Давайте теперь рассмотрим некоторые расплывчато конструктивные предложения, которые, по-видимому, в настоящее время очень сильно занимают умы людей. Они нашли свое наивысшее выражение в книге под названием «Союз сейчас» мистера Кларенса К. Стрейта, который запустил в мир волшебное слово «Федерация». «Демократии» всего мира должны объединиться для своего рода расширения Федеральной Конституции Соединенных Штатов (которая привела к одной из самых кровопролитных гражданских войн в истории), и тогда все будет хорошо.

Рассмотрим, имеет ли слово «Федерация» какую-то ценность для организации Западной революции. Я бы предположил, что это так. Я думаю, что это может быть средством умственного освобождения для многих людей, которые в противном случае оставались бы тупо сопротивляющимися любым изменениям.

Проект Федерации имеет разумный вид. Он привлекателен для ряда влиятельных людей, которые хотят, минимально приспособившись, оставаться влиятельными в меняющемся мире, и особенно он привлекателен для тех, кого я могу назвать либерально-консервативными элементами процветающих классов в Америке, Великобритании и Скандинавских странах, потому что он ставит самый трудный аспект проблемы, а именно необходимость коллективной социализации, настолько далеко на задний план, что ее можно игнорировать. Это дает им возможность смотреть в будущее как в достаточно светлую и обнадеживающую перспективу без крупных угроз их нынешнему образу жизни.

Они считают, что разумно выстроенная Федерация может исключить на значительный период возможность войны и таким образом облегчить бремя налогов, что нынешние сокрушительные требования к ним ослабеют, и они смогут возобновить, пусть и в несколько экономичном масштабе, свой прежний образ жизни. Они готовы приветствовать все, что дает им надежду и самоуважение и оберегает их дома от худших унижений, от паники, ограничений, охоты на предателей и всего остального, а тем временем у их сыновей будет время поразмыслить, и, если возможно, изучить, разобрать в деталях и рационализировать проект Стрейта, чтобы выработать подлинный и осуществимый план социализации мира.

В «Судьбе Homo sapiens» я рассматривал слово «демократия» с некоторой осторожностью, так как уже казалось вероятным, что огромное число наших молодых людей будут вынуждены становиться калеками и рисковать своей жизнью ради нее. Я показал, что она остается далеко не полностью реализованным устремлением, что ее полное развитие включает в себя социализм и такой уровень образования и информации, которого еще не достигло ни одно сообщество в мире. Мистер Стрейт дает более свободное, более риторическое определение – стоит ли сказать, более идеалистическое определение? – своей концепции демократии, такое определение, которое было бы сочтено дико преувеличенным даже для военной пропаганды. И хотя, к сожалению, оно далеко от любой достижимой реальности, Стрейт продолжает без дальнейших пояснений, как если бы это было описание существующих реалий, говорить о том, что он называет «демократиями» мира. В них, по его представлениям, воплощено «правление народа, народом, для народа».

В книге, которую я уже цитировал, я обсуждаю, «Что такое демократия?» и «В чем демократия?». Я делаю все возможное, чтобы довести до мистера Стрейта суровые и трудные факты этой проблемы. Теперь я немного подробнее остановлюсь на подробностях моего рассмотрения его проекта.

По Стрейту, «демократиями-основателями» должны стать: «Американский союз, Британское Содружество (в частности, Соединенное Королевство, Федеральный доминион Канады, Содружество Австралии, Новая Зеландия, Союз Южной Африки, Ирландия), Французская Республика, Бельгия, Нидерланды, Швейцарская Конфедерация, Дания, Норвегия, Швеция и Финляндия».

Едва ли одна из них, как я показал в предыдущей книге, действительно является полностью действующей демократией. А Союз Южной Африки – это особенно плохой и опасный случай расовой тирании. Ирландия – это зарождающаяся религиозная война, и не одна страна, а две. Польша, замечу, вообще не входит в список демократий мистера Стрейта. Его книга была написана в 1938 году, когда Польша была тоталитарной страной, удерживающей, вопреки Лиге Наций, Вильнюс, который она отняла у Литвы, большие непольские территории, которые она отвоевала у России, и фрагменты, полученные в результате расчленения Чехословакии. Она стала демократией, но лишь технически и на короткий период, до своего краха в сентябре 1939 года, когда мистер Чемберлен оказался настолько глуп, что ради нее втянул Британскую империю в дорогостоящую и опасную войну. Но это между прочим. Ни одна из этих пятнадцати (или десяти) «демократий-основателей» на самом деле не является демократией. Итак, мы начинаем плохо. Но их можно было бы сделать социалистическими демократиями, а их федерацию можно было бы сделать чем-то очень реальным и за приемлемую цену. СССР – это федеративная социалистическая система, которая за последние два десятилетия продемонстрировала довольно успешную политическую солидарность, что бы она ни делала или не делала.

Теперь давайте поможем мистеру Стрейту превратить его «федерацию» из благородной, но крайне риторической мечты в живую реальность. Он сознает, что это должно быть сделано за определенную цену, но я хочу сказать, что его цена, насколько я понял его точку зрения, гораздо выше, а вот превращение гораздо проще, более все объемлюще и, возможно, много ближе, чем он предполагает. Он склонен апеллировать к существующим административным организациям, и сомнительно, чтобы они подходили для осуществления его замыслов. Одна из трудностей, которую он замалчивает, заключается в возможном нежелании Индийского министерства передать контроль над Индией (он не упоминает Цейлон и Бирму) новому федеральному правительству, которое также, я полагаю, возьмет на себя ответственность за довольно хорошо управляемых и счастливых пятьдесят с лишним миллионов человек Голландской Ост-Индии, французской колониальной империи, Вест-Индии и так далее. Это, если только он не предлагает просто переименовать Индийское ведомство, потребует невероятных честности и компетентности со стороны нового федерального чиновничества. Стрейт также относится к возможному включению этих пятисот или шестисот миллионов сумеречных народов в новый порядок с легкомыслием, не совместимым с демократическими идеалами.

У многих из этих людей мозги не хуже или даже лучше, чем у обычных европейцев. За одну жизнь можно было бы обучить весь мир до уровня среднего выпускника Кембриджа, имея достаточно школ, колледжей, аппаратуры и учителей. Радио, кино, граммофон, достижения в производстве и распространения позволяют в тысячу раз увеличить размах и эффективность работы одаренного учителя. Мы в изобилии видели интенсивные военные приготовления, но никто еще не мечтал об интенсивных образовательных усилиях. Никому из нас на самом деле не нравится, когда другие люди получают образование. Они могут лишить нас нашего привилегированного положения. Допустим, мы преодолеем эту примитивную ревность. Допустим, мы ускорим – как мы теперь физически способны это сделать – образование и расширение прав этих огромных неразвитых резервуаров человеческого потенциала. Предположим, мы свяжем это с идеей «Союза Сейчас». Допустим, мы оговорим, что Федерация, где бы она ни распространялась, означает Новое и Мощное Образование. В Бенгалии, на Яве, в Свободном Государстве Конго – не хуже, чем в Теннесси, Джорджии, Шотландии или Ирландии. Допустим, мы немного меньше будем думать о «постепенном освобождении» путем голосования и экспериментов в области местной автономии, о всех этих старых идеях, и немного больше об освобождении ума. Допустим, мы отбросим эту старую песню о политически незрелых народах.

Это одно из направлений, в котором предложения мистера Стрейта могут быть улучшены. Обратимся к другому, в котором он, по-видимому, не осознал всех последствий своего предложения. Этот великий союз должен иметь союзные деньги и союзную таможенную свободную экономику. Что следует за этим? Я думаю, больше, чем он понимает.

Есть у денег один аспект, в отношении которого большинство тех, кто его обсуждает, будто неизлечимо слепнут. Нельзя теорию денег или какой-либо денежный план взять просто из воздуха. Деньги – это не вещь сама по себе, это рабочая часть экономической системы. Деньги различаются по своей природе в зависимости от законов и представлений о собственности в обществе. По мере того, например, как общество движется к коллективизму и коммунизму, деньги упрощаются. Деньги так же необходимы при коммунизме, как и при любой другой системе, но их функция при нем простейшая. Оплата рабочего натурой не дает ему свободы выбора среди товаров, производимых обществом. Деньги дают. Деньги становятся стимулом, который «работает на работника», и не более того.

Но как только вы позволяете частным лицам не только приобретать товары для потребления, но и получать кредит на приобретение материалов для производства, не являющихся приоритетными для государства, возникает вопрос о кредите и долге… и деньги усложняются. С каждым освобождением того или иного продукта или услуги от общественного контроля их коммерческой или экспериментальной эксплуатации игра денежной системы расширяется, и растет количество законов, регулирующих ее правила, законов о компаниях, о банкротстве и так далее. В любой высокоразвитой коллективистской системе администрация непременно должна будет давать кредиты перспективным экспериментальным предприятиям. Когда система не является коллективистской, в нее неизбежно просачиваются денежные операции ради получения прибыли, становящиеся все более и более усложненными. Там, где большая часть существенной стороны жизни доверена несогласованному частному предпринимательству, сложность денежного аппарата чрезвычайно возрастает. Денежные манипуляции становятся все более и более важным фактором в конкурентной борьбе не только между отдельными людьми и фирмами, но и между государствами. Как показывает сам г-н Стрейт, в прекрасных рассуждениях об отказе от золотого стандарта, инфляция и дефляция становятся инструментами международной конкуренции. Деньги становятся стратегическими, так же как трубопроводы и железные дороги могут стать стратегическими.

Отсюда очевидно, что для Федерального союза общие деньги означают одинаковую экономическую жизнь во всем Союзе. И это тоже подразумевается в «свободной от таможенных пошлин» экономике мистера Стрейта. Невозможно иметь общие деньги, когда доллар, фунт или любая другая валюта могут купить то или иное преимущество в одном государстве и допущены лишь для простых покупок для потребления в другом. Так что Федеральный союз должен быть единой экономической системой. Возможны лишь очень незначительные вариации в контроле над экономической жизнью.

В предыдущих разделах я ясно показал непримиримые силы, которые ведут или к коллективизации мира, или к катастрофе. Отсюда следует, что «Федерация» означает практически единый социализм в пределах Федерации, ведущий, по мере инкорпорации государства за государством, к мировому социализму. Здесь мы явно продолжаем мысль мистера Стрейта за пределы, им самим до сих пор не осознанные. Ибо совершенно очевидно, что он находится под впечатлением, будто большая часть независимого частного бизнеса так и будет существовать во всем Союзе. Я сомневаюсь, что он считает необходимым идти дальше частичной социализации, уже достигнутой Новым курсом. Но мы представили доказательства того, что борьба за прибыль, дикие дни некоррелированного «бизнеса» закончились навсегда.

Опять-таки, хотя он осознает и заявляет очень ясно, что правительства созданы для человека, а не человек для правительства, хотя он приветствует великую декларацию Собрания, которое создало Американскую Конституцию, в которой «мы, народ Соединенных Штатов», преодолели трения отдельных штатов и установили Американскую Федеративную Конституцию, он, тем не менее, до странности боится замены любых существующих законных правительств в современном мире. Он не любит говорить о «Нас, людях мира». Но многие из нас все больше понимают, что все существующие правительства должны пойти в плавильный котел. Мы верим, что грядет мировая революция и что в великой борьбе за создание западного мирового социализма современные правительства могут исчезнуть, как соломенные шляпы в стремнинах Ниагары. Мистер Стрейт, однако, на этой стадии становится необычайно законопослушным. Мне кажется, он не осознает накапливающиеся силы разрушения, и потому, я думаю, он не решается планировать реконструкцию во всем ее возможном масштабе.

Он избегает говорить даже об очевидной необходимости того, что при Федеральном правительстве монархии Великобритании, Бельгии, Норвегии, Швеции, Голландии, если они вообще выживут, должны стать, подобно выставочным суверенам составных государств бывшей Германской империи, простыми церемониальными пережитками. Возможно, он это понимает, но не говорит об этом прямо. Я не знаю, задумывался ли он о Нью-Йоркской Всемирной выставке 1939 года или о значении королевского визита в Америку в том же году… и о том, как много в британской системе должно быть отвергнуто, чтобы его Федерация стала реальностью. Большинство значений этого слова подразумевает, что «британскому» как системе должен прийти конец. Его Иллюстративная Конституция разработана с прямо-таки преступным игнорированием фундаментальных изменений в человеческих условиях, к которым мы должны будем приспособиться или же погибнуть. Войну он рассматривает саму по себе, а не как прорыв более глубоких противоречий. Но если мы доведем его первоначальные положения до их логического завершения, то нам не придется особенно переживать из-за его образчика конституции, которая должна так справедливо уравновесить составные государства. Упразднение дистанции неизбежно должно заменить местные атрибуции функциональными ассоциациями и привязанностями, если человеческое общество не распадется полностью.

Местные образования растворятся в мировом коллективе, и основные конфликты в постепенно объединяющейся Федерации, скорее всего, будут происходить между различными всемирными типами рабочих организаций.

На этом хватит о Союзе. Одна из выдающихся заслуг мистера Стрейта состоит в том, что у него хватило смелости сделать определенные предложения, на которые мы можем клюнуть. Я сомневаюсь, что европеец мог бы написать такую книгу. Его наивный политический легализм, его идея спасения через конституцию и его явная вера в магическую благотворность частного предпринимательства явно в духе американца, сколько-то американца до Нового курса, который стал, так сказать, еще более американцем, повидав своими глазами усугубляющийся беспорядок в Европе. Так много американцев по-прежнему смотрят на мировые события, как зрители на бейсбольном матче, готовые к громкой поддержке и переживаниям, но не являющиеся настоящими участниками. Они не понимают, что земля колеблется и под их сиденьями и что социальная революция прорывается на поверхность, чтобы и их в свою очередь поглотить. Для большинства из нас, во всяком случае для большинства из нас. которые старше сорока лет, идея фундаментального изменения нашего образа жизни настолько неприятна, что мы сопротивляемся ей до последнего момента.

Мистер Стрейт временами проявляет такое же живое ощущение надвигающегося социального краха, как и я, но ему все еще не приходит в голову, что этот крах может быть окончательным. Могут быть темные века, срыв в варварство, но, по его мнению, человечество как-то ДОЛЖНО со временем выздороветь. Джордж Бернард Шоу недавно говорил то же самое.

Все может быть гораздо хуже.

Я почти не хвалю мистера Стрейта, потому что это было бы неуместно. Он написал свою книгу искренне, как подлинный вклад в бессистемную всемирную конференцию, которая сейчас проходит, признавая возможность ошибки, требуя критики. И я рассматривал ее в этом духе.

К сожалению, его слово разошлось гораздо дальше, чем его книга. Его книга говорит определенные вещи, и даже когда кто-то не согласен с ней, она хороша как отправная точка. Но многие подхватили слово «Федерация», и теперь наши умы отвлекает множество призывов поддержать федеральные проекты с самым разнообразным содержанием или вообще без содержания.

Десятки и сотни тысяч славных людей, которые несколько лет назад подписывали мирные воззвания и призывы, без малейшей попытки во всем мире понять, что понимается под словом «мир», теперь повторяют новое волшебное слово с таким же малым пониманием его содержания. До них так и не дошло, что «мир» означает такое сложное и трудное упорядочение и уравновешивание человеческого общества, которое никогда не поддерживалось с тех пор, как человек стал человеком, и что у нас есть войны и подготовительные перерывы между войнами, потому что это гораздо более простая и легкая последовательность для нашего своенравного, бестолкового, подозрительного и агрессивного вида. Эти люди все еще воображают, что мы можем получить новое и замечательное положение дел, просто требуя его.

Не сумев добиться мира простым бесконечным повторением слова «мир», они теперь с чувством настоящего открытия твердят: «Федерация». Что должно случиться с людьми, занимающими видные государственные посты, я не знаю, но даже такой безответственный литератор, как я, завален бесчисленными длинными частными письмами, истерическими открытками, брошюрами от подающих надежды организаций, «декларациями» на подпись, требованиями подписки – все во имя новой панацеи, и все это так же тщетно и непродуктивно, как блеяние заблудших овец. Я не могу открыть газету, не обнаружив, что какой-нибудь выдающийся современник опубликовал в ней письмо, мягко, твердо и смело произнося одно и то же слово, иногда приплетая к нему тут и там «Союз Сейчас», а иногда с незначительными улучшениями, но часто не более, чем с голой идеей.

Всевозможные идеалистические движения за мир во всем мире, которые в течение многих лет тихо бормотали себе под нос, поднялись, чтобы следовать за новым знаменем. Задолго до Великой войны вышла книга сэра Макса Вехтера, друга короля Эдуарда Седьмого, в которой он защищал идею Соединенных Штатов Европы, и этот неточный, но лестный параллелизм с Соединенными Штатами Америки часто повторялся, например, как фраза, брошенная г-ном Брианом, и как проект, выдвинутый австрийско-японским писателем графом Куденхове Калерги, который даже придумал флаг для Союза. Главное возражение против этой идеи состоит в том, что в Европе почти нет полностью европейских государств, за исключением Швейцарии, Сан-Марино, Андорры и нескольких версальских творений. Почти все остальные европейские государства выходят далеко за пределы Европы как в политическом отношении, так и в своих симпатиях и культурных отношениях. Они тащат за собой больше половины человечества. В Европе находится лишь около десятой части Британской империи и еще меньше от Голландской империи; Россия, Турция, Франция – не вполне европейцы; Испания и Португалия имеют самые тесные связи с Южной Америкой.

Мало кто из европейцев воспринимает себя «европейцем». Я, например, англичанин, и большая часть моих интересов, интеллектуальных и материальных, – трансатлантические. Мне не нравится называть себя «британцем», мне нравится думать о себе как о члене большого англоязычного сообщества, которое распространено независимо от расы и цвета кожи по всему миру. Меня раздражает, когда американец называет меня «иностранцем», война с Америкой кажется мне такой же безумной, как война с Корнуоллом, и я нахожу идею отрезать себя от англоязычных народов Америки и Азии, чтобы следовать за флагом моего австрийско-японского друга в федеративно построенную Европу, крайне непривлекательной.

Я полагаю, что было бы гораздо легче создать Соединенные Штаты мира, что является конечной целью мистера Стрейта, чем объединить так называемый европейский континент в какое-либо единство.

И, как я вижу, большинство из этих движений Соединенных Штатов Европы сейчас прыгают в фургон Федерации.

Мой старый друг и оппонент, лорд Дэвид Дэвис, например, недавно подцепил ту же инфекцию. Он был озабочен проблемой Мира Во Всем Мире в те дни, когда Общество Лиги Наций и другие ассоциированные органы были объединены в Союз Лиги Наций. Тогда его поразила одна аналогия, которая очень его впечатлила. Он задался вопросом, почему люди в современном обществе живут почти в полной безопасности от нападений и грабежей без необходимости носить оружие? И сам себе ответил: дело в полицейском. И отсюда, он перешел к вопросу о том, что нужно для того, чтобы государства и нации шли своим путем с тем же благословенным иммунитетом от насилия и грабежа, и ему представилось, что «международный полицейский» – полный и разумный ответ. И вот оно! Он не понимал, и, вероятно, был совершенно не способен понять, что государство есть нечто совершенно отличное по своей природе и поведению от отдельного человека. Когда его просили объяснить, как этот международный полицейский должен быть учрежден и обеспечен, он просто продолжал отвечать: «международный полицейский». Он уже много лет это твердит. Порой, по его мнению, взять на себя эту серьезную ответственность должна именно Лига Наций, порой – Британская империя, порой – международные военно-воздушные силы. Суд, в который полицейский должен доставить преступника, и место заключения не обсуждаются. Сочтя нашу критику неуместной, его светлость удалился со своей великой идеей, как пингвин, нашедший яйцо, чтобы высиживать ее в одиночестве… Я не верю, что он осознаёт сейчас или осознает потом, что, какой бы блестящей ни была его единственная вдохновенная идея, она оставляет обширную часть проблемы во тьме. Будучи человеком со значительными средствами, он поддерживает движение «Нового содружества» и издает книги и периодические издания, в которых его единственная великая идея скорее разрабатывается в деталях, чем получает развитие.

Но не буду больше говорить о беспорядочных толпах, которые сейчас вторят слову «Федерация». Многие среди них напразднуются настолько, что упадут у обочины, но многие будут продолжать думать, а если они будут продолжать думать, то придут к более ясному восприятию реальности дела. До них дойдет, что просто Федерации недостаточно.

Вот он вам, нынешний «федералистский» фронт. Как фундаментальная основа действия, как провозглашенная цель, дело представляется безнадежно расплывчатым и запутанным и, если можно так выразиться, безнадежно оптимистичным. Но поскольку эта концепция может стать способом освободить ряд умов от веры в адекватность Лиги Наций, связанной или не связанной с британским империализмом, стоит подумать о том, как ее можно расширить, углубить и повернуть в направлении той коллективизации во всем мире, которую изучение существующих условий обязывает нас считать единственной альтернативой полному вырождению нашего вида.