Глава 10

Выйти в верхний сад и вернуться в замок можно было только через две стеклянные двери: из холла и из столовой, – но, к сожалению, они обе расположены рядом. Таким образом, войти из сада незаметно было невозможно, потому что непременно встретишь как раз того, от кого хотел бы скрыться. Сам же небольшой верхний сад имел форму вытянутого прямоугольника, так что спрятаться там было негде, поскольку деревья – розовая акация, тамариск и зонтичная сосна – росли вплотную к низкому парапету. Кусты роз тоже не могли прикрыть человеческую фигуру: достаточно было сделать шаг влево или вправо, как вы оказывались на виду, – и только северо-западный угол немного выдавался за основную стену и представлял собой нечто вроде выступа, в прежние опасные дни, несомненно, служившего для наблюдения за подступающим врагом, а сейчас там можно было спрятаться за пышным кустом волчьих ягод и остаться вне зоны видимости.

Оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет, леди Кэролайн встала и, ступая на цыпочках, словно замыслила недоброе, перенесла кресло в этот укромный уголок. Точно такой же выступ имелся и в северо-восточном конце стены, но хоть и открывал великолепный вид на залив и горы за Меццаго, оставался на всеобщем обозрении. Там не было кустов, вообще не было тени, поэтому леди Кэролайн выбрала для себя северо-западный угол. Положив голову на подушку, подняв на парапет казавшиеся с деревенской площади парой белых голубей ноги, она устроилась поудобнее и решила, что наконец-то обрела долгожданный покой.

Миссис Фишер обнаружила ее по запаху сигаретного дыма. Об этой улике неосторожная леди Кэролайн не подумала. Миссис Фишер не курила, отчего особенно остро ощущала характерный запах, а он встретил ее сразу же после ленча, как только она вышла из столовой, чтобы выпить кофе на свежем воздухе. Франческе было приказано поставить кофейный стол в тени дома, возле стеклянной двери. Увидев этот маневр, миссис Уилкинс напомнила – по мнению миссис Фишер, крайне нетактично и самоуверенно, – что леди Кэролайн хочет посидеть в одиночестве, но тут же получила резонный ответ, что сад не чья-то личная собственность.

Таким образом, миссис Фишер вышла и сразу ощутила, что леди Кэролайн не просто сидит, а еще и курит. Ох уж эти современные молодые женщины! Теперь, после ленча, трость уже не служила столь серьезным препятствием, и она отправилась на поиски преступницы.

Сейчас уже ничто не могло заинтересовать ее так же глубоко, как в молодости, подумала миссис Фишер, направляясь прямиком к кусту волчьих ягод. Мир стал совсем скучным и полностью утратил чувство юмора. Наверное, современные люди тоже как-то шутят. Ну конечно, ведь журнал «Панч» по-прежнему выходит. Только что это за журнал и что за шутки! Теккерей в своей неподражаемой манере сделал бы из нынешнего поколения пирог с мясной начинкой. Современные читатели даже не понимают, насколько нуждаются в укрепляющем воздействии его сурового пера и не умеют – во всяком случае, так ей говорили – ценить талант автора. Конечно, она не может дать современной молодежи глаза, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, и сердце, чтобы понимать, но может назначить леди Кэролайн правильную дозу действенного лекарства от головной боли.

– Говорят, вам нездоровится, – заявила миссис Фишер, остановившись возле узкого входа на выступ и с непроницаемым выражением благодетельницы уставившись на неподвижную и, судя по всему, заснувшую дамочку.

Миссис Фишер обладала низким, почти мужским голосом, поскольку находилась под воздействием той странной мужеподобности, которая порой охватывает женщин ближе к старости.

Дамочка пыталась притвориться спящей, но в таком случае сигарета не оставалась бы в руке, а лежала на земле. Леди Кэролайн об этом забыла, а миссис Фишер – нет. Выйдя на площадку, она устроилась на узкой каменной скамье возле стены, собираясь посидеть совсем недолго: только до тех пор, пока не начнет ощущаться холод, – и посмотрела на расположившуюся напротив фигуру. Ничего не скажешь, милая кошечка: наверняка ее ждал бы успех в Фаррингфорде – резиденции лорда Теннисона на острове Уайт. Странно, с какой легкостью даже великие мужчины поддаются магии очаровательной внешности. Когда-то давно миссис Фишер собственными глазами наблюдала, как Теннисон покинул гостей – в буквальном смысле повернулся спиной к толпе знаменитых людей, собравшихся, чтобы оказать ему честь, – и удалился к окну с никому не известной особой, единственной заслугой которой (если в случайном подарке природы вообще можно видеть личную заслугу) была красота. Красота! Минутное преимущество, которое исчезает прежде, чем успеваешь извлечь из него пользу. И все же красота, пока присутствует, способна вить из мужчин веревки. Даже мужья не в силах противостоять этой могучей силе. В жизни мистера Фишера случались моменты…

– Полагаю, это путешествие вас так утомило, – проговорила миссис Фишер своим низким голосом. – Вам необходима добротная доза очень простого, но действенного лекарства. Спрошу Доменико, есть ли в деревне касторовое масло.

Леди Кэролайн открыла глаза и недовольно взглянула на обладательницу мужского голоса.

– Так и знала, что вы не спите, иначе выронили бы сигарету. Какая расточительность! Терпеть не могу, когда женщины курят, но еще больше ненавижу расточительность.

«Ну вот что делать с такими? Везде суют свой нос, дают советы», – с негодованием подумала леди Кэролайн, уничтожая нарушительницу спокойствия негодующим, как ей показалось, взглядом, который та восприняла как очаровательное внимание.

– Прислушайтесь к моему совету, – продолжила глубоко тронутая миссис Фишер, – и не пренебрегайте недомоганием, способным обернуться серьезной болезнью. Мы с вами находимся в Италии, а здесь следует проявлять особую осторожность. Прежде всего необходимо лечь в постель…

– Никогда не лежу в постели, – перебила леди Кэролайн, и реплика эта прозвучала так же трогательно и безнадежно, как когда-то, много лет назад, эти слова произнесла актриса, исполнявшая роль Бедняжки Джо в сценической версии «Холодного дома» Диккенса. («Постоянно хожу», – сказала Бедняжка Джо в ответ на рекомендацию полицейского, и миссис Фишер, тогда еще девочка, положила голову на красный бархатный парапет первого ряда бельэтажа и громко зарыдала).

Голос леди Кэролайн звучал восхитительно и вот уже десять лет, с тех самых пор как она впервые вышла в свет, постоянно одерживал победы, которые другим достаются за счет образованности и остроумия. Все, что она произносила своим необыкновенным голосом, привлекало внимание окружающих и казалось исключительно важным. С таким строением речевого аппарата ей следовало бы стать певицей, однако ни один из музыкальных жанров, кроме музыки устной речи, ей не подчинился. Но какое очарование, какое волшебство несли произнесенные ею слова! Прелесть лица и нежность румянца мгновенно зажигали во взгляде наблюдателя пламя острого интереса, но при звуке чарующего голоса это пламя разгоралось с новой, неистовой силой. Это происходило буквально с каждым мужчиной: образованным и невеждой, старым и молодым, желанным и неприятным, джентльменом и автобусным кондуктором, генералом и рядовым (во время войны случалось всякое), епископом и церковным служкой (во время конфирмации наблюдались пугающие явления), здоровым и больным, богатым и бедным, умным и глупым. Не имело значения, что за мужчина оказывался рядом, как давно и счастливо был женат: при первом же взгляде на леди Кэролайн в каждом взоре вспыхивало пламя, а при звуке неотразимого голоса пламя разгоралось еще ярче, превращаясь в пожар.

Леди Кэролайн больше не могла выносить сосредоточенного на ее персоне всеобщего внимания: ничего, кроме осложнений, оно не приносило. Поначалу всеобщее восхищение приводило в восторг. Она переживала нечто вроде триумфа. Не бояться сказать что-нибудь невпопад или совершить неловкий поступок; повсюду встречать благосклонный интерес и обожание, слушать комплименты, похвалы, а вернувшись домой, привычно принимать полную гордости, безусловную и бесконечную любовь близких – до чего же приятно! И как легко! Незачем учиться, трудиться, прилагать усилия. Не нужно ни о чем заботиться, достаточно только появиться и что-нибудь произнести.

Но постепенно стал накапливаться опыт. В конце концов, все-таки пришлось беспокоиться и даже принимать какие-то меры. Мало-помалу выяснилось, что необходимо защищаться, и неожиданное открытие вызвало не только изумление, но и гнев. Как правило, огненный взгляд означал, что на нее собираются напасть. Какие-то из поклонников оказывались скромнее других, особенно если были молоды, но рано или поздно в меру собственных сил нападали абсолютно все. Она, вступившая в свет легко и беспечно, с высоко поднятой головой и полным доверием ко всякому убеленному сединами, начала испытывать сомнения в искренности окружающих, а потом ощутила неприязнь, которая вскоре перешла в отвращение и негодование. Порой казалось, что она уже не принадлежит себе и не располагает собой, а считается общественным достоянием, чем-то вроде красивой игрушки для взрослых. Она оказалась втянутой в странные смутные ссоры и вскоре ощутила, что стала объектом острой ненависти, вместе со всеми окунулась в войну с головой, и та ее уничтожила.

Война убила единственного человека, с которым она чувствовала себя в безопасности, за которого собиралась выйти замуж, и наполнила душу отвращением к любви. С тех пор она озлобилась и принялась так же сердито барахтаться в сладком сиропе жизни, как попавшая в мед оса, с таким же отчаянием пыталась она вытащить прилипшие лапки и взмахнуть отяжелевшими крылышками. Победы над другими женщинами не радовали, а их надоедливые спутники не только не привлекали, но и вызывали досаду. Что делать с завоеванными мужчинами? Ни один из них не способен говорить ни о чем ином, кроме любви, и очень скоро эти бесполезные разговоры становятся невыносимыми. Точно так же можно кормить здорового человека с нормальным аппетитом одним лишь сахаром. Любовь, любовь… от одного слова тошнило и хотелось дать тому, кто его произносит, пощечину.

«С какой стати я должна вас любить? Почему?» – порой изумленно спрашивала леди Кэролайн, когда кто-нибудь пытался – а кто-нибудь неизменно пытался – сделать предложение, но внятного ответа никогда не получала, только сбивчивое глупое бормотание.

Постепенно несчастная Кэролайн насквозь пропиталась цинизмом. Душа ее поседела от разочарований, в то время как прелестная внешность продолжала украшать мир. Что несет будущее? После такой обработки она не сможет его принять. Она ни к чему не пригодна, потому что потратила драгоценное время на тщеславие, но скоро красота увянет, и что тогда? Она не знала, что делать, и даже боялась об этом думать. Пусть она страшно устала от всеобщего внимания, но зато привыкла постоянно находиться на виду и другого способа существования не знала. А вот стать незаметной, полинять, утратить свежесть и притягательность, должно быть, невероятно обидно. Как только старость начнет подступать – сначала издалека, а потом все ближе и ближе, – то больше уже ни за что не выпустит из цепких когтей. Будет держать долгие годы! Разве можно представить, что огромную часть жизни придется провести в увядании? Старость ведь в два, а то и в три раза продолжительнее молодости. Глупо, глупо. Все глупо. Делать ничего не хочется. На свете столько всего, что делать не хочется.

Праздность, молчание, одиночество, а если можно, то и беспамятство, – вот о чем мечтала сейчас леди Кэролайн, но даже здесь, на краю света, ее ни на миг не оставляли в покое. Эта нелепая женщина явилась, притворившись, будто заботится о ее здоровье, а на самом деле чтобы подчинить своей власти, заставить лечь в постель и – о ужас! – напоить касторкой!

– Не сомневаюсь в вашем здравомыслии, – заключила миссис Фишер, ощутив, как холод пробирается под юбку, и понимая, что дольше сидеть нельзя. – Ваша матушка… У вас есть мать?

Леди Кэролайн взглянула на даму с легким удивлением. Есть ли у нее мать? Если у кого-то и есть мать, то именно у нее. До этой минуты ей не приходило в голову, что на свете остались люди, которые не слышали бы о ее матери. Леди Дестер была одной из старших маркиз – а Кэролайн лучше, чем кто-либо, знала, что бывают маркизы-мужчины и маркизы-женщины – и занимала высокое положение при дворе. Отец тоже в свое время пользовался широкой известностью, но, к сожалению, этот период закончился, потому что во время войны бедняга совершил несколько серьезных ошибок, а теперь еще и состарился, хотя и остался не последним человеком в обществе. Ах как отдыхает душа, когда вдруг удается встретить кого-то из тех, кто никогда не слышал о ее родителях или по крайней мере не связывал ее с ними!

Отношение к миссис Фишер сразу изменилось: дама вызвала едва ли не симпатию. Возможно, чудачки тоже пока ничего не знают. Когда в ответ на объявление леди Кэролайн написала письмо и в конце поставила великое имя Дестер, пронзившее английскую историю подобно кровавому копью, ибо его носители постоянно кого-то убивали, то ни на миг не усомнилась, что компаньонки сразу же поймут, кто она такая, и во время беседы в клубе на Шафтсбери-авеню тоже решила, что личность ее не вызвала вопросов, потому что у нее не попросили представить рекомендаций, как должны были бы.

Кэролайн слегка приободрилась. Если здесь, в Сан-Сальваторе, никто о ней не слышал, если можно на целый месяц спрятаться, стряхнуть прошлое, забыть приставания, грязь, бессмысленный шум, то, вполне вероятно, удастся как-то с собой справиться: подумать, прояснить сознание, прийти к каким-нибудь полезным выводам…

– Единственное, чего я жду от пребывания здесь, – проговорила она с воодушевлением, подавшись вперед, обхватив руками колени и глядя на миссис Фишер снизу вверх, потому что каменная скамья оказалась выше плетеного кресла, – это получить возможность подумать и прийти к какому-то выводу. И все. Желание совсем не чрезмерное, не правда ли? Только это, ничего больше.

Она смотрела на миссис Фишер и думала, что главное сейчас – за что-то ухватиться, найти точку опоры, перестать дрейфовать.

Миссис Фишер, продолжая сверлить собеседницу своими маленькими глазками, ответила тоном мудрой совы:

– Полагаю, что такая молодая особа, как вы, мечтает о муже и детях.

– Что же, это одна из проблем, которые я собираюсь обдумать, – миролюбиво ответила Кэролайн. – Только вряд ли она приведет к конкретному выводу.

– А пока, – заключила миссис Фишер и встала, ощутив холод камина сквозь юбку, – на вашем месте я не стала бы загружать мозг рассуждениями и выводами: поверьте, женские головы не созданы для мыслей, – а просто легла бы в постель и выздоровела.

– Я здорова, – возразила Кэролайн.

– Тогда зачем же всем сказали, что больны?

– Никому ничего подобного я не говорила.

– Значит, я напрасно взяла на себя труд сюда выйти.

– Но разве не приятнее выйти и обнаружить меня здоровой, чем больной? – осведомилась леди Кэролайн и лукаво улыбнулась.

Колдовская улыбка подействовала даже на миссис Фишер.

– А вы и впрямь милое создание, – отозвалась она почти благожелательно. – Жалко, что не родились полвека назад. Мои друзья любовались бы вами.

– Очень рада, что родилась значительно позже, – парировала леди Кэролайн. – Терпеть не могу, когда на меня смотрят.

– Абсурд! – Миссис Фишер вернулась в обычное суровое состояние. – Молодые женщины вроде вас только для этого и созданы. Для чего же еще, скажите на милость? К тому же мои друзья – это великие люди.

– Не люблю великих людей, – нахмурилась леди Кэролайн. – Совсем недавно произошел неприятный случай: власть имущие…

– А я не люблю современных молодых притворщиц, – перебила миссис Фишер таким же холодным тоном, как тот камень, с которого только что встала. – Такое поведение кажется мне жалким, да, поистине жалким и беспросветно-глупым.

Возмущенно шурша тростью по гравию, она удалилась.

– Наконец-то, – пробормотала Кэролайн и вернулась в удобное положение с головой на подушке и ногами на парапете. Когда кто-то от нее уходил, причина ни в малейшей степени ее не беспокоила.

«Тебе не кажется, что наша дорогая Лапочка становится капельку, самую капельку, необычной?» – спросила ее мать у отца незадолго до этого сумасбродного поступка, внезапного бегства в замок Сан-Сальваторе. В последнее время маркизу расстраивали странные высказывания дочери, постоянное стремление к уединению и попытки избежать общения со всеми, кроме – верный признак старения – совсем молодых мужчин, почти мальчиков.

«А? Что? Необычной? Ну и пусть будет необычной, если ей нравится. Женщине с ее внешностью позволены любые прихоти», – ответил тогда переполненный обожанием отец.

«Я тоже не возражаю, – кротко согласилась матушка. – А если бы даже возражала, разве это смогло бы что-нибудь изменить?»

Миссис Фишер пожалела, что понапрасну встревожилась относительно здоровья леди Кэролайн, и направилась через холл в свою гостиную. Трость стучала по каменным плитам с порожденной негодованием энергией. Нелепое притворство! Нестерпимое! Ничего не зная, ничего не умея, нынешние молодые женщины стараются выглядеть умными, отрицая все, что было в прошлом по-настоящему великого и ценного, в то же время превознося новое – каким бы дурным оно ни оказалось в действительности. Восстание обезьян. Да, обезьяны. Обезьяны.

А едва войдя в гостиную, достойная леди обнаружила нашествие других обезьян. В нынешнем расположении духа ничто не могло бы возмутить ее больше, чем представившаяся взору картина. Сидя в удобном кресле, миссис Арбутнот невозмутимо пила кофе, а за письменным столом, который миссис Фишер уже считала едва ли не священным, миссис Уилкинс что-то писала привезенной с Принц-Уэлз-террас драгоценной ручкой. За ее столом. В ее гостиной. Ее ручкой.

– Не правда ли, чудесный уголок? – сердечно проворковала миссис Арбутнот. – Мы только что его обнаружили.

– Пишу Меллершу, – так же сердечно пояснила миссис Уилкинс, подняв голову.

Как будто, подумала миссис Фишер, ей не все равно, кому пишет эта обезьяна. Как будто ей известно, кто такой Меллерш.

– Ему будет приятно узнать, что я добралась благополучно, – добавила миссис Уилкинс с соответствующим пейзажу и интерьеру оптимизмом.