Глава 37

Лали лежала на узкой кровати, уставившись в стену. Вокруг левого глаза разливалось черное пятно. Она то и дело притрагивалась к распухшему лицу, легонько клала ладонь на щеку, пыталась пошевелить мышцами и морщилась от боли.

Жирный геккон вышел из своего укрытия за узкой трубкой лампы дневного света на мятной стене. Он следил за стрекозой, что устроилась на лампе, очарованная сиянием. Геккон терпеливо ждал, не мигая; слегка продвинулся вперед, ползком на гладком белом брюхе, и снова замер. Лали затаила дыхание, наблюдая за добычей и хищником. В своем последнем броске, за пару вдохов от жертвы, геккон вытянул шею и схватил стрекозу в рот. Стрекоза сопротивлялась, дергая лапками, хлопая крыльями, но геккон цепко держал добычу. Наконец он с силой прикусил ее, и стрекоза затихла. Лали сомкнула веки.

Когда утром отперли засовы, Лали накинула на себя сари, отчаянно пытаясь дважды обернуть ткань вокруг обнаженных грудей; на одной из них остались синяки и следы зубов среди засохших капелек крови. Она выскользнула за дверь, покосившись на стражника, но тот смотрел в другую сторону, повернувшись лицом к стене.

Лали шла вперед, не сводя глаз со своих босых ног, шлепающих по пыльному гравию, моля о том, чтобы не забыть дорогу. Она чувствовала на себе пристальные взгляды, от которых покалывало кожу. Раз или два подняла голову, встретившись глазами с севикой. Задрапированные с ног до головы в одежды, служанки оставляли открытыми солнцу только лицо и руки. Одна из них посмотрела на нее с такой глубокой печалью, что Лали пришлось прикусить ладонь, чтобы не сломаться и не рухнуть на гравий, свернувшись клубком.

В комнате не оказалось ни Дурги с Лакшми, ни Сони. Лали подошла к окну и долго смотрела, как дерутся и каркают вороны в тяжелой, удушающей неподвижности летней жары, пока свет не потускнел, медленно съедаемый темнотой.

Лали расслышала мягкие шаги за спиной, остановившиеся на полпути. Она не обернулась, чтобы посмотреть, кто вошел, отметила только, что гость включил свет. Спустя несколько мгновений она почувствовала руку на своем плече. Открыла глаза и увидела длинные белые пальцы Сони. Ни одна из них не проронила ни слова. Лали не испытывала никаких эмоций, даже гнева, и теперь, когда не могла укрыться за броней негодования, и вовсе чувствовала себя обделенной.

Она задалась вопросом, знает ли Соня.

Соня смотрела мимо Лали в окно, на деревья. Финансовый кризис 2008 года привел к исходу узбекских девушек из Дубая в Индию, где ушлые кураторы давно смекнули: светлая кожа и гибкие тела принесут много прибыли. Соня по себе знала, что так оно и есть. Лали работала за 2000, 1500, даже 500 рупий в трудные времена; другие индийские девушки, как те, которых куратор Сони, Чарли, рекламировал на своем веб-сайте, получали намного больше. Соня когда-то думала, что Майя идеально подходит для работы у Чарли. Майя обладала потенциалом и при небольшом обучении могла бы обрести тот высокий класс, который искали клиенты Чарли, готовые потратить от двадцати пяти до пятидесяти тысяч на любую из них. Но за «русских», как Соня, давали неизмеримо больше, ночь могла начинаться от семидесяти тысяч рупий и доходить даже до лакха. Соня не раз задавалась вопросом, сколько девушек, которых она встречала в Сонагачи, знали эту кухню. Дарья, ее сестра, определенно не знала.

Глядя на спящую Лали, Соня чувствовала себя измученной. Такого не должно было случиться, но как все должно было пройти, ей было неведомо. Когда она смотрела на Лали и маленьких близняшек, ей хотелось сделать то, чего она не делала уже тысячу лет. Давным-давно — так давно, что казалось, будто в другой жизни, но той, о которой неприятно вспоминать, — у Сони был свой ритуал. Она била стекло, выискивала самые уродливые осколки и проверяла их остроту на своей коже. Расцветая кровавыми узорами, кожа вскоре покрывалась коркой, которая, подсыхая, осыпалась ржавой пылью, и тогда пульсирующие рубцы вздувались на бледных предплечьях, бедрах, животе. Соня содрогнулась. После Дарьи она пообещала себе, что больше не будет этого делать. Жизнь — слишком большая драгоценность, чтобы подвергать ее этой бесконечной репетиции смерти. Но как только близняшки сели в машину, тщательный план Сони, ее стратегия выхода из игры пошатнулись.

Соня смотрела, как Лали хмурит брови во сне, как осторожно прикрывает лицо рукой, избегая синяков.

— Тебе не следовало так портить счастливое спасение, — прячась за сардонической улыбкой, тихо произнесла она.

Лали открыла глаза, левой ладонью защищаясь от света единственной белой лампочки в комнате.

Соня засмеялась:

— Людям нравятся хорошие истории спасения, не так ли? Махараджа здесь спасает таких падших женщин, как мы.

Лали скривилась от боли, когда попыталась повернуться на бок. Ее безразличие бесило Соню. Местные девушки отличались самоуспокоенностью, непоколебимой верой в руку «судьбы» — судьбы, которую одинаково обвиняли и восхваляли. Поначалу ее приводило в замешательство, когда она слышала от них: «Все написано у нас на лбу», а потом кто-то объяснил ей, что так они говорят о судьбе. Кино жизни, начертанное судьбой невидимыми чернилами у них на лбу в момент рождения. Я бы сожгла этот лоб, сказала им Соня. Так мы говорим, когда умирают наши мужья, ответили ей. Такая философия, оскорбительная для человеческих устремлений, наполняла ее гневом, который больше жалил, чем причинял боль. Для Сони в этом было много личного. Дарья верила в судьбу, но даже не догадывалась, куда заведет ее эта вера, в какую адскую дыру, на какой край света, откуда так легко исчезнуть с лица земли.

— Ты говорила, что мы уедем далеко. Что ты имела в виду? — прошептала Лали то ли осознанно, то ли во сне. — Что мы делаем здесь? — пробормотала она.

Дурги и Лакшми в комнате не было. Соня подумала, что это к лучшему. Взрослым всегда легче довериться друг другу. Лали могла сама позаботиться о себе, как и Соня. Перед глазами всплыла картинка из отеля, когда Лали семенила следом за ней, такая нелепая в декорациях лобби. Бедняжка даже не подозревала о том, что ей предстоит проверка и что люди, которые сочтут ее пригодной, проложат путь в этот ашрам и еще дальше.

Лали хотела что-то сказать, спросить, понять, но никак не могла сформулировать вопросы, облечь в слова то, что хотела знать. Когда мужчина ударил ее в живот, она согнулась пополам. В ослепляющей боли она распознала стратегию таких, как он, и мысленно улыбнулась. Ударь меня там, где не видно следов, подумала она и представила синяк на животе. Сначала синий, потом черный и постепенно желтеющий по мере заживления.

Низкий потолочный вентилятор гудел с артритными стонами, вращаясь над головой.

Соня нарушила молчание:

— Я ничего не выиграю от того, что буду держать тебя в неведении. Я — не Рэмбо, не мадам и уж точно не этот сумасшедший богочеловек. — Она кивнула в сторону портрета на стене, который Лали не хотела видеть. — Я бы точно так же ничего не выиграла, если бы рассказала тебе раньше, но теперь мы здесь и пути назад нет. — Соня изъяснялась на своеобразной смеси бенгали, хинди и английского, в общем-то, вполне доходчиво, но Лали все равно догоняла с трудом. — У мадам новое предприятие, — сказала Соня с легким вздохом. — Я не знаю, кто это придумал, но здешний богочеловек спасает таких девушек, как ты. Устраивает несколько фиктивных свадеб, в основном с мужчинами вроде Рэмбо и Чинту. Приезжают газетчики, фотографируют, и по округе разносится молва, что он — отец и благодетель для всех падших женщин. В какой-то момент они разработали бизнес-план — мадам и Махараджа. Мадам поставляет девочек, а он отправляет их в путешествие. Через несколько дней нас отвезут на причал, посадят в большой транспортный контейнер с водой и едой и, если повезет, дадут горшок, чтобы помочиться. Спустя какое-то время мы доберемся до Бангкока, и там нами займется кто-то очень похожий на Рэмбо. Всем заплатят, кроме нас. А о том, что стало с нами, никто никогда не узнает.

Лали убрала руку, прикрывавшую глаза. Села на кровати и поморщилась от боли в животе, вызванной резким движением. Она чувствовала себя глупо, глупее, чем когда-либо. Ее жизнь в Сонагачи… Лали, как и многие другие, с радостью оставила бы ее позади, будь у нее выбор. Временами, особенно в молодости, эта жизнь казалась ей хуже смерти. Но она продолжала влачить жалкое существование, и сама не заметила, как обрела собственную жизнь, вырвала ее когтями, отвоевала всем, что у нее было. Она заводила друзей, находила сестер, влюблялась и оставалась с разбитым сердцем; она голодала, грустила, бывала счастливой и сытой. Не бог весть какая жизнь, но жизнь человеческая. Это была ее жизнь, не дарованная, а выстраданная. Лали упорно трудилась, обеспечивая себе эту жизнь. И теперь она чувствовала, что тот хрупкий, убогий клочок земли у нее под ногами, который она сделала своим, проваливается. Она не могла смириться с мыслью о том, что ее отправят в чужую страну против ее воли, передадут в руки какого-то хозяина. Эти нелюди торговали чужими жизнями, продавали их, как шкуры освежеванных животных, чтобы те безмолвно валялись у кого-то под ногами. Лали подумала о длинных полупрозрачных змеиных выползках, которые видела в подлеске давным-давно, когда гуляла по темным переулкам своей деревни. Ей захотелось сбросить свою кожу сейчас же, оставить охотникам пустую оболочку.

Она посмотрела на Соню широко распахнутыми глазами, не зная, что сказать.

Соня подошла к окну, осторожно выглянула из-за занавески:

— Охранники патрулируют снаружи. Мы — как большой мешок денег, хранящийся в этой комнате.

— Это правда? Нас отправляют в Бангкок?

Соня тихо рассмеялась:

— Ты думаешь, твоя мадам тебе чем-то обязана? Да она заработает на твоей переправке за кордон гораздо больше денег, чем ты заработаешь для нее в Сонагази. — У нее было непривычное для слуха произношение. — У вас там клиенты не такие щедрые.

— Я могла бы… — Лали расслышала тихий плач в своем голосе. — Если бы она позволила мне работать наверху и если бы у меня было несколько крупных клиентов, таких как мистер Рэй…

Соня усмехнулась, и Лали почувствовала, как внутренняя пустота быстро сменяется гневом. Лали ненавидела Соню за то, что она обладала информацией и хоть какой-то властью, в чем Лали было отказано. Ее просто покупали и продавали, и она не знала, что за всем этим стоит.

— Ты что, еще не поняла, Лали? — сказала Соня с такой теплотой в голосе, какую Лали никогда не слышала. — Нет никакого «наверху». Это просто место для хранения экспортного товара. Они не хотят, чтобы эти девушки были на виду: люди задают слишком много вопросов. Лучше хранить весь экспорт в одном месте, где за ними присматривают те, кто вовлечен в бизнес, чтобы потом доставить их сюда, в этот комплекс. Мистер Рэй — не клиент, он, скажем так, оценщик… товара. Они же не могут посылать сюда абы кого. Можешь принять это как комплимент — ты определенно девушка экспортного качества.

Лали встала, подошла к окну, набрала полную грудь воздуха и ударила Соню по лицу со всей яростью, накопившейся в теле. Красный рубец на лице Сони расцвел огнем. Соня смотрела на нее, разинув рот от удивления, и в ее глазах вспыхнула обида предательства.

— А ты? Где твое место в этом плане? Почему… — процедила Лали сквозь зубы, с трудом переводя дыхание. — Почему ты здесь?

Соня долго молчала. Скрип и жужжание ржавого вентилятора, казалось, только усиливали напряженную тишину.

— Я хочу покинуть это ужасное место, — наконец сказала она.

У них обеих вырвался тихий вздох, и комната, казалось, сдулась, как будто из нее выкачала воздух.

— Я знаю людей в Бангкоке. Мадам это известно. Она думала, что я могу быть полезна, буду пасти вас, девочек. Чего она не знает, так это того, что я сбегу оттуда. Из Таиланда легче вернуться в Европу. А если мне придется остаться, я смогу заработать там намного больше денег. Но я не останусь с их людьми. После того как мы приедем, я через несколько дней смоюсь, если удастся за это время заработать кое-какие деньги. Побег стоит недешево. За спасибо никто помогать не станет.

— Зачем ты вообще сюда поехала? — спросила Лали.

Ноги подкосились, и она рухнула на пол, но успела подставить руки и приземлилась на корточки. Гнев улетучился так же быстро, как и нахлынул, оставляя ее с чувством опустошенности. Как будто маленькая смерть пришла и ушла, и никто этого не заметил.

— Долгая история. Вы не единственные, у кого трудная жизнь. Нам тоже приходится несладко. Я не рассказываю об этом, потому что, если честно, это никого, черт возьми, не касается… Я приехала сюда не просто так, — прошептала Соня так тихо, что Лали едва могла расслышать: она сидела, отвернувшись от Сони в неловкой попытке скрыть опухшее лицо.

В комнату просочились звуки песнопений, эхом разносившиеся на обширных просторах комплекса. Темные фигуры часовых за окном казались застывшими. В полумраке комнаты девушки сидели спина к спине. Вокруг них уже роились жирные москиты, не упускающие возможности заглянуть в еще открытые окна.

— Ты хочешь уйти, Лали? — спросила Соня.

Лали попыталась заговорить. Но во рту пересохло, что-то липкое и белое склеивало уголки губ, и любая попытка разлепить их вызывала тянущую боль в тех частях лица, на которые она еще не осмеливалась взглянуть.

— Нет, послушай, все не так просто. Если ты уйдешь отсюда, ты не сможешь вернуться в свой Сонагачи. Ты ведь знаешь, что случилось с той девушкой? Они даже не найдут тебя, Лали. Если ты уходишь отсюда, ты должна исчезнуть. А это большая работа.

Лали не поняла ни слова из того, что сказала Соня. Ее английский был недосягаем для нее, как и искаженный бенгали. Не дождавшись от Лали ответа, Соня попыталась объяснить, на этот раз старательно выговаривая слова на бенгали. Спустя какое-то время Лали спросила:

— Как?

Соня нетерпеливо покачала головой:

— Я вытащу тебя отсюда, но потом, на воле, если мы действительно там окажемся, я не смогу тебе помочь. А пока тебе просто нужно пойти со мной, когда придет время. Но подумай хорошенько.

Лали уставилась на нее как на сумасшедшую:

— Конечно. Почему я должна захотеть помирать здесь?

Соня сухо рассмеялась:

— Ты не умрешь. Живой ты стоишь гораздо больше. Это будет неприятно, но в конце концов они отправят тебя на корабль — полагаю, как только им заплатят. И затем… со временем, думаю, с тобой все будет в порядке, как и со всеми нами рано или поздно.

Лали рассмеялась, и боль электрическим током пронзила ее лицо и голову.

— Так ты пойдешь со мной? — спросила Соня. — Но повторю, я не смогу помочь тебе после того, как мы выберемся отсюда. Ты будешь сама по себе.

— Есть вещи похуже смерти, — ответила Лали.

— Нет, — Соня задумалась. — Нет. Нет ничего хуже смерти. Мы рождены, чтобы жить.

— Я не пойду без девочек, — сказала Лали.

В причудливой смеси отраженного света уличных фонарей и голубого сумрака Лали увидела, как Соня согласно кивнула.

Дарья так мало знала о жизни, подумала Соня. Она была милой, невинной, а для Сони еще и глупой девочкой. Кто-то предложил Даше ссуду на покрытие медицинской страховки, и она собиралась устроиться секретарем к какому-то богатому бизнесмену в Дубае. Оформила проездные документы, собрала чемодан и покинула Хорезм. Оттуда путь лежал в Ташкент, Алматы, Стамбул и, наконец, в Дели. Насколько Соня поняла, Дарья так и не добралась до Дубая. Соня мало что знала о жизни сестры в Индии, но, по слухам, в первый же месяц у нее отобрали паспорт, заперли в квартире с несколькими другими девушками и заставили обслуживать от шести до семи клиентов в день. Соня не могла утверждать наверняка, но подобная история повторялась со столькими ее соотечественницами, что она почти не сомневалась в правдивости этой версии. За те девять лет, что Соня провела в Индии, она много чего узнала: один телефонный звонок может обеспечить мужчине «русскую» девушку в любом месте Мумбаи, Гоа, Дели и Пенджаба, и если девушка будет очень умной и очень осторожной, ей удастся выжить в этой стране и даже заработать кое-какие деньги. Соне пришлось учиться на ошибках Дарьи.

— Моя сестра, — заговорила Соня; она стояла у окна, вцепившись в толстые железные прутья. — Моя сестра сбежала в Индию. Она думала, что обретет покой на земле святых людей и духовности. Думала, что оставит ад позади. Я приехала… чтобы посмотреть, так ли здесь мирно и покойно. Увидеть своими глазами все, что она хотела мне показать. — Соня замолчала, разглядывая фигуры охранников вдалеке.

Лали подняла на нее взгляд. На лице высокой блондинки застыло отсутствующее выражение, как будто она смотрела в неведомую даль сквозь темноту, простирающуюся за маленьким окном. Лали вспомнила свою первую встречу с этим странным, инопланетным созданием. Соня рассказывала ей истории, ужасные и веселые, о том, как была невестой по переписке и как однажды чуть не вышла замуж за богатого американца. Слушая ее, Лали почувствовала невероятную ревность — она и представить не могла, что можно вот так запросто отказаться от такого шанса.

— Ты приехала сюда за сестрой, да? — спросила Лали.

Соня не ответила. Возможно, у нее было такое же право сочинять собственную историю и выдумывать свои причины. Ведь и сама она всякий раз, когда ее пронзали этими безобидными вопросами, пыталась прощупать подготовленную историю, вытащить на свет кусочек человеческой трагедии и изобретала ту Лали, в которой нуждались в тот или иной момент.

Дверь открылась. Лали увидела вспышку приглушенного белого света в темноте. Две женщины застыли на пороге, когда Дурга, а за ней и Лакшми вошли в комнату. Лали прислушивалась к шороху простыней, пока сестры укладывались спать. После долгого молчания Соня посмотрела на Лали и девочек и прошептала:

— Знаешь, будет очищение.

Лали уставилась в потолок, наблюдая, как вентилятор описывает свои бесконечные круги. Темнота вторгалась в маленькую комнату, и желтые уличные фонари отбрасывали длинные тени на стены. Она слышала прерывистые гудки проезжающих мимо грузовиков, доносившиеся из такого далекого мира, что Лали казалось, она его больше никогда не найдет.

— Нет, не будет, — твердо сказала она.