На другой день я прибыла в Тринити к десяти часам утра со всем своим багажом. И направилась прямиком в кабинет ответственной за расселение студентов, мисс Скэнлон. Она определенно была не рада меня видеть.

— А вот и печально известная мисс Элис Бернс, — заговорила она. — Миссис Бреннан позвонила меня сегодня с утра пораньше и рассказала о ваших выходках.

— Я заплатила ей три фунта за разбитую статуэтку. И по ее требованию отдала семь фунтов за полную неделю, хотя она выгнала меня через два дня.

— Но, мисс Бернс, поиски нового жильца для вашей бывшей хозяйки могут занять у меня добрых две недели, так что она потеряет доход.

— Ее правила нелепы и возмутительны, если позволите мне так выразиться.

— Да, миссис Бреннан немного сурова. Видимо, я поступила необдуманно, поселив вас к ней, — не учла, что у вас там, по другую сторону океана, требования другие. Но, честно говоря, вы так неожиданно появились в Тринити, что у меня не было большого выбора. А последний жилец миссис Бреннан как раз после Рождества уехал в миссию…

Значит, на моей кровати раньше спал священник. Я решила ничего не говорить вслух, но заметила на устах мисс Скэнлон едва заметный намек на улыбку.

— Проблема в том, что найти для вас квартиру или комнату сейчас невозможно, а все комнаты колледжа в настоящее время заняты.

— Мне не нужна квартира — я уже сама ее нашла.

— О, вы быстро подсуетились.

— Сложность в том, что пока она в нежилом состоянии. Хозяин дома согласился сделать там небольшой ремонт, но это займет самое меньшее шесть дней. А пока мне нужно где-то спать.

— Единственный выход — недорогая гостиница. Но там берут в среднем два-три фунта за ночь.

— Я потяну только полтора фунта, не больше.

— Где же такую взять?!

— Наверняка вы знаете кого-нибудь, кто согласится на эту цену. Сейчас же январь, в конце концов.

Лицо мисс Скэнлон напряглось. Но я догадывалась, что она думает: Чем скорее я что-то ей подберу, тем скорее от нее избавлюсь. Она открыла адресную книгу, взяла телефон со стола и попросила меня подождать за дверью несколько минут.

Поставив чемоданы в углу приемной, я села рядом с секретаршей. Не успела я зажечь сигарету, как дверь отворилась. Вышла мисс Скэнлон с листом бумаги, на котором были записаны имя и адрес:

— Мой друг Дезмонд Кавана держит уютную гостиницу — постель и завтрак — на Лоуер-Лисон-стрит, недалеко от Стивенс-Грин. Поскольку сейчас мертвый сезон, он согласился пустить вас за полтора фунта за ночь, но только если вы гарантированно пробудете там семь полных ночей.

Это было еще десять фунтов пятьдесят. Но спорить не приходилось, да я и не хотела.

— Огромное вам спасибо за помощь, — сказала я. — И мне искренне жаль, что я устроила переполох у миссис Бреннан.

— Не переживайте, Элис. Хорошая новость для вас — Дес обещал дать вам ключ от входной двери, так что вы сможете возвращаться в любое время дня и ночи. Он человек близкий к театральным кругам и привык к богемному образу жизни. И не думаю, что у Деса вы найдете статую Богоматери. Удачи вам!

Я пошла в «Бьюли» завтракать.

— У вас сегодня замученный вид, детка, — сказала Пруденс, увидев меня за столиком у стены, с булочкой в зубах.

Вам доводилось когда-нибудь разбить статую Девы Марии, влезая ночью в окно? — хотелось мне спросить. Вместо этого я сказала другое:

— Ночь выдалась трудная.

Пруденс понимающе улыбнулась:

— Здесь в Дублине такого не бывает. Видно, вы привезли это с собой из-за океана. Кажется, у меня есть таблетки от головной боли. Хотите, могу принести вместе с кофе. А сегодня постарайтесь лечь пораньше и как следует выспаться, детка. Не хотите же вы, чтобы алкоголь разрушил ваше прелестное личико?

Уж каким-каким, а прелестным свое лицо я никогда не считала. Напротив, до сих пор верила характеристике, которую дала мне мама («чудна́я фитюлька»), и предпочитала богемный стиль, а все это старомодное сюсюканье совсем не ценила. Цена, которую платишь, чтобы выделяться на общем фоне — чтобы не быть одной из «популярных девочек», которые и в школе, и в колледже сразу же сбиваются в стаи из подружек-подпевал, — такова: ты ощущаешь, что никуда не вписываешься… и, если уж на то пошло, ты недостойна любви. Не в том ли была суть неизбежной проблемы с Бобом? Может, дело в том, что в глубине души я постоянно ждала, что однажды он проснется и спросит себя, что у него общего с этой странной девчонкой. Поэтому Боб все и испортил, изобразив достойного члена своего братства? Возможно, я со своими заскоками и бзиками оказалась слишком сложной для него.

В то утро была назначена моя первая встреча с моим учебным куратором Эйданом Беркли. Мне предстояло специализироваться в английском языке и литературе. Я очень нервничала перед этой встречей.

— Ну, как ваши дела? — спросил мистер Беркли, жестом предлагая мне сесть в большое кожаное кресло, из которого ему сначала пришлось убрать стопку газет и журналов.

— Разбираюсь с жильем, — ответила я. — А помимо этого пытаюсь знакомиться с колледжем.

Профессор Беркли сразу приступил к делу, назвав четыре курса, которые мне предстояло посещать до конца года. Он сказал, что, как ему кажется, мне особенно понравится курс англоирландской поэзии, который ведет профессор Кеннелли, и семинар о Джойсе профессора Норриса. Затем, дав понять, что у него много дел, мистер Беркли предложил мне без стеснения обращаться к нему, если возникнут какие-либо проблемы… неотложные, да и любые.

Заселяться в гостиницу было еще рано, и я, чтобы убить время, решила пообедать в пабе студенческого союза. Рут была за стойкой, с горящей сигаретой в зубах, наливала пиво.

— Как дела у Элис? — спросила она, когда я вошла. — Молодец, что дала вчера отлуп Шону. Вот ведь болван, ему все равно к кому клеиться, хоть к пожарному гидранту.

— Спасибо за комплимент. Шон сам рассказал, что было вчера вечером?

Не успела Рут ответить, как у меня за спиной раздался голос:

— В Дублине даже у улиц есть уши.

Обернувшись, я увидела молодого человека, худого и будто состоящего из одних углов.

— Это говорит глас Ольстера, — ухмыльнулась Рут, — Ольстера, в котором никто ни о ком слова дурного не скажет и даже плохо не подумает.

— Ты правда оттуда? — спросила я.

— У тебя такое выражение лица, будто я радиоактивный.

— Извини… не думала, что у меня такая шаблонная реакция.

— Просто дай угадать: ты «из-за моря», никогда раньше не встречала никого из Северной Ирландии, и тебе кажется, что мы все должны носить балаклавы и размахивать армалайтами.

— Я не знаю, что такое армалайт.

— Повезло тебе. Меня зовут Киаран Кигг.

Парень меня заинтересовал: мне очень понравились его густые черные волосы, подстриженная бородка и очки в тонкой проволочной оправе. Акцент у него был другим — немного жесткий, грубоватый, с характерным выделением дифтонгов.

Я назвала себя и, попросив Рут налить мне пинту пива, села рядом с Киараном, гостеприимно указавшим на стул.

— Ты знала, что Жан-Поль Сартр однажды официально заявил, что его любимое курево — сигареты «Свит Афтон», производимые в Дандолке?

— Потому ты их и куришь?

— Возможно. Попробуй.

Я взяла предложенную сигарету, постучала обоими концами по столу, стянула еще и спичку и подожгла ее, чиркнув об стол. От первой же затяжки на глазах у меня выступили слезы.

— Крепкие, однако, — сдавленным голосом заметила я.

— За то экзистенциалист их и полюбил.

Я подняла свой стакан, и Киаран чокнулся со мной.

— Слонче, — сказал он.

— Слонче, — повторила я, пытаясь воспроизвести его произношение.

— Неплохо для американки, только что сошедшей на берег с палубы. Так почему ты решила приземлиться с Тринити среди суровой зимы?

— Так, разные личные причины.

— Элис Бернс — женщина-тайна.

— Я так просто карт не раскрываю.

— Элис Бернс — женщина — великая тайна.

— Любовные перипетии в пересказе всегда выглядят банальными.

— Подозреваю, Тристан и Изольда с тобой не согласились бы. Она, кстати, была ирландкой. Рихард Вагнер, этот закоренелый предшественник наци, хорошо знал кельтскую мифологию. И оперы писать умел, надо отдать ему должное, даже несмотря на то, что большая их часть длится по пять часов.

— Ты на каком курсе в Тринити?

— На втором.

— Я тоже.

— Нам суждено состариться вместе, Элис.

— Это замечание я оставлю без ответа.

— Потому что я тебя поразил?

— Потому что чувствую, что ты меня проверяешь.

— Проверяю? На что же?

— Дай мне день-другой, чтобы я это поняла, и тогда, возможно, мы вернемся к этому разговору.

— Это было бы приятно. А как меня найти, ты теперь знаешь — когда я не на лекциях, мой офис за этим самым столом.

— Я запомню.

Допив свое пиво, я встала, собираясь уходить. Киаран тоже поднялся и, взяв меня за руку, сказал:

— Надеюсь, что вскоре мы продолжим беседу.

В такси, куда я загрузилась с чемоданами, по пути к гостинице на Лоуер-Лисон-стрит я поймала себя на мысли, что прокручиваю в памяти наш разговор и мысленно повторяю: он симпатичный, обаятельный и определенно чертовски умен. Но после всего пережитого за последние несколько месяцев меньше всего мне сейчас был нужен новый бойфренд, тем более через семьдесят два часа после моего приземления. Однако мне понравилось остроумие этого парня и то, как он демонстрировал свой интеллект, не скатываясь в позерство, как нередко случалось с Дунканом Кендаллом. Дункан! Вот кого я давно не вспоминала и с кем даже не смогла попрощаться, покидая Боудин. Почему он вспомнился мне именно сейчас? Не потому ли, что Киаран Кигг был его североирландским двойником?

— Не говори ерунды, — сказала я себе, а такси тем временем затормозило напротив входа в георгианский дом.

Дверь была темно-зеленой, с ярко-начищенным латунным молотком посередине. Таксист помог мне вытащить вещи. Я дважды постучала в дверь. Она открылась. В проеме стоял худой мужчина в коричневом бархатном пиджаке, темно-коричневых твидовых брюках и галстуке в тон. Он приветственно поднял руки мне навстречу.

— Так вы и есть та самая девушка, которую характеризуют как возмутительницу спокойствия? — улыбаясь, спросил он.

— Вижу, моя дурная слава бежит впереди меня, — ответила я в тон ему.

— Что ж, в этом доме возмутителям спокойствия всегда рады.

Оказавшись внутри, я залюбовалась: стены входного тамбура были выкрашены в темно-зеленый цвет, а вестибюль оклеен велюровыми обоями такого же цвета, как пиджак на Дезмонде Кавана. Красивая, ухоженная мебель — вся из массива дуба и красного дерева, с обивкой из вышитой ткани. На стенах были развешены на длинных металлических тросиках фотографии, сделанные в основном на рубеже веков. С портретов девятнадцатого века взирали величественные мужчины и красивые дамы. Были здесь и гравюры с изображением больших загородных домов. Повсюду горели свечи, в воздухе витал аромат благовоний. В большом камине ярко горела груда древесного угля. Мне показалось, что я попала в театральную декорацию — такую, в которой мне будет хорошо и спокойно.

Поразительно, как иногда нам случается провести целый вечер в обществе совершенно незнакомого человека, а разговор, переходящий от легкой болтовни к обмену подробностями о работе, семье, сиюминутных и важных делах, не иссякает. Дезмонд Кавана показался мне человеком одиноким и разговорчивым. Позже, живя в Дублине, я нередко слышала, как болтунам, не дающим вставить слово в разговор и способным заболтать вас насмерть, дают мягкое определение «говорливый». Да, Дезмонд тоже был близок к этому. Но в то же время в течение нашей первой долгой беседы в «гостиной в стиле рококо», как он называл эту комнату, я почувствовала, что, несмотря на шуточки насчет моей американской прямолинейности и постоянного упоминания о моей юности, он увидел во мне собеседницу, достойную того, чтобы доверить ей отдельные подробности своей личной жизни. Я почла за честь то, что Дезмонд немного рассказал мне о своих родителях и намекнул на то, как нелегко жить, когда тебя считают «не таким как все». Я поняла это сразу. Как и то, что ни в коем случае не должна подавать виду, что поняла.

Дезмонд был не просто блестящим рассказчиком, он еще и великолепно умел слушать. Он многое вытянул из меня — от несчастливого брака моих родителей и конформистских ужасов Олд-Гринвича до всего, что случилось в Боудине и привело меня на эту сторону Атлантики.

К тому времени, как я окончила рассказ, за окнами было совершенно темно, и Дезмонд, взглянув на часы, вскочил, поворошил лопаткой угли в камине и объявил:

— Я полагаю, ужин готов. Вы поужинаете со мной?

— Но я и так отняла у вас слишком много времени.

— Ну вот, опять… вы не должны считать себя обузой. Как бы то ни было, мы заболтались, и сейчас уже почти половина седьмого. Вот что, позвольте мне показать вам вашу комнату.

Мы поднялись по лестнице и оказались в большом коридоре, в который выходили пять дверей с именными табличками вместо номеров. Мой был помечен как «Оливер Сент-Джон Гогарти».

— Знаете, кто это? — спросил Дезмонд.

Я помотала головой.

— Прототип Быка Маллигана в «Улиссе» Джойса. Блестящий остроумец, истинный денди, зубоскал и распутник. Человек, который жил так, как хотел, в Ирландии той эпохи, когда за личную независимость приходилось дорого платить, как, впрочем, и сейчас. Словом, сейчас у меня нет других гостей — немецкий ученый, который два месяца проводил здесь свои исследования, съехал на той неделе, — и я подумал, что эта комната, возможно, покажется вам наиболее приемлемой.

Он открыл дверь, и я тихо ахнула. В комнате с высоким сводчатым потолком и зелеными велюровыми обоями стояла массивная кровать с балдахином и зеленым бархатным покрывалом. Впечатление дополняли мягкое кресло, обитое такой же зеленой тканью, с подставкой под ноги, небольшой письменный стол красного дерева, живо напомнивший мне конторки девятнадцатого века из приключенческих фильмов про Индию Викторианской эпохи, две лампы в стиле Тиффани по обе стороны от кровати и газовый камин для отопления.

— Ух ты! И мне можно здесь жить? — спросила я.

— Я уверен, что мы сможем договориться, — улыбнулся Дезмонд. — Однако важнейшую часть опыта дублинских студентов — жизнь в тесной, холодной и убогой комнатушке — вы, кажется, тоже не упустите?

— На это я уже подписалась.

И я рассказала Дезмонду о том, как оказалась на Пирс-стрит.

— Что ж, из таких ситуаций всегда можно найти выход. Но пока мы отложим эту проблему и вернемся к ней позже. Вы упомянули, что нынче утром сбежали из жилища почтенной матушки, даже не умывшись. Не желаете ли принять ванну? Между прочим, если вы хотите принимать ванну ежедневно, меня это устраивает.

Чудесная ванна на львиных лапах мне тоже очень понравилась. Дезмонд предложил мне распаковать вещи, пока он наполнит ванну и бросит в воду свою любимую соль, чтобы «смягчить воду». Когда он оставил меня разбирать одежду и раскладывать книги и бумаги на столе, я запрыгала от радости, что мне выпала такая удача. Между нами мгновенно возникло понимание и симпатия. Спустя пятнадцать минут, погрузившись в ванну, благоухающую лавандой — соль, о которой говорил Дезмонд, — я мысленно поблагодарила его за порядочность и великодушие. И даже начала задаваться вопросом, не получится ли отказаться от крошечной квартирки на Пирс-стрит.

Позже тем же вечером, после того как мы поужинали отбивными с жареным картофелем и стручковой фасолью, запивая их французским вином, а потом полакомились очень вкусным десертом под названием «шерри трайфл», Дезмонд, проанализировав мою ситуацию, сделал любопытный вывод:

— В том, чтобы убегать от горя и страданий, нет ничего дурного. Хотел бы я в свое время иметь такую возможность. Сердечная боль становится только сильнее, если остаться там, где случились печальные события. Я восхищен вашей стойкостью и тем, что вы, как принято говорить, проголосовали ногами.

Мне стало интересно, что за страдания выпали на долю Дезмонда. То, как он о себе рассказывал — приоткрывая что-то, но не вдаваясь в подробности и конкретные детали, — подсказывало мне, что не стоит и пытаться узнать больше. Он выбрал такую манеру, обтекаемую и уклончивую, сам определяя границы, заходить за которые мне не следовало.

Помню, как я ложилась в постель — от усталости и впечатлений голова шла кругом, но я чувствовала себя счастливой. Набросив на плечи одеяло, я оглядела комнату и подумала: интересные расклады подбрасывает человеку жизнь. И у случайностей есть свои преимущества.

Впервые с тех пор, как покинула Штаты, я как следует выспалась.

— Погода солнечная — редкость для зимы, — сказал Дезмонд наутро за завтраком. — Какие у вас планы на день?

— Я собиралась навестить свою квартиру — посмотреть, как продвигается ремонт.

— Это может подождать. Позвольте мне показать вам город.

Автомобиль Дезмонда, припаркованный в узком переулке за домом, был темно-зеленый и звался «Моррис-майнор». Чтобы его завести, нужно было вставить изогнутую ручку в специальный паз в передней части машины, потом добежать до водительского места, включить зажигание, вернуться к ручке и быстро крутануть один раз. После четырех таких пробежек мотор наконец чихнул и завелся.

— Если вы настроены на достаточно долгий день, — сказал Дезмонд, — то, учитывая, что сейчас только половина девятого и до темноты еще целых семь часов, я предложил бы вам большой тур по южному Дублину и свозил бы вас в Уиклоу. «Сад Ирландии», как пишут в путеводителях. Там есть на что взглянуть.

Весь остаток дня Дезмонд говорил без умолку. Но меня это не напрягало, поскольку в результате я прекрасно познакомилась с Большим Дублином и его ближайшими пригородами. С обогревом «Моррис-майнора» дело обстояло не лучшим образом. Так как день выдался особенно холодный, то я открывала для себя районы Дублина, такие непохожие друг на друга, не снимая перчаток и кутаясь в шинель. Элегантность и изысканность Боллсбриджа. Унылые деревенские бунгало Стиллоргана. Мешанина, какую представлял собой Дун Лэаре с его домишками рабочих, более респектабельными домами образованных людей, крайне скромным торговым центром и удивительным пирсом, вдающимся глубоко в Дублинский залив и обращенным к паромному порту. Этот порт, по словам Дезмонда, видел много горя, когда поколение за поколением ирландские семьи отправляли своих детей ночным рейсом в Холихед в Уэльсе, а оттуда в Британию, искать новой жизни и счастья. Показал он мне и башню Мартелло в Сэндикоув, где Стивен Дедал из «Улисса» делил кров с Быком Маллиганом. Из башни открывался фантастический вид на залив, но внутри она показалась мне аскетичной и унылой, как монашеская келья. Но больше всего меня ошеломили дорога от пригорода Долки вдоль вершины утеса и величественный вид, открывшийся в конце пути: залив Киллини и его скалистый берег.

— Мы зовем его дублинским Неаполитанским заливом. И правда, он почти такой же обалденный, как знаменитая итальянская панорама.

Потом мы отправились по обширным дублинским пригородам. Дезмонд показывал мне современные жилые кварталы, дома в которых напоминали послевоенную застройку в Левиттауне в Штатах.

— Нацию постиг архитектурный упадок, называемый «коттеджный рай», — объяснил Дезмонд. — Это отвратительный стиль современных домов, который больше подходит для такого места, как Даллас… не то чтобы я там бывал, но все говорят, что это шокирующее место… к тому же там убили нашего Джона Фицджеральда Кеннеди. Вам следует знать местное словечко: гомбинизм. Гомбин — это человек, который продаст друзей, свою семью, своих единомышленников за несколько лишних шиллингов. Сейчас Дублин разоряют вот такие застройщики — гомбины до мозга костей.

Вскоре мы выехали на открытое место. Зеленые холмы, покрытые снегом. Гора — суровая, внушительная, треугольной формы — была известна, по словам Дезмонда, как Сахарная голова. Дорога шла вверх. Мы ехали среди пустошей, время от времени нам встречался одинокий дом, но в основном вокруг была открытая до горизонта земля, суровая, но величественная. Казалось, мы уже очень далеко от города, который только что покинули. Открытие, что такая красота — грубая, мужественная, как будто отрезанная от внешнего мира, — находится всего в каких-нибудь двадцати милях от Дублина, меня потрясло. У развалин средневекового монастыря в Глендалох мы остановились, чтобы выпить чаю и перекусить. На горную дорогу, которая называется Ущелье Салли, мы попали еще засветло. Пересекая уединенную, негостеприимную местность, дорога — своего рода чудо инженерной мысли — вилась, делая головокружительные виражи.

— Это так называемая трясина… кстати, то же слово используют как эвфемизм для уборной. Но в данном случае речь идет о болоте, где земля топкая, илистая и слишком мягкая, чтобы выдержать вес человека.

Когда мы почти добрались до верха, я попросила Дезмонда остановиться и вышла из машины. Мои башмаки с хрустом проломили тонкую ледяную корочку на дороге, уже вечерело, и казалось, что вокруг еще темнее из-за тумана, исходившего, казалось, прямо от земли. Было в этой местности что-то реально завораживающее и зловещее, ощущение первобытности и призрачности, усиленное диким величием самого Ущелья. Дезмонд остался в машине, а я отошла довольно далеко, ощущая, словно иду к краю какой-то пропасти. Настоящему краю света. Ни безлюдный пляж в штате Мэн, ни уголки Белых гор в Нью-Хэмпшире, ни одно из тех немногих мест, где мне доводилось сталкиваться с природой, не вызывало у меня такого неподдельного изумления, которое охватило меня сейчас. Я пошла обратно. Спустился туман; автомобиль — мой выход из этого запретного мира — скрылся из глаз. Тишина была просто невыносимой. Как и ощущение того, что, кроме этой узкой дороги, на которой я стояла, ничто не связывало это место с жизнью, какой она была в то восьмое десятилетие двадцатого века. Я была одновременно и испугана, и очарована. На несколько драгоценных мгновений мне удалось полностью отключить ощущение прошлого со всеми его неотъемлемыми связями. Возникла иллюзия жизни с чистого листа, в которой не имело значение ничто из той ноши, которую я тащила на плечах. Я ощущала мокрый снег на своем лице, холод вокруг, выл ветер — единственный звук, который я могла разобрать. Пока не раздалось несколько отчетливых сигналов автомобильного гудка — меня звали обратно. Когда я подошла, Дезмонд не улыбался.

— Я уж думал, что вы решили отдаться на волю мистике и шагнуть с обрыва, — сказал он.

— Это место действительно обладает странным притяжением.

— Так и есть. Идет человек сюда в поход, подвернул лодыжку или что-то в этом роде, и его труп находят только через несколько месяцев. А если в Дублине убивают какого-нибудь бандита, нет лучшего места, чтобы спрятать тело, потому что стоит сойти с дороги и отойти на полмили, и ты попадаешь в места, которых лучше избегать.

Вдруг почувствовав, что очень замерзла, я обхватила себя за плечи.

Дезмонд включил обогреватель:

— У британского авто, построенного в 1957 году, есть одна проблема, и заключается она в том, что он упорно не желает прогревать воздух. Теперь вы понимаете, почему я посигналил вам через пять минут слияния с природой. Становится чертовски холодно. Откройте-ка бардачок — и найдете бутылочку «Пауэрс».

— Вы держите виски в машине?

— О да, и не стану извиняться. Это исключительно в медицинских целях, на такие случаи, как сейчас. А теперь сделайте глоточек.

Я не мешкая дважды хлебнула из бутылки. Это помогло. Дезмонд завел автомобиль.

— Что ж, — сказал он, — пора назад, к цивилизации. Хотя я не то чтобы считал Дублин цивилизованным. Знаете, Элис, я вот о чем думаю: вы не будете против, если я проедусь с вами до Пирс-стрит, взгляну, во что вы там ввязались?

— Да что вы, незачем…

— Давайте обойдемся без этого. Позвольте мне просто посмотреть, что там и как.

Я сочла, что будет полной неблагодарностью ответить отказом, учитывая всю его доброту и щедрость. Мы добрались до города, и Дезмонд направился на Пирс-стрит.

— Не хочу вас смущать, но эта улица не для молодой девушки вроде вас.

Когда я постучала в дверь дома 75А, Шон открыл сразу, на нем все еще были те же пижамные штаны и изъеденный молью кардиган.

Он улыбнулся нам своей характерной улыбкой повесы:

— А вот и прекрасная Элис. О, и Оскар Уайльд собственной персоной.

Дезмонд поджал губы.

— Вероятно, мне следует попросить у вас совета касательно гардероба, сэр, — сказал он.

— Всегда к вашим услугам, — ответил Шон и добавил, обращаясь ко мне: — Ваш парнишка, Джерард, здесь, трудится не покладая рук.

Не знаю, чем так занят был Джерард, но только не ремонтом. Он мало что успел, только оборвал обои и замазал штукатуркой пару вмятин в стене.

— Не ожидал вас так скоро. — Вид у Джерарда был виноватый, будто его застали за чем-то нехорошим.

— Но вы же обещали мне закончить к концу недели.

— Возникли обстоятельства. Если вы дадите мне еще недельку…

— На следующей неделе начинается семестр, — возразила я. — К этому времени мне нужно переехать сюда.

— Это не мои проблемы, — буркнул Джерард, мрачнея на глазах.

— Простите, — вмешался Дезмонд, — но это ваши проблемы.

— А вы кто такой?

— Я ее дублинский дядя.

— Ну да, конечно.

— Вы назвались маляром. Посмотрите, в каком виде эта комната. А срок есть срок, — продолжал Дезмонд.

— Да кто вы такой, блин, чтобы мне указывать?

Джерард начал заикаться — ему не удавалось выговорить слова, а в голосе появились нотки угрозы.

— Сколько вы заплатили этому невеже? — обратился Дезмонд ко мне.

— Я должна была сегодня заплатить ему дополнительно пять фунтов.

— И я хочу получить гребаные денежки, — заикаясь, выпалил Джерард.

— На кого вы работаете?

— С чего вы взяли, что я буду отвечать на вопросы этого педика?

Дезмонд внезапно схватил Джерарда за лацканы, притянул к себе и дважды ударил его ладонью по лицу:

— Этот педик терпеть не может идиотов. Тебе понятно или хочешь еще один звонок?

Джерард покачал головой, по его лицу катились слезы.

— Так где ты служишь?

— «Краски Кафферти».

— Финбарр Кафферти?

Джерард кивнул.

— Твой босс — один из моих старинных друзей, — сообщил Дезмонд, отталкивая Джерарда. — А теперь пошел вон.

Схватив пальто, Джерард исчез на лестнице.

— Если есть что-то, чего я не выношу, так это оскорблений. Особенно если они нацелены на меня и касаются вещей, в которых этот удручающий глупец ничего не понимает.

— Вы собираетесь позвонить его боссу?

— Да, безусловно. И я не позволю вам переехать сюда, пока сам как следует не отремонтирую комнату.

— Нет-нет, вы вовсе не должны этого делать.

В ответ Дезмонд Кавана пристально посмотрел на меня:

— Я должен.