Глава 22

Тем вечером взошла полная луна. Сад превратился в усыпанный белыми цветами заколдованный мир. Лилии, волчьи ягоды, апельсиновые деревца, белые левкои, белые гвоздики, белые розы – все эти растения сияли словно днем, – зато цветы с иной окраской существовали исключительно в виде ароматов.

После обеда три молодые женщины сидели на каменном парапете в дальнем конце верхнего сада – Роуз немного в стороне от двух других – и любовались огромной луной, медленно двигавшейся над тем уголком побережья, где примерно сто лет назад Шелли провел последние месяцы жизни. Море трепетало и переливалось в серебряном свете. Звезды вздрагивали и загадочно подмигивали. Горы представали туманными синими очертаниями, кое-где расцвеченными исходившими из немногочисленных домов редкими группами огней. В саду, в лишенном малейшего дуновения воздухе, растения замерли в сказочной неподвижности. Сквозь стеклянные двери столовая, где в окружении свечей стояли яркие цветы – сегодня это были настурции и бархатцы, – сияла подобно волшебной разноцветной пещере. Из неподвижного серебристо-белого безмолвия сада три мужские фигуры с сигарами в руках казались удивительно одухотворенными.

Миссис Фишер удалилась в гостиную, поближе к камину. Кэролайн и Лотти сидели, обратив лица к небу, а говорили очень мало и только шепотом. Роуз молчала. Тоже подняв лицо к небу, она любовалась причудливой зонтичной сосной, силуэт которой фантастически выделялся на фоне звезд. Взгляд Кэролайн то и дело останавливался на Роуз, как и взгляд Лотти, и было отчего: та выглядела прелестно. В этот момент где угодно, среди всех красавиц мира, она осталась бы прелестной. Сегодня вечером никто не смог бы ее затмить, никто не осмелился бы затуманить счастливое сияние.

Лотти склонилась к уху Кэролайн и прошептала:

– Вот что делает любовь.

Та промолчала.

– Это же величайшая удача – вновь обрести любовь, – прошептала Лотти после паузы, пока подруги смотрели на одухотворенное лицо Роуз. – Может, знаешь что-то еще, способное творить такие же чудеса?

Кэролайн не знала, а если даже смогла бы вспомнить, то зачем затевать спор в такую волшебную ночь, которая создана для…

Она не позволила себе закончить мысль. Опять любовь. Любовь повсюду. От чувств некуда деться. Она приехала сюда, чтобы спрятаться от любви, а оказалась в окружении людей, переживающих ее различные стадии. Даже миссис Фишер выглядела овеянной одним из многочисленных перьев любовного крыла и за обедом вела себя совсем не так, как обычно, потому что мистер Бриггс плохо ел: переживала, то и дело обращалась к нему прямо-таки с материнской заботой.

Кэролайн взглянула на застывшую среди звезд сосну: красота заставляла любить, а любовь дарила красоту – и поплотнее запахнула шаль, как будто хотела защититься и отгородиться от вездесущего чувства. Нельзя уступать сентиментальности, хотя удержаться очень трудно. Великолепная ночь проникала сквозь все поры и своевольно, не спрашивая позволения, приносила с собой грандиозные, не поддающиеся простым решениям проблемы таких могучих стихий, как смерть, время и утраты. Действовали мощные, разрушительные силы, непреодолимые и безрадостные: восторг сочетался с ужасом и громадной, разбивающей сердце тоской. Кэролайн почувствовала себя очень маленькой и страшно одинокой, открытой огромному миру и беззащитной, а потому, поежившись, инстинктивно запахнула шаль еще плотнее, словно пытаясь защититься от вечности кусочком прозрачного шифона.

– Думаю, – прошептала Лотти, – что муж Роуз не произвел на тебя особого впечатления: обычный, добродушный мужчина средних лет.

Кэролайн опустила взгляд с небес на землю и посмотрела на Лотти, пытаясь сосредоточиться на словах подруги.

– К тому же еще и располневший, – добавила та шепотом.

Кэролайн молча кивнула, а Лотти продолжила:

– Но это не так. Роуз смотрит сквозь внешнюю оболочку и видит то, чего не видим мы, потому что любит его.

И опять про любовь. Лапочка поднялась и, покинув компаньонок, перешла на свое обычное место, в одиночестве села на стену и посмотрела на другое море, то, куда опустилось солнце, где протянулись в сторону Франции далекие туманные тени.

Да, любовь способна творить чудеса, и мистер Арундел – она еще не привыкла к его другому, настоящему имени – воплощал для Роуз саму любовь. Но случались и обратные метаморфозы. Лапочка прекрасно знала, что любовь не всегда превращает людей в ангелов и святых, а как это ни прискорбно, порой действует противоположным образом. В ее собственной жизни подобное случалось не раз. Если бы удалось освободиться от любви, если бы посягательства совершались умеренно и не столь часто, она смогла бы стать вполне приличным, благожелательным, расположенным к людям существом, не то что сейчас: избалованная, угрюмая, недоверчивая эгоистка.

Стеклянные двери столовой распахнулись, и в сад, предваряемые голосом мистера Уилкинса, вышли три джентльмена, но говорил один.

Пожалуй, стоит вернуться к Лотти и Роуз, иначе мистер Бриггс обнаружит ее и прилипнет намертво, подумала леди Кэролайн и неохотно встала со стены. Она вышла из-за куста волчьих ягод, ощущая себя мрачным, суровым воплощением справедливого негодования и желая выглядеть столь же мрачной и суровой, чтобы вселить в душу мистера Бриггса страх и отвращение и навсегда от него избавиться, но Кэролайн знала, что, как бы ни старалась, все равно не могла казаться злобной мегерой. За обедом, когда поднимал бокал, у него дрожала рука; бедняга не мог обратиться к ней, сначала не покраснев, а потом не побледнев; при этом глаза миссис Фишер ловили ее прямо-таки материнский взгляд, в котором ясно читалась мольба не обижать единственного сына.

Как может человек, думала Кэролайн, хмуро появляясь из своего угла; созданный по образу и подобию Божию, вести себя таким образом? А ведь с его молодостью, привлекательностью и умом мистер Бриггс наверняка был достоин лучшей доли. А в том, что он умен, сомнений не было: она внимательно наблюдала за ним всякий раз, когда миссис Фишер задавала ему очередной вопрос: он всегда отвечал толково. К тому же мужчина наделен характером, благороден и добр. Тем печальнее, что такой умный образованный человек позволил себе влюбиться в пустышку, напрасно тратит силы и душевное спокойствие на красивую оболочку. Если бы он сумел заглянуть глубже, проникнуть под кожу, увидеть сердце, прочитать мысли, то сразу бы излечился, а она смогла бы спокойно посидеть в одиночестве и насладиться чудесной ночью.

За кустом волчьих ягод Кэролайн все-таки наткнулась на запыхавшегося, взволнованного Арундела.

– Вот решил вас найти прежде, чем вернусь к Роуз, – проговорил он и быстро добавил: – Готов целовать ваши туфли.

– Правда? – улыбнулась Кэролайн. – Тогда, пожалуй, пойду надену новые. Эти, к сожалению, недостаточно хороши для столь пылкого поклонника.

Сейчас она испытывала к Фердинанду-Фредерику не более чем дружеские чувства: модный писатель больше не представлял для нее опасности. Его охота прекратилась внезапно и окончательно, и теперь он ей определенно нравился. Жаль только, что попал в крайне затруднительное положение. Хорошо, что за обедом Лотти успела вовремя вмешаться, пока Кэролайн не сказала что-нибудь по-настоящему неловкое. К счастью, все обошлось, и Роуз ничего не заподозрила.

– Я все равно буду обожать вас вечно, – пообещал мистер Арундел… нет, мистер Арбутнот.

Кэролайн улыбнулась.

– Неужели?

– До сих пор я обожал вас за красоту, а теперь буду еще и за то, что вы не только прекрасны, как мечта, но и по-настоящему благородны. Когда эта порывистая молодая особа, благослови ее Господь, выпалила, что я муж Роуз, вы поступили именно так, как должен был бы поступить мужчина, выручая друга.

– В самом деле? – с очаровательной улыбкой уточнила Кэролайн.

– Быть такой красивой, нежной, женственной и в то же время обладать даром мужской преданности – очень редкое и самое ценное сочетание.

– Вы так считаете?

Ах какие щедрые комплименты! Если бы она действительно была такой…

– Готов целовать ваши туфли, – повторил джентльмен.

– Может быть, достаточно этого? – Кэролайн подала руку.

Фредерик Арбутнот, он же Фердинанд Арундел, поднес тонкие пальцы к губам, быстро поцеловал и поспешил прочь, проговорив на прощание:

– Да благословит вас Господь!

– Где ваш багаж? – окликнула Кэролайн.

– Ах ты, боже мой, в самом деле… остался в Меццаго.

– Я пошлю за ним.

Фредерик исчез за кустами, а леди Дестер поспешила в дом и велела немедленно привезти его чемодан. Так получилось, что второй раз за вечер Доменико отправился на станцию, по пути размышляя о непредсказуемости событий и неисповедимости путей Господних.

Создав необходимые условия для безоблачного счастья воссоединившихся супругов, Кэролайн опять погрузилась в размышления и медленно вышла в сад. Казалось, любовь приносит счастье всем и каждому, кроме нее, властно подчиняет своей воле обитателей замка – опять-таки, кроме нее, – причем каждого по-своему. Бедный мистер Бриггс подвергается самой жесткой пытке: он создал серьезную проблему, которая вряд ли разрешится завтрашним отъездом.

Когда леди Кэролайн вернулась к остальным, мистер Арундел – она все время забывала, что он теперь не мистер Арундел, – уже удалялся рука об руку с женой в более уединенные пенаты, – скорее всего в нижний сад. Несомненно, им надо было многое сказать друг другу. Видимо, в отношениях этой пары когда-то что-то пошло не так, а теперь неожиданно исправилось. Лотти наверняка сказала бы, что Сан-Сальваторе творит свои чудеса. Даже сама Лапочка чувствовала себя лучше, чем на протяжении долгих-долгих лет. Единственным, кто уедет отсюда в расстроенных чувствах, будет мистер Бриггс.

Бедный, бедный мистер Бриггс! Когда она впервые его увидела, он показался слишком жизнерадостным и бойким, чтобы не наслаждаться жизнью. Нехорошо, если хозяин замка, тот человек, которому все обязаны блаженством и благодатью, покинет свои владения без должного благословения.

Кэролайн охватило раскаяние. Как много приятных дней провела она в его доме! Лежала в его саду, любовалась его цветами, наслаждалась его пейзажами, пользовалась его вещами, обитала в благодати и комфорте, отдыхала, возвращалась к жизни. Здесь прошли лучшие, самые мирные, самые свободные, самые осмысленные дни! И все благодаря мистеру Бриггсу. Да, она каждую неделю платила какую-то смехотворно малую сумму, а взамен получала неисчислимые сокровища. Так что же в итоге? Разве не благодаря мистеру Бриггсу она подружилась с Лотти? Разве они смогли бы встретиться в другом месте? Разве сумели бы найти и понять друг друга?

Раскаяние сжало душу теплой мягкой лапой, и готовая проснуться душа ответила бурным потоком благодарности. Кэролайн встала и быстро, целеустремленно, как давно уже не ходила, подчинившись внезапному осознанию собственного долга и стыду за неучтивое поведение днем и во время обеда, направилась к Бриггсу. Конечно, он не понял, что она вела себя неучтиво: как всегда, подаренная коварной природой обманчивая внешность замаскировала раздражение. Но она-то знала. Да, держалась неприветливо, если не сказать грубо; точно так же, как в течение многих лет держалась со всеми вокруг. Любой проницательный взгляд, любой по-настоящему наметанный глаз сразу понял бы, кто она такая на самом деле: избалованная, угрюмая, недоверчивая эгоистка.

– Я многим вам обязана, – искренне призналась униженная покаянными мыслями Кэролайн.

Джентльмен изумленно взглянул на нее:

– Вы обязаны мне? Но ведь это я, кто… я, кто…

Он не договорил. Для него видеть ее в своем саду было настоящим блаженством. Ничто на свете: ни один белый цветок – не могло превзойти красотой это изысканное чудо.

– Прошу вас, – продолжила Кэролайн еще серьезнее. – Постарайтесь освободить сознание от всего, кроме правды. Вы ничем мне не обязаны. С какой стати?

– Это я ничем не обязан? – эхом отозвался Бриггс. – Обязан первой встречей с… с…

– Ради бога! О, ради бога! – взмолилась Лапочка. – Пожалуйста, будьте проще. Не пытайтесь себя унизить. Зачем вам унижаться? Просто смешно видеть вас униженным. Вы стоите пятидесяти таких, как я.

«Неразумно», – подумал случайно оказавшийся рядом мистер Уилкинс, в то время как Лотти по-прежнему сидела на стене. Он был удивлен, озабочен и даже шокирован тем, что леди Кэролайн открыто поддерживает и поощряет восхищение Бриггса. «Очень, очень неразумно», – подумал мистер Уилкинс и покачал головой.

Мистер Уилкинс считал, что состояние Бриггса уже настолько плачевно, что единственный допустимый способ обращения с ним – решительное и окончательное отвержение. Никакие полумеры уже не способны помочь, а доброта и фамильярность будут неверно поняты несчастным страдальцем. Невозможно предположить, что дочь Дройтвичей действительно намерена поощрить ошеломленного поклонника. Бриггс, – каким бы распрекрасным ни был, все же остается всего лишь Бриггсом, не более. Наверное, леди Кэролайн недооценивает влияние своего голоса и внешности: объединившись, эти два фактора преображают простые слова так, что те звучат… обнадеживающе, – но произнесенные слова вовсе не абсолютно просты.

Мистер Уилкинс опасался, что леди недостаточно обдумала собственное высказывание. Несомненно, ей нужен советчик – мудрый, объективный консультант, как раз такой, как он. В эту самую минуту леди Кэролайн Дестер стояла перед Бриггсом и едва ли не подавала ему руку. Разумеется, Бриггс заслуживал благодарности, поскольку все они восхитительно проводили время в его доме, но не чрезмерной и не единоличной. Сам он уже запланировал, что завтра, перед отъездом, обитатели замка преподнесут хозяину коллективный благодарственный адрес с подписями по кругу. Но признательность не может быть выражена вот так: при лунном свете, в саду, да еще той самой особой, в которую хозяин замка откровенно влюблен.

Стремясь своевременно и тактично помочь дочери Дройтвичей безболезненно выйти из затруднительной ситуации, мистер Уилкинс сердечно произнес:

– В самом деле, Бриггс, вы достойны благодарности. Позвольте дополнить произнесенные леди Кэролайн слова признательности выражением моей личной симпатии и симпатии моей жены. За обедом следовало устроить чествование и всем вместе поднять за вас тост. Несомненно, должен был состояться какой-то…

Однако Бриггс даже не заметил мистера Уилкинса и не услышал элегантного монолога: он просто продолжал смотреть на леди Кэролайн так, как будто впервые в жизни видел женщину. А она тоже смотрела на Бриггса со странным, подозрительно напоминавшим мольбу выражением. Крайне неразумно. Крайне…

В то же время Лотти, внимательно наблюдавшая за развитием событий, выбрав тот самый момент, когда леди Кэролайн нуждалась в поддержке и защите, встала со стены и взяла мужа под руку, намереваясь увести прочь.

– Хочу кое-что тебе сказать, Меллерш.

– Подожди минуту, – отмахнулся мистер Уилкинс.

– Нет, немедленно! – твердо возразила Лотти и увлекла его в сторону.

Мудрый советчик ушел чрезвычайно неохотно. Нельзя давать Бриггсу надежду, даже самую малую.

– Итак, в чем же дело? – нетерпеливо осведомился мистер Уилкинс, подумав, что нельзя оставлять леди Кэролайн в опасности.

– О, никакой опасности нет, – заверила его жена, как будто он произнес эти слова вслух. – Не волнуйся, Кэролайн в полном порядке.

– Вовсе нет. Этот молодой Бриггс…

– Конечно. А чего ты ожидал? Лучше пойдем к камину. Там сейчас только миссис Фишер.

– Разве можно оставлять леди Кэролайн в саду одну, – заупрямился мистер Уилкинс, пытаясь повернуть обратно.

– Не говори ерунду, Меллерш! Она вовсе не одна. К тому же я хочу кое-что тебе сказать.

– Ну так говори.

– Когда войдем в дом.

С возраставшей вместе с расстоянием неохотой мистер Уилкинс уходил от леди Кэролайн все дальше и дальше. Он верил жене и ценил ее интуицию, однако считал, что сейчас она совершает ужасную ошибку. В гостиной возле камина сидела миссис Фишер. Сам мистер Уилкинс всегда после захода солнца предпочитал комнаты и камины садам и лунному свету, так что в помещении чувствовал себя намного уютнее, чем на улице. Если бы только удалось забрать с собой леди Кэролайн, а без нее возвращаться в гостиную совсем не хотелось.

Сложив руки на коленях, миссис Фишер пребывала в бездействии: просто сидела и смотрела на огонь. Лампа была приготовлена для чтения, однако пожилая дама не читала. Этим вечером книги великих давно ушедших друзей не представляли интереса. Теперь все они твердили одно и то же, снова и снова повторяли давно знакомые слова, не говорили ничего нового, и уже никогда не скажут. Несомненно, прежние грандиозные личности превосходили любого из современников, но имели один серьезный недостаток: их уже не было в живых, так что бессмысленно чего-то от них ожидать. Миссис Фишер тосковала по живому, изменяющемуся миру: все неподвижное и кристаллизованное надоело, – и думала, как хорошо было бы иметь сына, такого же милого мальчика, как мистер Бриггс: непосредственного, внимательного, веселого, подвижного, любящего и готового бескорыстно заботиться…

При виде пожилой леди сердце миссис Уилкинс дрогнуло. Бедная старушка, подумала она, ощутив безысходное одиночество той, что пережила свое время и влачила существование лишь по милости судьбы. Абсолютно одинокая, не имевшая понятия, что такое дружба, старая бездетная вдова. Оказалось, что счастье можно найти только в паре – любой паре, вовсе не обязательно любовной: в паре друзей, матери и ребенка, брата и сестры. Но где же найти вторую половинку для миссис Фишер?

Лотти решила, что было бы неплохо поцеловать ее еще раз. Сегодня днем это прошло успешно: она точно это знала, поскольку сразу ощутила ответный импульс, – поэтому просто склонилась, поцеловала и жизнерадостно сообщила:

– А вот и мы!

Хотя это и так было очевидно.

В этот раз миссис Фишер подняла руку, прижала щеку миссис Уилкинс к своей щеке и, почувствовав прикосновение теплой, живой, нежной, наполненной молодой кровью кожи, сразу обрела спокойствие и уверенность, зная, что готовое к необычным поступкам непредсказуемое создание сочтет движение нормальным и не смутит удивлением.

Миссис Уилкинс действительно ничуть не удивилась, а пришла в восторг и вдруг подумала: «Подозреваю, что я и есть вторая половинка пары. Похоже, именно мне предстоит стать близкой подругой миссис Фишер!»

Когда она подняла голову, лицо осветилось улыбкой. Поистине Сан-Сальваторе творил чудеса. Они с миссис Фишер… но Лотти уже видела себя в главной роли.

– А где остальные? – спросила пожилая дама и добавила ласково, когда миссис Уилкинс подставила ей под ноги скамеечку (весьма кстати, поскольку короткие ноги дамы не доставали до пола: – Спасибо, дорогая.

– Роузы, – ответила миссис Уилкинс, – ушли в нижний сад. Думаю, чтобы целоваться.

– Роузы?

– Ну Фредерики, если желаете. Они совершенно слились и стали неотличимыми.

– А почему бы не назвать их Арбутнотами, дорогая? – вмешался мистер Уилкинс.

– Очень хорошо, Меллерш: Арбутноты, – а вот Кэролайны…

И миссис Фишер, и мистер Уилкинс вздрогнули, причем обычно прекрасно владевший собой мистер Уилкинс вздрогнул даже куда ощутимее, и впервые с момента приезда рассердился на жену.

– Послушай!..

– Очень хорошо, Меллерш: значит, Бриггсы, – не осталась в долгу Лотти.

– Бриггсы! – вскричал в негодовании мистер Уилкинс.

Намек показался жестоким оскорблением всех Дестеров: умерших, живых и пока еще не появившихся на свет.

– Мне очень жаль, Меллерш, если развитие событий тебе не по нраву, – с притворной кротостью отозвалась Лотти.

– Не по нраву! Ты утратила рассудок. Они же только сегодня впервые друг друга увидели!

– Так и есть. Именно поэтому теперь ничто не мешает им двигаться вперед.

– Двигаться вперед! – беспомощно повторил страшные слова мистер Уилкинс.

– Сожалею, Меллерш, если ты недоволен, но… – повторила Лотти.

Серые глаза сияли, а лицо светилось радостью и уверенностью – чувствами, глубоко удивившими Роуз во время первой встречи.

– Бесполезно возражать, – продолжила миссис Уилкинс. – На твоем месте я даже не пыталась бы сопротивляться. Потому что… – Лотти умолкла и взглянула сначала на одно встревоженное серьезное лицо, а потом на другое: все ее существо осветилось радостью, – и уверенно закончила: – Потому что ясно вижу их Бриггсами.

В последнюю неделю апреля в Сан-Сальваторе отцвела сирень, а на смену ей выступила акация. До сих пор никто не замечал, как много в саду акаций, пока вдруг однажды воздух не наполнился новым ароматом и восхищенным взорам явились изящные деревца, подобно глицинии, щедро украшенные пышными кистями. В последнюю неделю высшим счастьем казалось лежать под акацией и сквозь причудливое переплетение ветвей смотреть на трепещущие на фоне голубого неба белые цветы, при каждом движении воздуха дарившие новую волну сладостного тепла. Постепенно весь сад нарядился в белые одежды: белые гвоздики, белые розы, белый жасмин и, наконец, белые акации. Когда же первого мая все дружно покидали замок, то, даже спустившись с холма и сквозь железные ворота выйдя в деревню, продолжали вдыхать волшебный аромат.