Не будет одного величайшего дня возникновения нового мирового порядка. Новый порядок будет приходить шаг за шагом, то здесь, то там, и даже когда он установится, он будет открывать новые перспективы, ставить неожиданные проблемы и идти дальше к новым приключениям. Ни один человек, ни одна группа людей никогда не будут исключительно признаны его отцами или основателями. Ибо его создателем будет не тот и не этот человек и не кто-то третий, а Человек, то существо, которое в той или иной мере присутствует в каждом из нас. Мировой порядок будет, как и наука, как и большинство изобретений, общественным продуктом. Неисчислимое количество личностей проживут прекрасные жизни, вкладывая что могут в коллективные достижения.

Можно провести относительную параллель вероятного развития нового мирового порядка с историей авиации. Меньше трети века назад девяносто девять человек из ста сказали бы вам, что свободно управляемые полеты невозможны. Воздушные змеи, воздушные шары и, возможно, даже управляемый воздушный шар – вот что они могли бы себе представить. Они знали о таких вещах уже сотню лет. Но машина тяжелее воздуха, летающая вопреки ветру и гравитации?! Они ЗНАЛИ, что это полная чушь. Так называемый «авиатор» представлялся типичным комическим изобретателем. Любой дурак мог смеяться над ним. А теперь посмотрите, насколько полно покорен воздух.

И кто это сделал? Никто и все. Приблизительно двадцать тысяч умов, каждый из которых вносил предложения, конструкции, усовершенствования. Они стимулировали друг друга, они отталкивались друг от друга. Они были похожи на возбужденные ганглии в большом мозгу, посылающие свои импульсы туда и сюда. Это были люди самых разных рас и цвета кожи. Если составлять список известных нам своими воздушными достижениями, в него войдет приблизительно сотня человек, а когда вы приглядитесь к роли, которую они играли, то обнаружите, что по большей части это просто поднятые на щит знаменитости типа Линдберга, которые внешне скромно, но твердо держались в свете рампы и которые не могут претендовать на какой-либо эффективный вклад в авиастроение. Вы увидите много споров о рекордах и приоритете в том или ином конкретном случае, но линии возникновения, выращивания и развития идей будут совершенно непрослеживаемым процессом. Это длится не более трети века перед самыми нашими глазами, и никто не может точно сказать, откуда что произошло. Один человек сказал: «Почему не так?» – и попробовал, а другой сказал: «Почему не этак?» Огромным множеством людей владела одна общая идея, идея столь же древняя, как идея Дедала. Идея «Человек может летать». Внезапно, стремительно, до человека ДОШЛО – и это единственное выражение, которое тут стоит употребить – что полет достижим. И человек, человек как социальное существо, всерьез занялся этим и полетел.

Так будет и с новым мировым порядком, если он когда-нибудь будет достигнут. Все большее число людей считает – до них ДОХОДИТ, – что «Всемирный Мир возможен», Всемирный Мир, в котором люди будут и едины, и свободны, и созидательны. Совершенно неважно, что почти каждый человек пятидесяти лет и старше воспринимает эту идею с жалостливой улыбкой. Главные опасности для такого мира – догматик и претендент на «лидера», который будет пытаться подавить любое ответвление работы, не служащее укреплению его власти. Это движение должно быть и оставаться многоголовым. Допустим, мир решил бы, что Сантос-Дюмон или Хайрам Максим – посланный небом Повелитель Воздуха, дал бы ему право назначить преемника и подчинил бы все эксперименты его вдохновенному контролю. Вероятно, сейчас у нас был бы Повелитель Воздуха с аплодирующей свитой подхалимов, с величайшим достоинством и самодовольством следующих за короткими перелетами по всей стране какого-нибудь неуклюжего, бесполезного и чрезвычайно опасного аппарата.

И все же именно так мы по-прежнему решаем наши политические и социальные проблемы.

Помня о том существенном факте, что Мир для Человека может быть достигнут, если он вообще будет достигнут, только путем наступления на длинном неоднородном фронте, на разной скорости и с самым разным снаряжением. И выдерживая направление только благодаря общей вере в тройную потребность в коллективизме, законе и научном исследовании, мы осознаем невозможность нарисовать такую же устоявшуюся и крепкую картину нового порядка, каким воображал себя старый порядок. Новый порядок будет в безостановочном движении постоянно происходящего, и поэтому он не поддается никакому утопическому описанию. Но тем не менее мы можем перечислить ряд возможностей, которые будут все более и более реализовываться по мере того, как прилив дезинтеграции сменится отливом, обнажая новый порядок.

Для начала мы должны осознать некоторые особенности человеческого поведения, которые слишком часто игнорируются в общеполитических спекуляциях. Мы рассмотрели очень важную роль, которую может сыграть в наших современных трудностях ясное изложение Прав человека, и набросали такую Декларацию. Я полагаю, что в этом Заявлении нет ни одного пункта, который любой человек не счел бы разумным требованием в отношении самого себя. В этом плане он с готовностью под ней подпишется. Но когда его попросят подписаться под ней не только ради того, чтобы этим жестом даровать такие же права всем остальным в мире, но и ради того, чтобы он обязался принести все жертвы, необходимые для ее практической реализации, он обнаружит нежелание «заходить так далеко». Он столкнется с серьезным сопротивлением своего подсознания, которое будет внушать все оправдания его сознательным мыслям.

Он может начать объяснять очень по-разному, но слово «преждевременно» будет занимать очень видное место. Он проявит огромные чуткость и заботу, которых вы никогда раньше от него не ожидали, к слугам, к рабочим, к чужестранцам и особенно к чужестранцам другого цвета кожи, чем он сам. Они навредят себе всей этой опасной свободой. Созрели ли они, спросит он вас, для такой свободы? «Давайте честно, они достаточно для нее зрелы?» Он слегка обидится, если ответите: «Не меньше, чем вы». Он скажет слегка насмешливым тоном: «Но как вы можете так говорить?» – а затем добавит, как бы по касательной: «Боюсь, вы идеализируете своих собратьев».

Если вы начнете давить на него, то увидите, как из его сопротивления полностью испаряется доброта. Теперь он будет озабочен общей красотой и прелестью мира. Он станет возражать, что эта новая Великая Хартия Вольностей сведет весь мир к «мертвому единообразию». Вы спросите его, почему мир свободных людей должен быть однообразным и мертвым? И не получите адекватного ответа. Это утверждение жизненно важно для него, и он должен цепляться за него. Он привык ассоциировать «свободный» и «равный» и никогда не был достаточно умен, чтобы разделить эти два слова и хорошенько рассмотреть их по отдельности. На этой стадии он, вероятно, обратится к Библии бессильной аристократии, «Дивному новому миру» Хаксли, и будет умолять вас прочесть ее. Вы отметаете эту брюзгливую фантазию в сторону и продолжаете давить на него. Он говорит, что сама природа сделала людей неравными, а вы отвечаете, что это не повод преувеличивать. Чем неравнее и разнообразнее их дары, тем больше необходимость в Великой Хартии Вольностей, чтобы защитить их друг от друга. Тогда он заговорит о том, что жизнь окажется лишена живописного и романтического, и вам будет трудно добиться от него точного определения этих слов. Рано или поздно ему самому станет ясно, что перспектива мира, в котором «Джек так же хорош, как и его хозяин», ему до крайней степени неприятна.

Если же вы продолжите пытать его вопросами и наводящими подсказками, вы начнете понимать, какую большую роль играет в психологии ПОТРЕБНОСТЬ В ТОРЖЕСТВЕ НАД СВОИМИ СОБРАТЬЯМИ (и, кстати, вы заметите и ваше собственное тайное удовольствие такого же рода, побивая его своей аргументацией). Вам станет ясно, если вы сопоставите исследуемый образец с поведением детей, себя и окружающих вас людей, сколь важно для них чувство триумфа, того, что они лучше своих собратьев и делают все лучше, чем они, и чтобы все вокруг ощущали и признавали это. Это более глубокий и устойчивый позыв, чем сексуальное вожделение; это голод. Это ключ к тому, почему сексуальная жизнь так часто лишена любви. Вот откуда берутся садистские порывы, алчность, накопительство и бесконечные бескорыстные обманы и предательства, дающие людям ощущение того, что они берут верх над кем-то, даже если на самом деле это не так.

Вот почему как последнее средство мы должны иметь закон, и именно поэтому Великая Хартия Вольностей и все родственные ей документы стремятся победить человеческую природу, защищая всеобщее счастье. Закон есть, по существу, приспособление этого стремления к торжеству над другими живыми существами, к потребностям общественной жизни, и он более необходим в коллективистском обществе, чем в каком-либо другом. Это сделка, это общественный договор – поступать так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой, и подавлять наш экстравагантный эгоизм в обмен на взаимные уступки. И перед лицом этих соображений, которые мы выдвинули относительно истинной природы зверя, с которым нам приходится иметь дело, ясно, что политика здравомыслящего человека, по нашему разумению, должна предвосхищать энергичное противодействие этому главному жизненно важному инструменту создания нового мирового порядка.

Я предположил, что нынешнее обсуждение «Целей войны» может быть очень эффективно преобразовано в пропаганду этой новой Декларации прав человека. Противодействие ей и попытки, которые будут предприниматься, чтобы отсрочить, смягчить, задушить и избежать ее, должны постоянно отслеживаться, осуждаться и поднимать на борьбу во всем мире. Я не знаю, насколько Декларация, которую я набросал, может быть принята добрым католиком, но тоталитарная псевдофилософия почитает славным долгом отношение к «неарийцам» как к не равным. Я полагаю, от приказов из Москвы будет зависеть, как коммунисты отреагируют на ее положения. Но от тех, кого называют «демократиями», должно бы ожидать иного, и теперь можно было бы сделать эту Декларацию испытанием честности и духа их лидеров и правителей, которым они доверяют. Эти правители могут быть проверены на отношении к ней с точностью, недостижимой никаким другим способом.

Но типами и характерами, авторитетами и чиновниками, а также высокомерными и агрессивными личностями, которые испугаются этой Декларации, заспорят с ней и будут ей противостоять, не исчерпывается сопротивление нашей неисправимой природы ее реализации для установления элементарной справедливости в мире. Потому что среди «демократий» найдется гораздо больше людей, которые будут

соглашаться с ней на словах, а затем начнут незаметно саботировать ее и плутовать, движимые чувством собственного превосходства. Хоть чуть-чуть, но плутовать. Я склонен думать, что это лицемерие – всеобщая слабость. Я действительно стремлюсь послужить миру, но у меня такое острое желание получать больше денег за свою работу, больше признания и так далее, чем я заслуживаю. Я сам себе не доверяю. Я хочу жить по справедливым законам. Мы хотим закона, потому что все мы потенциальные нарушители закона.

Очень длинное вышло отступление в психологию, поэтому я лишь коснусь того, какую большую роль играло это стремление к превосходству и господству в сексуальных практиках человечества. В этой области взаимные хвастовство и заверения становятся подручными средствами для значительного ослабления этого эгоистического позыва. Но главный мотив этого отступления в том, чтобы подчеркнуть тот факт, что обобщение наших «Военных Целей» в Декларации прав, хотя и чрезвычайно упростит вопрос о войне, не устранит ни открытой и искренней оппозиции, ни бесконечных вероятностей предательства и саботажа.

Это не отменяет и того факта, что даже тогда, когда в нашей борьбе мы на первый взгляд решительно продвинемся к всемирной социал-демократии, нас еще могут ждать очень большие остановки и разочарования, прежде чем она станет эффективной и благотворной мировой системой. Бесчисленное множество людей, от магараджей до миллионеров и от пуккха-сахибов до хорошеньких дам, возненавидят новый мировой порядок, почувствуют себя несчастными, лишившись из-за него своих страстей и амбиций, и готовы будут умереть, протестуя против него. Когда мы пытаемся оценить его перспективы, мы должны держать в уме терзания целого поколения недовольных, среди которых будет немало воспитанных и приятно выглядящих людей.

И будет нелегко свести к минимуму потери эффективности при процессе передачи всей славы и гордости административной работы от имеющих вклады, высокооплачиваемых людей с напоказ большими расходами и социально амбициозными женами относительно менее щедро оплачиваемым людям с более высоким уровнем самокритики, сознающим, что их будут уважать скорее за исполнение работы, чем за то, сколько они получают от нее. В период передачи будет много социальных неурядиц, трагикомедий и потерь эффективности, и к этому лучше быть готовым.

Тем не менее, сделав скидку на эти преходящие потрясения, мы можем все с той же достаточной уверенностью ожидать определенных этапов наступления Мирового порядка. Война и страх войны приводят повсюду к концентрации огромного числа рабочих на военных работах и строительстве наступательных и оборонительных сооружений всех видов, на судостроении, строительстве внутренних коммуникаций, передвижных сооружений, укреплений. Будет происходить большое накопление и контроль как материалов и производственных мощностей, так и рук, поднаторевших в обращении с ними. По мере того, как станет таять возможность окончательной победы и военная неразбериха станет перерастать из своего исключительно воинственного этапа в революцию, и будет созван своего рода Мирный конгресс, для правительств сделается не только желательным, но и необходимым направить эти ресурсы и рабочие руки на социальное восстановление. Будет очевидно опасным и бездарным лишать их работы. Уж к настоящему времени правительства должны были усвоить, что такое безработица как исток общественного разлада. Правительства должны будут представить миру план строительства мирной жизни, хотят они того или нет.

Но их спросят: «Где вы возьмете кредиты, чтобы сделать это?» Как ответ на этот вопрос, мы должны еще раз напомнить, что деньги – это средство, а не цель. У мира будет достаточно материальных и рабочих ресурсов, необходимых для повсеместного восстановления его жизни. И все они просто взывают о том, чтобы их использовали. Функция современной денежно-кредитной системы состоит или, во всяком случае, состояла в том, чтобы свести рабочих с материалом и стимулировать их объединение. Эта система всегда оправдывала свое существование тем, что без нее здесь не обойтись, и если она существует не для этой цели, то для чего она тогда существует и какая в ней тогда надобность? Если теперь финансовый механизм не сработает, если он ответит нам non possumus, то он в открытую отречется от своих обязательств.

И тогда его нужно устранить с дороги. Он заявит, что планета прекратила вращаться, а истина будет заключаться в том, что прекратило вращаться Сити. Обанкротились конторы. Вот уже долгое время все большее число людей хочет знать, что такое всемирная контора, наконец-то добравшись до таких фундаментальных вопросов, как «Что такое деньги?» и «ЗАЧЕМ НУЖНЫ банки?». Немножко расхолаживает, но и ободряет то, что никаких внятных ответов мы так и не получаем.

Казалось бы, что уже давным-давно кто-нибудь из многих великих банкиров и финансовых экспертов нашего мира мог бы выступить с ясным и простым обоснованием современной денежной практики. Он бы продемонстрировал, насколько разумна и надежна наша кредитно-денежная система. Он бы объяснил, в чем ее временные трудности и как снова заставить ее работать, наподобие электрика, ремонтирующего свет. Он избавил бы нас от растущего беспокойства за наши деньги в банке, за наш маленький беличий запас ценных бумаг, за сдувающийся спасательный пояс того недвижимого имущества, которое должно было бы обеспечить нашу независимость в конце жизни. Но никто слова не берет. Можно вспомнить лишь недавнего Бэджгота. До все большего и большего числа людей доходит, что это вовсе не система и никогда ею не было, что это скопление условностей, обычаев, случайных достижений и ответных потерь, которое сейчас все больше и больше скрипит и раскачивается и проявляет все признаки полного и ужасающего социального краха.

Большинство из нас до последнего момента верило, что где-то среди банков и городских контор в некоем подобии всемирной бухгалтерии существуют бухгалтерские книги, слишком, возможно, многочисленные и запутанные, но в конечном счете правильные. Только теперь до уютно себя чувствовавших порядочных людей доходит, что в конторе царит отчаянная неразбериха, что коды, похоже, утеряны, поступления внесены неправильно, дополнения заблудились вне колонок, записи сделаны исчезающими чернилами.

Вот уже много лет мы имеем большую и ширящуюся литературу о деньгах. Она очень разнообразна, но имеет одну общую характеристику. Сначала следует стремительное разоблачение существующей системы как неправильной. Затем идет бойкая демонстрация новой системы, которая является правильной. Пусть будет сделано то или это, «пусть нация владеет своими собственными деньгами», и все будет хорошо. Эти разнообразные учения и доктрины выпускают периодические издания, организуют шествия (рубашка определенного цвета прилагается), собрания, демонстрации. Они полностью игнорируют друг друга и во всем друг другу противоречат. И у всех этих без исключения денежных реформаторов проявляются симптомы крайнего умственного истощения.

При этом их умы постоянно грызет тайное сомнение, не подведет ли их, неким тонким и коварным образом, их собственный правильный «план», панацея, если испытать его на практике. Внутренняя борьба с этой невыносимой тенью проявляется в их поведении. Их письма и памфлеты, за редким исключением, донельзя схожи с письмами, которые получаешь от сумасшедших, включая использование заглавных букв и ругательств. Они поднимают крик при малейшей провокации или просто без повода. Они кричат не столько на доводящего их до белого каления читателя, упрямо не желающего принимать их такие ясные доводы, сколько на скептический шепот внутри них самих.

Потому что идеальной денежной системы как таковой не существует и быть не может. Это такая же пустая мечта, как эликсир жизни или вечный двигатель. Это вещь того же порядка.

Мы уже привлекали ваше внимание, разбирая предложения г-на Стрейта о «Союзе Сейчас», к тому факту, что природа денег и их действие различаются в зависимости от теории собственности и распределения, на которых основано общество, и что, например, при полном коллективизме деньги становятся не более чем чеком, вручаемым рабочему для того, чтобы он мог приобрести все, что ему заблагорассудится, из ресурсов общества. Всякое отчуждение производства или предприятия от общественного контроля (национального или космополитического) увеличивает возможные функции денег и тем самым превращает их в нечто иное. Таким образом, существует бесконечное количество видов денег, столько же типов денег, сколько типов и разновидностей социального устройства. Деньги в Советской России – это другой орган, чем деньги в нацистской Германии. И те и другие отличаются от французских или американских денег. Разница может быть столь же велика, как разница между легкими и плавательными пузырями и жабрами. Это не просто, как кажется многим людям, количественная разница, которая может быть скорректирована путем управления обменным курсом или любыми другими приемами. Она заходит глубже. Это разница в качестве и виде. Сама мысль об этом заставляет наших дельцов и финансистов чувствовать себя неуютно, растерянно и под угрозой, и они то и дело перемещают свои золотые слитки из одного хранилища в другое, надеясь почти без надежды, что никто больше об этом не заговорит. Какое-то время очень хорошо работала схема того, как будто деньги во всем мире одни и те же. И они отказываются признавать, что это допущение больше не работает.

Умные люди извлекали определенную выгоду из более или менее определенного понимания изменчивой природы денег, но так как нельзя быть финансистом или коммерческим директором, не имея подспудной веры в свое право извлекать выгоду благодаря своему превосходящему уму, у них не было никаких причин говорить об этом в открытую. Они получили свою прибыль, и сохранилась видимость однообразия.

Как только мы поймем не слишком туманную истину, что могут существовать и существуют различные виды денег, зависящие от экономических обычаев или действующей системы, которые на самом деле не взаимозаменяемы, тогда станет ясно, что коллективистский мировой порядок, основным законом которого является набросанная нами Декларация прав, должен будет осуществлять по крайней мере свои основные и первостепенные операции новыми мировыми деньгами. Специально изобретенными деньгами, отличающимися по своей природе от любых денежных условностей, которые до сих пор служили человеческим потребностям. Они будут выдаваться в размере общей продаваемой продукции общества в обмен на то, что рабочие принесут обществу своим трудом. Останется не больше причин обращаться в Сити за ссудой, чем идти за советом к Дельфийскому оракулу.

На этапе социальных потрясений и неотложной социализации, в которую мы, безусловно, переходим, такие новые деньги могут начать появляться довольно скоро. Правительства, найдя невозможным прибегнуть к запутанным приемам финансовой счетной палаты, могут пойти к восстановлению сил коротким путем, реквизировав все национальные ресурсы, какие смогут, и предоставив безработным работу, оплачиваемую этими новыми чеками. Они могут осуществлять международные бартерные соглашения во все возрастающем масштабе. Тот факт, что банковские конторы пребывают в безнадежном беспорядке из-за своих отчаянных попыток игнорировать изменчивую природу денег, будет становиться все более очевидным по мере того, как они будут терять свою значимость.

Фондовая биржа и Банковский кредит, а также навыки заимствования, ростовщичества и игры на опережение, несомненно, все до одного исчезнут, когда установится Мировой порядок, если он вообще установится. Они будут выброшены, как яичная скорлупа или оболочка плода. Нет никаких оснований осуждать тех, кто изобрел и использовал эти методы и институты, как подлецов и негодяев. Они поступали честно, в соответствии со своими представлениями. Они были необходимой частью процесса выхода Homo sapiens из пещеры и спуска с дерева. И золото, этот прекрасный тяжелый металл, будет извлечено из своих хранилищ и тайников для вручения ремесленникам и технарям – вероятно, по цене значительно ниже нынешних котировок.

Отсюда, наша попытка предсказать грядущий мировой порядок становится обрамленной грандиозным и ширящимся зрелищем созидательной деятельности. Мы предвидим быстрое преображение лица земли по мере того, как ее население будет распределяться и перераспределяться в соответствии с меняющимися требованиями экономического производства.

Дело не только в том, что почти в каждом регионе земли существует так называемая нехватка жилья, но и в том, что, по современным стандартам, большая часть существующего жилья непригодна для проживания человека. В мире едва ли найдется город, как в Новом, так и в Старом Свете, который не нуждался бы в сносе половины своих жилищ. Возможно, Стокгольм, восстановленный при социалистическом режиме, сможет претендовать на то, чтобы быть исключением; Вена строилась с верой и надеждой, пока ее дух не был сломлен Дольфусом и католической реакцией. Что касается остального мира, то за исключением нескольких сотен главных авеню и проспектов, морских и речных фасадов, капитолиев, замков и тому подобного, мы видим грязные трущобы и ночлежки, калечащие детство, унижающие и лишающие последних жизненных сил отупевших стариков. Даже нельзя сказать, что люди рождены в такой среде; они и рождены лишь наполовину.

При помощи прессы и кинематографа было бы легко пробудить всемирный интерес и энтузиазм общественности к созданию доступных каждому новых типов жилья и оборудования. Здесь был бы выход городскому и провинциальному патриотизму, чувств стыда и гордости и приложения усилий. Здесь нашлось бы, что обсудить. Везде, где мужчины и женщины были достаточно богаты, достаточно могущественны и достаточно свободны, их мысли обращались к архитектуре и садоводству. Здесь открылся бы новый стимул для путешествий: посмотреть, что делают другие города и сельские районы. Простой человек в свой отпуск мог бы предпринять то же, что и английский милорд семнадцатого века: совершить большое турне и возвратиться из своих путешествий с архитектурными чертежами и идеями для применения в родных местах. Эти строительство и перестройки были бы непрерывным процессом, обеспечивающим устойчивую занятость, идущим от хорошего к лучшему, по мере того как с новыми открытиями экономические силы перемещались бы и менялись, а кругозор людей расширялся.

Вряд ли в мире растущих потребностей и стандартов многие люди захотят жить в видавших виды домах, точно так же, как не захотят носить старую одежду. За исключением немногих сельских уголков, где древние здания счастливо сочетались с красотой природы и стали смотреться как будто на своем месте, или какого-нибудь великого города, являющего миру смелый фасад, я сомневаюсь, что отыщется многое, достойное сохранения. В больших открытых странах, вроде США, в последние годы наблюдается значительный рост интереса к мобильным домам. Люди прицепляют дом-трейлер к своему автомобилю и открывают кочевой сезон. Но нет нужды и дальше распространяться о безграничном богатстве возможностей. Тысячи тех, кто помогал в чудовищно неотлаженных эвакуациях и перемещениях населения последнего времени, не могли хотя бы очень смутно не ощущать, насколько лучше все могло бы быть сделано, если бы осуществлялось в новом духе и с другой обдуманностью. Наверняка множество молодых, совсем юных людей вполне созрело для того, чтобы подхватить эту идею очищения и переселения мира. Молодые люди, которые сейчас корпят над военными картами и планируют наступления и стратегические линии, новые линии Мажино, новые Гибралтары и Дарданеллы, могли бы к настоящему времени уже планировать счастливое и здравое выстраивание маршрутов и жилых районов для того или иного важного региона снабжения мира нефтью, пшеницей или водной энергией.

По существу, это был бы тот же самый тип умственной деятельности, только лучше используемый.

Соображения такого рода достаточны, чтобы дать обоснованные надежды на успех деятельности ради нашего будущего мирового порядка. Но не все мы архитекторы и садовники; у каждого человека свой ум, и многие из тех, кто сейчас тренирует для себя или обучает других отработке общих действий на войне и укреплению боевого духа, могут быть намного более склонны к чисто воспитательной работе. Через нее они смогут проще всего удовлетворить жажду власти и почетного служения. Их встретит мир, остро нуждающийся в большем количестве учителей, и при том свежо мыслящих и вдохновенных учителей. На всех уровнях воспитательной работы, от детского сада до научно-исследовательской лаборатории, и во всех частях света, от мыса Горн до Аляски и от Золотого берега до Японии, возникнет потребность в активных работниках, чтобы взращивать умы в гармонии с новым порядком и разрешать, пользуясь всеми доступными средствами облегчения труда и множительных техник – кино, радио, дешевыми книгами и картинами и всем остальным – бесконечные новые проблемы человеческих взаимоотношений, которые возникнут. Это – второе направление работы, на котором миллионы молодых людей смогут избежать застоя и разочарования, которые настигнут их предшественников, когда старый порядок придет к концу.

Для полицейской работы миру потребуется крепкая и напористая разновидность новой молодежи, более тяготеющей к властным структурам, чем к преподавательской или творческой деятельности, как их товарищи. Старая присказка, все так же верная для нового порядка, гласит, что для создания мира нужны все породы, и использование этого типа темперамента, завоевание его доверия и доверие к нему, вручение ему стоящего за ним закона, чтобы они этот закон и уважали и применяли, станет альтернативой тому, чтобы загонять его в заговорщическое подполье, сражаться с ним, и, если получится, полностью его подавить. Такой тип нуждается в преданности чему-то, и эта преданность найдет лучшее применение и удовлетворение в служении мировому порядку. Я заметил во время моих воздушных путешествий, что летчики всех наций очень схожи друг с другом и что вирус патриотизма в их крови в значительной степени обезвреживается более весомым профессионализмом. В настоящее время молодого летчика ждет в основном перспектива погибнуть в красочной собачьей драке, прежде чем ему исполнится двадцать пять. Интересно, многие ли из них действительно рады такой перспективе?

Вполне разумно ожидать создания с нуля особой полиции разоружения, которая прежде всего будет иметь мощные воздушные силы. Насколько легко дух воздушной полиции может быть интернационализирован, показывает пример воздушного патрулирования на границе США и Канады, на который обратил мое внимание президент Рузвельт. Через эту границу перетекает много контрабанды, и самолеты теперь играют важную роль в борьбе с ней. Сначала у Соединенных Штатов и Канады были свои самолеты. Затем на приливе здравого смысла эти две службы были объединены. Каждый самолет теперь несет сотрудников таможни и Соединенных Штатов, и Канады. Когда засекают контрабандистов, самолет садится, и от того, куда движется контрабандный товар, зависит, кто из офицеров вступает в действие. Здесь перед нами образец для мира, движущегося через федерацию к коллективному единству. Специальная полиция по разоружению, основная сила которой будет находиться в воздухе, неизбежно будет тесно сотрудничать с различными другими видами мировой полиции. В мире, где преступники могут летать куда угодно, полиция тоже должна иметь возможность летать куда угодно. У нас уже есть всемирная сеть компетентных людей, борющихся с торговлей белыми рабами, наркотиками и так далее. Дело уже пошло.

Все это я пишу, чтобы расшевелить воображение тех, кто видит грядущий порядок как банальный опросный лист. Люди твердят много глупостей об исчезновении стимула при социализме. Истина прямо противоположна. Именно обструктивное присвоение природных ресурсов частной собственностью лишает преуспевающих стимулов, а бедных – надежды. Наша Декларация прав человека гарантирует человеку надлежащее удовлетворение всех его элементарных потребностей В НАТУРАЛЬНОЙ ФОРМЕ, и ничего более. Если он хочет большего, ему придется работать, и чем он здоровее, чем лучше его кормят и содержат, тем скучнее ему будет от безделья и тем больше он будет хотеть что-то делать. Я набрасываю его самое вероятное поведение в общих чертах, потому то это все, что можно сказать сейчас. Мы можем говорить о широких принципах, на которых будут решаться эти вопросы в консолидированном мировом социализме, но мы едва ли осмелимся предвидеть детальные формы, огромное богатство и разнообразие выражения, которые все большее число умных людей будет придавать этим первичным идеям.

Но есть еще одно структурное предположение, которое, возможно, необходимо внести в нашу картину. Насколько мне известно, впервые этот вопрос был поднят очень смелым и тонким мыслителем, профессором Уильямом Джеймсом, в небольшой книге, озаглавленной «Моральный эквивалент войны». Он указывал на необходимость концепции долга, наряду с идеей прав, чтобы в жизни каждого гражданина, как мужчины, так и женщины, обязательно было нечто такое, что пробуждало бы одновременно и чувство личной обязанности Мировому государству, и чувство хозяина Мирового государства. Он связывал это с тем, что в любом социальном порядке, который мы можем себе представить, останется множество необходимых услуг, которые никаким способом не сделаешь привлекательными, подобным обычным пожизненным профессии. Он имел в виду не столько быстро исчезающую проблему однообразного труда, сколько такие неприятные работы, как тюремный надзиратель, служитель приюта, уход за престарелыми и немощными, вообще уход за больными, здравоохранение и санитарную службу, некую остаточную канцелярскую рутину, опасные исследования и эксперименты. Несомненно, в человечестве достаточно доброты, чтобы на многое из этого нашлись добровольцы, но имеют ли остальные право извлекать выгоду из их самоотверженности? Его решение – всеобщая воинская повинность на определенный срок. Молодым придется столько служить и столько рисковать ради общего блага, сколько потребуется мировому содружеству. Они смогут выполнять эти работы со свежестью и энергией тех, кто знает, что они скоро будут от них освобождены, и считает делом чести их тщательное исполнение. Они не будут подвержены мертвящему искушению самозащитной реакции в виде расхлябанности и механической бесчувственности, которые одолевают всех, кого на всю жизнь привязывает к этим профессиям экономическая необходимость.

Вполне возможно, что определенный процент этих новобранцев заинтересуется тем, что они делают. Санитар в приюте может решить стать дипломированным психотерапевтом; больничной медсестрой овладеет то любопытство, с которого начинаются великие физиологи; работающий в Арктике может влюбиться в свою снежную пустыню.

Здесь следует отметить еще одну огромную вероятность коллективистского миропорядка – колоссальное увеличение темпов и объема исследований и открытий. Я пишу «исследования», но под этим я подразумеваю ту двойную атаку на невежество, через биологию и через физику, которая обычно известна как «Наука». «Наука» пришла к нам из тех академических Темных Веков, когда люди утешались в своем невежестве тем, что знания во всем мире вообще весьма ограничены, а людишки в шапочках и мантиях расхаживали с важным видом… Бакалавры, которые знали относительно много; магистры, которые знали очень много; и доктора в малиновых мантиях, которые знали все, что можно было знать.

Теперь очевидно, что все мы не так уж много знаем, и чем больше мы исследуем то, что, как нам кажется, мы знаем, тем больше незамеченного прежде будет развеивать наши предубеждения.

До сих пор это дело исследований, которое мы называем «научным миром», находилось в руках очень немногих работников. Я твердо заявляю, что в нашем современном мире, при всех умах, вносивших великий и мастерский вклад в «научную» мысль и достижения, умах уровня лорда Резерфорда, или Дарвина, или Менделя, или Фрейда, или Леонардо, или Галилея, лишь один даже не из тысячи и не из двадцати тысяч рождается в необходимых условиях реализации своих возможностей. Остальные не изучают цивилизованный язык, никогда не приближаются к библиотеке, не имеют ни малейшего шанса на самореализацию, никогда не слышат зова. Они голодают, они умирают молодыми, их неправильно используют. И из миллионов людей, которые могли бы стать хорошими, полезными и энергичными дополнительными научными работниками и исследователями, не используется ни один.

А теперь представьте, как обстояли бы дела, если бы у нас было вдохновляющее образование, овевающее свежестью весь мир, и если бы у нас был систематический, постоянный и все более компетентный поиск исключительных умов… и постоянная, все более обширная сеть возможностей для этого. Предположительно, оживление общественного сознания подразумевает атмосферу возрастающего уважения к интеллектуальным достижениям и более острую критику самозванства. То, что мы сегодня называем научным прогрессом, покажется слабым, нерешительным, неуверенным прогрессом по сравнению с тем, что произойдет в этих более счастливых условиях.

Прогресс исследований и открытий за последние полтора столетия дал такие блестящие и поразительные результаты, что мало кто сознает, сколь мало было вовлеченных в него выдающихся людей. и то, что незначительные фигуры за этими лидерами вырождались в робких и плохо подготовленных специалистов, едва осмеливавшихся противостоять государственному чиновнику в своей собственной области. Я думаю, если пересчитать от и до, вплоть до последнего мойщика пробирок, эту маленькая армия, этот современный «научный мир», то вряд ли наберется и пара сотен тысяч человек, а при новом мировом порядке он, несомненно, будет представлен миллионами, лучше оснащенными, хорошо скоординированными, свободными задавать вопросы, способными требовать свой шанс. Его лучшие представители будут не лучше наших лучших, лучше быть нельзя, но их будет гораздо больше, и рядовые, исследователи, старатели, работники экспериментальных групп, целая рать энциклопедистов – классификаторов, координаторов и переводчиков, – будут обладать такими энергией, гордостью и уверенностью, что сегодняшние лаборатории покажутся недалеко ушедшими от логова алхимика.

Можно ли сомневаться в том, что «научный мир» разовьется таким образом, когда совершится революция, и что развитие власти человека над природой, над своей собственной природой и над нашей еще неисследованной планетой будет с годами постоянно ускоряться? Никто не может предугадать заранее, какие тогда двери откроются и в какие страны чудес.

Таковы мои фрагментарные наброски о качестве той более широкой жизни, которую новый мировой порядок может открыть человечеству. Я не буду заходить дальше, потому что не хотел бы услышать, что эта книга утопична, или «нафантазирована», или что-то в этом роде. Я не изложил ничего, что не было бы строго разумным и практически осуществимым. Это самая трезвая из книг и наименее оригинальная из книг. Я думаю, что сказал в ней достаточно, чтобы показать, что мировые дела не могут оставаться на нынешнем уровне. Либо человечество падет, либо наш вид попытается подняться по трудным, но достаточно очевидным путям, которые я изложил в этой книге, чтобы достичь нового уровня социальной организации. Не может быть ни малейшего сомнения в том изобилии, волнении и энергии жизни, которые ждут наших детей на этой возвышенности. Если она будет достигнута. Нет никакого сомнения в их деградации и катастрофе, если этого не произойдет.

В этой книге нет ничего действительно нового. Но есть чрезмерная отвага в объединении фактов, которые многие люди избегали объединять, опасаясь, что они могут образовать взрывоопасную смесь. Может быть, так и будет. Они могут прорваться сквозь упорные умственные барьеры. Несмотря на эту взрывоопасную возможность, на эту взрывоопасную необходимость, моя книга представляет по сути собрание, переваривание и поощрение ныне преобладающих, но все еще шатких идей. Это утверждение без обиняков о необходимости революции, на которую разум указывает все большему числу умов, но которую они все еще не решаются предпринять. В «Судьбе Homo sapiens» я подчеркивал неотложность этого. Здесь я собрал все, что им можно и нужно сделать. И лучше им собраться с духом.

(1940)