Часть вторая

Ни в коем случае не приезжайте в Дублин впервые в январе. За исключением того случая, если вам нравится жить в гибельной тоске и вечном унынии. Непреходящая угрюмая серость, промозглый холод, проникающий всюду. Вечно затянутые облаками небеса. Город — и большую-то часть года достаточно унылый — в эти мрачные дни календаря становится уж вовсе безрадостным.

— Впервые здесь? — спросил меня разговорчивый таксист, пока я загружала чемоданы в багажник, который он называл задком.

— Да. Буду учиться в Тринити.

— О, лощеная янки. Вы же янки, так?

— Да, я действительно американка.

— И умная, видать: учеба в Тринити, и все такое… В Тринити, знаете ли, раньше не принимали католиков, только несколько лет назад стали разрешать, — поведал мне таксист.

— Никогда об этом не знала. Значит, мне могли отказать.

— Да нет, им нужны янки и их гребаные деньги. Да и вообще, ситуация была малость сложнее, чем я рассказал. Вплоть до 1970 года на поступление в Тринити надо было получать особое разрешение Церкви.

— Какой Церкви? — уточнила я.

— А вы, блин, как думаете какой? Католической церкви. Архиепископ Дублина должен был благословить каждого католика, который хотел там учиться.

— Так, значит, сам колледж не препятствовал поступлению католиков?

— Официально, может, и нет, но их собственные гребаные протестанты сильно усложняли католикам жизнь в этих стенах…

Почему я сразу почувствовала, что этот тип порет ерунду? Почему я почувствовала также, что не стоит указывать ему на это и спорить?

— Да уж, отличное время вы выбрали для приезда. В январе весь город в спячке, и даже старая слепая псина до того сходит с ума, что готова броситься в Лиффи.

— Неплохая метафора.

— Вы чего, мудруете?

— Простите, я не поняла.

— Издеваетесь надо мной?

— Не сказала бы.

— На фиг мне не сдалось, чтобы какая-то гребаная янки надо мной издевалась.

— У меня не было такого намерения.

— Да уж, конечно.

Таксист надолго замолчал. Я зажгла сигарету и, отвернувшись, стала смотреть на убогий городской пейзаж. Мы проезжали площадь под названием Маунтджой. Некогда величественные викторианские здания на разных стадиях разрушения. Всюду мусор. И хмурые кварталы современных многоквартирников, очень похожие на те, что окружали Нью-Йорк, прямо рядом, на улицах, примыкающих к этой старинной, полузаброшенной площади. Дождь лил не переставая. С каждым взглядом ландшафт становился все более депрессивным. А водитель снова заговорил подчеркнуто миролюбиво.

— И где же вы живете в Америке? — поинтересовался он.

— Я родом из Нью-Йорка.

— Великий город, великий город… По сравнению с ним Дублин вам может показаться мелковатым. Но крэйк здесь офигенный.

Крэйк. Еще одно новое слово.

— Конечно, здесь не как в Нью-Йорке, здесь, в Дублине, вы не найдете такого множества черных.

Будь осторожна.

— Меня это не удивляет, — сдержанно отреагировала я.

— И нечему тут удивляться! Мы, блин, их сюда не пускаем.

Таксист сам весело рассмеялся этой своей остроте, поглядывая в зеркало заднего вида, не поддалась ли я не провокацию. Я решила, что сейчас самый подходящий момент прекратить разговоры с этим джентльменом. Сказав, что я очень устала после ночного перелета, я закрыла глаза… и действительно уснула. А проснулась оттого, что водитель вежливо постукивал меня по плечу:

— Вроде как приехали.

Я не ослышалась? В руке у меня еще тлела сигарета. А перед глазами был красный кирпичный дом в два этажа, с простой коричневой дверью, выкрашенной масляной краской. Я посмотрела на счетчик такси: восемьдесят пенсов за поездку. Вынув из кошелька фунтовую банкноту, я сказала, что сдачи не нужно.

— Эти двадцать пенсов — моя первая пинта, которую выпью вечерком. Премного благодарен.

Таксист помог мне достать чемоданы из задка. И на прощание пожал мне руку:

— Удачи вам! — С этими словами он сел в машину и уехал.

Поколебавшись минутку, я подняла дверной молоток и дважды ударила. Находилась я на улице Освальд-роуд, в районе под названием Сэндимаунт. Два ряда невысоких домов, узких и темных. В конце улицы блестела вода, у горизонта виднелось большое здание электроподстанции. Дождь все моросил, тихий, почти незаметный, скорее это был сырой ледяной туман. Мне захотелось подхватить чемодан, поискать ближайшую большую улицу и поймать такси до аэропорта.

В этот момент дверь открыла женщина — на вид под семьдесят, в домашнем халате, с суровым лицом и седыми с голубоватым отливом волосами.

— Вы, стало быть, Элис.

Передо мной была миссис Бреннан, моя квартирная хозяйка. В Тринити меня приняли, но предупредили, что поселиться в кампусе шансов нет. Мне ничего не оставалось, как подселиться в комнату к кому-нибудь в Дублине… «До тех пор, — сказал администратор колледжа, ответственный за размещение студентов, — пока вы не найдете себе квартиру по вкусу». Мысль о том, чтобы жить в одной квартире с кем-то еще, меня беспокоила. Но, поскольку никого в Дублине я не знала и понятия не имела, как «найти квартиру по вкусу», других вариантов не было.

— Позвольте, я помогу вам с вещами, — сказала миссис Бреннан.

Я вошла в узкий коридор, оклеенный выцветшими обоями с цветочным рисунком. В конце его была небольшая комната.

— Там гостиная, — объяснила миссис Бреннан. — Я разрешаю девушкам читать там по вечерам и даже смотреть телик в моем присутствии.

Девушки?

— Много ли у вас здесь девушек? — спросила я.

— Только вы и Джасинта. Она из округа Лейиш, работает над дипломом по педагогике. А когда закончит, планирует вернуться домой, в Лейиш, и там преподавать. Очень милая девушка. Никаких проблем с ней нет. Давайте я покажу вам вашу комнату.

Я втащила чемоданы вверх по узкой лестнице. Прямо передо мной оказалась ванная комната — простые белые стены, внутри ванна, унитаз, раковина… и ничего больше.

— Полагаю, вы захотите принять ванну с дороги. Я разрешаю девушкам ванну один раз в неделю.

— А где душ?

— У нас нет никаких излишеств вроде душа. Чтобы нагреть воду для ванны, знаете ли, нужно включать обогреватель. А электричество довольно дорогое. Но утром и вечером вы получите достаточно горячей воды, чтобы умыться. И если заранее скажете, по каким дням вы хотите принимать ванну…

— Обычно я принимаю душ… ванну… каждый день.

Миссис Бреннан покачала головой:

— Мы не можем себе такое позволить. Но если вы захотите принимать вторую ванну в неделю, это будет стоить дополнительные пятьдесят пенсов. — Она распахнула дверь напротив ванной: — Вот мы и пришли.

Комнатушка была примерно десять на семь футов. Стены окрашены кремовой краской прямо поверх тонких обоев, из-за этого стены были все в пузырях. Я увидела кровать, узкую, как гроб, шаткий венский стул, маленький столик со старой лампой, который, я полагаю, должен был служить мне письменным столом. Одну стену украшало распятие, у Иисуса на нем был очень замученный вид. В углу над кроватью висела лампа Пресвятого Сердца, и ее красный цвет был единственным цветным пятном в этой комнате, напомнившей мне келью — идеальное жилье для начинающей монахини.

— Теперь вот что: хотя я никогда не готовлю завтрак для своих девушек позже половины восьмого, сегодня сделаю для вас исключение, потому что вы только что прилетели из Америки. Завтрак будет готов примерно через пятнадцать минут. Вы пьете чай или «Нескафе»?

Растворимый кофе? Спасибо, не надо.

— Чай, если можно.

— Очень хорошо.

Как только хозяйка выплыла из комнаты, я в тоске обхватила голову руками. Все было ужасно, хуже не придумаешь. В доме царил дикий холод. Я нашла в комнате электрический камин и попробовала его включить. Камин не работал. Я пробовала еще и еще раз, вскоре у меня уже зуб на зуб не попадал. Приоткрыв дверь, я крикнула куда-то вниз:

— Миссис Бреннан, подскажите, как бы мне включить камин.

— Бросьте пять пенсов, тогда он включится и будет греть вас полчаса.

— А это единственный источник тепла?

— Да, ничего другого нет.

Я порылась в кошельке, нашла несколько ирландских монет и, выбрав пятипенсовик, сунула его в прорезь. Повернула ручку регулировки… ура! Электрическая спираль стала неторопливо наливаться красным светом. К тому времени, как я распаковала вещи, комната прогрелась. Моя одежда висела в простом — из нелакированных досок — шкафу, белье и носки лежали в небольшом комоде, а красная пишущая машинка на расшатанном столике выглядела слишком вызывающей и неуместной. Мне вдруг стало грустно. В последний раз, когда я обустраивала жилище, мы были вместе с Бобом. Моим ирландским бойфрендом. В дверь постучала миссис Бреннан — энергично и требовательно, как нагрянувший с обыском полицейский:

— Завтрак на столе. Мне бы не хотелось смотреть, как он остывает.

Выходя, я заметила, что миссис Бреннан подозрительно осматривает комнату.

— Что это за штука на столе? — спросила она.

— Моя пишущая машинка.

— Ну и цвет. Но я должна вас предупредить: щелканье по клавишам по вечерам нежелательно.

— Вы хотите сказать, что мне нельзя здесь печатать?

— Нельзя после восьми часов вечера.

— Но почему?

— Потому что таков порядок. И вот еще что: мои девушки должны быть дома к десяти часам вечера.

— Вы шутите.

— Я говорю совершенно серьезно, мисс Бернс. Таковы правила пребывания.

Чтобы успокоиться, я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Возражать и спорить я не стала. Просто спустилась вниз, где меня ждал завтрак: глазунья из двух яиц, несколько ломтиков ветчины, очень вкусный ирландский темный хлеб, чай, такой крепкий и бодрящий, какого я прежде не пробовала.

— Теперь вы, полагаю, захотите прилечь после долгого перелета, — сказала хозяйка.

— Вообще-то, я хотела съездить в колледж, когда закончу.

Это хозяйке не понравилось.

— Поступайте, как знаете. — Она поджала губы.

— Здесь поблизости есть автобусная остановка?

— Автобус 7-А идет до Стрэнда и довезет вас до площади Колледж-Грин. Там и найдете главный вход в Тринити.

— Спасибо.

— Вот еще что: мисс Скэнлон, вероятно, сказала вам, что комната и завтрак стоят семь фунтов в неделю. Если пожелаете присоединиться к воскресному чаю — а я обыкновенно готовлю котлетки или отбивные, — доплатите пятьдесят пенсов. Вы, вероятно, захотите пойти в воскресенье к мессе, я права?

— Я не хожу к мессе, мэм.

У миссис Бреннан удивленно округлились глаза.

— А ваши родители знают, что вы не ходите в церковь?

— Они и сами не ходят.

— Они неверующие?

— Мой папа неверующий. А мама еврейка.

— Иудейка? — переспросила миссис Бреннан. — Настоящая иудейка?

— Точно так же, как и ее родители. И две ее тетушки, которые чудом остались целы, сбежав от нацистов в Хрустальную ночь. Вы ведь слышали про Хрустальную ночь?

Страдальчески скривив лицо, миссис Бреннан уставилась на чай в своей чашке.

— Раз вы уходите, должны вернуться до десяти, — заговорила она наконец. — В десять я закрою дверь на задвижку, и вам придется ночевать на улице.

Через десять минут я вышла на улицу с единственной мыслью: как найти подходящую комнату в городе, о котором я ничего не знаю?

По Сэндимаунт-стрэнд я вышла к берегу, на который выходили приземистые дома из кирпича и бетона. Дождь к этому времени превратился в тончайшую водяную взвесь. Я дожидалась автобуса не на нужной стороне, совсем забыв о том, что в Ирландии левостороннее движение. Когда подошел автобус с надписью Dun Laoghaire, я поднялась по ступенькам и спросила у водителя, идет ли он до Тринити.

— Вы про колледж?

Я кивнула.

— А вы разве не видели надпись на ветровом стекле? — И он добавил: — Дун Лэаре.

— Извините, я только что прилетела из Штатов. Совсем запуталась.

— Да уж, это точно. Вам на другую сторону дороги. Ждите автобуса с надписью «Ан Лар» — «Центр города» по-ирландски.

Усевшись в правильный автобус, я грустно смотрела в окно, пытаясь различить мир за мокрым стеклом. Много старых кирпичных зданий. Участки запустения. Всюду на улицах разбросан мусор. Я задумчиво мусолила сигарету, говоря себе: доберусь до колледжа, и все сразу станет лучше.

— Колледж-Грин, — выкрикнул, специально для меня кондуктор, и я вышла.

Передо мной возвышались темные стены, почерневшие от многовековой копоти (по крайней мере, так мне тогда показалось), с двумя статуями по обе стороны высоких, полированного дерева дверей. Подойдя ближе, я узнала обоих бронзовых привратников — драматург Оливер Голдсмит и философ Эдмунд Берк. Двери были открыты, у входа — в маленькой камере прямо в стене — стоял швейцар во фраке и строгом белом галстуке. Я собиралась спросить его, как мне найти администратора, занимающегося вопросами размещения, но забыла обо всем. Сразу за сводчатым входом мне во всем великолепии открылся дублинский Тринити-колледж.

При всем том, что я видела его на фотографиях, они не подготовили меня к увиденному, не могли картинки передать строгую элегантность колледжа, торжественное изящество центрального двора, окруженного суровыми, почтенного возраста зданиями. В центре этой площади, названной в честь колледжа, стояла огромная колокольня, известная как кампанила, она высилась там как памятник быстротечному времени (и на самом деле колокол зловеще звонил в начале каждого часа). В зданиях, окружающих площадь, повсюду имелись маленькие дверные проемы, а кроме того, я заметила длинную лестницу, ведущую к строению в романском стиле, которое впоследствии оказалось столовой колледжа. Позади него было укрыто небольшое современное бетонное здание — студенческий союз. Я нырнула внутрь, поскольку дождь разошелся вовсю и хлестал, проверяя мой черный плащ на водонепроницаемость. Оказавшись внутри, я почувствовала запах еды. И запах сигарет. А оглядевшись, поняла, что нахожусь в самом настоящем пабе. Было 11:15 утра, а в пабе уже собралось много студентов и несколько преподавателей. Сутулясь над стаканами с совершенно черной жидкостью и зажженными сигаретами, они увлеченно вели разговоры. Я подошла к бару, за стойкой стояла женщина с копной черных волос и темными кругами под сильно покрасневшими глазами.

— Что могу вам предложить? — спросила она.

— Что вы посоветуете?

— Вы шутите?

— Я просто не знаю, что здесь принято заказывать.

— Ну, раз вы в Дублине, то надо заказывать «Гиннесс».

— Мне нравится эта идея.

— Пинту или стакан?

— А что меньше? — уточнила я.

Женщина напряглась.

— Стакан, конечно, — подозрительно глядя на меня, ответила она.

— Извините, я здесь новичок.

Пока барменша наполняла мой стакан пивом, я с интересом наблюдала за этим непростым действом. Подставив стакан под кран, женщина оттянула рычаг и наполнила стакан бурлящей коричневой жидкостью, резко остановив струю, когда до края оставалась примерно четверть дюйма. Тогда она отставила стакан в сторону и занялась другими делами, а жидкость тем временем перестала бурлить и пениться и из светло-коричневой превратилась в совершенно черную. Одновременно с этим наверху сформировался бежевый воротничок пены. Тут подоспела барменша и, схватив почерневший стакан, долила еще немного жидкости, так что пенный воротничок поднялся над стеклом.

— С тебя одиннадцать пенсов, — сообщила она. — Ты только сегодня приехала? Меня зовут Рут. Пока ты не сделала первый глоток, могу показать одну маленькую хитрость — как понять, правильно налит «Гиннесс» или нет? Наклони легонько набок…

Я сделала так, как она велела, и обнаружила, что верхний край кремовой пены остался при этом в целости и сохранности.

— Мы зовем это воротничком священника, — пояснила Рут. — Если «Гиннесс» налит правильно, воротничок всегда ровный и твердый, если потрогать. Если ткнешь и он развалится, это полная фигня. Но пока здесь наливаю я, все будет как надо.

Я подняла стакан. Сделала глоток. «Гиннесс» оказался густым и вязким, а на вкус горьким, с сильным солодовым оттенком. Этот напиток, выглядевший как угольно-черный молочный коктейль, показался мне сытным, будто заменитель пищи, но с легким алкогольным эффектом. Я моментально его полюбила.

Я рассказала Рут о своем знакомстве с миссис Бреннан и о том, что должна бежать домой к десяти часам.

— А… тебя, значит, запихнули к старухе, — усмехнулась Рут. — Вот что, завтра, как увидишь ее, предупреди, что через неделю съедешь, и уноси оттуда ноги. Здесь есть доска объявлений в коридоре. Посмотри, что там есть. Там полно студентов ищут соседа по квартире. До начала семестра неделя. Проведи ее с толком. Поиски жилья — твой главный приоритет.

— Спасибо, я именно так и поступлю. Даже моя родная мать никогда не требовала, чтобы я ложилась спать в десять часов, по крайней мере после того, как мне исполнилось тринадцать.

— Ну, а если застрянешь на Сэндимаунт, крэйка у тебя вообще не будет.

— Второй раз за сегодня слышу это слово.

— Это по-ирландски «приятно проведенное время». А в этой долбаной стране нам это очень нужно, учитывая, насколько она долбаная.

Я допила «Гиннесс» и подошла к доске объявлений. Она была забита сообщениями и записками, среди которых я обнаружила восемь разных предложений о сдаче комнаты. Я записала все детали в свой блокнот, вернулась в бар, и мы вместе с Рут прошлись по списку предлагаемых мест.

— Не-а, в Саттоне тебе делать нечего. Это север, и хотя там рядом вода, это пригород, и довольно унылый. Дун Лэаре прекрасен. Пирс красивый, отличные прогулки, парочка хороших пабов. Но это полчаса на автобусе, а потом еще чертовски далеко пешком. Лучше поищем что-то поближе к колледжу… Ренела — чудесный район примерно в двух милях от Стивенс-Грин… Так, а это место на Пирс-стрит… похоже, ночлежка, но зато это улица прямо за нами. Ты бы жила прямо у стен Тринити.

Эта мысль мне понравилась. Я спросила, есть ли поблизости телефон. Рут ткнула пальцем в черный ящик на дальнем конце стойки. Мне пришлось повозиться, договариваясь с незнакомым аппаратом: сунуть в прорезь монету в два пенса, потом ждать, держа палец наготове против кнопки с буквой A — на кнопку я должна была нажать, как только кто-то ответит. Телефон в квартире на Пирс-стрит долго не отвечал. Гудки, гудки. Никто так и не снял трубку. Когда я вернулась к Рут, она объяснила, что мало у кого здесь есть личные телефоны в квартирах, желающим получить такой номер приходилось ждать по году в очереди. В большинстве домов имелся только телефон-автомат внизу у входной двери.

— Прогуляйся на Пирс-стрит и оставь этому типу записку, — посоветовала Рут. — А потом можешь прогуляться по Уэстленд-Роу и дойти до Меррион-сквер — место, что ни говори, довольно красивое. Возвращайся сюда до четырех, пока я еще работаю, и дай знать, как у тебя дела.

Я прошла через второй внутренний двор Тринити, мимо довольно уродливой современной библиотеки, неведомо зачем возведенной в этом безупречном кампусе елизаветинской эпохи, мимо спортивной площадки — сейчас, когда с неба перестало лить и сквозь серый мрак даже пробился намек на солнце, там бегали мужчины, передавая друг другу мяч и толкая в грязь соперников. Регби. Вышла я из колледжа с противоположной стороны. В дальнем конце улицы располагались небольшая железнодорожная станция и пересечение Уэстленд-Роу с Пирс-стрит.

Назвать это место захудалым значило бы сильно преуменьшить. Пирс-стрит насквозь пропахла нищетой и разрухой, ничто здесь не радовало глаз. Грязные ветхие здания, неряшливый, подозрительного вида кинотеатр, в котором показывали скверный фильм Берта Рейнольдса («Недотепы»), который уже два года как вышел на экраны там, дома. Мусор на улицах — впрочем, как почти везде в этом городе. Эта улица казалась кварталом притонов и ночлежек, а дом 75а представлял собой безликое трехэтажное кирпичное здание с обтрепанной входной дверью и гнилыми подоконниками. Не особо вдохновляюще. И еще все это, как и мрачная западня у миссис Бреннан, разительно отличалось от всего того, что я считала само собой разумеющимся в Олд-Гринвиче и в колледже в неизменно аккуратной и упорядоченной Новой Англии.

Я поднялась по ступенькам, нажала кнопку звонка напротив имени «Шон Трейси», подождала, нажала снова, еще подождала. Пока я писала записку, в которой объясняла, что хотела бы посмотреть квартиру, дверь отворилась. Передо мной стоял крупный мужчина лет сорока с копной вьющихся черных волос, в рубашке с узором в огурцы, вязаной кофте и несвежих пижамных штанах.

— Чем могу служить?

— Вы Шон?

— Несомненно. А кто вы?

Я назвалась и объяснила, что пришла по объявлению о квартире.

— Что ж, Элис Бернс из Коннектикута, плохая новость в том, что я уже нашел жильца буквально два дня назад. Но есть и хорошая — она состоит в том, что у меня имеется еще небольшая комнатка. Не шикарная, конечно, неплохо бы немного ее подремонтировать. Но уж не знаю, подойдет ли вам такой вариант…

— Когда я могла бы на нее взглянуть?

— Да хоть прямо сейчас, заходите.

Темный коридор был оклеен облезлыми бумажными обоями с изображением сельских пейзажей. На лестнице истертый ковер. Где-то играло радио. Аромат готовки сплетался с запахом сырости. Когда мы поднялись на один этаж, одна из дверей распахнулась, и нам навстречу вышла молодая женщина в махровом халате, с зажженной сигаретой во рту. Ее окутывал пар, давая понять, что вышла она из ванной.

— Кто такая? — спросила она Шона.

— Новенькая из Соединенных Штатов, — ответил он. — Кажется, студентка из Тринити, верно?

— Верно.

— Удачи тебе, — сказала женщина, но эти слова прозвучали не слишком приветливо.

— Это Шейла, — объяснил Шон, когда та скрылась за дверью в конце коридора. — Хочет стать актрисой. Но ей не везет. Потому что, сказать по правде, она ни на что не годится.

Добравшись до четвертого этажа, мы остановились перед потертой белой дверью с простецкой металлической ручкой.

— Но я предупреждал, что смотреть здесь особо не на что. Шон открыл дверь.

То, что я увидела, было просто удручающим. Комната примерно двенадцать футов на десять, выцветшие розовые обои, старенький ковер, весь испещренный пятнами и прожженный сигаретами во многих местах. Кровать двуспальная, но в жалком состоянии, с провисшими до пола пружинами и грязным матрасом. Раковина для умывания. Рядом в нише крохотная кухонька с холодильником и второй раковиной, парой дешевый шкафчиков и плитой на две конфорки. В комнате было безумно холодно. Здесь явно не топили уже несколько месяцев.

Шон заметил, как я потираю руки:

— Вон там, в углу, камин. Можно купить торфяные брикеты или уголь в магазине на углу Вестленд-Роу. А могу купить вам обогреватель. Правда, он на бензине, придется покупать канистры, зато нагревает за пару минут.

— А ванная комната на этом этаже есть?

— Только та, что внизу.

— Сколько в доме квартир?

— Всего семь. Но вы же студентка, так что сможете мыться, когда все уйдут на работу.

— Там ванна или душ?

— Обычная ванна. Но если вы немножко занимаетесь спортом, в Тринити есть душевые кабинки рядом с бассейном.

Волна усталости и нарастающего уныния накрыла меня с головой, я закрыла глаза.

— Не хотите ли чашку чая? — предложил Шон.

— Было бы неплохо, — кивнула я.

Комната самого Шона была на первом этаже. Там я сразу же согрелась. У него было очень много книг, тесно набитых на самодельные полки и сложенных стопками на полу. Повсюду валялись листы бумаги, а на стене висел коллаж из написанных от руки стихотворных строк. Это была комната литератора.

— Мое скромное жилище, — улыбнулся Шон.

— Оно прекрасно. Вы писатель?

— Поэт, — сообщил Шон. — Два тоненьких сборника, опубликованы здесь, в Дублине. Но стихами невозможно заработать. Поэтому я управляю этим домом и еще двумя — помогаю своему приятелю.

Я смотрела, как Шон подходит к мойке, полной грязной посуды, как выуживает два блюдца и две чашки. Слегка ополоснув под краном, он вытер их. Затем выплеснул из коричневого керамического чайника остатки заварки, тоже вымыл под краном и ошпарил кипятком из большого чайника.

— У меня дома, в Штатах, — сказала я, зачарованная этим ритуалом, — приготовить чай значит бросить пакетик в горячую воду.

— Поэтому у вас в Америке такой дерьмовый чай. Вот как это делается правильно.

Шон жестом пригласил меня на тесную кухоньку.

— Сначала надо прогреть чайник, потом положить как минимум четыре ложки хорошего чая — сходите за ним в лавку Бьюли на Графто-стрит и купите их «Ирландского чая к завтраку», — потом плеснуть немного кипятка, помешать, накрыть крышкой и подождать пять минут, чтобы заварился.

Проделав все это, Шон показал, чтобы я присаживалась на диван. Я на миг прикрыла глаза, мгновенно отключилась и, проснувшись, как от толчка, обнаружила, что передо мной стоят чай и тарелка с коржиками, которые Шон называл бисквитами.

— Ой, простите, я с дороги, только утром прилетела.

— Удивлен, что вы вообще еще держитесь на ногах. Тогда я рассказала Шону про миссис Бреннан.

— Стало быть, вы хотите поскорее оттуда убраться. Я, конечно, понимаю, что здесь у меня смотреть не на что…

— Сколько это будет за неделю?

— Девять фунтов.

— Многовато, учитывая…

— Хозяин дома, между нами говоря, страшный скряга. И на ремонт ему жалко денег. Но вот что я могу вам предложить. Если бы вы решились сделать небольшой косметический ремонт своими силами, я бы подсказал адресок знакомого. Он держит малярную мастерскую и сможет доставить все нужные материалы. Еще знаю кое-кого, кто за десятку может подогнать новый матрас, да и кровать починит. Я уверен, что смогу убедить хозяина не взимать с вас плату за первые две недели, если вы приведете комнату в порядок.

— Но вы сказали, что я должна оплатить краски, новую кровать…

— Вот поэтому две недели и будут бесплатно.

Шон разлил чай, держа ситечко, чтобы чайный лист не попал в чашки. Когда он протянул мне кувшинчик с молоком, а я отказалась, сказав, что предпочитаю черный чай, он покачал головой.

— Без молока у чая неправильный вкус, — заявил он, подлив немного.

Я бросила в чашку кубик сахара, размешала и сделала глоток. «Это, пожалуй, самый вкусный чай в моей жизни», — подумала я.

— С молоком и правда лучше, — сказала я вслух.

— Я же говорил. Попробуйте имбирное печенье. Лучшее в Ирландии.

— Краски и кисти — это деньги, — заговорила я, возвращаясь к делам. — Ковер и покраска пола — это деньги. Матрас и починка кровати — это деньги. А мне еще нужен письменный стол, нужно кресло. И уж конечно, нужен газовый обогреватель.

— Видно, у вас есть опыт в таких вещах, — заметил Шон.

— Да, опыт есть, — пробормотала я, попытавшись скрыть тоску, охватившую меня при мысли о Бобе и обо всем, что осталось в прошлом.

— Со всем этим я могу вам помочь. — Шон явно заметил мое состояние, но никак это не прокомментировал. — Может, так — тридцать фунтов на все про все.

Я понятия не имела, что сколько стоит в Дублине, но печенкой чуяла, что сама бы я потратила намного больше.

— Точнее говоря, — сказала я, — это будет ближе к сотне фунтов. Дальше по срокам. Семестр заканчивается в середине июня. Это пять месяцев. Около двадцати двух недель. Пока идет ремонт, мне придется оставаться у миссис Бреннан, это обходится мне в семь фунтов в неделю. Вот что бы я хотела сделать: две недели бесплатной аренды, если я сделаю ремонт… но с возможностью переехать раньше со скидкой два фунта в неделю… тогда получится, что мы, по сути, разделим расходы на ремонт, это при том, что работать я буду даром. И последнее: я хочу получить подтверждение того, что арендная плата в размере семи фунтов в неделю останется неизменной до июня 1975 года, когда я заканчиваю учебу, и что вы согласны предоставить мне эту комнату на ближайшие полтора года.

— А вдруг вы уедете раньше?

— Тогда вы получите красиво отремонтированную комнату, за которую можно будет брать больше денег.

— Да, вы настоящая уроженка Нью-Йорка.

— Что вы хотите этим сказать?

— Любите поторговаться. Ну, я думаю, что смог бы согласиться на эти условия за восемь фунтов в неделю, — сказал Шон, принимая сигарету из предложенной мной открытой пачки «Кэрроллс».

— Семь фунтов, и в придачу вы получаете отремонтированную комнату.

— Мне нужно переговорить с самим. Вы сможете заглянуть сюда завтра в десять?

— Без проблем, но я должна буду получить окончательный ответ. Если вы не сможете получить согласие, мне придется срочно искать другое место.

— Так завтра я вас жду, — сказал Шон, — и угощу вас еще одной чашкой чая. А к этому, возможно, добавлю немного темного хлеба с маслом.

Уходя, я задержалась в тускло освещенном коридоре, прислушиваясь к доносящейся сверху музыке: у кого-то гремела ирландская народная мелодия, а где-то женщина пела нечто похожее на итальянскую оперную арию. Я почувствовала: возможно, мне не обрести здесь тишины и покоя, но для этого подойдет библиотека колледжа. И хотя здание запредельно мрачное, расположено оно впритык к Тринити, в центре города, с которым я еще и не начинала знакомиться. Такую цену я могла себе позволить, более того, у меня появился шанс оформить комнату на свой вкус, в рамках моего скромного бюджета, конечно. Мне нравилось даже то, что посредник оказался поэтом, хотя и немного странным… когда я уходила, он протянул мне тонкий томик «Прощай». На обложке был изображен паром, выходящий из гавани. На заднем клапане обложки я увидела фотографию Шона, лет на десять моложе, очень симпатичного и с улыбкой обольстителя.

До Тринити я дошла пешком и застала Рут, у которой как раз заканчивалась смена.

— Спасибо за совет, — поблагодарила я. — Кажется, я кое-что нашла.

Я в подробностях рассказала ей о своем визите.

— Похоже, это удача, тем более что он разрешил тебе все там изменить.

— Вообще-то, сейчас это свалка рухляди.

— Поделюсь с тобой местной мудростью — свалка предоставляет тебе выбор. Смирись с тем, что это ночлежка, и живи в ночлежке без хлопот… или попробуй превратить ночлежку во что-то приемлемое и даже удобное.

— Разве любой человек не выберет второй вариант — категорически отказаться от свалки и жить лучше?

Рут одарила меня язвительнейшей улыбкой:

— Много тебе еще предстоит узнать об этом месте.