Глава одиннадцатая
Московская область; июль 1945 года
Деревянный сарай, куда на ночь бросили контуженого Василькова, охранял один бандит. Всю ночь он устало шаркал кирзачами вдоль длинной стены, обращенной ко двору; иногда присаживался на корточки и дымил папиросами, раздражая и дразня ароматным табачным дымком. При этом часто вздыхал, сопровождая вздохи заковыристыми ругательствами – видать, завидовал тем, кто в это время глушил самогон или отсыпался после штурма военкомата в доме.
Иной раз настроение часового менялось, и тогда он принимался тихонько напевать:
Цыпленок жареный,
Цыпленок пареный
Пошел по улицам гулять.
Его поймали, арестовали,
Велели паспорт показать…
Услышав городскую фольклорную песенку в исполнении безголосого бандита, Сашка чуть не рассмеялся в голос. Остановило то, что он решил изображать тяжелую контузию, а значит, должен быть глухим. Сидя по другую сторону сарайной стенки, он вспоминал, как талантливо и бесподобно исполнял эту же песню погибший Юрка Белый. Вот тот пел так пел! Как тронет гитарные струны, как затянет своим сильным голосом первую строчку. И враз на душе становилось теплее. И хочется жить, и фашиста поскорее прикончить, и домой возвратиться с победой. А этот черт бесталанный своим исполнением только жилы вытягивал…
Поняв, что находится под охраной, Александр решил повременить с мыслями о побеге. «Надобно дождаться рассвета. Вот осмотрюсь, отыщу слабые места в деревянном сооружении, тогда уж буду шевелить мозгами, – подытожил он. – А пока вокруг ни черта не видно, лучше отлежаться. Контузия – вещь коварная, с ней лучше не шутить…»
Он и в самом деле еще не совсем пришел в себя. В конечностях ощущалась слабость, затылок побаливал, тело будто налилось свинцом. Васильков прилег на солому, закрыл глаза и попытался заснуть…
* * *
Несмотря на все переживания и передряги, Сашке удалось отключиться на несколько часов. Сработала старая добрая фронтовая привычка приспосабливаться к отдыху в любое время суток, при любой возможности и минимуме условий.
В течение ночи Васильков просыпался дважды и таращился по сторонам. Убедившись, что вокруг по-прежнему темно, поправлял солому, переворачивался на другой бок и засыпал снова. Окончательно он очнулся около пяти утра, когда сквозь щели начал пробиваться утренний свет.
«Вот теперь поглядим, куда меня определили». – Майор поднялся на ноги. Отряхнув одежду, он подошел к двери и вдруг услышал знакомое тихое завывание:
– …Я не кадетский,
Я не советский,
Я не народный комиссар.
Не агитировал,
Не саботировал,
Я только зернышки клевал!..
Умаявшись за ночь, часовой сидел рядом с дверью, прислонившись спиной к дощатой стенке. И, размышляя о своей нелегкой бандитской судьбине, опять оттачивал вокал.
Стараясь не выдать себя, Сашка принялся изучать дверь. Она была сколочена из дюймовых досок, сидела на двух здоровенных железных петлях и выглядела надежно. Без инструмента, голыми руками, с такой не справиться.
Слух еще полностью не восстановился. Лай собак и петушиную перекличку Александр едва разбирал, шороха соломы под ногами и вовсе не слышал. Потому к осмотру внутренностей сарая он приступил с максимальной осторожностью…
Выбраться из сарая самостоятельно и без шума было невозможно – в этом пришлось убедиться довольно скоро. Основой добротного строения служили шесть вкопанных в землю бревен. На них крепился каркас из толстого бруса, обшитый дюймовыми досками. Оторвать такую доску можно было, долбанув с десяток раз изнутри ногой. Но кто же позволит пленнику такую вольность?
Разочаровало и чердачное пространство. Под сарайной крышей он не нашел ничего, кроме единственного длинного удилища, сделанного из ровной и давно высохшей лещины. Удилище лежало поперек мощных балок, расположенных под двускатной крышей. Ни конской упряжи, ни инструментов, ни серьезных рыбацких снастей, способных хоть как-то помочь при побеге.
Помимо удилища с уцелевшей леской, в пыльном воздухе покачивалась ажурная паутина с застрявшими в ней мотыльками и мухами.
И больше ничего.
* * *
Двор ожил приблизительно в пять утра. Вначале хлопнула дверь, и во двор вышел седой бородатый старик в серой загвазданной телогрейке. По виду и поведению это был хозяин усадьбы. Припадая на левую ногу, он деловито обошел двор, поправил доску на завалинке, пнул в сторону с тропинки камень, выдернул показавшийся из земли сорняк. И, прихватив лопату, исчез в саду за домом.
Спустя минут десять по крыльцу застучали сапоги, заурчал мотор одной из легковушек. Потом скрипнули створки ворот, и машина уехала.
На некоторое время во дворе снова стало тихо. Если бы не торчавший у сарая часовой, Васильков подумал бы, что о нем забыли.
Но нет. Стоило ему на несколько минуть забыться в дреме, как снаружи кто-то радостно матюгнулся.
«Часовой. Знать, кто-то идет», – догадался пленник. Приближавшихся шагов он не расслышал, однако сквозь щель увидел силуэты шедших от дома людей.
Стукнула щеколда, дверь со скрипом распахнулась. Вошедшие не сразу разглядели в полумраке сидящего на соломе пленника.
– Оклемался, гад? – злобно оскалился мужик с голым торсом и большой розовой бородавкой под носом.
Сашка узнал его голос. Это был один из тех, кто приводил ночью доктора Авдея.
– А ну, шагай за нами, – распорядился второй – сухонький, со смуглым обветренным лицом.
Васильков сделал вид, что не слышит. Продолжая сидеть, он вопросительно смотрел на бандитов.
– Видать, в колокольне все еще звенит, – проворчал «бородавочник».
Подойдя ближе, он пнул Василькова и жестом приказал встать. Тот повиновался и, заложив руки за спину, направился к выходу.
Стоило майору покинуть сарай и сделать несколько шагов, он тут же понял: о побеге думать рановато. Силенок не было, ноги слушались плохо, а в голове и в самом деле стоял перезвон, как на колокольне. Все, на что он сейчас был способен, – это привычно запоминать окружающую обстановку. И он старался запомнить все, что видел.
Весь участок – сколько охватывал взгляд – был обнесен высоким дощатым забором, за которым виднелся густой смешанный лес. Крыш соседских построек среди зеленых крон он не видел, правда, это не означало, что их не было вовсе.
Забор прерывался высокими воротами, рядом с которыми виднелась крепкая калитка, запертая на засов и мощный крюк.
Прямо перед воротами Сашка увидел три автомобиля: «полуторку» и две потрепанные легковушки. Одна из них куда-то уезжала и уже успела вернуться.
По соседству с домом стоял небольшой старый сруб с печной трубой – скорее всего, баня. За домом в глубине участка росли плодовые деревья. За садом тоже торчали верхушки елей и сосен. Это свидетельствовало о том, что усадьба находилась в густом лесу.
Сам двор показался Василькову чистым и ухоженным.
Дом встретил его прохладой и смесью запахов махорки и самогона. Один из сопровождавших майора бандитов шел впереди, второй сзади. Миновали сени и небольшую комнату, похожую на кухню. Вошли в просторный зал, в котором висел сизый табачный дым. Первое, что бросилось в глаза, – длинный деревянный стол, стоящий вдоль стены с окнами.
За столом сидели трое. В центре – пожилой статный мужчина с изогнутым шрамом на лице и тонкими усиками. По левую руку расположился мужичок лет тридцати шести. Этот походил на усталого сельчанина, недавно вспахавшего ручным плугом целинное поле. Редкие волосы с длинным чубом, серое лицо, красноватые от недосыпа глаза.
Третий, сидевший по другую руку от пожилого, был самым молодым – лет восемнадцать-двадцать. Его Сашка признал сразу: в составе троицы таких же оболтусов он следил за ним в Глотовом переулке. «Никакие они, выходит, не призывники! – припомнил он вчерашний разговор с Тумановым. – Правильно я определил в них блатных. Не ошибся. На побегушках служат у авторитетных. Постоять на шухере, проследить за кем-то, срисовать обстановку».
На одном ухе молодого бандита белела бинтовая повязка. Сашка вспомнил, как юная физиономия на мгновение показалась в окне военкоматовского кабинета. «Знать, дал промах – отшиб только ухо. Жаль», – подумал он. Во внешности крепкого паренька еще многое напоминало розовую юность, хотя он изо всех сил старался казаться взрослым, деловым и повидавшим жизнь.
Троица завтракала яичницей, вареным картофелем, ломтиками нарезанного сала и белым хлебом. Алкоголь – стакан с мутноватым самогоном – стоял только возле «сельчанина». Двое других с утра предпочитали чай.
Василькова поставили прямо напротив стола. Сопровождавшие его бандиты отступили немного назад. Один из них на всякий случай держал в руке револьвер с взведенным курком.
– Этот, что ли? – спросил пожилой.
– Он самый, – буркнул юноша. – Я этого гнилого тихаря три дня по Глотову переулку пас.
Отложив вилку и промокнув губы салфеткой, пожилой поднял на пленника взгляд и негромко сказал:
– Вынужден огорчить вас, молодой человек. Плохая примета – приезжать ко мне в гости в кузове грузовика со связанными руками.
Послышались смешки – присутствующим в большой комнате бандитам шутка главаря пришлась по нраву.
– Самочувствием твоим интересоваться не стану – плевать мне на него, – продолжал пожилой издевательски спокойным тоном. – Скажу сразу: поможешь разобраться в «личных делах» – поживешь еще немного. Откажешься – сегодня же в саду закопаем. Там уже спят вечным сном несколько несговорчивых упрямцев…
На самом деле, завладев огромным количеством секретных «дел», Дед Сафрон и Беспалый обрадовались преждевременно. С первыми лучами солнца они выбрали пяток папок и отправили на легковушке по указанным в них адресам авторитетных корешей. Чтобы, значит, встретиться, перетереть за жизнь, узнать, что да как. И ежели повезет, привлечь бывших вояк в качестве пополнения в банду. Через некоторое время гонцы вернулись ни с чем, и это стало натуральным ударом под дых.
– Двое на том свете, двое даже базарить не стали. Последний что-то проблеял про подорванное на фронте здоровье, про осколок под лопаткой и про невозможность нормально передвигаться, – доложили они Деду Сафрону.
Покумекав и не сыскав иного решения, тот приказал привести прихваченного из военкомата швейцара. И вот теперь он стоял перед ним.
Во время разговора Васильков поворачивал голову то так, то эдак, делая вид, будто прислушивается. Он и вправду едва разбирал, что ему говорит пожилой.
Когда тот закончил, Сашка развел руками и, заикаясь, сказал:
– По-погромче, я п-плохо слышу.
«Сельчанин» злобно хмыкнул, юноша в сердцах бросил на стол кусок хлеба. И только пожилой остался невозмутим.
– Ты правда не слышишь?
Васильков пожал плечами. И тут же стоявший позади бандит нанес ему сильный и очень болезненный удар по почкам.
Не успев понять, что к чему, Сашка оказался на полу. Два бандита и присоединившийся к ним юнец принялись избивать его ногами.
– Голову! Голову не трогайте! – раздался грозный окрик пожилого.
* * *
Несколько часов Васильков отлеживался в сарае, куда его отнесли сразу после «теплой» встречи с главарями. Сознания он больше не терял, но на теле осталось множество синяков, болели ребра, ныли отбитые почки и мышцы. Зато голова, которую бандиты по приказу пожилого пощадили, чувствовала себя нормально.
В районе полудня в сарай вошли два бандита. Один остался у двери, второй поставил перед пленником армейский котелок и алюминиевую кружку. В котелке парила пшенная каша на молоке, в кружке плескался крепко заваренный чай. Закрыв за собой дверь и перебросившись парой слов с часовым, бандиты ушли.
Покряхтев, Васильков кое-как принял сидячее положение, вооружился ложкой и начал медленно есть…
Каша показалась ему очень вкусной. Наверное, потому, что давненько не ел и жутко проголодался. Или же бандитам стряпала знатная кухарка.
Потягивая из кружки сладкий чай, он вспоминал короткое пребывание перед бандитской троицей. Главарем, несомненно, являлся пожилой мужик с аккуратными темными усиками и шрамом на лице в виде перевернутой буквы «С». Когда он говорил, все остальные замолкали. Его приказы исполнялись молниеносно.
Следующий по возрасту наверняка был его заместителем, правой рукой. Человеком, которому главарь делегировал часть каких-то важных полномочий.
Теперь юнец. Этот, скорее всего, попал в верхушку банды случайно. К примеру, потому, что был родственником пожилого главаря. Сыном или племянником. Да, он определенно походил на родственника: основные черты его лица – овал, брови, нос, контуры губ, подбородок – заметно повторяли внешность пожилого.
Еще Сашка разглядел стоявшие под окном вдоль стенки стопки «личных дел». Стало быть, военкомат бандиты штурмовали из-за них. Что же, цель нападения ясна. И время для него выбрано грамотно – когда работа по обработке была завершена, оставалась только сверка.
Что же еще?.. Ах да! Несколько папок лежало на краю стола, рядом с ними белели листы общего списка. Значит, бандиты приступили к их изучению.
Васильков усмехнулся: «Без посторонней помощи бандиты разобраться в трехзначном коде не смогут. Кодом отмечены лицевые обложки всех «личных дел», и такой же стоит в списке напротив каждой фамилии. Да, код у бандитов имеется, а как насчет ключа к нему? Они пользуются услугами неизвестного осведомителя, иначе вовек бы не узнали о работе с «личными делами» в Таганском военкомате. Но знаком ли их осведомитель с секретом кода – вот в чем вопрос! Уверен, что нет, если меня не добили в старом корпусе и приволокли сюда…»
Для Сашки это был реальный шанс уцелеть, а не быть закопанным в саду. Ну, или хотя бы оттянуть время своей казни.
«Да, самим бандитам полностью расшифровать код не удастся, – уверенно заключил Васильков. – Они потратят пару недель, переворошат все «дела», но сумеют добраться до смысла разве что первых двух цифр. Эти цифры обозначают физическое состояние и военные заслуги, что вряд ли заинтересует пожилого главаря с усиками и шрамом. Ему нужна суть третьей цифры, а ее без архивных документов из Верховного суда и Военного трибунала не получить…»
* * *
На некоторое время Александра оставили в покое. Правда, и пожрать не принесли ни вечером, ни ночью, ни утром. Ну, да он по этому поводу не переживал – за ночь отлежался, выспался. А к голодухе он был привычный. В рейдах за «языками» порой толком не ели по несколько суток. Сухари, вода да ягода с куста – вот и весь рацион.
Часовой у сарая сменился. Дурацкой песни о жареном цыпленке больше никто не затягивал.
Часов в девять утра за ним снова пришел «бородавочник» с помощником и повел в дом. Ситуация повторилась – за столом сидели те же персонажи, только вместо яичницы с салом на столе перед ними лежала развернутая карта Москвы и несколько папок с захваченными «личными делами». Карта была очень подробная, с прорисовкой каждого квартала и дома. Точно такая же висела на стене в рабочем кабинете группы Старцева на Петровке.
– Сегодня слышишь или как? – поинтересовался пожилой со шрамом.
По интонации Васильков понял, на что намекает главарь. Дескать, не сговоримся – опять отправишься в сарай с намятыми боками.
Покрутив головой, майор показал пальцем на ухо и пожал плечами.
Юнец моментально начал закипать, но пожилой утихомирил его:
– Остынь, Лаврушка. Пленных допрашивать – не марку держать. Тут к каждому особый подход требуется. Пойди спроси погромче, что означают написанные на папках цифры…
Пока юный мерзавец громко повторял вопрос в самое ухо, Васильков пытался рассмотреть карту. Это был план центральной части Москвы. Причем довольно подробный. Александр стоял против светившего в окошко солнца; лучи заливали бумагу, видно было неважно. Все, что удалось рассмотреть, – это нанесенные от руки пунктирные линии и разноцветные стрелки. А вот улицы с пунктиром и стрелками Сашка пока не узнавал.
– Н-не надо так к-кричать. У меня г-голова рас-раскалывается, – поморщился Васильков.
Юнец аж подпрыгнул от злости:
– Ты посмотри на него, Дед Сафрон! Разреши, я ему харю отшлифую!
– Потом отшлифуешь, – отрезал пожилой. – По делу надобно прежде выяснить!
Схватив со стола папку и тыча в белый прямоугольник с шифром, юнец заорал прямо в лицо:
– Что за цифири?! Что за цифири, я тебя спрашиваю?!
– Д-дай сюда, – выхватил Васильков папку.
Блатной обалдел от такой наглости, но поделать ничего не мог – пленник на него попросту не обращал внимания, а главарь был озабочен сейчас только разгадкой кода.
– Э-этими цифрами за-занимался п-подполковник Т-туманов, – с трудом выговорил майор.
– Спроси, сможет он вспомнить, что они означают?
– П-попытаюсь, – ответил Васильков, когда Лаврушка проорал очередной вопрос. – Т-только мне бы п-пирамидону. Г-голова сильно б-болит.
– Лаврушка, займись, – приказал пожилой.
Взбешенный юнец крикнул в приоткрытую дверь:
– Валька! Неукладов, Маркс твою Энгельс! А ну, быстро сюда!
Из коридора в комнату ввалился нескладный розовощекий парень с перевязанной рукой.
«Ага, этот тоже вынюхивал обстановку в Глотовом переулке, а потом ехал со мной в кузове «полуторки», – припомнил эту запоминающуюся внешность Васильков. – С ним был еще третий молокосос, похожий на отощавшего кролика…»
