В ту зиму я стала тетей. Двадцать четвертого февраля 1981 года в 15:48 в больнице Уайт-Плейнс родился Рори Томас Бернс. Его отец не присутствовал при этом торжественном событии: в «Кэпитал Фьючерс» как раз проходила «сделка по высокодоходным облигациям», и Тэд дал понять, что Адаму следует быть «на подхвате». Эта финансовая операция стала чем-то вроде сенсации на Уолл-стрит — такие вещи выходят за пределы моих познаний и слишком сложны, чтобы я могла их понять. Адам в результате получил бонус в размере пятисот тысяч долларов… и, насколько я понимаю, размер куша вполне компенсировал тот факт, что во время появления на свет его первенца он находился в другом месте. При Дженет неотлучно находилась ее мать. А свекровь — наша мама — примчалась, как только завершила процедуру продажи пятиэтажного особняка в Парк-Слоуп по рекордной цене в двести сорок пять тысяч долларов. Мама была очень взволнована появлением своего первого внука, а ее сделка в Бруклине попала на страницы о недвижимости в «Нью-Йорк таймс», особенно благодаря тому, что подземка с наступлением темноты становилась небезопасной и Парк-Слоуп считался сомнительным районом. («Посмотрим правде в глаза, — сказала мне мама. — Большинство ньюйоркцев считает, что Бруклин у черта на рогах. Это я тебе говорю, как девушка с „Дитмас-авеню“».) То обстоятельство, что особняк приобрел перспективный молодой человек, восходящая звезда Уолл-стрит, обладатель очень фотогеничной жены-юриста и двух маленьких дочек-близнецов, придавало истории особую привлекательность. По словам мамы, ее клиенты стали «первопроходцами», начав преображение «этого чудесного исторического уголка Бруклина с его особняками, не уступающими лучшим нью-йоркским образцам, в один из самых востребованных районов города для семей высококлассных профессионалов». Тогда все внезапно заговорили об этой новомодной образованной и богатой социальной ячейке — семье, в которой и муж и жена часами трудятся на высокооплачиваемой работе, но вместе с тем воспитывают детей и смело осваивают географию города, не ограничиваясь приевшимися вариантами семейных квартир Верхнего Ист- и Верхнего Вест-Сайда. Это было в новинку. Мама, проявив большую проницательность, тут же начала обхаживать молодых магистров делового администрирования из Гарварда, Уортона и Колумбии, чем повысила свой авторитет риелтора, выйдя на первые места в профессии.

Наш отец в день рождения Рори вышел из зала биржи в семь часов и сел на пригородный поезд на Центральном вокзале. К восьми часам вечера он был в больнице и позвонил мне оттуда звенящим от волнения голосом.

— Наш род продолжился, — возвестил он в трубку больничного телефона-автомата. — А младенец выглядит точь-в-точь, как я, когда родился.

— Ты так хорошо это помнишь? — спросила я.

— Не умничай, Элис. Мой первый внук! Мальчик!

Серьезно, тот факт, что наш род по мужской линии будет продолжен… именно это имело для отца первостепенное значение… впрочем, я эту тему обсуждать не собиралась.

— Как чувствует себя мама малыша? — поинтересовалась я.

— Ну, ты же знаешь Дженет — она немногословна, а то немногое, что скажет, и запоминать не стоит.

В трубке послышался громкий шепот моей матери:

— Бога ради, не ори так громко всякую чушь, тем более что по коридору ходит ее мамаша, сморщенная, как чернослив.

— Хочешь поговорить с мамой, дорогая? — спросил папа.

— Конечно.

— Подумать только, малыш Рори, когда вырастет, будет вспоминать, что родился в день, когда принц Чарльз обручился с леди Ди. Мы сейчас едем в город ужинать. Ты не очень обидишься, если мы тебя не пригласим?

— Мне нужно заканчивать рукопись, мам.

Мне хотелось добавить: Будто я не понимаю, что после ужина вы отправитесь к тебе и займетесь сексом, так что дочка в свидетели вам не нужна.

Вслух я сказала другое:

— Мы с Питером собираемся завтра навестить Дженет и познакомиться с племянником.

— Ах, он милашка, — прочирикала мама, — уже потому, что ничуть не похож на свою мать.

На следующий день в поезде до Уайт-Плейнс Питер вслух размышлял о том, как бы ему найти какую-нибудь правдивую криминальную историю помрачнее и написать новое «Хладнокровное убийство».

— Перестань паниковать. Просто допиши свой роман.

— Легко тебе говорить. В воскресенье я открыл «Нью-Йорк таймс», а там, в колонке Билла Каннингема, фотография Саманты с этим сукиным сыном Тоби Михаэлисом на каком-то светском рауте.

— Ты все еще из-за нее переживаешь?

— Она переехала к нему. У меня нет его номера. И в телефонной книге его нет.

— У меня есть его номер.

— Серьезно? Откуда?

— Я пять лет была его любовницей.

На лице Питера поочередно отразились ужас, отвращение, смятение, за которыми последовала смущенная усмешка.

— Ты меня разыграла, — сказал он, улыбаясь.

— Это чистая правда.

И я спокойно, ровным голосом поведала брату все о своих отношениях с Тоби. Питер, казалось, постарел на десяток лет, когда я рассказывала про свою… я не могла подобрать слово. Связь? Интрижку? Нет, это нечто неизмеримо большее. Но и Тоби, и я отказывались поверить в общее будущее, а в результате он все разрушил, сбежав с возлюбленной моего брата. Мало того что это было непорядочно и оскорбительно, ему даже не хватило смелости сказать мне об этом самому, хотя бы в письме, предоставив ничего не подозревающему Питеру нанести мне этот сокрушительный удар.

С месяц назад, узнав от Питера, что Саманта ушла от него к Тоби, я смолчала. Ночами я говорила с полным отчаяния братом по телефону. Мы встречались по два-три раза в неделю. Я поддержала его во время выступления Декстера Гордона в «Виллидж Вэнгард», когда великий саксофонист заиграл свою классическую композицию «Давно ли это тянется?» и Питер расплакался. Позже в тот вечер, когда мы брели по 7-й авеню в первом часу ночи, он извинился за несдержанность и громко заговорил о том, что считает себя «одноразовым писателем» и не способен ни писать, ни удержать блистательную женщину.

— Блистательна она только в своем воображении, — возразила я. — Красива — да, очень. И рано почувствовала свою власть над мужчинами. Эрудирована — да. И со всеми на свете знакома. Но она же девчонка из Кливленда, с комплексом провинциалки. Потому и стремилась покорить Манхэттен любой ценой. А это означало покорять людей и перешагивать через них, двигаясь к победе. Твой взлет в верхние слои общества Нью-Йорка для Саманты оказался недостаточно долговечным. Знаешь, как говорят про стадион: это поле глубоко не вскопаешь. Вот и у нее нет реальной глубины. Все на поверхности. Рано или поздно она бы разбила бы тебе сердце.

— Она уже это сделала.

— Только если ты ей это позволишь, Питер.

Сейчас мы ехали в поезде в богомерзкий Уайт-Плейнс, и Питер слушал мой рассказ о годах наших свиданий с Тоби. Он все качал головой и наконец сказал мне:

— Какая же я скотина.

— Ты-то почему?

— Я недели напролет самозабвенно жалел себя, не зная, как больно тебе.

— Но я не делилась с тобой этой болью. И ни с кем не делилась. Никто ничего не знал.

Я не хотела ранить брата и потому не призналась, что на самом деле один человек все же был в курсе — Хоуи. Когда Питер обрушил на меня эту новость, я, вернувшись домой около часа ночи, позвонила ему, и он тут же схватил такси и приехал ко мне. В этом был весь Хоуи. Он прибыл с бутылкой водки — своего любимого напитка — под мышкой. Крепко обнял меня. Потом с разбегу бросился на диван, заявив, что я, как только поднимусь по карьерной лестнице, должна первым делом отказаться от мебели из крашеной сосны. Ему удалось-таки меня рассмешить, смягчив злость и душевную боль, которые бушевали во мне.

Хоуи выслушал меня, выразительно закатил глаза, долил водки в мой стакан и заговорил, взяв меня за руку:

— А теперь слушай, дитя мое. Ты отлично знала, что за мистером Михаэлисом водятся подобные штучки, когда связалась с ним. К его чести, он с самого начала был полностью с тобой откровенен насчет этого. Проблема в том, что тебя угораздило в него влюбиться. Как, возможно, и его в тебя. Но он всегда знал, что никогда не пойдет до конца. Ты тоже это знала. Сам факт, что он сбежал с женщиной твоего брата… что тут скажешь, хороший вкус не пропьешь. Но рано или поздно ты должна будешь сказать Питеру. И не только ради него. Ты должна сделать это ради себя. Он будет в шоке. И расстроится из-за тебя даже больше, чем из-за себя самого. Потому что, судя по твоим рассказам, парень он хороший, просто такой же растерянный и противоречивый, как все мы.

В этом Хоуи был прав. Сейчас, в поезде, Питер поступил как истинный брат: приобнял меня за плечи и сказал:

— Я понимаю, почему ты обо всем этом молчала. И восхищен тем, как долго ты сохраняла все в секрете.

— Скрытность — это наш семейная черта.

К нашему облегчению и тихой радости, когда мы приехали в больницу, Дженет спала. Зато там был Адам. Увидев его в коридоре, мы были удивлены. С тех пор как мы с ним виделись — на свадьбе, собственно говоря, — прошло больше четырех месяцев, и за это время он совершенно преобразился, если говорить о внешнем виде. Исчез тренер школьной команды. Исчезла и подтянутая спортивная фигура. Теперь Адам был облачен в сшитый на заказ черный костюм, сорочку с отложным воротником и манжетами под запонки (были и собственно запонки, серебряные, со значком доллара), галстук от «Гермес» с цветочным принтом и дорогие черные лакированные туфли. Адам набрал не меньше двадцати фунтов («Когда работаешь по двенадцать часов в день, тренировки невозможны»), но костюм был скроен таким образом, что удачно скрывал его растущий животик. Еще сильнее бросалась в глаза аура важности, которую Адам буквально излучал. Раньше мы его таким не видели. Когда мы поздравили брата со вчерашним выигрышем, он взмахнул рукой, как бы призывая не придавать этому слишком большого значения:

— Это хороший старт, но, как я представляю, все еще только начинается. Скоро мы увидим полное изменение отношения к деньгам у американцев. Тэд говорит, начиная с краха 1929 года и после него мы считали людей из мира капитала ущербными и эгоистичными, а накопление денег — глупостью.

— Но крах 1929 года был вызван алчностью и нерегулируемым рынком, — сказал Питер.

А я добавила:

— Даже Тедди Рузвельт — республиканец — разваливал монополии на рубеже веков. Потому что, сам будучи членом плутократического класса, Рузвельт понимал, что сверхприбыли только разожгут аппетиты их обладателей, если их не остановить.

— Большой капитал выгоден всем, — возразил Адам.

— Господи, да это же экономика просачивания благ сверху вниз в чистом виде, — вздохнул Питер. — Вы с рейганистами получили шанс применить эту теорию непосредственно к повседневной жизни обычных американцев — уверен, с катастрофическими результатами.

— Может, нам разрешат наконец познакомиться с племянником? — в зародыше пресекла я долгий и бесплодный спор, тем более что через двадцать минут часы посещения заканчивались.

Рори Бернс оказался чудесным красивым младенцем, он, посапывая, мирно спал, когда нас пустили в отделение для новорожденных. Нет, при виде малыша у меня не появилось непреодолимого желания родить ребенка, но я была зачарована его ангельской безмятежностью. И мыслью о том, что, прожив на свете чуть больше суток, он кажется новеньким, будто только что отчеканенным, на нем еще не оставили следа испытания, которые жизнь неизбежно будет подбрасывать на его пути. Не потому ли нам так нравятся новорожденные, пришло мне в голову, что мы не помним того времени, когда сами пришли в мир, что бо́льшая часть ранних воспоминаний стирается в памяти. Протянув руку, я позволила племяннику ухватить меня за мизинец своими крошечными пальчиками. Мне хотелось шепнуть ему: Ты уж постарайся избежать мрака и знай, что твоя тетя всегда будет рядом с тобой. Хотя и понимала, что от Рори пока не слишком многое зависит, пока он не вырастет и не станет потрепанным жизнью и надломленным взрослым, как все мы.

— Ты счастливчик, — сказала я Адаму. — Он чудо.

— Я рад, что ты одобряешь, — ответил брат. — И кстати, то, как ты завороженно смотрела на Рори…

— Это не было пробуждением великого материнского инстинкта.

— Извини, кажется, это прозвучало немного патриархально, из разряда «все женщины хотят деток», — улыбнулся он.

— Ты и сам патриархальный, — сказал Питер.

— В традиционных ценностях нет ничего плохого, — ощетинился Адам. — Я за свободу личности. И считаю, что человек имеет право делать то, что хочет, жить, как хочет, зарабатывать столько денег, сколько хочет, и не дожидаться вмешательства со стороны государства.

— Что-то это мне напоминает, — хмыкнул Питер. — Не иначе как твой босс, Тэд, в первый день работы сунул тебе в руки брошюру Айн Рэнд — преподнес вместе с этими запонками-долларами.

— Айн Рэнд говорит очень правильные вещи о назначении индивида.

— Известные также под именем культа эгоизма, — заметил Питер.

— А давайте закатим большой ужин, я приглашаю, — сменил тему Адам. — Отметим событие.

— Только если это будет дешево и сердито, — сказала я.

— Не обязательно, чтобы было дешево и сердито, — возразил Адам.

— Потому что ты только что срубил полмиллиона? — спросил Питер.

Прежний Адам засмущался бы от этого замечания и скрючился бы, как усталый боксер от удара снизу. Но Наш Обновленный Брат в Шикарном Костюме только пожал плечами и одарил Питера лукавой, проницательной улыбкой:

— Идет, пусть будет дешево и сердито. Как насчет «Таверны Пита», нашего любимого семейного заведения? И заплатить по счету можешь ты, старший брат.

Именно это и делал Питер спустя примерно три часа и три бутылки вина, когда все мы трое уже были, мягко говоря, под мухой. За ужином разговор у нас сразу зашел о странном, каком-то ненормальном воссоединении наших родителей. Как я заметила по этому поводу, «возможно, они вернулись в ту фазу отношений, на которой были до нашего рождения, пока мы не появились и не стеснили их».

— Дети не могут тебя ограничить, — сказал Адам. — Это делаем мы сами.

— Мудро, — заметил Питер. — Но если говорить о людях, родившихся в конце двадцатых… какой у них был выбор, кроме того, чтобы поступать так, как от них ожидало общество?

— Они, собственно, стали первым поколением, которое смогло разводиться без страха, — продолжила я. — Мама как-то говорила мне, что в детстве ни у кого из ее сверстников не разводились родители.

— Зато большинство из них ненавидело своих супругов… — С этими словами Питер, уже не вполне трезвый, как-то неловко схватил Адама за плечо: — Зато ты-то у нас счастлив в браке, верно?

— По крайней мере, я нашел ту, которая хочет со мной остаться.

Питер был заметно удивлен этой словесной пощечиной. Особенно потому, что это было совсем не в стиле Адама — по крайней мере, до того момента, как он надел этот костюм.

— Что ж, поделом мне, заслужил, — тихо сказал Питер.

В ответ Адам легонько похлопал своего старшего брата по плечу:

— Просто перестань проезжаться по поводу Дженет, о’кей?

В ответ Питер молча кивнул. Примечательный это был момент… и грустный. Соотношение сил между двумя моими братьями изменилось. Неуверенный, застенчивый, сомневающийся в себе, немного провинциальный Адам, нашедший убежище в работе хоккейного тренера, стремительно выбивался на первые роли. Для Питера это явилось лишним доказательством того, что его собственная звезда закатилась и он больше не в эпицентре событий.

Адам заметил состояние брата:

— Не сомневаюсь, как только выйдет твой роман — успешный, разумеется, — Саманта тут же постучит к тебе в дверь, прося прощения. Но ты-то будешь продолжать жить дальше, да?

Черт! Это был удар ниже пояса. И Адам выбрал идеальное время, чтобы он отозвался максимально болезненно. Что это было — неужели наконец прорвались сдерживаемые годами обиды и разочарования? Адам обронил однажды: «Не считая лет, когда я играл в хоккей, меня всегда считали малолеткой и слабаком». Или его наставник Тэд давал ему уроки, помогающие перенаправлять внутреннюю агрессию, к тому же подкрепленные кругленькой суммой, которую он только что заполучил? Или ему просто важно было показать Питеру, в чьих руках сейчас власть?

Принесли счет. Адам устроил по этому поводу спектакль, но Питер настоял, что платит он, хотя я знала, что сотня долларов — это сумма, на которую он старается прожить неделю.

— Зачем ты? Это совсем не обязательно, — повторил Адам.

— Нет, обязательно, — отрезал Питер с оттенком пьяной воинственности.

Господи, он ведь тоже унаследовал упрямство нашего отца — упереться и не отступать, не показать слабость, если другой мужчина бросает вызов. Даже если это брат.

— Я, может, и испытываю трудности как писатель, — сказал Питер, доставая карточку банка «Американ Экспресс», — но пока еще в силах угостить ужином брата и сестру, да еще и по такому важному семейному поводу: новое поколение пришло в мир. Но скажи мне вот что, папочка Рокфеллер, что это за высокодоходные облигации ты крутишь на Уолл-стрит?

Адам проигнорировал насмешливую кличку, разлил по бокалам остатки вина и, подняв свой, повернулся к Питеру:

— За тебя и за то, чтобы ты добился успеха в жизни. Потому что, Большой Брат, высоко ли ты взлетишь, зависит только от того, чего ты сам от себя ждешь.

— Я буквально слышу, как рождается песня, — ощетинился Питер. — Или это цитата из книжечки Тэда Стрикленда?

— Какая разница, кто это сказал? Это разумный совет, и мне он, безусловно, помог по-новому взглянуть на самого себя и на мои отношения с миром.

Питер уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут вмешалась я:

— Высокодоходные облигации, Адам. Я хочу узнать о них все.

Адам допил вино, решительно поставил бокал и заговорил.

На протяжении следующих пятнадцати минут он излагал все, что можно было, о высокодоходных облигациях. Я узнала, что их подразделяют на три категории: облигации неинвестиционного класса, спекулятивные облигации и бросовые, или мусорные, облигации. Что облигации с рейтингом ниже инвестиционного уровня имеют более высокий риск дефолта или «других неблагоприятных кредитных событий», но обычно приносят более высокую доходность, чем облигации более высокого качества, что делает их привлекательными для инвесторов, которые не боятся рисковать. Что мусорные облигации работают как долговые расписки компании и приносят высокую доходность, потому что их кредитные рейтинги ниже чистых.

Питер, слушавший все это с большим интересом, поднял палец:

— И кто же инвестирует в мусорные облигации — только корпорации и денежные мешки?

На это Адам, улыбнувшись, сообщил, что он готов помочь любому из нас легко получить от одиннадцати до двенадцати процентов годовой прибыли на инвестиции.

— Ни один инвестиционный продукт не принесет вам такой доходности: удвоение денег с совокупной прибылью примерно через шесть-семь лет. Вот почему инвестирование в мусорные облигации предназначено исключительно для богатых. Для многих индивидуальных инвесторов использование фонда высокодоходных облигаций имеет большой смысл. Эти фонды не только позволяют вам пользоваться данными профессионалов, которые проводят весь свой день за изучением мусорных облигаций, но и снижают ваш риск, диверсифицируя ваши инвестиции по разным типам активов.

— Ты настоящий продавец, — сказал Питер.

— Ты — настоящий молодец, так здорово во всем разбираешься и схватываешь на лету, — попыталась я нейтрализовать выпад Питера.

— Теперь у тебя есть представление о том, как работают высокодоходные облигации. И, кстати, продажа облигаций, которую я проводил последние несколько недель, действительно принесла нам большие деньги. И поэтому…

Адам вытащил два конверта из портфеля и передал один мне, а другой Питеру. Заглянув внутрь, я побледнела. Внутри лежала толстая пачка стодолларовых банкнот.

— Вы оба сегодня вечером должны поехать домой на такси — надо учитывать разгул преступности в этом городе.

Питер уставился на пачку с деньгами, словно вглядывался в какую-то пропасть.

— Сколько здесь? — спросил он.

— По пять тысяч в каждом, — сказал Адам. — И вы примете это от меня, и точка.

Питер потер глаза.

— Ты только что спас мою задницу, — выдохнул он. — Я в этом месяце не смог выплатить кредит по ипотеке.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — улыбнулся Адам.

— Спасибо, — сказал Питер. — У меня нет слов.

— Мы семья. Для меня это радость.

Через несколько минут мы посадили Питера в такси и отправили его в Бруклин. Выпитое вино сильно подействовало на него, добавив угрюмости. На прощание он чмокнул меня в щеку, а затем, заключив Адама в медвежьи объятия, шепнул что-то ему на ухо. Когда Питер уехал и Адам предложил взять такси на двоих, я полюбопытствовала, что сказал ему брат.

— Попросил прощения. Я, понятно, ответил, что давно простил его.

— Твой подарок слишком щедр.

— Потрать его на что-нибудь интересное — например, отделай заново квартиру.

— Она и так меня устраивает. Может, приберегу, а потом съезжу куда-нибудь — правда, Джек не разрешает мне брать отпуск больше чем по неделе два раза в год.

— Мне Тэд и такого никогда не позволит. Правда, я пока и не думаю об отпуске. Может, подумаю, когда у меня будет десять миллионов в активах.

— Это твоя цель?

— Как минимум. И знаешь что? Я только что внес залог за дом в Гринвиче. Недалеко от загородного клуба. Очень стильный, под французский замок. Бассейн. Теннисный корт. А еще я только что взял квартирку в городе, всего две спальни, на углу Семьдесят первой улицы и Лексингтон. Сделкой, конечно, занималась мама.

— Сколько?

— Сто сорок пять. Это старый дом, со швейцаром. Квартира, конечно, нуждается в ремонте — правда, дизайн меня не так уж волнует. Но, по крайней мере, теперь у меня есть где перекантоваться в Нью-Йорке на неделе. Ведь рабочий день у меня порой затягивается до четырнадцати часов…

— А что Дженет обо всем этом думает?

— А что Дженет? Она скоро переедет в дом на пять спален, с обслугой.

— Обслуга? Что ты имеешь в виду?

— Постоянная няня, горничная.

— Не слишком ли широко ты разворачиваешься?

— Те пятьсот тысяч, которые я только что заработал, это только начало. Ровно через год я смогу и тебе купить жилье. Обязательно.

— Не забегай вперед.

— У тебя тоже дела идут хорошо. Вверх к успеху, да?

— Понимай, как хочешь. Мне нравится то, что я делаю. Мой шеф немного похож на твоего — очень требовательный. Но на сегодняшний день он, кажется, мной доволен, и у меня есть книга, которую я отвоевала и полностью веду сама, от и до. Надеюсь, скоро она наделает шума.

— А на любовном фронте?

— Проехали эту тему, — отрезала я.

— Я просто не хочу, чтобы ты была одна.

— Я не одна.

— Точно?

— Адам, прошу тебя…

— Ладно, ладно. А еще я очень хочу, чтобы ты бросила курить, — сказал он, когда я вынула сигарету.

— Я тоже этого хочу.

— Сколько в день?

— Пачка-полторы.

— Боже, Элис…

— Вот что я тебе скажу: если ты начнешь читать хотя бы по одной книге в неделю, я завяжу с курением.

— По книге в неделю… я?

— Разве ты не жаждешь спасти мою жизнь? — сказала я с улыбкой, когда такси остановилось перед моим домом.

— Это скорее по твоей части. Как ты думаешь, с Большим Братом все будет в порядке?

— Рано или поздно все наладится… по крайней мере, я на это надеюсь.

Однако со своим романом Питер окончательно зашел в тупик. Сюжет отказывался двигаться вперед, персонажи упорно не желали оживать. В конце апреля Питер позвонил мне и рассказал, что решился все же показать сто восемьдесят страниц рукописи своему издателю в «Литтл, Браун, Кен Франклин». Через неделю Франклин пригласил его в свой кабинет и выразил вежливое беспокойство по поводу прочитанного.

— По сути, он дал мне понять, что считает это неудачей. Правда, он признал, что там есть «блестящие сюжетные ходы», но при этом текст сбивчив и слишком многословен, «с фрагментами пространных отступлений на тему, что такое быть американцем, а этими излияниями невозможно удержать внимание читателя».

Питер обладал фантастической способностью дословно цитировать других людей.

— Согласна, это фигово, — сказала я. — Но почему бы не взять пять тысяч, которые дал тебе Адам, и не исчезнуть куда-нибудь на пару месяцев? Правда, можешь же ты затеять большое приключение, вернуться и описать его. Рассказ о путешествии, что-то злободневное, важное… Тебе отлично удаются такие вещи. Или…

— Я ведь уже говорил, деньги потрачены.

— На что?

— На жизнь. Знаешь, я слишком широко размахнулся на аванс и деньги за фильм. Щедрый дар Адама помог расплатиться кое с какими долгами и оплатить ипотеку.

— Тогда есть только одно решение: покажи, что ты на многое способен, и придумай новую идею для книги, которая заставит Кена Франклина забыть про роман. А еще надо обдумать, как ты будешь платить по счетам, пока работаешь над книгой.

— Я вообще не уверен, что выдержу это переписывание новой книги… раз за разом, версия за версией.

— Сначала найди подходящую идею, чтобы увлекла издателей.

Вот бы Питеру такой энтузиазм и охоту к переписыванию рукописи, как у моей литературной протеже, южанки Джесси-Сью. Она порадовала превосходной очередной версией, переработав текст с учетом всех моих правок и редакторских предложений. Я провела очень долгие выходные дома с рукописью и сочла, что работа сделана на девяносто процентов. Отдельные придирки у меня все еще оставались, но общий замысел, ритм, выразительность не шли ни в какое сравнение с той, хоть и захватывающей, но скверно выстроенной и запутанной историей, которую шесть месяцев назад вручил мне Джек. Небо и земля! В понедельник я постучалась в дверь Джека и, войдя, сразу заметила огромные круги под глазами и затравленный взгляд человека, которому срочно требовалось часов двенадцать крепкого сна. Он вытряхнул пару таблеток из пластикового пузырька с лекарством.

— Хорошо провели выходные? — спросила я.

— Мне сегодня не до шуток, Бернс, — буркнул Джек.

— Это был совершенно нейтральный вопрос.

— А вот у меня совершенно не нейтральное похмелье в сочетании с тремя бессонными ночами. Если вам когда-нибудь потребуется продержаться на ногах день после двух часов сна, пойдите к врачу, как я, и попросите его прописать декстроамфетамин. И скажите спасибо нашему общему другу Хоуи за помощь: это он порекомендовал. По его словам, он только на этой штуке живет и держится.

— Ну, а когда вы как следует отдохнете и выспитесь, можете почитать это, — сказала я, кладя рукопись книги Джесси-Сью на стол. — Автор сделала все, чего я от нее хотела.

— И получился шедевр, а?

— Я чувствую, что при правильной раскрутке круг читателей может быть огромным. Да, оригинальное название Джесси-Сью «Папочка-змей кусает» я изменила, оставила просто «Папочка-змей».

— Это может сработать, если дать атмосферный, но поясняющий все подзаголовок, что-нибудь такое, например: Я выросла в захолустье. Я прочту и дам вам знать.

Двенадцать дней спустя на редакционной встрече (в моем присутствии) Джек расхвалил роман, сказав команде, что у «Папочки-змея» имеются все задатки стать «американской классикой — южная готика плюс леденящая душу история взросления, при этом с окончанием, вселяющим надежду».

Когда я показала ему свежую фотографию Джесси-Сью — она сделала ее по моей просьбе на прошлой неделе, — он убедился, что она достаточно хорошо смотрится — длинноволосая, задумчивая, «милая, уютная девушка, отнюдь не дура». Так и получилось, что Джек отправил нас с руководителем отдела рекламы Сарой в Северную Каролину, чтобы мы познакомились и взглянули на те места, где происходило действие книги. Нужно было понять, как это обыграть с наибольшей пользой для книги, чтобы привлечь внимание прессы.

Поездка оказалась настоящим откровением. Потому что в реальной жизни Джесси-Сью оказалась еще интереснее. Высокая, худощавая, с волосами до пояса и внимательными глазами много пережившего человека. Ее любимой одеждой были узкие прямые джинсы, синие рабочие рубашки и потертые ковбойские сапоги. Жила Джесси-Сью в небольшом домике двадцатых годов — не дом, а настоящий музей народных ремесел — в тихом уголке Шарлотта. Она рассказала, что еще десять лет назад этот городок был типичной южной глубинкой, но с недавних пор начал активно развиваться и расширять экономическую базу, равняясь на неуклонно растущую соседнюю Атланту.

— У меня имеется теория касательно жизни к югу от линии Мэйсона — Диксона, — сказала она нам в своей любимой местной забегаловке. — Юг изменили не Гражданская война и реконструкция. И не Закон о гражданских правах 1964 года, и не принудительная десегрегация, которая здесь никогда и не применялась. А изменило Юг одно, и только одно: кондиционеры.

Пока люди в Дикси не получили возможность работать в прохладе, контролируя температуру, это место восемь месяцев в году было немыслимой душегубкой. Кондиционирование воздуха стало для Юга истинным цивилизационным фактором — вот почему сейчас так быстро развивается Атланта. И Шарлотт по той же причине стремится стать финансовым центром притяжения для всех северных оппортунистов, которые ищут местечко подешевле, где бы им открыть свою контору. Поверьте мне, через пятнадцать — двадцать лет в этом южном городишке появятся небоскребы и толпы лощеных янки в костюмчиках, управляющих крупными страховыми и бухгалтерскими фирмами, они уже принюхиваются к здешним местам. Из аэропорта будут налажены прямые рейсы в Лондон, появятся пятиполосные шоссе и куча новых загородных клубов…

Ух ты! У нашей барышни был хорошо подвешен язык. Особенно после пары стаканчиков «Эзры Брукса», ее любимого бурбона, в том дешевом кабаке — «Последний оплот», — куда Джесс-Сью частенько заходила по вечерам выпить со своим постоянным другом — сохранившим верность идеалам хиппи плотником из Алабамы по имени Джейк, в прошлом изучавшим английский в Университете Миссисипи и собравшим впечатляющую домашнюю библиотеку. Это именно он поработал, потрясающе украсив дом Джесси-Сью, да и сам он — лохматый и усатый чувак слегка за сорок — был по-своему довольно красив. Уклоняясь от военного призыва, он перебрался на север, в Канаду, а в 1975 году, когда Форд предложил амнистию для уклонистов, вернулся на юг, бродяжничал, пробавляясь случайными заработками, плотничал то там, то сям. В Шарлотте решил задержаться ненадолго. С Джесси-Сью познакомился, помогая чинить ограду в средней школе, где она преподавала.

Сама она так это описывала: «Он увидел, как я выхожу из школы после семинара по „Шуму и ярости“ для пяти способных старшеклассников. Книга была у меня под мышкой, и он остановился, заговорил о Фолкнере… и рассуждал довольно убедительно. Я подумала: а чувак-то неглуп, с таким я не отказалась бы познакомиться поближе».

Через год с небольшим после нашей первой встречи в прессе на все лады перепевался этот рассказ Джесси-Сью, моей первой потрясающей литературной находки, о знакомстве с ее бойфрендом. Это случилось, когда «Папочка-змей» получил множество положительных рецензий и оставался в списках бестселлеров в течение двенадцати недель, уверенно входя в четверку хитов. Программа «60 минут» сделала потрясающий материал о Джесси-Сью. В нем она с репортером побывала в крохотной нищей деревушке, которую когда-то называла домом. Джесси-Сью даже уговорила старейшин местной церкви позволить им заснять на пленку ритуал со змеями. Этот репортаж стал небольшой сенсацией. Я смотрела его дома с Дунканом и Хоуи, которых пригласила отпраздновать этот успех ужином с китайской едой из соседнего ресторана «Сычуань Верхнего Вест-Сайда» и несколькими бутылками просекко, купленными мной по такому случаю. Сама я побывала в той церкви за восемь месяцев до передачи, в сопровождении Джесси-Сью и Сары Ричардсон, одного из наших ведущих пиарщиков. Родная деревушка Джесси-Сью, Бэннер Элк, была, как она и описывала, убогой дырой. Апостольская церковь, в которую она ходила каждое воскресенье с младенчества до своего побега в семнадцать лет, оказалась скорее крохотной часовней из грубо обтесанных бревен. Пяток скамей, простой алтарь — вот, собственно, и все. Бэннер Элк, с населением девятьсот семьдесят человек, был расположен на границе с Западной Вирджинией и отличался таким низким уровнем жизни и социального устроения, какого мне нигде не доводилось видеть. Сельская глубинка штата Мэн, куда мне случалось наведываться в годы учебы в Боудине, меркла по сравнению с этой другой Америкой — погрязшей в нищете и грязи, необразованной, географически отрезанной от внешнего мира и фанатично, до суеверия религиозной. Отец Джесси-Сью покинул общину много лет назад.

— Как только я сбежала из дому и заявила в полицию, родители скрылись вместе с четырьмя моими младшими братьями и двумя сестрами, — рассказывала Джесси-Сью нам тогда по дороге в Бэннер Элк. — Последнее, что я слышала, что они обосновались на севере Техаса, недалеко от Амарилло. Папа устроился работать на нефтяную вышку, все мои братья и сестры выросли и разъехались. Я ясно дала понять ФБР (они вели расследование): если они могут гарантировать, что отец больше никогда ко мне не приблизится, то я не буду свидетельствовать против него в суде — не хотела проходить через кошмар дачи показаний. И встречаться со своей матерью я тоже не хотела — она же знала обо всем, что делал папочка-змей, и со всем соглашалась. Федералы заверили, что позаботятся о том, чтобы в будущем ни один из родителей никогда меня не беспокоил. Думаю, моя позиция их вполне устроила. Это ведь были федералы из Северной Каролины и Техаса, а происходило это все в начале семидесятых.

Когда мы подъезжали к Бэннер Элк, я ждала, что при виде Джесси-Сью из всех щелей будет хлестать враждебность. Но люди здоровались с ней с искренней теплотой — не лезли обниматься-целоваться, но явно были рады видеть ее в гостях.

Поскольку приехали мы в воскресенье, вся деревня собралась в церкви. Здесь были баптисты, и пресвитериане, и фундаменталисты Церкви Христа, а кроме них — еще апостольские братья. Мы пришли в часовню перед самым началом службы, взоры прихожан были устремлены на нас. Духовное лицо — мужчина лет пятидесяти пяти с бочкообразной грудью, в бордовой рубашке с короткими рукавами и белым пасторским воротничком и с татуировкой на левом бицепсе, изображающей распятого Иисуса, — решительно направился прямо к нам. Это был пастор Джимми.

— Мисс Джесси-Сью, с возвращением. И приветствую ваших друзей в нашем молитвенном доме.

С этими словами пастор вернулся к грубо обработанному дощатому алтарю, призвал всех встать и начал пронзительную молитву Богу Всевышнему: он молился о милосердии к нам, грешникам, не заслуживающим милосердия, восклицал, что апокалипсис приближается и уже совсем близко, что скоро мы увидим Четырех Всадников — и тогда весь Народ Божий вознесется прямо на Небеса, а те, кто не спасется…

В этом месте Джимми устремил на меня и мою коллегу пронзительный, как луч лазера, взор. А потом внезапно, будто внутри у него щелкнул невидимый духовный переключатель, он заговорил на каком-то непонятном, безумном языке — во всяком случае, то, что срывалось сейчас с губ пастора, отдаленно напоминало какие-то неясные, искаженные слова. Как позже объяснила нам Джесси-Сью, это явление было известно как глоссолалия, или говорение на языках, — странный язык, предназначенный для личной молитвы, казалось, прорывался изнутри пастора и всех его прихожан. Это была настоящая какофония, вся часовня вибрировала, звуки отражались от стен. Затем пастор сунул руку в стоящую у алтаря закрытую низкую корзину. Миг — и вокруг совершенно обнаженной руки Джимми обвилась смертоносная гремучая змея, а он продолжал говорить на языках, хотя теперь его голос упал почти до шепота — видимо, чтобы не побеспокоить ядовитую рептилию.

В репортаже «60 минут», посвященном Джесси-Сью, тоже запечатлели эту церемонию со змеей. Трансляция шла в прайм-тайм воскресным вечером, когда большая часть американцев была дома, и произвела настоящий фурор. Не успела я выключить телевизор, как позвонил Джек:

— Хотя у меня температура за тридцать девять из-за этого дурацкого гриппа, который я где-то подхватил, и я еле доползаю от постели до туалета, но этот материальчик про Джесси-Сью в «60 минутах» я все-таки посмотрел. Завтра же заказываю допечатку тиража. С этой книги начинается ваше большое плавание, Элис. Поздравляю, ваш испытательный срок закончен, вы приняты.

Переварив похвалу, такую лестную и редкую из уст Джека, я предложила приехать и выступить в роли Флоренс Найтингейл.

— А Хоуи разве не у вас? — спросил он.

— Вот это да, сэр, вам все известно.

— Не портите компанию нашему другу… надеюсь, завтра я доберусь до офиса. Еще раз браво, молодец, Когда я сообщила Хоуи и Дункану, что Джека скосил грипп, Хоуи вздохнул и заметил, что сейчас кругом очень многие болеют. Но затем, сунув руку в свою сумку на ремне, выудил оттуда еще одну, не успевшую нагреться бутылку французского шампанского и настоял на том, чтобы мы продолжили праздновать «триумф Элис». Я упрекнула его за то, что ради меня он так шикует («Болленже», — гласила этикетка, и я отлично знала, это совсем не дешевая марка). Вот его ответ:

— Нынче Лето Господне 1982-го. В Белом доме Рональд Рейган, на Даунинг-стрит, 10, заправляет Мэгги Тэтчер. Бизнес процветает. Деньги — это универсальный язык нашего времени. Так что да, чтобы отпраздновать твой успех, нам следует выпить именно «Болленже».

— Это звучит слишком брутально и в духе Хемингуэя, — отреагировал Дункан, — придется тебе продолжить сюжет в том же стиле, например отправиться ловить марлинов во Флориде.

— Только в том случае, если у них красивые derrières, — заявил Хоуи.

— Тебя могут посадить за развращение морских обитателей, — предостерегла я.

— Не забывай, это же Америка. Здесь можно откупиться от чего угодно, в том числе даже от незаконной гомосексуальной связи с дельфином.

— Предполагалось, что мы будет праздновать триумф Элис, а не нести всякую чушь, — засмеялся Дункан. — Завтра же я позвоню приятелю в «Атлантик» и предложу им статью о «Папочке-змее», которую намереваюсь написать. Читая книгу, я вот о чем я задумался. В южных штатах Рейган в полном объеме надрал Картеру задницу, потому что, в отличие от арахисового фермера (мыслящего баптиста из Джорджии с безусловно вдумчивым и серьезным подходом к христианскому учению), Рейган, абсолютно неверующий, разыграл своего парня для всех этих болтунов-проповедников, и те решили, что смогут его подцепить на крючок экономического консерватизма.

— Ой, брось, — махнул рукой Хоуи, — последний парад евангелистов в этой стране случился, когда они судили Скоупса за преподавание теории эволюции, да и тогда их осмеяли все, кроме таких же безграмотных невежд.

— Разница в том, — возразил Дункан, — что сейчас, после десятилетий насмешек со стороны либеральной элиты, они готовятся нам отомстить.

В конце той же недели в Национальном клубе искусств состоялась вечеринка в честь «Папочки-змея». Хотя Джесси-Сью никого не знала в Нью-Йорке, Джек и Сара позаботились о том, чтобы на этом событии собралось много гостей. Постарались и Хоуи с Дунканом, каждый из которых привел с собой целый круг представителей нью-йоркских СМИ и литературных деятелей. Вся моя семья тоже пришла. Папа приехал один, оставив Ширли в Нью-Джерси. У него удачно шли дела на работе, однако после третьей порции скотча он признался, что безумно скучает по международным поездкам, без которых когда-то он не представлял себе жизни.

— Работа интересная, перспективная, ставит непростые задачи. Но я превратился в кабинетного служащего. Время летит так быстро, а я хочу помотаться по планете. Я тебе это говорю, потому что горжусь тобой. Горжусь тем, чего ты достигла. Но послушай своего старика — не застревай в кабинете!

«Но я люблю свою работу», — хотела ответить я, но не успела: меня утащил Хоуи со словами, что Джек собирается произнести спич, поприветствовать всех собравшихся и выразить восхищение Джесси-Сью. Мама тем временем порхала по залу — казалось, она знакома со всеми присутствующими, — обмениваясь любезностями, болтая на нейтральные темы, очаровывая всех и каждого. В последнее время нам с ней стало легче общаться. Она будто нашла наконец себя, обрела чувство идентичности и независимость, и благодаря этому жизнь ее стала полной и насыщенной. Мама избавилась от скуки. А свое образно восстановив отношения с папой — да, их роман продолжался! — она обнаружила, что ей не хочется знакомиться с какими-то чужими мужчинами и мириться с их желаниями и потребностями.

— Как же хорошо с твоим отцом. Мы встречаемся по вечерам раз-другой в неделю. Потом он возвращается к себе. Мы получаем то, чего оба хотим. А с Ширли, я считаю, ему надо расстаться. Не потому, что она плоха. Судя по тому, что он мне рассказывает, она вполне даже ничего, если не считать ее неистребимого сикокесского акцента. Просто зачем усложнять себе жизнь, общаясь с другой женщиной, если несколько раз в неделю в его распоряжении я? Между прочим, после того как мы развелись, секс у нас супермощный.

Я выложила все это Питеру, который через несколько месяцев после ухода Саманты начал вести колонку в «Виллидж Войс» под названием «Вид слева», которая позволяла ему, по его выражению, «беспрепятственно говорить практически обо всем с радикальной политической точки зрения». За это ему платили триста долларов в неделю, чего хватало на оплату жилья и на скромную жизнь в городе. Тем временем мой брат уговорил своего редактора в «Литтл, Браун» забыть о романе и вместо него позволить ему взяться за воспоминания о жизни студентов в университетском кампусе в шестидесятых годах. Правда, с одной оговоркой. Аванс, который Питер получил и уже успел истратить, превращался в полный и окончательный гонорар за новую книгу, без каких-либо доплат.

Он рассказал мне об этом по телефону, добавив, что у него, судя по всему, нет другого выхода, кроме как принять это предложение.

— Согласна, — ответила я. — Издатели предлагают тебе способ избежать профессионального самоубийства. Прости, если прозвучало резко. Мой тебе совет: соглашайся и постарайся написать блестящую книгу. И еще один маленький совет насчет твоих левацких откровений: постарайся писать чуть попроще, тогда твоя аудитория расширится. Если хочешь, конечно, чтобы тебя читали не только эти странные ребята из «Виллидж» и горстка троцкистов, еще оставшихся в Вашингтон-Хайтс.

— Моя сестричка стала знатоком литературного Нью-Йорка.

— Я, по крайней мере, не рассказываю небылиц.

На вечеринку по поводу выхода книги Питер пришел один. Хотя я знала, что за эти месяцы он встречался и расходился с несколькими женщинами, было совершенно ясно, что рана от ухода Саманты еще не зажила, наоборот, та снова ее разбередила, позвонив брату неделю назад и сообщив, что она беременна. Он не сразу решился поделиться этой новостью со мной, зная, что и мне будет больно об этом узнать. Но о том, что Тоби вскоре станет отцом, я уже знала от Хоуи, который был настоящей деревенской кумушкой во всем, что касалось сплетен о нью-йоркских книжных кругах. А то, как я отреагировала на новость — равнодушно пожала плечами, — говорило, что за восемь месяцев, прошедших с ухода Тоби из моей жизни, боль несколько притупилась.

Я подвела Питера к Джесси-Сью. Она прекрасно выглядела, вся сияла и умело скрывала нервозность, не оставлявшую ее с того момента, когда несколькими днями ранее она вышла из самолета в Нью-Йорке. Известность свалилась на нее неожиданно, а вместе с ней, о чем я ее заранее предупреждала, много сложностей, неумение разобраться с которыми разрушило карьеру не одного литератора. То, что Голливуд выложил шестизначную сумму за права на книгу, означало также, что придется нанять хорошего бухгалтера. В планы Джесс-Сью входила покупка дома в суровом, омываемом Атлантикой уголке Северной Каролины, известном, как Внешние Отмели. А кроме этого, как она сказала мне, они с Джейком хотели только одного — снова погрузиться в безвестность, когда утихнет шумиха вокруг книги.

— Безвестной ты уже никогда больше не будешь, — заметила я, — но, разумеется, можешь оберегать неприкосновенность своей частной жизни. А еще ты можешь сделать мне очень большое одолжение, если как можно скорее напишешь следующую книгу.

Я видела, что Джесси-Сью произвела на Питера огромное впечатление. Джейк отказался от поездки в Нью-Йорк и предпочел остаться на юге. («Среди всех этих важных городских шишек он бы чувствовал себя совершенно неуместным», — сказала мне Джесси-Сью.) Заметив, что между моим автором и моим старшим братом явно проскочила искра, я готова была вмешаться. Помешал Адам, подоспевший как раз к приветственной речи Джека.

Положив руку мне на плечо, он шепнул мне:

— Большому Брату сейчас очень нужно женское внимание. Эта миленькая южная красотка, твой автор, взрослая девочка и сама разберется, как вести себя с таким ухарем, как наш Питер.

Костюмы Адама становились все более разнообразными и хорошо скроенными, что позволяло скрывать его неуклонно растущие объемы. Полнота как бы отражала его постоянно растущее состояние. Их с Тэдом называли королями высокодоходных облигаций. В статье в «Уолл-стрит джорнал» сообщалось, что в прошлом году Адам получил почти два миллиона долларов жалованья и премиальных. Дженет по большей части держалась в тени, хотя все выходные Адам неукоснительно проводил с ней и Рори в экстравагантном особняке в стиле Людовика XIV. Побывав там однажды, я была шокирована, увидев в хозяйской ванной краны из золота. Обустройство дома Дженет взяла на себя и обнаружила настоящий талант нувориша к тому, чтобы тратить солидные деньги мужа на вещи избыточные, роскошные и безвкусные. Я позволила себе выразить тихое беспокойство по поводу стоимости инкрустированных мраморных полов, хрустальных люстр ручной огранки, нянь для Рори (отдельно дневной и ночной), а также персонального, улучшенного, как у рок-звезд, автоприцепа и большого нового пикапа-«шевроле», чтобы этот прицеп возить, которые Дженет уговорила подарить ее безбашенному братцу-рокеру. Но Адам сказал, чтобы я не переживала. Он собирается купить квартиру для папы и только что буквально всучил двадцать штук баксов Питеру («Хватит уже ему заниматься самобичеванием и жить, как монах»), а летом отправляет маму с папой в «круиз мечты» по Средиземному морю.

— Еще я хочу попросить маму, пусть подыщет для тебя симпатичную небольшую квартирку в районе, какой выберешь, и я сразу же тебе ее куплю.

Я не собиралась пользоваться щедростью Адама просто потому, что в принципе не хотела никому быть обязанной. Но мне было очень приятно, что сегодня вечером он нашел время и отвлекся от своей гиперактивной жизни на Уолл-стрит, чтобы приехать сюда.

— А ты что же, думала, я упущу возможность увидеть, как моя маленькая сестренка получает лавры крутого игрока в Нью-Йорке? — усмехнулся Адам.

Я не успела открыть рот, чтобы ехидно выговорить ему и за «сестренку», и за «игрока», потому что внезапно к нам подскочил Хоуи и схватил меня за локоть:

— Простите, мистер Финансовый Воротила, что похищаю у вас Элис, но она действительно очень мне нужна… всего на несколько минут.

Тон приятеля меня встревожил. Как и тот факт, что он потащил меня прочь из главного зала, где проходила вечеринка, в небольшую гостиную поблизости. Хоуи втолкнул меня в комнату, и у меня потемнело в глазах. Там в большом мягком кресле полулежал Джек — без пиджака, галстук распущен, рукава мокрой от пота темно-синей рубашки закатаны, и оба предплечья покрыты какой-то страшной сыпью.

— Господи, — беззвучно прошептала я. — Тебя же нужно срочно отвезти в больницу.

— Все будет хорошо, — слабым, бесцветным голосом прошелестел Джек. — Это просто какой-то вирус.

— Такой же, как у половины моих друзей, — добавил Хоуи мрачно, будто давая понять, что он знает: Джек подцепил что-то скверное. Очень скверное.

— И у тебя тоже? — спросила я у Хоуи.

Он отвернулся, глядя через окно на феерию огней ночного Манхэттена.

— Пока нет, — наконец ответил он.