторял, что ты обязательно вернешься, и был прав. А я… – лицо матери сморщилось, и Сантьяго увидел, как возле уголков глаз и над верхней губой прорезались морщинки. – Я не верила ему, прости меня, Сантик, прости.

Она снова уткнулась лицом ему в грудь и забилась в рыданиях.

– Мама, ну что ты, мама, – пытался успокоить ее Сантьяго, – все уже позади, я вернулся, живой и здоровый. Отец, как обычно, прав, успокойся, мама.

Она отодвинулась, вытащила из рукава темно-синего, шитого серебром платья белый платочек, отерла слезы. Однако гримаса горя не исчезла с ее лица. И пока Сантьяго пытался сообразить, почему мать не может успокоиться, та огорошила его неожиданным известием.

– Ферди пропал. Уже два дня. Возвращался из школы вместе с Хуаном, зашел в лавку купить пастилы и пропал.

– А что отец говорит?

– Отец был у префекта, тот разослал альгвазилов, те перевернули весь Кадис. Ничего! Ничего! Ничего! – Её голова затряслась от рыданий.

– Мама, Кадис перевернуть за два дня невозможно. И в усердие альгвазилов я не верю. Тут нужны деньги и настойчивость. Я поговорю с отцом и сам возьмусь за поиски.

– Ты так повзрослел за это плавание, Сантьяго, – донья Тереза нежно провела ладонью по волосам сына. – Мне теперь спокойнее, я верю, я знаю – ты отыщешь Ферди.

– Да, мама, обязательно отыщу!

Сантьяго поцеловал мать и поспешил на первый этаж, в кабинет отца. Тот сидел за огромным столом, на котором ровными стопками были разложены книги и документы, и сосредоточенно изучал какой-то свиток. При виде Сантьяго гранд де Мена приподнял голову, и на его устах появилось подобие улыбки.

– Быстро добрался, молодец. Знаешь наши новости?

Сантьяго не стал выяснять, почему отец почти не обрадовался его появлению. Он вел себя так, будто все уже знает, чего, конечно же, не могло быть, поскольку не в силах человека знать, что происходит за сотни лиг от него, далеко за морем и горами. Сантьяго слегка удивился словам отца, но удивление пока ушло на второй план, оттесненное главным – новостями. Обо всем этом он вспомнит несколькими неделями позже, при необычных обстоятельствах, перевернувших с ног на голову всю его жизнь.

– Я не верю альгвазилам, – сказал он, садясь на стул с высокой резной спинкой.

– И я не верю, – согласился отец. Его выпуклые блестящие глаза внимательно и холодно смотрели на старшего сына, эспаньолка с серебряными нитями седины была, как всегда, аккуратно подстрижена. Отец положил на поднос остро заточенное перо, провел пальцами по высокому морщинистому лбу, словно снимая невидимую паутину. – Нужно искать в портовых притонах, куда альгвазилы боятся заглядывать. Мальчика могут держать в качестве прислуги или прятать, чтобы перепродать на какой-нибудь корабль.

Он тяжело вздохнул, взял со стола высокий серебряный кубок и сделал глоток. В воздухе запахло мальвазией, Сантьяго запомнил ее аромат после угощения капитана Луиса на «Гвипуско». Отец никогда не пил мальвазии, употребляя только простое кислое вино, годящееся для утоления жажды, и Сантьяго понял, что холодный взгляд и ровный голос призваны замаскировать подлинное волнение.

– «Сан Мартин» первое судно, пришедшее в Кадис после пропажи Фердинанда, – продолжил отец, – и у причала, где пришвартована каракка, уже стоят надежные, то есть хорошо оплаченные мною люди. Никто не сумеет подняться на борт без их ведома.

Сегодня я собрался с визитом к помощнику коменданта нашего порта. Ему неплохо известно, что происходит в притонах, но главное – он может вывести на еще более осведомленных людей. Думаю, этот визит лучше нанести тебе.

– Мне? – удивился Сантьяго.

– Да, именно тебе. Потому что его зовут сеньор Хосе Асеро.

– Пепе? – вскричал Сантьяго. – Наш Пепе из Навигацкого!

– Он самый. Только он теперь уже не Пепе, а сеньор первый помощник коменданта. Если у тебя есть силы, перекуси с дороги и отправляйся немедленно.

У входа в длинное желтое здание комендатуры прохаживался стражник в полной военной выкладке. Увидев приближающегося Сантьяго, он остановился, перегородив собою дверь.

– Кто и по какому делу? – спросил стражник простуженным и злым голосом. Солнце уже поднялось высоко над крышами Кадиса, и разгуливать под его палящими лучами в медной кирасе и бронзовом шлеме было жарко.

– Я – Сантьяго де Мена, старший сын гранда Мигеля Игнасио Идальго Мондарте Кристобаля де Мена. Хочу увидеть помощника коменданта порта.

– Сеньор помощник сегодня не принимает, – ответил стражник.

– А когда он принимает?

– Понятия не имею.

Сантьяго понял намек, запустил руку в карман, вытащил эскудильо и протянул его стражнику.

– Я принес сегодня обет Пресвятой Деве подарить золотую монету первому, с кем заговорю. Так получилось, любезнейший, что им оказался ты. Дай же мне возможность не нарушить данное небесам обещание!

Стражник быстрым движением схватил эскудильо, и желтый кружок тут же исчез в складках его одежды.

– Кто хорош с людьми, тому и небеса благоволят, – благочестивым тоном произнес он, отступая в сторону. – Сеньор помощник только что прибыли. Его кабинет направо, третья дверь после лестницы.

– Благодарю тебя, любезнейший, – ответил Сантьяго.

Идя по коридору, он подумал, что ложь совершенно не задела его сердце. Приученный всегда говорить правду, он только что соврал так легко и свободно, словно тренировался с самого детства.

Простую деревянную дверь давно не приводили в порядок. Старая коричневая краска пузырилась на створках, бесстыдно обнажая в разломах светлое дерево. Сантьяго постучал условным стуком кадетов Навигацкого и, решительно отворив дверь, вошел внутрь кабинета.

За большим столом, на котором царил тщательно организованный беспорядок, долженствующий демонстрировать занятость хозяина кабинета, сидел в шитом золотом мундире молодой мужчина, в котором Сантьяго с трудом узнал однокашника. Тот изумленно смотрел на вошедшего, он никак не ожидал услышать то, что только что услышал.

– Пепе! – вскричал Сантьяго, протягивая руку. – Да тебя не узнать!

Вихрь сомнений пронесся через голову первого помощника коменданта. С одной стороны, ему хотелось показать этому самоуверенному гранду, что он уже не бедный кадет, заглядывающий в рот своему знатному приятелю, а человек, облеченный чином и вознесенный им на вершину власти. С другой, за годы ненавидимой им муштры в Навигацком Сантьяго был одним из немногих помогавших ему кадетов, более того, он даже считал его своим другом. Правда, все это было давно, до того, как должность и связанные с нею почет и деньги круто изменили расстановку сил. Пепе не успел решить, как правильно себя повести – привычка приняла решение за него.

– Сантик! – произнесли его губы, а рука сама собой двинулась навстречу протянутой руке приятеля. – Как ты сюда попал?

Потом, когда молодой гранд де Мена покинул его кабинет, Хосе Асеро долго размышлял о случившемся и вырабатывал линию поведения при встречах с однокашниками. Сантьяго застал его врасплох, но больше такого позора с помощником коменданта не должно было произойти. Теперь он был готов, всегда настороже и знал, как себя вести.

– Ты не поверишь, – начал Сантьяго, усаживаясь в кресло, в котором после обеда любил отдыхать Пепе. Кресло не предназначалось для посетителей, им долженствовало стоять перед столом, под испытывающими взорами помощника коменданта, или, самое большее, почтительно сидеть на простой табуретке. Но Сантьяго даже не подумал усаживаться на эту колченогую табуретку, ведь он пришел к старому другу и держался с ним накоротке.

– Так вот, ты не поверишь, Пепе, но я дрался с самим Барбароссой. На мечах, как в Навигацком. Только мечи были не деревянными. Он атаковал в стиле Иносенсио, такими же прямыми выпадами прямо в лицо. Но я уже был готов, благодаря нашему с тобой общему другу, и умел ответить.

– И что? – с оживлением спросил Пепе. – Чем кончился бой? Про «Гвипуско» мы уже знаем, подозревали Барбароссу, его почерк. Но вот про рукопашную с бандюгой я и подумать не мог. Расскажи-ка, расскажи.

Важность вдруг слетела с него, из золоченого мундира выглянул заинтересованный дракой юноша.

– На мечах мы были почти равны и рубились довольно долго, вернее, он забавлялся со мной, как кошка с мышкой. Ни разу не отбил мой меч, а просто отскакивал в сторону. Все мои удары попадали в пустоту. Потом ему надоело, он взялся за «скорпион» и… в общем, выбил у меня оружие. Пираты потащили меня к планширу, хотели выбросить за борт, но Барбаросса в последний миг их остановил. Я глазом моргнуть не успел, как в полном одиночестве оказался в шлюпке посреди моря.

– С чего это он смилостивился? – спросил Пепе. – Барбаросса никого не жалеет.

– Черт его знает, – развел руками Сантьяго. – Сказал, будто ему понравилось, как я дрался. Мои солдаты с «Гвипуско» сражались хуже некуда, – он махнул рукой, и Пепе понимающе кивнул.

– Не радо рассказывать. У меня в подчинении несколько сотен таких болванов. Не дай Бог Барбаросса атакует Кадис, они разбегутся при первом орудийном залпе.

Сантьяго продолжил рассказ. Он вдруг понял, как ему хочется поделиться пережитым с кем-нибудь из близких. Он ждал этого от отца, надеялся на беседу с ним, но тот даже не начал разговора, и вот теперь скрытое волнение вырывалось из Сантьяго, словно вода из переполненного бурдюка.

– Где могут прятать твоего брата? – повторил Пепе, когда Сантьяго закончил говорить. – Мне не докладывают о происшествиях такого рода. Сам понимаешь, не мой уровень. В портовых притонах творится черт знает что, и навести в них порядок практически невозможно. Да я и не пытаюсь расчистить эти авгиевы конюшни.

Пепе умолчал о том, что каждый месяц получает от хозяев этих самых притонов солидную мзду, предназначенную как раз для того, чтобы он не пытался изменить сложившийся порядок вещей.

– Однако есть у меня человечек… – помощник коменданта постучал пальцами по столешнице. – Официально он числится продавцом надгробий, а чем занимается на самом деле, я даже знать не хочу. Потому что такое знание потребует от меня вмешательства. Хе-хе, если говорить вкратце, его деятельность способствует расширению объемов его же торговли. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю, – ответил Сантьяго.

– Свою свободу он покупает тем, что регулярно сообщает мне о событиях в ночной жизни припортовой территории.

– Доносчик? – уточнил Сантьяго.

– Я не люблю этого слова, – поморщился Пепе. – Лояльный власти человек!

– Отлично! Называй его как находишь удобным. Давай имя и адрес!

– Зовут его Аделберто, с утра и до ночи он сидит в своей конторе неподалеку от таверны «Белый лев». Спросишь любого прохожего, его все знают. Разумеется, просто так он тебе ничего не скажет.

– Не волнуйся, – Сантьяго вытащил из кармана горсть монет, – за этим дело не станет.

– Денег будет недостаточно, человеку с улицы Аделберто не скажет ни слова. В тех играх, которыми он занят, расплачиваются головами, а не золотом. Если ты будешь сильно настаивать, то за большую сумму он сплавит тебе ничего не значащие сведения. Погоди, я дам тебе кое-что.

Пепе подошел к столу, взял колокольчик и позвонил. Спустя несколько мгновений дверь отворилась и в кабинет с почтительнейшим поклоном вошел слуга.

– Мне нужна зажженная свеча.

Сантьяго поразился, с какой скоростью Пепе сменил тон. Теперь он говорил надменно и требовательно, как и подобает высокородному дворянину, когда тот снисходит до разговора со слугой. Сантьяго прекрасно помнил жалостливые рассказы Пепе о его жизни в родительском доме. Ему приходилось самому чистить свое платье, а иногда даже собственноручно растапливать камин.

Слуга, пятясь, вышел из комнаты и беззвучно прикрыл за собой дверь.

– Кто его так здорово вымуштровал? – удивился Сантьяго.

– Я, – с нескрываемой гордостью произнес Пепе. – Требовательность и настойчивость – вот чем я руководствуюсь в обращении с подчиненными. И уж поверь мне, Санти, – в его голосе зазвучали почти покровительственные нотки, приличествующие умудренному жизнью мужу, – такая линия приносит плоды. Из чего, собственно, состоит подлинное воспитание? Из обучения и приучения! Сначала подчиненному нужно четко объяснить, чего ты от него ожидаешь, а затем ясно и недвусмысленно требовать выполнения поставленных перед ним задач.

Сантьяго с трудом сдерживал улыбку, Пепе был ему нужен, и не просто нужен, а очень нужен, и ради этого он был готов закрыть глаза на его бахвальство и недалекость. Впрочем, он всегда не блистал умом, однако это не мешало Сантьяго три года дружить с ним в Навигацком. А ведь с тех пор почти ничего не изменилось, то есть умнее Пепе явно не стал, разве что бахвальства прибавилось. Но это можно перетерпеть…

Слуга вернулся, держа в руке медный, хорошо вычищенный подсвечник с горящей свечой, поставил его на стол и с поклоном удалился. Пепе точным движением вытащил из, казалось бы, беспорядочного вороха документов клочок чистого пергамента, затем другим точным движением извлек из другого места в завале палочку сургуча, расплавил ее конец в пламени свечи, капнул на пергамент и припечатал большим кольцом, которое носил на безымянном пальце правой руки.

– Покажешь мою печатку Аделберто, – произнес он, протягивая Сантьяго клочок пергамента. – Вот тогда он в лепешку расшибется. Только не отдавай ему пергамент, порви или верни мне. У этой печатки, – важно добавил он, – немалая стоимость в окрестностях Кадисского порта!

Выйдя из комендатуры, Сантьяго направился вдоль причалов в удаленную часть гавани, примыкающую к крепостной стене. На сравнительно небольшом пространстве теснились десятки кривых улочек. В Кадисе это место называли «веселым кварталом». Тут находились дешевые гостиницы, в которых безработные матросы дожидались прихода судна, куда можно будет зафрахтоваться, а также все, что скрашивало это ожидание, иногда затягивающееся на месяцы: бодеги, бордели, таверны, игральные дома и разнообразные притоны. В эту часть города приличные люди стыдились заглядывать, поэтому Сантьяго в ней никогда не бывал. Впрочем, квартировавших тут проституток навещали его товарищи по Навигацкому, и по их щедрым рассказам он немного представлял себе, что его ожидает.

Смеркалось. На каракках и каравеллах, пришвартованных у причалов, зажгли фонари. Их свет мерцал и дробился в гладкой поверхности воды. Вдалеке пылал красный огонь на башне маяка. Низко висевшие над морем облака из розовых стали фиолетовыми, узкий серп серебряной луны висел над ними, словно дорогое украшение. Скользкие каменные плиты под ногами блестели, как атласное платье жены алькальда Санта де ла Пенья. С кораблей доносились голоса матросов, приступивших к ужину. Мирная, добрая картина. Сантьяго припомнил ужин у дона Алэрико. Боже, как давно это было!

Дойдя до первых строений «веселого квартала», выглядевших вполне респектабельно, Сантьяго непроизвольно обернулся, желая проверить, не видит ли кто-нибудь, куда он направляется. Поймав себя на этом, он усмехнулся и решительно двинулся внутрь улицы. Ее образовывали ветхие, грязные дома с то и дело вклинивавшимися между ними широко открытыми дверями в тускло освещенные подвальные помещения. Из подвалов несло прогорклым запахом подгоревшей пищи. В окнах верхних этажей горели лампы, прикрытые красными колпаками.

Из двери дома в пяти-шести брасах перед Сантьяго вышла женщина и семеня пошла по улице. Ее скромная одежда, черная мантилья, прикрывающая голову, и походка, которую отрабатывали в пансионах девиц благородного происхождения, внушали доверие. Сантьяго ускорил шаг, нагнал девушку, кашлянул, чтобы привлечь ее внимание, и произнес:

– Простите, уважаемая сеньорита, вы не подскажете, как мне отыскать таверну «Белый лев»?

Девушка резко обернулась и в упор посмотрела на Сантьяго. Тот невольно вздрогнул… из-под мантильи на него смотрело совсем юное лицо, на котором порок уже успел оставить явственные следы. Осклабившись, девушка произнесла низким хрипловатым голосом:

– Да зачем тебе ходить так далеко, красавчик? За половину эскудо я тебе на месте все сделаю хорошо-хорошо, не пожалеешь!

Она распахнула полы плаща и прижалась к Сантьяго. До пояса девушка была совершенно голой, темно-коричневые соски больших грудей вызывающе уперлись в его бок. На него пахнуло запахом дешевых духов и сладкой вонью давно не мытого тела.

Отскочив в сторону, он быстро пошел дальше по улице.

– Не убегай, красавчик, я уступлю ради почина! – крикнула ему вслед проститутка, но он уже свернул за угол. Как только девушка скрылась из виду, Сантьяго бросился бежать и остановился, когда их разделило приличное расстояние.

– Черт возьми! – прошептал он, поправляя сбившуюся во время бега шляпу. – Никуда не годится! Если я буду бегать от каждой встреченной проститутки, то ничего не сумею разыскать в «веселом квартале». Но до чего же противно, бр-р-р! – И он зябко передернул плечами.

Его взгляд упал на открытую дверь в подвал.

«Хозяин этого заведения наверняка знает, где находится „Белый лев“, – подумал Сантьяго. – Чем рыскать по улицам, проще выяснить все на месте!»

Он спустился по крутым скользким ступенькам и оказался в длинном помещении с низким потолком, уставленном грубо сколоченными столами и деревянными скамьями. На стенах смрадно коптели факелы, их колеблющийся свет тускло и криво отражался в засиженных мухами потускневших бронзовых зеркалах. Потолок над факелами был прикрыт козырьками из гофрированной жести, вокруг которых черными мохнатыми сталактитами свешивалась копоть, грозившая каждое мгновение свалиться на головы посетителей. Пол был усыпан свежими опилками с темными следами обуви и бордовыми пятнами от пролитого вина.

Несколько посетителей, сидевших за столом прямо под факелом, играли в кости, скаля желтые зубы. Их хищные усатые рожи напомнили Сантьяго драчливых уличных котов, наполнявших улицы Кадиса. За столиком напротив, уронив голову прямо в тарелку с какой-то омерзительно выглядевшей снедью, храпел посетитель. У грубо размалеванной стойки два пьяных моряка забавлялись с еще более пьяной проституткой. Они делали вид, будто бросают в нее что-то, а женщина брезгливо сбрасывала это со своего платья.

– Дуре блазнится, будто по ней тараканы ползают, – с хохотом пояснил Сантьяго один из моряков. – Совсем допилась!

Проститутка с ужасом взглянула на юношу, закрыла лицо руками и жалобно запричитала:

– Господин повелитель змей, только не бросайте в меня ужами!

Грязная коричневая занавеска в стене за стойкой отодвинулась, и из-за нее появился приземистый тучный человек в грязном фартуке.

– Желаете выпить, господин? – спросил он, неодобрительно глядя на Сантьяго. Тот молча положил монету на стойку. Хозяин таверны ловко смахнул ее в карман и поставил перед посетителем грубую глиняную кружку.

– Как мне отыскать таверну «Белый лев»? – спросил Сантьяго.

– От добра добра не ищут, – льстивым голосом произнес хозяин, на которого щедрость посетителя оказала примиряющее воздействие. – У нас всего хватает, еды, вина, девочек! Зачем тащиться аж до «Белого льва», здесь вам тоже сделают хорошо-хорошо!

– У меня деловая встреча, – пояснил Сантьяго. – Я тороплюсь, объясни дорогу.

– Чешите прямо по улице, до треугольной площади. Там берите правую руку, и через сто-двести брасов таверна. Над входом каменная голова льва, слепой не ошибется.

– А Аделберто как отыскать?

– Рядом с таверной, через пару домов. Надгробие в окне увидите – это он.

– Спасибо!

Сантьяго взбежал по ступенькам и с облегчением вдохнул свежий воздух. В подвале так воняло чем-то кислым, что у него начали слезиться глаза.

«Превосходная степень в «веселом квартале» определяется как хорошо-хорошо, – подумал он с усмешкой. – Надо запомнить».

Площадь, вернее площадку, образовывали три сходящиеся улицы. Посреди площадки, покачиваясь и бормоча что-то невнятное, стоял матрос и с шумом мочился на мостовую. Сантьяго обошел его, стараясь не приближаться на расстояние полета брызг, и устремился в правую улицу. Звук его шагов гулко отражался от стен, улица была совершенно пуста, а окна прикрыты толстыми ставнями. Фонарей, разумеется, не было и в помине, и если бы не полная луна, заливавшая все вокруг мертвенным белым светом, в узком ущелье между домами царила бы кромешная темнота.

Таверну он узнал издалека. Во-первых, по красноватым отблескам на мостовой от горевших внутри факелов, а во-вторых, по массивной голове льва, выдающейся так далеко вперед над распахнутой дверью, что в первый момент он принял ее за козырек. Проходя мимо, он с опаской постарался задержать дыхание, но, не удержавшись, все-таки вдохнул. К его удивлению, из дверей «Белого льва» аппетитно шибало жареным мясом.

Пройдя таверну, он остановился в недоумении. Спросить, с какой стороны от «Белого льва» находится контора Аделберто, он не догадался, а в прикрытых ставнями окнах разглядеть надгробие не представлялось возможным. Выходов из создавшегося положения было два: либо спуститься в таверну и выяснить у хозяина, либо открывать наугад ставни. Снова пускаться в расспросы Сантьяго не хотелось, поэтому он перешел улицу, решительным движением распахнул ставень и заглянул внутрь.

Вместо надгробия его взгляду открылась тускло освещенная свечой комната, дешевое убранство которой маскировал полумрак. Посреди комнаты стояла совершенно голая Росенда и, улыбаясь, смотрела на него.

Сантьяго отшатнулся.

– Боже мой, что это такое? – вполголоса вскричал он. – Неужели она ожила в третий раз? Да как такое может быть?!

Увидев его замешательство, Росенда протянула к окну руки и зазывающе затрясла грудями. В ту же секунду наваждение рассеялось, стоявшая в комнате проститутка, а никем иным быть эта женщина не могла, действительно походила на Росенду, и в полумраке это сходство сбило его с толку. Однако одного ее движения хватило Сантьяго, чтобы распознать ошибку. У Росенды тело было тугим и крепким, а обвисшие груди проститутки тряслись как сосцы у кормящей суки.

– Иди ко мне, красавчик! – позвала женщина. – С тебя я дорого не возьму.

– И сделаешь хорошо-хорошо? – с усмешкой спросил Сантьяго. Нет, это была не Росенда, желтая пупырчатая кожа на вздувшемся животе напоминала вареные ножки курицы, передних зубов не хватало, а под правым глазом проглядывал сквозь пудру фиолетовый синяк.

«Неужели это жалкое существо может у кого-то вызвать желание?» – подумал Сантьяго.

– За эскудо до утра, – объявила цену проститутка и снова затрясла грудями, думая, что этим распалит колеблющегося клиента. Вдобавок она сделала несколько призывных движений бедрами и повернулась, демонстрируя когда-то пышный, а сейчас уже порядком увядший зад. На ее ягодицах Сантьяго разглядел красные пятна кожного раздражения, и от этого зрелища к горлу подкатил тошнотворный комок.

– Пол-эскудо, если ты покажешь, где живет Аделберто.

– Давай деньги, – проститутка приблизилась к окну и протянула руку. Сантьяго вытащил монетку и положил ее на подоконник. Ему было противно даже прикоснуться к ее ладони.

Проститутка схватила деньги и рассмеялась.

– Обернись, красавчик, контора Аделберто прямо напротив. Но к нему ты еще успеешь. Иди лучше ко мне, я тебя побалую, такому научу, до конца дней не забудешь.

Сантьяго не ответил, повернулся и, перейдя улицу, распахнул ставни. За ними оказалось забранное частой решеткой окно, в глубине которого, на подоконнике, что-то темнело. Как назло, луна освещала противоположную сторону улицы и понять, что это за темная масса, было весьма затруднительно.

– Не сомневайся, – крикнула через дорогу проститутка. – Постучи в дверь, Аделберто дома.

Сантьяго сделал три шага в сторону и несколько раз стукнул кулаком в доски двери.

– Кто там? – спросил рассерженный голос спустя несколько мгновений. Можно было подумать, будто обладатель голоса дожидался незваного гостя.

– Мне нужен Аделберто, – негромко произнес Сантьяго. В окружавшей его тишине каждый звук, казалось, разносился по всей улице, а ему не хотелось, чтобы его услышала проститутка. Никогда не знаешь, до чьих уст могут донести лишние уши неправильно истолкованные слова.

– Приходи завтра, сейчас уже поздно, – донеслось через дверь.

– Я по срочному делу.

– У меня нет срочных дел с незнакомыми клиентами. Спокойной ночи.

– Меня послал заместитель коменданта порта.

Раздался скрип, и посреди темного прямоугольника двери возник желтый квадрат. Аделберто отворил крохотную форточку, и свет от свечи, которую он держал в руках, вырвался наружу.

– Говорите тише, – прошептал он. – Чем докажете, что вас послал тот, кого вы назвали?

Сантьяго достал клочок пергамента и поднес к свету так, чтобы была видна печатка Пепе. Мгновение спустя форточка захлопнулась, послышался скрип, и дверь приотворилась.

– Заходите.

В небольшой прихожей стоял высокий худой мужчина средних лет. На его лице выделялись пышные, соломенного цвета усы, а совершенно лысая голова блестела при свете свечи, которую он держал в руке.

– Я уже собирался укладываться спать, – объявил он, насмешливо улыбаясь. – Мои деловые связи заканчиваются с наступлением темноты. Люди, желающие приобрести надгробные памятники для своих близких, делают покупку при свете дня, а не под покровом ночи.

Аделберто откровенно врал и даже не собирался этого скрывать.

– Я пришел к тебе по другому поводу, – начал Сантьяго, вытаскивая из кармана горсть золотых. – Если ты мне поможешь, награда будет щедрой.

– Это уже разговор, – довольно хмыкнул Аделберто. – Прошу за мной.

Комната, в которую он привел Сантьяго, была наполнена богатой, но уже изрядно потрепанной мебелью. Хозяин любезно усадил гостя в продавленное кресло, а сам занял место за столом, уставленным треснутой фарфоровой посудой.

– С кем я имею честь говорить и чем могу помочь уважаемому сеньору?

Сантьяго представился.

– Исчез мой брат, младший сын гранда де Мена. Пропал бесследно по дороге из школы. Мы хотим его отыскать.

– Сколько лет вашему брату?

– Пятнадцать.

– Увы, – развел руками Аделберто. – Понимаю вашу беду, но мне ничего не известно.

Теперь мужчина говорил нормальным тоном, насмешка исчезла из его голоса и взгляда.

– Да, да, совершенно ничего. Хотя, честно я вам скажу… – Он сделал паузу и многозначительно посмотрел на Сантьяго. – Вы не первый, кто обращается ко мне с подобной просьбой. В последнее время в Кадисе стали пропадать мальчики. Я уже потратил немало сил на поиски. Все безрезультатно. Словно за этим стоит сам дьявол. Или кто-то, обладающий очень большой властью.

– Большой властью? – напрягся Сантьяго. – Кого ты имеешь в виду? Префекта, алькальда или самого губернатора?

– Да нет, это просто мои предположения, – сдал назад Аделберто. – Скорее всего – глупые. Кто из обладающих властью в Кадисе станет воровать мальчиков? У кого хватит смелости на такое? И наглости. Но следов никаких. Все шито-крыто. Не-е-ет, тут, скорее всего, замешан дьявол. А управу на него нужно искать в церкви.

– Так тебе ничего не известно?

– Ни-че-го! – по слогам выговорил Аделберто и снова развел руками.

– Как же ты не знаешь? Помощник коменданта заверил меня, что тебе известно все, что происходит в «веселом квартале».

– Э-э-э, мало ли что про меня говорят. Жизнь многослойна и неоднозначна. Вот вы ученый и сведущий молодой человек, получили прекрасное образование… А известно ли вам, что бедняк выкидывает, а богач хранит?

– Мне сейчас не до загадок, – пожал плечами Сантьяго.

Аделберто достал платок, трубно высморкался и спрятал его в карман.

– Еще не поняли, уважаемый гранд?

Сантьяго снова пожал плечами. У него не было ни малейшего настроения забавляться игрой с хозяином конторы по продаже надгробий.

– И чему вас только так долго учили в Навигацком? Сопли, сеньор, речь идет об обыкновенных соплях. Видите, вы не сумели разгадать самую простую загадку, почему же настолько доверяете словам уважаемого помощника коменданта? Он, кстати, такой же молодой человек, как и вы, и еще ох как многому должен научиться у жизни.

Сантьяго молча положил на стол перед Аделберто несколько золотых монет.

– Надеюсь, это поможет тебе раздобыть нужные сведения. И побыстрее.

Аделберто взял одну монету, задумчиво повертел перед глазами и вернул на место.

– Вот что я вам скажу, дорогой сеньор. Совершенно серьезно, со всем уважением к вам, вашему благородному отцу и досточтимому сеньору помощнику коменданта порта. Дело куда опаснее, чем вы себе представляете. В нашем городе развелось слишком много любителей свежих мальчиков. Поэтому шансы на то, что вам удастся отыскать брата, очень невелики. Я возьму эти деньги, – он указал подбородком на монеты, – и постараюсь сделать, что в моих силах. Еще раз предупреждаю, по этой дорожке я уже ходил и без всякого результата. Однако, если получится что-либо проведать, можете на меня положиться, вы узнаете об этом первым.

– Тебе известно, как меня отыскать? – спросил Сантьяго.

Аделберто усмехнулся.

– И еще одно, – добавил он, пропустив вопрос мимо ушей. – Вы сюда один пришли или вас на улице дожидается слуга?

– Один, – ответил Сантьяго.

– Непростительная оплошность. Люди в такой одежде сами не ходят по улицам «веселого квартала». Они сразу вызывают у наших жителей желание поправить свое благосостояние за их счет. Когда вы пожалуете к нам в следующий раз, оденьтесь более скромно, как простолюдин, или возьмите с собой вооруженного друга. Ребята из Навигацкого приходят сюда целой оравой, и то… – Он многозначительно покачал головой. – В общем, по дороге домой ни с кем не разговаривайте и постарайтесь быстрее уйти.

– Да с кем тут говорить? – удивился Сантьяго. – Улицы пусты, спросить дорогу не у кого!

– Двери домов в этом квартале с легкостью открываются, – пояснил Аделберто, – выпуская наружу ночных охотников, и с не меньшей легкостью закрываются, впуская их обратно.

Сантьяго вышел на улицу. Начался дождь. Невидимое облачко, спрятавшееся в темной пропасти неба, пролилось над Кадисом. Редкие крупные капли, освещенные светом полной луны, походили на серебряные монетки.

Что ж, если Аделберто считает, будто здесь замешана нечистая сила, самое время посетить отца Бартоломео. В Навигацком сейчас служат вечернюю мессу, и падре наверняка в часовне.

На треугольной площадке его окликнули. Грубый голос проревел в спину:

– Эй, господинчик, золотой потеряли.

Припомнив предупреждение Аделберто, Сантьяго не ответил, а ускорил шаг. За спиной послышался топот нескольких ног.

– Эй, богатенький, – проревел тот же голос. – Раз тебе деньги не нужны, так поделись с нами.

Сантьяго выхватил меч и резко обернулся. Нападающих было двое, в их руках холодно посверкивали узкие лезвия кинжалов.

– Брось, брось свою игрушку, мальчишка, – проревел первый, могучего сложения здоровяк. Он был в одной рубашке, а кинжал держал так, как держат нож. – Отдай, что у тебя в карманах, и проваливай.

Сантьяго хладнокровно, словно проводя учебный бой, поднял меч на уровень лица нападавшего и сделал выпад. К его удивлению, здоровяк даже не попробовал увернуться, выпад застал его врасплох, меч вонзился в шею прямо под кадыком и вышел с другой стороны. Сантьяго резким движением выдернул меч и, не обращая внимания на хрипящего здоровяка, бросился ко второму разбойнику. Тот, мгновенно сообразив, в чем дело, пустился наутек. Но Сантьяго бежал быстрее, настигнув удирающего, он с размаху вонзил меч в его спину. Тот сделал по инерции несколько шагов и рухнул лицом на мостовую. Кинжал, со звоном ударяясь о мокрые, блестящие в лунном свете булыжники, отлетел далеко в сторону.

Сантьяго с непонятным для самого себя ожесточением разрубил мечом затылок лежавшего, вытер лезвие об его одежду и пошел обратно.

Здоровяк еще хрипел, захлебываясь в собственной крови, его крупное, совсем недавно такое крепкое и надежное тело дергалось в предсмертных конвульсиях. Проходя мимо, Сантьяго не почувствовал ни жалости, ни отвращения. Он просто уничтожал мрак. Эти двое, выросшие из ночи, были его порождением, и смерть от меча явилась достойным завершением их подлой жизни.

Больше к нему не приставали. Пройдя быстрым шагом «веселый квартал», Сантьяго пересек порт и оказался на чистых, освещенных фонарями улицах Кадиса. Это был его город, правильное, доброе место обитания, а то, откуда он вернулся, больше напоминало крысиную нору, чем человеческое жилье. И жили там крысы, отвратительные двуногие крысы, которых можно и нужно было давить без малейшего сожаления.

По дороге Сантьяго успокоился. Возбуждение, вызванное схваткой, прошло, а после Pater noster, прочитанного у черного угла, в голову полезли совсем иные мысли. Да, он уничтожил частицу мрака, но разве от этого темноты стало меньше? Только что от его руки погибли два человека, два испанца, два католика, но в нем ничего не пошевелилось, будто он действительно задавил двух крыс. А ведь это люди… Пусть плохие, но люди!

«Разве это люди?» – спросил он себя, оказавшись перед воротами Навигацкого. Что бы эти католики сделали с ним, не умей он держать в руках меч? В лучшем, самом добром случае, просто ограбили бы, а в худшем могли искалечить, убить или… украсть, как Фердинанда. И продать в рабство…

Сейчас его мать рыдает в часовне, стоя на коленях перед образами, отец пьет мальвазию, пытаясь заглушить вином душевную боль, а он, Сантьяго, бегает ночью по Кадису в поисках украденного такими же тварями брата. Жалеть? Сострадать? Давить и резать без всякого сожаления! Слава Богу, у него есть для этого силы и умение! Спасибо Навигацкому и отцам-наставникам!

Подойдя к запертым воротам, он постучал в калитку условным стуком. Стоявший с той стороны часовой удивленно отозвался:

– Кто здесь? Все кадеты на мессе.

– Сантьяго де Мена, выпускник.

– Сантьяго! – раздался изумленный возглас. – Так ты же погиб на «Гвипуско»!

– Да не погиб я, не погиб! – вскричал Сантьяго, пораженный тем, как широко успел распространиться слух о его смерти. – Живой и здоровый!

– А мы за тебя поминальную читали! – не успокаивался кадет, и Сантьяго понял, чего тот боится.

– Не бойся, духи мертвых не стучат в двери. Рук у них нет, – и в подтверждение своих слов ожесточенно ударил кулаком по створке.

После долго молчания часовой наконец отозвался:

– Погоди, схожу за дежурным настоятелем.

По правилам караульной службы часовому категорически запрещалось отпирать ворота. Он мог только поставить в известность дежурного настоятеля, который решал, пускать ночного гостя в Навигацкое или нет. Сантьяго это прекрасно знал, поскольку перед каждым заступлением в караул у ворот, а их за три года обучения набралось несколько десятков, его тщательно инструктировали.

Вскоре проскрежетал замок, калитка в воротах отворилась, и оттуда почти выбежал падре Игнасио.

– Санти! – закричал он дребезжащим голосом. – Пресвятая Дева, Санти!

Сантьяго вспомнил про обещание, данное на шлюпке посреди Средиземного моря, приблизился к падре и, упав на колени, поцеловал край его сутаны.

– Что ты, что ты, вставай немедленно. – Падре Игнасио помог ему подняться и заключил в объятия.

– Ваши уроки спасли мне жизнь, – буркнул Сантьяго, удивляясь, откуда в его горле взялся ком, мешающий внятно говорить. – Барбаросса выбросил меня одного в шлюпке посреди моря. И если бы не… в общем, по звездам я понял, куда плыть, и благополучно добрался до нашего берега.

– Прекрасная новость, Сантьяго, – падре разомкнул объятия, справился с волнением, и в его голосе снова зазвучали назидательные нотки. Но Сантьяго уже не обращал на них внимания.

– Я бы хотел срочно поговорить с отцом Бартоломео.

– Нет ничего проще, месса уже закончилась, падре Бартоломео уединился в часовне и молится. Пойдем, я тебя провожу, – и падре с нежностью провел рукой по плечу бывшего воспитанника.

О, с какой неожиданной для себя радостью Сантьяго прошелся по каменным плитам двора. А ведь еще совсем недавно он мечтал о том дне, когда наконец вырвется из стен училища и вдохнет полной грудью воздух свободы. Вот, вырвался, и этот воздух оказался далеко не таким сладким, каким представлялся из дортуаров Навигацкого.

Все перевернулось в глазах Сантьяго, теперь училище, с его неумолимым распорядком, свирепой муштрой и тяжким гнетом повседневных обязанностей, стало казаться утраченным раем. Здесь, под защитой высоких стен, все выглядело простым и ясным, он должен был выполнять возложенные на него обязанности и ни о чем, кроме этого, не думать.

«Готов ли ты вернуться сюда? – спросил он себя, приближаясь к часовне. – Преподавателем, помощником, мало ли кем? Место найдется, падре Бартоломео поможет».

Он сделал несколько шагов, встал на первую ступеньку лестницы, ведущей к входу в часовню, и решительно покачал головой.

«Нет, не готов. Вылупившийся цыпленок не может вернуться в расколотую скорлупу. И нечего сожалеть об утраченном рае, Навигацкое им никогда не было. И не будет. Во всяком случае, для меня».

Падре Бартоломео стоял на коленях в углу плохо освещенной часовни. Запах воска от свечей, горевших во время службы, окружал его, подобно фимиаму. В грубой сутане, подпоясанной веревкой, с простым деревянным крестом на груди, он казался олицетворением праведности и отрешения. Сантьяго с грустью посмотрел на седую бороду святого отца. Он помнил его молодым, а бороду еще черной, из блестящих, тугих завитков. Сейчас волосы распрямились, побелели, а сам падре словно стал ниже ростом.

Стоя на коленях и опустив голову на грудь, он молился или размышлял, а может, соединялся с Высшим откровением и слушал голоса ангелов – никто не знает. Так он поступал после каждой вечерней молитвы, оставаясь в часовне до середины ночи. Его распорядок дня вызывал трепет у новичков и кривую ухмылку снисхождения у третьекурсников. Проводить каждый вечер на коленях казалось им бессмысленным и бесполезным делом. Хотя некоторые уверяли, будто свои занудные проповеди падре сочинял именно в это время, таким образом проводя его с максимальной для себя пользой.

Сантьяго осторожно приблизился, ступая на носки, чтобы шарканьем подошв не нарушить ход мыслей падре, и остановился возле колонны. Ему казалось, будто он проделал это совершенно бесшумно, но не успел он прислониться к колонне, готовясь к долгому ожиданию, как падре Бартоломео обернулся и посмотрел на него.

– Это ты, Сантьяго? – дрожащим голосом спросил он.

– Я, святой отец.

– Подойди ко мне, сын мой.

Сантьяго опустился на колени рядом со священником и с удивлением заметил, что по его лицу катятся слезы.

– Только что произошло чудо, Сантьяго, – сдавленно произнес падре. – Бог ответил мне.

Он замолк, уронив подбородок на грудь, и затрясся от рыданий. Сантьяго в полном недоумении стоял на коленях, молитвенно сложив руки на груди, не зная, что сказать. Падре отер слезы краем сутаны, повернул заплаканное лицо к воспитаннику и заговорил уже нормальным голосом.

– Сегодня, Сантьяго, только что я взмолился Живому аббату, покровителю нашего училища, и попросил его обратиться к всемогущему Богу, владыке неба и земли. Пусть Он совершит чудо – вернет к жизни моего любимого ученика. Я понимал, что такая просьба может показаться несусветной наглостью, за которую высший суд положит мне наказание, но глубокое горе твоих родителей не давало мне покоя. И кроме того, – тут он, подобно отцу Игнасио, нежно провел рукой по плечу Сантьяго, – ты вырос на моих глазах, ко мне приходил на первое причастие, с моей помощью учился читать. Ты мне как сын, Сантьяго, как родной сын, и я просил Бога о невозможном, о чуде, рассекающем время. И оно произошло: не успел я завершить молитву, как дверь в часовню отворилась, и вошел ты, живой и невредимый. Если это не чудо, Сантьяго, то что же это такое?

Сантьяго растерянно молчал. Как повлияла сегодняшняя молитва падре на его спасение из рук Барбароссы, на три дня выживания в море, на излечение у Росенды, на дуэль с Ленсио, на сегодняшний бой с бандитами? Ведь все это уже было, уже произошло до того, как падре обратился с молитвой к Живому аббату.

– Расскажи мне, что с тобой произошло, – попросил падре. – Не рассматривай это как исповедь. Просто расскажи.

И Сантьяго рассказал, умолчав про Росенду. Он был уверен, что его чудесное спасение послужит падре основой не для одной проповеди, и его имя теперь долго будут со смехом упоминать в классах Навигацкого. Но деваться было некуда…

– Да, большое чудо содеял нам Господь, – задумчиво произнес падре. – Однако вернемся к Ферди. Аделберто предполагает, будто дьявол забирает мальчиков. Может быть, может быть… Если это дьявол, у меня нет на него управы. Бог посылает его нам за наши грехи. Однако не думаю, что причина кроется в нем. Уверен, все обстоит куда проще. Этот твой Аделберто плохо осведомлен. Я назову тебе имя человека, который наверняка знает, где отыскать Ферди. Несмотря на свою отталкивающую внешность, он добрый католик, боится Бога и регулярно ходит ко мне на исповедь. Разумеется, о чем он рассказывает, я не могу тебе передать, но этот человек знает очень много. Итак, запомни имя.

– Слушаю вас, святой отец.

– Перейра Гонсалес, владелец лавки в «веселом квартале».

Сантьяго невольно вздрогнул.

– Я понимаю, тебе не хочется туда возвращаться… Однако другого выхода нет. И не ходи один, возьми с собой Педро.

– Педро в Кадисе?! – вскричал Сантьяго.

– Да, «Хирона» вернулась сегодня утром. И будьте осторожны, дети мои.

Сантьяго поклонился падре и встал с колен. Он уже собрался двинуться к выходу, как святой отец остановил его коротким жестом.

– Я вижу, как ты взбудоражен, разгневан и нетерпелив. Запомни, Бог, претерпевший муки за род человеческий, велит с любовью принимать все, что спускается с неба. И страдания тоже. Возможно, в первую очередь страдания. Так он проверяет нашу веру. Легко быть благочестивым католиком, когда у тебя все в порядке. Ты вырос в очень благополучной семье, Сантьяго, в доброжелательном окружении. Пока ты был юн, Господь жалел тебя, сейчас ты созрел и готов к испытаниям, вот они и пришли. Поэтому спрячь гнев и умерь раздражение, пойми – ты на экзамене. Поступай так, как тебя учили. Не отвечай мне. Запомни мои слова и ступай с Богом.

Поклонившись еще раз, Сантьяго двинулся к выходу из часовни. Проходя по двору и слыша, как стучат по каменным плитам медные набойки его сапог, он подумал, что легенда о Живом аббате, которой он сам и все кадеты верили безоговорочно, могла родиться при сходных обстоятельствах, и в первый раз в своей жизни усомнился.

Несмотря на довольно поздний час, дверь в квартиру семейства Сидония распахнулась почти сразу. Раскрасневшийся Педро, благоухавший тушеным мясом и явно выскочивший прямо из-за стола, сходу заключил Сантьяго в объятия.

– Идем, поужинаешь с нами. Новостей целый ворох!

Сам капитан Сидония, как обычно, пребывал в рейсе, на его месте за столом восседала донья Клара, и в мерцающем свете свечей рябинки на ее лице казались еще глубже. Зато Пепита сияла так, словно хотела компенсировать смугловатую мрачность матери.

– Поставь прибор для Сантика, – велела дочери донья Клара, подставляя гостю щеку для поцелуя. – Поужинай с нами, небось целый день голодным бегаешь.

– Я уже был у тебя, – сообщил Педро, щедро наполняя кубок друга вином густого рубинового цвета. – Хуан-Антонио рассказал о твоем чудесном спасении. И доложил, что ты убежал из дома не позавтракав, вот мать и беспокоится. Ладно, ужин ужином, давай выкладывай подробности.

Сантьяго сел на привычное место. Сколько раз он обедал и ужинал за этим столом, и не перечесть. Пепита, ставя перед ним тарелку, словно невзначай провела перед его глазами ладонью правой руки. На среднем пальчике лучился крупный, оправленный в золото аметист.

– Ого, – воскликнул Сантьяго, – откуда у тебя такое кольцо?

– Подарок жениха, – нарочито скромным тоном произнесла Пепита.

– И кто счастливец? – поинтересовался Сантьяго, поднимая кубок. – Кем бы он ни был, за твою удачу, сестричка!

– Дворянин из Наварры, – пояснил Педро. – Ну, не из самых знатных, однако родовой замок неподалеку от Памплоны у них сохранился. Бедняга увидел Пепиту на балу у губернатора и пропал ни за песету. Он просто не понял, что на него надвигается.

– Да как ты можешь такое говорить? – вскричала Пепита. – Амадо по-настоящему меня любит!

– Кто бы сомневался, – смеясь, ответил Педро. – Он же пока не знает, что ты от скуки будешь бросаться камнями в проезжающих мимо замка сеньоров! Впрочем, думаю, мои опасения напрасны. Карабкаться на гору, где предки твоего уважаемого жениха возвели свое орлиное гнездо, деньгами никого не заманишь, так что камни будут угрожать только горным козлам или ослам наподобие твоего Амадо.

Пепита возмущенно замахнулась на Педро, а он в притворном страхе прикрыл лицо руками.

– Как ты смеешь называть благородного наваррского дворянина ослом? – вскипела Пепита.

– Я сужу по его поступку, – невозмутимо произнес Педро.

– Что ты имеешь в виду, маленький негодяй?

– Не смейте столь фамильярно обращаться к морскому офицеру, уважаемая сеньорита!

– Дети, прекратите ссориться, – улыбаясь, приказала донья Клара.

– Когда свадьба? – поинтересовался Сантьяго.

– Через год, – ответил Педро. – Как принято в родовитых наваррских фамилиях…

– Просто издевательство! – возмутилась Пепита. – Почему мы должны так долго страдать?!

– Освященный веками обычай, – хмыкнул Педро. – Но нет худа без добра, наваррские горные козлы могут спокойно пастись еще целых двенадцать месяцев.

– А я вовсе не против поселиться в башне на самой вершине, – мечтательно произнесла Пепита. – Наверное, оттуда безумно красивый вид! И вообще, родовой замок – это так романтично!

Сантьяго припомнил рассказы матери об их фамильном гнезде и в душе пожалел девушку. Она явно не представляла, что ее ожидает.

– Кстати, Санти, – продолжил Педро, – узнав о твоей геройской гибели на «Гвипуско», Пепита дала обет в храме, что держать свечу во время ее венчания будешь только ты и никто иной. Она просто не оставила Всевышнему никакого выхода. Теперь ты понимаешь, кому обязан своим чудесным спасением?!

«Еще одна легенда, – подумал Сантьяго. – Ну и что, эта версия моего спасения ничуть не хуже рассказанной падре Бартоломео».

Ему было так приятно снова оказаться за столом в доме капитана Сидония, слушать веселую перебранку Педро с сестрой, вдыхать воздух уюта и благожелательности, наполняющий эту скромную гостиную.

– Хватит отвлекать Санти, – попросила донья Клара. – Пусть он наконец поведает нам, что же с ним произошло.

И Сантьяго в третий раз за этот день принялся рассказывать историю своих приключений. Слушатели оказались самыми благодарными: донья Клара то и дело охала, Пепита взвизгивала от ужаса и закрывала глаза руками, точно боясь увидеть воочию ужасы битвы с пиратами и картины морского одиночества, а Педро не сводил с него восхищенных глаз.

– Ну, тебе повезло! – воскликнул он, когда Сантьяго завершил повествование. – Первый же рейс и такая удача. Не то что мой позорный рейс на «Хироне»!

– Позорный? – удивился Сантьяго. – Разве можно так называть плавание на королевском военном корабле?

– А по-другому и не определишь, – отозвался Педро. – «Хирона» патрулировала побережье от Гибралтара до Барселоны. Как я понял, главной задачей был перехват мелких пиратских каравелл, ведь настоящего военного флота у эмирата уже не осталось. Ну и следить за морем, вдруг какой-нибудь военный турок вздумает навалиться на испанских купцов.

Скука смертная, три дня полного ходу до Барсы, поворот «все вдруг» на обратный курс и снова три дня до Гибралтара, а на его фарватере, как ты можешь догадаться, опять «все вдруг» и снова на Барселону. Эх… – Педро махнул рукой. – Тоска зеленая! Один раз заметили на горизонте верхушку мачты с парусом чужого кроя. Ну, я разлетелся, думал, наконец-то турок. И не только я так подумал, открыли порты, зарядили пушки и на полной скорости вдогонку.

– Ох, – вздохнула донья Клара.

– Вот именно, ох, я подозреваю, что молитвы моей матушки и сестрицы отгоняли вражеские суда не хуже тайфуна. В общем, настигли мы мирного венецианца, почтительно раскланялись и вернулись на прежний курс.

– А как же ты в Кадисе оказался? – спросил Сантьяго.

– Дурак второй помощник не заметил скалу неподалеку от Малаги. Мы возле берега шли, для устрашения мавров. Полное парусное вооружение, флаги на мачтах, холостые пушечные залпы, красота – знай наших. И вдруг – трах-тарарах, удар в правый борт ниже ватерлинии. Сбросили ход, завели пластырь, остановили забор воды, плотник изнутри залатал пробоину, но сам понимаешь, с дырой в борту не повоюешь. Пришлось возвращаться в Кадис на ремонт. Заодно и килевание решили делать, в общем, стоянка недели на три. Все довольны, один я расстроен, только в море вышел и опять на берег!

– Да, не иначе, донья Клара и Пепита хорошо за тебя молились, – заметил Сантьяго.

– За всех нас есть кому молиться, – парировал Педро. – Твоя мать, наверное, колени перед образами стерла, пока ты вернулся.

– Педро, – вполголоса произнес Сантьяго, – у меня к тебе разговор. Пойдем в твою комнату.

– Это что еще за секреты? – воскликнула Пепита, прекрасно расслышав слова гранда. – А с сестрой поделиться, я же умру от любопытства?!

– Милостивая сеньора, – важно произнес Педро, – надеюсь, у вас хватит такта не вмешиваться в беседу морских офицеров?

– Офицеров, – Пепита положила руку на голову Педро и взъерошила его шевелюру. – Дослужись ты хоть до адмирала, для меня ты навсегда останешься непоседливым младшим братишкой. Понял, лейтенант? – И она легонько дернула его за волосы.

– Понял, досточтимая наваррская дворянка, – произнес Педро и встал из-за стола. – Благодарю за ужин, мама, позволь нам с Санти ненадолго удалиться.

– Послеобеденную молитву не забудь, – напомнила донья Клара.

– Мы еще вернемся за десертом, – заверил ее Педро. – Тогда и прочтем. Пойдем, Санти.

Он взял один из подсвечников и вышел в соседнюю комнату, Сантьяго последовал за ним. Это была та самая комната, в которой несколько лет назад он объяснялся с Пепитой. В комнате ничего не изменилось, в доме капитана Сидония вообще мало что менялось с годами. Даже цветочный горшок стоял на подоконнике в том самом месте, куда он поставил его по указанию Пепиты.

Ох, как давно это было, и сколько он тогда не понимал. Впрочем, разве сейчас он стал понимать многим больше? Его мир расширился, и вместе с ним расширилось и непонимание.

– Плохи дела, Педро, Ферди пропал, – сходу огорошил товарища Сантьяго. Педро не успел поставить подсвечник и, слушая рассказ о событиях сегодняшнего дня, замер, держа его в руках.

– Думаю, я знаю, кто такой Перейра Гонсалес, – сказал он, когда Сантьяго закончил повествование. – Его лавка находится сразу на входе в «веселый квартал», возле порта. Он торгует астролябиями, старыми и новыми картами, книгами и всякой всячиной, связанной с навигацией. Отец регулярно покупает у него карты и пару раз брал меня с собой.

– Отлично, пошли к нему! – воскликнул Сантьяго.

Из открытого окна до их слуха донеслись удары колокола. Звонарь на башне pulchra augustana отмерял полночь.

– Хватит тебе на сегодня, – возразил Педро. – Иди спать, твои домашние без тебя не лягут. Завтра утром, только не ранним, приходи ко мне, и вместе проведаем сеньора Перейру. Не думаю, что он будет рад нашему визиту, насколько я успел его узнать, он неразговорчивый и малосимпатичный малый, но коль падре Бартоломео велел, деваться ему будет некуда.

Булыжники мостовой улицы Аделантадо блестели в свете фонарей. Жители этой части Кадиса уже спали, Сантьяго быстро добрался до дому, не встретив ни одного прохожего. Впервые за много лет он миновал черный угол без Pater noster, просто прикоснувшись пальцами к мраморным плитам.

В ответ на его осторожный стук дверь резко распахнулась. На пороге стоял молодец в кирасе и шлеме, многозначительно положив ладонь на рукоятку длинного меча.

– Зачем ты ломишься посреди ночи в дом благородного гранда? – спросил он весьма недоброжелательным тоном. За его спиной Сантьяго заметил еще двух молодцов в такой же амуниции, поднимавшихся из кресел, поставленных у стены. Он не успел ответить, как из глубины прихожей вывернулся Хуан-Антонио.

– Это молодой господин, пропустите его! – вскричал старик, и молодец, тут же убрав руку с меча, почтительно склонил голову и сделал шаг в сторону, освобождая проход.

– Сеньор гранд распорядился, – пояснил Хуан-Антонио, сопровождая Сантьяго в его комнату. – Всю жизнь прожили без охраны, и вот на тебе. – Он сокрушенно вздохнул.

– Мать уже легла? – спросил Сантьяго, заранее зная ответ.

– Нет, сеньора Тереза дожидается вашего возвращения. Просила сообщить, как только вы вернетесь.

– Передай, что я иду по следу.

Он понимал, что мать ждет большего, но большее ожидало его завтра, и он решил пока ограничиться этим сообщением.

Оказавшись вместе с Педро на территории порта, он невольно замедлил шаги. Под лучами еще не успевшего высоко подняться солнца порт выглядел по-особенному заманчиво. Гладь залива, усмиренная Кадисским мысом, лежала ровно, точно гигантское серебряное зеркало. Со стоявших у причалов каравелл и каракк струились ароматы утренней стряпни, запах только что пойманной рыбы доносился от рыбачьих баркасов, вернувшихся в порт после ночной ловли, остро пахло смолой, которую разогревали в больших черных котлах прямо на пирсах, возле кораблей, нуждавшихся в ремонте. Стучали топоры плотников, кричали разносчики свежих булочек и другой снеди, скрежетали колеса возов, телег и подвод, увозивших выгруженные товары, надрывались ослы, ржали лошади, ревели быки.

Обходя пахучие лепешки и кучки, оставленные животными, друзья пробирались через пеструю, громко орущую толпу. Кадис жил портом, главный источник заработка его обитателей находился здесь, поэтому вся припортовая территория была активно обжита и повсеместно использована.

Первый ряд домов «веселого квартала» имел довольно представительный вид. Грязь, темнота и скученность начинались внутри, стоило немного пройти по одной из улочек. Лавка Перейры Гонсалеса располагалась на первом этаже трехэтажного дома, выкрашенного в желтый. Некоторое подобие роскоши ему придавали деревянные колонны, и хоть краска с них давно облезла, явив миру темно-коричневое дерево, общий вид дома внушал уважение.

На фасаде красовалась вывеска: «Перейра – все для рейса».

– Ишь, какой острослов, – иронически хмыкнул Сантьяго.

– Отец говорит, что Гонсалес остер не только на слово, – ответил Педро. – Мы всегда расплачиваемся с ним, не сходя с места. По слухам, в которых немало достоверного, злостных должников у Гонсалеса не бывает. Если покупатель не рассчитывается вовремя, его находят на улице раздетым и располосованным чем-то куда более острым, чем язык.

– Так он опасный человек! – воскликнул Сантьяго.

– Он очень опасный. Но на всякую птичку есть свой силок.

– А какой силок есть у падре Бартоломео?

– Как, ты не знаешь? – Педро остановился перед входом в лавку.

– Нет.

– Любимый тобою святой отец входит в трибунал святой инквизиции Кадиса. Стоит ему сказать одно слово, и сеньора Гонсалеса поволокут на пытку, где он во всем сознается. И в том, в чем виноват, и в том, о чем понятия не имел.

– Падре Бартоломео инквизитор? – широко раскрыл глаза Сантьяго.

– Ты что, свалился с колокольни собора? Кто в Кадисе об этом не знает?

Сантьяго замер, не в силах двинуться с места. Как его домашний духовник, олицетворение доброты и святости, велит палачу вздергивать людей на дыбу, а потом посылает их на костер? Невозможно, немыслимо!

– Ты что, остолбенел? – дернул его за рукав Педро. – Вспомнил, как признался падре на исповеди в ереси?

– Оставь свои шутки, Педро. Давай займемся сеньором Гонсалесом.

Сантьяго отряхнул рукав самого скромного из всех своих платьев, словно сбрасывая невидимую грязь, и двинулся в лавку. Она занимала весь первый этаж, представляла собой на первый взгляд беспорядочное нагромождение шкафов и подвесных полок, набитых всяческим морским снаряжением. Квадранты, астролябии, песочные и солнечные часы, компасы, буссоли, траверсы, толстые фолианты, свернутые в трубку карты, ящички, шкатулки, мешочки, тщательно схваченные у горла ленточками разных цветов.

Правая часть лавки была пуста, в ней вплотную к большому окну стоял внушительных размеров стол с распяленной на его поверхности недорисованной картой. Баночки с красками и кисти в медном стакане предусмотрительно располагались на другом конце столешницы. Мужчина средних лет, с плотной шевелюрой, крупным, слегка горбатым носом и решительно выдвинутым вперед подбородком, сидел, склонившись перед картой, и осторожно водил по ней тонкой кисточкой. Ни на звяканье колокольчика над дверью, ни на самих вошедших он не обратил ни малейшего внимания.

– Это Гонсалес? – шепотом спросил Сантьяго. – У него вполне благородная внешность.

– Я не знаю, кто этот картограф, но он точно не Перейра, – тихо отозвался Педро.

– Дорогой сеньор Сидония, – раздался скрипучий голос из глубины лавки, и навстречу гостям выполз невзрачного вида человек, напоминавший огромного паука. Нос крючком, узкие, мутновато-зеленые глазки, морщинистое личико с красной прорезью рта, тонкие руки, похожие на паучьи лапы.

«Действительно малосимпатичный молодец», – припомнил Сантьяго вчерашний разговор.

– Что привело вас на порог моего дома, уважаемый сеньор Педро, – между тем продолжал паук, боком приближаясь к посетителям, – и чем я могу вам помочь?

«Однако его трудно назвать неразговорчивым», – подумал Сантьяго.

– Моего друга гранда де Мена направил к вам падре Бартоломео, – ответил Педро, – а я вызвался показать дорогу.

– Разумеется, разумеется, – проскрипел паук, – молодому человеку столь благородного происхождения нечего делать в нашем квартале. Позвольте представиться, меня зовут Перейра Гонсалес, я владелец этой лавки, – он сделал рукой широкий жест, – и все, что благородный гранд видит перед собой, полностью к его услугам.

– Я бы хотел переговорить с вами наедине, – сказал Сантьяго, многозначительно переводя взгляд на картографа.

– О, этот сеньор безобиднейший, надежнейший человек и мой старый друг, – ответил Гонсалес. – Вы можете без всякой опаски положиться на его честность и еще больше на его молчание. А как поживает святой отец Бартоломео?

– Хвала Всевышнему, – сухо ответил Сантьяго. Многословность паука начинала его раздражать, ему показалось, будто он вьет из слов тончайшую паутину, предназначенную для уловления залетевшей в его лапы жертвы.

– Исчез мой младший брат, Фердинанд. Возвращался из школы, зашел в лавку купить сластей и пропал. Падре Бартоломео – духовник нашей семьи, Фердинанд вырос у него на руках, и он весьма обеспокоен его судьбой.

– Разумеется, разумеется, – пробормотал Гонсалес. – А сколько лет мальчику и как он выглядит?

– Ему недавно минуло пятнадцать, среднего роста, темные вьющиеся волосы, коричневые глаза.

– Ну, так выглядит большинство мальчиков Кадиса, – ответил Гонсалес. – Есть какие-нибудь особые приметы? Родинки, шрамы, бородавки…

– Ничего, – Сантьяго отрицательно покачал головой.

– Понятно. А в какой лавке это произошло?

– Недалеко от черного угла, хозяина зовут Гервасио.

– Гервасио! – воскликнул Гонсалес. – Как же, как же, мой старый знакомый. От меня он ничего не утаит, все расскажет подчистую!

– Боюсь, к исчезновению Фердинанда он не имеет никакого отношения.

– Ну, это мы выясним, – хмыкнул Гонсалес. – Просьба святого отца для меня все равно что приказ самого Всевышнего. Я немедленно примусь за розыски. Отправляйтесь домой, уважаемый сеньор гранд, и в течение недели я постараюсь раздобыть интересующие вас сведения…

– В течение недели? – вскричал Сантьяго. – А нельзя ли поскорее?!

– Можно, – проскрипел Гонсалес. – Разумеется, можно, но дополнительные усилия потребуют дополнительных расходов.

Сантьяго вытащил туго набитый кошелек и положил на стол.

– Я надеюсь, этого хватит?

Гонсалес ловко подцепил кошелек, развязал горловину, высыпал на ладонь несколько золотых монет и, близоруко прищурившись, поднес к лицу.

– Да, несомненно хватит. Вы очень щедры, милостивый сеньор гранд, и я постараюсь оправдать ваши ожидания. Ждите моего посланника. А святому отцу Бартоломео передавайте мой нижайший поклон. Пусть его молитвы продолжают защищать нас от бед и напастей.

Гонсалес благочестиво вознес руки к небу, однако на его устах, если так можно было назвать узкую розовую полоску в нижней части лица, играла саркастическая улыбка.

– Вы знаете, как меня отыскать? – Сантьяго задал ему тот же вопрос, который уже задавал Аделберто.

– Кто в Кадисе не знает особняк гранда де Мена? – с деланым удивлением воскликнул Гонсалес. – Поверьте, я приложу все усилия, дабы в течение самого ближайшего времени передать вам добрую весть.

Отойдя от лавки, Сантьяго спросил товарища:

– Как ты мог назвать этого хитрого болтуна неразговорчивым? Слова струятся из него как вода из дырявого бурдюка.

– С моим отцом он ведет себя иным образом, – ответил Педро. – Поверь, сегодня я его просто не узнаю, будто другой человек. Наверное, титул гранда в сочетании с именем падре произвел на него сильное воздействие.

Сантьяго обедал дома. Несмотря на чрезвычайные обстоятельства, в порядке проведения трапезы все осталось по-прежнему, как и в лицах на портретах предков, неизменно взирающих на мир с холодным прищуром надменного великолепия. Высокие окна были прикрыты плотными портьерами из вишневого дамаста, длинный стол драпировала коричневая скатерть, на которой перед каждым сотрапезником, теперь уже всего тремя, красовалась хрустящая белая салфетка.

Отец в одежде темных тонов, соответствующей мрачному настроению, бесшумно отодвинул портьеру и вошел в столовую. Приблизившись к жене, занимавшей место справа от его кресла, он почтительно склонился и негромко произнес:

– Сеньора, я рад видеть, что вы пребываете в добром здравии.

«Хорошее расположение духа он не упомянул, – подумал Сантьяго. – Еще бы, эти слова показались бы матери кощунством».

Осторожно, стараясь не привлекать внимания, он окинул взглядом ее лицо, отметил покрасневшие веки и красные, даже сквозь толстый слой пудры, крылья носа. Видимо, сеньора Тереза плакала не переставая.

Хоть его никто не спросил, но сразу после супа, пока служанка меняла посуду, Сантьяго принялся рассказывать о своих поисках. Мать слушала жадно, впивая каждое слово, отец смотрел в сторону и, словно в задумчивости, поглаживал амулет, висевший на шее. Эпизод с двумя бандитами Сантьяго, разумеется, вынес за рамки повествования, но все остальное передал во всех подробностях, понимая, что родителей интересует каждая мелочь.

– Ты немало успел, сынок, – произнес гранд де Мена, когда Сантьяго, закончив, сделал осторожный глоток из кубка, стоявшего перед ним. Вино было простым и кислым, когда-то он думал, будто все вина имеют такой же вкус, и не понимал, как люди могут стать горькими пьяницами. – Но будь осторожнее, – добавил отец, – «веселый квартал» – небезопасное место.

– Я хожу только вместе с Педро, – сказал Сантьяго, – так что вам не о чем беспокоиться. Кроме того, сегодня и завтра я вообще не намерен выходить из дому, должен прийти ответ от Аделберто или Гонсалеса, и посыльные будут искать меня здесь.

После обеда он ушел к себе в комнату и попытался читать «Жития святых». Мысли то и дело убегали в сторону, он вспоминал Росенду, ее голос, ее губы, ее ласки, горячая волна прокатывалась по спине и застревала в бедрах. Перед глазами сами собой вставали картины двух бессонных ночей, и от смущения он то и дело закрывал книгу, словно святые отцы со страниц могли прочитать его мысли. Устав бороться, он отложил в сторону «Жития святых», уселся в глубокое кресло и прикрыл глаза.

Кто сгорел тем утром на костре в Санта де ла Пенья, Сантьяго не знал, в его памяти Росенда оставалась живой, желанной и доступной, стоило только опустить веки. Вернувшись к самым волнующим мгновениям из дней, проведенных в домике колдуньи, он просидел довольно долго, полностью оторвавшись от реальности. Его погружение в сладостный мир ночных противоборств было столь глубоким, что в какой-то момент он почти вживую ощутил вкус губ Росенды, почувствовал ее запах, волнующее прикосновение ее тяжелой груди и, приподняв голову, увидел, не раскрывая глаз, что держит в своих объятиях Пепиту.

От неожиданности Сантьяго вскочил и принялся нервно расхаживать по комнате. Пепита обрученная невеста, он не имеет права ее желать даже в мыслях. И вообще, как могло забраться в его воображение чудовищное соитие тела Росенды с головой Пепиты? Неужели он настолько испорчен?

Нет, это не его мысли, они пришли ему на ум со стороны, с другой стороны, темной, подлой стороны, которая таким образом пытается его улестить. Не зря падре Бартоломео предупреждал о чистоте, даруемой целибатом. Он не послушал святого отца, пошел вслед за страстью, и вот результат.

Он вдруг замер на месте, пораженный догадкой. Тогда, в море, черти все-таки поймали его! Он смеялся над ними, рассказывал забавные истории, желая скоротать время и успокоиться от звука собственного голоса, а они незаметно подцепили его на крючок. Ведь именно в море он решил нарушить целибат, именно там он остро пожалел о том, что умрет, не познав радостей страсти. Они, только они вложили ему в сердце это сожаление, а сейчас толкают на грех вожделения замужней женщины.

Нужно выкинуть из головы искус, думать о святом, о чистом, о вечном. Сантьяго опустился на колени перед висевшим на стене распятием и принялся повторять Pater noster. Прочитав десять раз и ощутив, что возбужденная плоть возвращается к прежнему состоянию, он тридцать раз произнес «Радуйся, Дева», стараясь выговаривать каждое слово самым тщательным образом.

Мысли успокоились, образ Росенды потускнел и отступил, Сантьяго отер пот со лба, поднялся с колен и, не раздеваясь, рухнул на кровать. В ушах зазвенело от навалившейся усталости, веки сами собой сомкнулись, и вскоре он погрузился в глубокий сон.

Когда он открыл глаза, вечернее солнце уже освещало витые колонки платяного шкафа. Еще в детстве он научился определять время по тому, на какую часть комнаты падают солнечные лучи. В отличие от матери, он не прикрывал ставни, большое окно было всегда широко распахнуто.

Сантьяго вспомнил о Росенде и сморщился, словно от зубной боли. Когда ее вели на костер, духовник инквизиции наверняка читал перед ней Pater noster, заставлял целовать крест, подобный тому, что висит на стене его комнаты и перед которым он совсем недавно стоял на коленях в приступе блаженного благочестия.

Он посмотрел на забытый на подоконнике толстый том в коричневом переплете из тисненой кожи – «Жития святых». В мире, где он сейчас пребывает, нет места наивной вере его детства. Сказки, все сказки, подобные тем, какие рассказывали про колдунов Пепита и Мария-Хуана. Он больше не верит ни людям, ни священникам, ни даже самому Богу. Ведь если Иисус добр и любит своих детей, почему он заставляет их безвинно страдать? А рассказы о нем, чудесные истории, наполнившие его детство, не относятся ли и они к разряду таких же сказок?

Сантьяго невольно приложил руку к губам. Вот он и договорился до настоящей ереси. Не дай Бог такое произнести вслух…

Он прикрыл глаза, и перед его мысленным взором снова предстала Росенда. Крепкая, горячая, с блестящими при свете свечи глазами, веселой улыбкой на алых губах. Она была живой и настоящей, а святые отцы из книг – сухими, придуманными видениями. И ради них, ради сочиненных ими сказок предали огню подлинное чудо, сотворенное Богом.

Он подошел к окну и выглянул наружу. Прозрачные теплые сумерки опускались на Кадис. По фиолетовому небу неспешно плыли белые с розовой оторочкой облака. Мирная картина счастья, сколько раз он любовался ей из этого самого окна. Боже, как тяжело взрослеть!

В дверь осторожно постучали. Сантьяго рывком обернулся, стук прервал его размышления в тот самый миг, когда он начал нащупывать какую-то общую идею, объединяющую события последних недель.

– Хуан-Антонио, это ты? – спросил он.

Вопрос был праздным, никто, кроме старого слуги, не посмел бы стучаться в комнату молодого гранда, но не спросить Сантьяго не мог, это было частью ритуала.

Дверь отворилась, и в комнату с поклоном вошел Хуан-Антонио.

– Пришел какой-то человек, – произнес он, протягивая серебряный поднос со свернутой в несколько раз запиской. – Морда разбойничья, но ведет себя смирно, – добавил слуга, пока Сантьяго лихорадочно разворачивал записку.

«Тот, кого вы ищете, находится в «веселом квартале». Для чего украли, не могу понять. Держат в чистоте и заботе. В доме охранник и двое слуг. Мой посланник укажет, где он находится. Не расспрашивайте его ни о чем, он совершенно не в курсе дела. П. Г.»

– Если мать спросит, – бросил Сантьяго слуге, снимая со стены кирасу, – скажи, что я скоро вернусь. И про кирасу не вздумай проболтаться!

Хуан-Антонио поклонился и со вздохом вышел. Ему явно не нравилась затея молодого гранда.

Сантьяго надел кирасу, накинул сверху широкий плащ боэмио, полностью ее замаскировавший, и помчался к Педро.

– Так-так-так, – произнес тот, выслушав новость. – Значит, придется атаковать дом.

– Ну, с одним охранником и двумя слугами мы справимся без труда, – ответил Сантьяго.

– Лишь после того, как попадем внутрь, – возразил Педро. – А нам, скорее всего, попросту не откроют дверь. И выломать ее мы не сможем: в доме, где кого-то прячут, надежные запоры и толстые филенки.

– Что же делать? – спросил Сантьяго.

– У меня есть идея, надо кое-что приготовить.

Оставив Сантьяго одного, он исчез в глубине квартиры.

«Если сейчас появится Пепита, – подумал юноша, – это будет весьма некстати. У меня совершенно нет настроения зубоскалить. Придется ее переправить к донье Кларе».

– Готово. – Педро принес кожаное ведро, прикрытое крышкой. – Сейчас надену по твоему примеру кирасу и…

– Мальчики, куда вы собрались? – Донья Клара решительно вплыла в комнату, но Сантьяго хорошо знал, что эта твердая оболочка скрывает мягкое, податливое сердце.

– Видишь ли, мама, – пустился в объяснения Педро, – завтра у нас в Навигацком дополнительный экзамен для выпускников по слову Божьему. Вот мы с Санти решили посидеть в храме и основательно подготовиться.

«Да, – подумал Сантьяго, – в этой семье не могут обойтись без шуток».

– Не говори ерунды, – улыбнулась донья Клара. – Не знаю, мальчики, куда вы направляетесь, но без ужина я вас никуда не пущу. Сантьяго, сними верхнюю одежду и садись за стол.

– Мама, нас пригласили друзья по Навигацкому отпраздновать чудесное спасение Сантьяго, – не моргнув глазом соврал Педро. – Ну посуди сама, какой смысл наедаться перед пирушкой?

– Твой отец, – назидательно произнесла донья Клара, – никогда не выходит из дому голодным. Могу себе представить, чем будут кормить в таверне, куда вы спешите. Уж поверьте мне, вы никуда не опоздаете. Сперва поешьте здоровой домашней еды, а потом пируйте на здоровье.

– Мама, мама, – укоризненно произнес Педро, – ты же сама учила, что опаздывать нехорошо. Санти виновник торжества и должен встречать гостей.

– А я уже тарелки расставила, – огорченно произнесла донья Клара.

Посланник Гонсалеса ожидал у входа, опершись спиной о косяк двери. Увидев сбегающих по лестнице юношей, он рывком оторвался от косяка и молча двинулся по улице. Педро и Сантьяго пошли следом.

– Из-за ее мелочной опеки, – рассерженно пробормотал Педро, – я не сумел надеть кирасу. Наверное, ей легче увидеть меня с раной в животе, чем отпустить из дому на пустой желудок.

– Не говори глупостей, – возразил Сантьяго, – донья Клара тебя сразу отпустила и даже не особенно сопротивлялась.

– Санти, – сверкнул глазами Педро, – мать прекрасно понимает, что ей нечем меня остановить. Все ее упреки и причитания просто дань прошлому. Но из-за этой дани, когда дело дойдет до драки, я могу оказаться в неприятном положении.

Пока они добрались до «веселого квартала», над Кадисом уже повис высокий сиреневый вечер.

– Милейший, – обратился Педро к посыльному, протягивая ему монету, – раздобудь-ка нам факел. Я не намерен пачкать ноги в дерьме, которое валяется тут на каждом углу, или шлепать по лужам помоев.

Посыльный кивнул, ловко подхватил монету и скрылся в одной из подворотен.

– Ты не преувеличиваешь? – удивился Сантьяго. – Я вчера тут немало погулял и ни в чем не испачкался. Да и луна, смотри, какая, видно будто днем.

– Тсс, – Педро поднес палец к губам. – Скоро ты все поймешь.

Посыльный появился, держа в руке пылающий факел, и довел друзей почти до самого конца квартала, где улочки упирались в старую крепостную стену, построенную еще маврами. Стена проходила по кромке скалы, отделяя город от океана, и зеленые волны жадно точили ее основание. Когда-то она была единственной защитой от врагов, мавры возвели ее столь основательно, что ремонт практически не требовался.

Захватив Кадис, испанцы сочли стену недостаточно надежным укреплением, и на прибрежных скалах был выстроен могучий форт, ощетинившийся пушками. Стена утратила свое значение, сейчас ее даже не охраняли, часовые, прогуливавшиеся по стенам форта на расстоянии нескольких десятков брасов, лишь изредка озирали ленивым взором покрытые черным мхом камни. Опасность могла прийти только из глубин океана, поэтому все внимание часовых, подкрепленное десятками пушечных жерл, было обращено в противоположную сторону.

Небольшой одноэтажный дом, на который указал посыльный, примыкал к стене, слева находилась помойка, на которой мелькали тени бродячих собак, справа громоздились неосвещенные лачуги. Педро взял факел из рук посыльного, тот отступил назад и мгновенно растворился в темноте.

– Мой план таков, – быстро заговорил Педро. – В ведре политые оливковым маслом старые вещи. Хорошо политые, полыхнут – любо-дорого смотреть. Дверь открывается направо, ты станешь слева, я подожгу тряпье прямо перед ней и начну орать: пожар, горим, спасайтесь! Десять из десяти, – они откроют дверь, взглянуть, что происходит. Тогда уж ты не зевай, ну и я подбавлю. Начали?

– Давай, – кивнул Сантьяго, устремляясь к указанному месту.

Невозмутимая луна наблюдала за очередной потехой на улице «веселого квартала». Она многое повидала за свою долгую жизнь, бесстрастная царица сумерек и равнодушная владычица мрака. Разве мог удивить ее какой-то юноша, почти мальчишка, поджигающий старую одежду в кожаном ведре?

Педро не пожалел масла, пламя столбом устремилось вверх.

– Горим, – заорал он истошным голосом, – спасайтесь!

Сантьяго тоже хотел крикнуть, но не смог. Ему было неудобно орать на всю улицу, это противоречило полученному воспитанию и манерам.

– Гранд никогда не повышает голос, – повторяла мать, – кричат погонщики мулов, водоносы и уличные торговцы. Благородного человека можно распознать по манере говорить. И удача, и неудача не выводят его из ровного расположения духа. Поэтому речь его всегда негромка и уравновешена.

– Пожар! – между тем надрывался Педро. – На помощь, люди добрые!

Однако призыв его остался неуслышанным, ни одна дверь не отворилась, ни один из обитателей «веселого квартала» даже не подумал высунуть нос из дому. Разозленный Педро подхватил мечом одну из пылающих тряпок и бросил ее под дверь. Через щели в пороге дым повалил внутрь дома, спустя несколько мгновений дверь распахнулась, отбросив в сторону пылающую тряпку.

– Это кто здесь дурью мается? – проревел крупный детина, выходя за порог. – Сейчас я этому озорнику яйца за уши засуну.

На его боку покачивался длинный меч в ножнах, судя по всему, это и был охранник. Сантьяго отвел правую руку и что было силы врезал ему по уху. Охранника отбросило на середину мостовой, но он тут же выхватил меч и бросился на обидчика. Ни силы, ни резвости ему было не занимать, однако владел мечом он весьма посредственно. Возможно, для драк в припортовых тавернах этого умения было достаточно, но для схватки с выпускником Навигацкого, потратившим годы на учебные бои, его явно не хватало. Тремя движениями Сантьяго выбил меч из рук охранника и, подняв свой на уровень его глаз, приказал:

– Хочешь уцелеть, веди в дом и показывай, где прячете Фердинанда.

– Фердинанда! – заревел униженный охранник. – Получай Фердинанда! – Он выхватил из-за голенища сапога нож и ловко метнул его в Сантьяго. Нож угодил в левую часть груди, прямо напротив сердца, и если бы не кираса, вошел бы в тело по самую рукоятку. Наткнувшись на металл, нож зазвенел и отскочил в сторону, охранник, взревев от неудачи, потянулся к голенищу второго сапога, но тут подскочивший сзади Педро проткнул его насквозь. Сантьяго видел, как блестящее острие выскочило из живота охранника, и сразу вслед за ним фонтаном брызнула кровь.

Охранник захрипел, оседая на мостовую, Педро резко выдернул меч из его тела и бросился к двери. Там уже стоял Сантьяго.

– Я с факелом иду впереди, – бросил Педро, – ты за мной. Прикроешь меня, если что.

Одного из слуг они обнаружили на кухне, он забился в угол, для защиты выставив перед собой большой медный таз.

– Где Фердинанд? – крикнул Сантьяго.

– У нас нет никакого Фердинанда, – испуганно пролепетал слуга.

Педро схватил со стола большую глиняную кружку и запустил в таз, поблескивающий при неровном огне факела. Кружка разлетелась на кусочки, а слуга втянул голову в плечи и заверещал, точно заяц.

Педро отодвинул таз, взял его за ухо и вытащил из угла на середину кухни.

– Где вы прячете мальчика, показывай!

Слуга осторожно поставил таз на стол и двинулся к выходу из кухни. Сантьяго посторонился, чтобы пропустить его мимо себя, и увидел, что от страха у него мелко трясется нижняя губа.

– Не бойся, – сказал он, – мы не причиним тебе зла. Веди к Фердинанду.

Миновав небольшой коридор, они оказались во внутреннем дворике, о наличии которого невозможно было догадаться, рассматривая дом с улицы. В глубине дворика стояла покосившаяся хибарка, похожая на сараюшку для хранения дров. Слуга отпер большой навесной замок и толкнул дверь.

– Ферди, – позвал Сантьяго, – это я, выходи.

Ему никто не ответил. Педро поднес факел к дверному проему и осветил каморку. На топчане, завернувшись в старое одеяло, сидел мальчик, статью напоминавший Фердинанда. Сердце Сантьяго екнуло, и он шагнул внутрь.

Лицо мальчика было наполовину прикрыто одеялом, оставляя свободными только лоб и расширенные от испуга глаза. Сантьяго протянул руку и осторожно сдвинул одеяло. О Боже, это был не Фердинанд, а похожий на него мальчик, Гонсалес не зря расспрашивал про особые приметы.

– Как тебя зовут? – мягко спросил Сантьяго.

– Гуга, – прошептал мальчик.

– Не бойся, Гуга, мы отведем тебя к родителям. Где ты живешь?

– Мой отец – хозяин таверны «Белый лев».

– Ну, это совсем близко, вставай, скоро ты будешь дома.

Мальчик соскочил с топчана и сбросил одеяло. На нем было только нижнее белье.

– А где твоя одежда? – спросил Сантьяго.

– Забрали. Я так сижу. Днем даже жарко, а ночью в одеяло кутаюсь.

– Ах ты, негодяй! – раздался со двора крик Педро и вслед за ним стон, перешедший в хрип. Сантьяго выхватил меч из ножен и бросился наружу. Слуга, в стремительно расползающейся из-под него черной луже, лежал на боку, мелко суча ногами.

– Хотел мне кинжал в спину всадить, – пояснил Педро. – Зашел сзади, думал, я не вижу.

– А где второй слуга? – озабоченно проговорил Сантьяго. – Как бы он за подмогой не побежал, отыщи его.

– Сейчас. – Педро перехватил у него факел и с мечом наперевес устремился в дом. Мальчик, снова закутанный в одеяло, вышел из хибарки.

– Давно тебя похитили? – спросил Сантьяго.

– Две недели назад.

– Ты знаешь, зачем тебя тут держали?

– Знаю, – Гуга не по-детски тяжело вздохнул. – Почти каждый день слуга, не этот, – он презрительно указал рукой на бездыханное тело в луже крови, – а другой, приводил мальчика и показывал на нем, как я должен буду ублажать важную персону.

– Он называл его имя?