Глава 36

Лали ожидала в прихожей. Она приняла положенный душ, расчесала длинные темные волосы, облачилась в совершенно новое красно-белое сари и теперь стояла на коленях, как было велено, лицом к востоку.

Вошли две женщины, одетые в белое. Они коснулись плеч Лали; ее глаза оставались закрытыми. Годами она скрывала свое прошлое за завесой памяти, но в тот день думала о матери. После исчезновения отца семейства жизнь женщины вращалась вокруг ее богов. Она принимала ванну три раза в день и проводила время в своей маленькой молитвенной комнате, где одевала, купала и кормила детей. Благовония и цветы, окружающие Лали, пробудили эти воспоминания. Когда кришнаиты посещали их деревню, Лали выбегала на улицу, едва заслышав резкие голоса певчих и протяжные звуки фисгармонии. Она тихонько напевала про себя ту мелодию, что неизменно повторяли верующие странники, вступая в их деревню. Это единственное совершенство, которое она познала в своей юной жизни. И не имело значения, что отец мертвецки напивался или поднимал кулаки на нее и ее мать, странствующие кришнаиты все равно приходили раз в месяц, за пять дней до каждого полнолуния. Деревня всегда бурлила в предвкушении — почти наполовину мусульманская, наполовину индуистская. Беспорядков там не знали вот уже более трех десятилетий, но в воздухе витала напряженность разделенной деревни, ожидающей знака. А кришнаиты, с голыми торсами, в бело-шафрановых дхоти и длинных тилаках, все так же приходили, пели бхаджаны и танцевали на краю будущего бунта, острого, как нож.

Безмолвные женщины помогли Лали подняться на ноги. Сари свободно болталось на ней, не прикрепленное булавками ни к блузке, ни к нижней юбке. Никогда еще Лали не чувствовала себя такой голой, без привычной полоски ткани между ног, служившей защитным барьером, и лямок бюстгальтера. Женщины встали в дверях и назвали свои имена — Рамбха и Менака, обе жены Махараджи. Больше они ничего не сказали, разве что напомнили Лали о правилах, которым она должна следовать во время церемонии очищения.

В лунном сиянии высокие кокосовые пальмы с зазубренными листьями жались друг к другу, как заговорщики, заслоняя ее кожу от света. В городе, среди переулков Сонагачи, сквозь суету и шум постоянных разговоров тоже пробивалась луна, но как будто чужая. Здесь же Лали чувствовала, как белизна ее сари купается в ярком омуте полной луны. Где-то поблизости благоухал куст хаснуханы. В неподвижной, гнетущей жаре белые луковичные цветы приобретали зловещий зеленоватый оттенок. Змеи выходят, когда хаснухана в полном цвету, вспомнились ей слова матери. На пороге муссона мир становился странным и опасным местом. Пыльный зной сгущался, дождевые тучи клубились где-то в далеком чреве будущего, змеи и другие коварные твари таились в складках земной кожи в ожидании потопа. Лали и вся ее деревня готовились встретить первые капли дождя в конце июня. Дождь вставал между жизнью и смертью, между засухой голода и набухающим липким суглинком, рождающим рис, джут, картофель. Лали посмотрела на полную луну. Как давно ей не доводилось переживать это состояние природы — то, что она, деревенская девчонка, находила само собой разумеющимся.

Женщины, сопровождавшие Лали, остановились перед зданием с тяжелой, богато украшенной дверью. Два стража с большими ружьями застыли у входа и смотрели прямо перед собой, отказываясь признавать их присутствие. Одна из женщин постучала в дверь. Другая держала Лали за предплечье. Мужской голос произнес:

— Войдите.

Женщина налегла на тяжелую дверь, и та распахнулась с громким скрипом петель. Другая втолкнула Лали внутрь.

Крупный волосатый мужчина, голый, если не считать темно-красных шелковых шорт, лежал на гигантской кровати с балдахином. Он поставил на паузу фильм, который смотрел на огромной плазменной панели, что висела на стене. Лали покосилась на тускло освещенный экран. Две обнаженные женщины заполоняли собой пространство — одна склонилась над темнокожим мужчиной, другая стояла на коленях со связанными за спиной руками и повязкой на глазах. На лице экранной женщины застыло выражение бесконечной боли. Лали не могла оторвать от нее взгляд, и знакомый страх уже скребся в горле.

Мужчина почесал длинную густую бороду одним концом пульта и улыбнулся Лали. Его пристальный взгляд прошелся по всему ее телу. В этой комнате он выглядел совершенно иначе, чем на молитвенных собраниях, где ему поклонялись как богу.

Он махнул рукой сопровождающим, которые спокойно стояли по обе стороны от Лали. Женщины беззвучно вышли, закрывая за собой дверь. Вооруженные стражники, должно быть, снова замерли на посту.

Махараджа подошел к Лали, и она невольно напряглась. Она делала это сто тысяч раз, и многие клиенты с самого начала обращались с ней намного хуже. Так что она заставила себя расслабить конечности, когда попала в сильные обволакивающие объятия. Когда он наконец отпустил ее, Лали только и смогла перевести долго сдерживаемое дыхание. Весь день она думала о церемонии и о том, что последует дальше. Она предполагала некий религиозный ритуал, бессмысленную метафору вознесения из статуса падшей женщины. Но нутром чуяла, чем это обернется на самом деле. В этой комнате, с порнографией на экране и недопитым стаканом золотисто-янтарной жидкости под рукой у Махараджи. Она знала, что интуиция ее не обманывает. Если это и ритуал, то хорошо ей знакомый.

Махараджа расхохотался без повода или причины, совершенно не к месту, как будто непостижимая шутка очень позабавила его. Обошел Лали сзади и запер дверь на засов. Этот единственный звук — скрежет железа по железу — заполнил мир Лали. Она закрыла глаза. Притворилась, будто перед ней очередной клиент и она дома, в своей комнате с заляпанными стенами. Просто еще один мужчина в гостях у шлюхи, и он хочет того же, чего хотят все мужчины, завладевая женским телом на короткое время. Но внутреннее чувство, живущее в бездонных глубинах самого ее существа, теперь подсказывало, что это не одно и то же.

Лали оглядела комнату. В пространстве, обшитом панелями из темного дерева, доминировала гигантская кровать с занавесями. В стенном шкафу, украшенном резными религиозными символами, теснились бутылки с алкоголем. Ни одна этикетка не показалась Лали знакомой. На стене висела фотография Махараджи в полный рост, на которой он стоял с воздетыми руками, благословляя толпу. На полу была большая медная тарелка, полная цветочных лепестков. Воздух в комнате был пропитан алкогольными парами, к которым примешивался пьянящий мускусный запах неведомого ей зверя. Лали почувствовала себя в логове хищного животного, где она станет недолгим развлечением перед неумолимым пожиранием.

— Оглянись вокруг, дитя мое, — донесся с кровати грубый голос Махараджи, испугавший ее. — Посмотри, как устроена сцена. — Он улыбнулся. — Здесь ты пройдешь обряд очищения и станешь женщиной.

Лали склонила голову, не зная, как следует реагировать на заявление.

— Принеси мне те цветы, — приказал он.

Лали подняла тяжелую тарелку и притащила ее к кровати.

— Разбросай их вокруг меня, дитя мое, а потом встань на колени рядом со мной. Это та часть, где ты поклоняешься мне, чтобы я мог даровать тебе очищение.

Лали сделала, как велено, изображая покорность. Ей стало интересно, придется ли Соне пережить подобный ритуал. Конечно же придется, уверяла она себя. Такой мужчина, как Махараджа, не позволил бы белой плоти ускользнуть из его лап. И эта мысль привела к другой — что такое чудовище сделает с крохами-близняшками?

Она опустилась на колени возле его кровати, но он жестом пригласил ее присоединиться к нему на ложе. Лали устроилась на краю, не легла, а села, стараясь держаться подальше. Сидела как мышка, опустив голову, видела, как безвольно свисают ее груди под тонкой тканью сари, и чувствовала себя маленькой испуганной девчонкой.

Махараджа нажал кнопку и отбросил пульт в сторону. Застывшие на экране тела возобновили свою игру, извиваясь друг вокруг друга и сплетаясь в змеевидные композиции. Лали украдкой поглядывала на них.

Лицо Махараджи оживила ухмылка.

— Ты когда-нибудь видела храмы Кхаджурахо? — спросил он.

Лали отрицательно покачала головой.

— На их стенах вырезаны тела, подобные этим, тела, занятые вечной забавой плоти. Люди не понимают секса. Мы созданы из секса. Даже боги. То, чем занимаешься ты, — вот в чем суть жизни. А теперь покажи мне себя такой, какая ты есть.

Он схватился рукой за край сари и сильно потянул. Его требовательность, последовавшая так скоро после проповеди, застала Лали врасплох. Она принялась распутывать ткань, обертывающую тело, выскальзывая из своего хлипкого защитного кокона. Заметив, что Махараджа наблюдает за ней, отвернувшись от экрана, Лали улыбнулась ему. Она могла бы воспользоваться его интересом. И пережить эту ночь.

Полностью обнаженная, она стояла перед ним в позе, выгодно подчеркивающей ее аппетитные формы, не забывая смотреть в пол, изображая скромность.

— Как тебя зовут? — спросил Махараджа.

Громкие стоны и вздохи троицы на экране заполнили комнату.

— Мохамайя, — ответила Лали, ощущая извращенную силу чужого имени и чужой истории, которую можно носить с собой, как талисман.

Ее собственное имя, как и история, принадлежали только ей и больше никому. Ее тело можно покупать и продавать, но имя — нет, судьбу — нет. Она никогда не слышала о Шахерезаде, но, если бы довелось, поняла бы, что рассказывание историй — это тоже способ выживания. Некоторые смерти невидимы. Колонизаторские попытки завладеть ее историей, когда разные инспекции привычно рассматривали ее судьбу под углом трагедии и травмы, приводили Лали в ярость. Поэтому она оставляла за собой право самой выбирать истории. Имена принадлежали погибшим девушкам. Так рождались их истории, истории мертвых. И все эти истории были правдой. Они рассказывали и о ней, и о ком-то очень похожем на нее. Когда теряешь все, твое имя и твоя история остаются единственной незанятой территорией.

Лали заставляла себя держаться. Чего она не увидела, так это приближения кулака, чей удар пришелся в левый глаз. Махараджа осмотрел костяшки пальцев, тряхнул рукой и засмеялся. Или скорее фыркнул от смеха, как ребенок, впервые услышавший звук разорванных крыльев насекомого. В первую долю секунды, когда боль еще только пробивалась в сознание, Лали увидела, как преобразилось его лицо. Он уставился на нее немигающим взглядом, и смех оборвался так же внезапно, как начался.

Монстр приподнялся на локте, и Лали заметила, как угрожающе напрягся мощный выпуклый бицепс. Выдерживая паузу, он разглядывал обнаженное тело Лали.

— Я знал одну Мохамайю. Она тоже приехала из дома Шефали. К сожалению, она умерла. Но она была очищена. И умерла целомудренной женщиной.

Голос звучал ровно, почти монотонно. Лали надеялась, что ничем себя не выдала. Он вполне мог говорить о другой Мохамайе, но Лали сомневалась в этом. Имя довольно редкое. Перерезанное горло и распухшее лицо Мохамайи вспыхнули в ее сознании.

Удерживая улыбку на губах, Лали приблизилась к монстру. Осторожно потянулась пальцами к шелковым красным шортам. Развязать их не составило никакого труда, и она бережно стянула единственный предмет одежды. Она не могла сказать по его лицу, что он на самом деле чувствует. В его глазах сквозило веселое любопытство, с каким простолюдины наблюдают трюки дрессированных обезьян на улице. Лали выдержала его взгляд, прежде чем опуститься ртом на его промежность. И тут мощная рука схватила ее за горло и дернула вверх. Махараджа улыбался ей. В следующее мгновение он отпустил ее, и Лали, хватая ртом воздух, закашлялась.

— Я принимаю тебя такой, какая ты есть, Мохамайя, — сказал монстр, и Лали оценила насмешливые нотки в его голосе. — Ты отдалась мне душой и телом. Я принимаю твое подношение.

— Я не отдавалась вам.

Удушье освободило что-то в ней. Но она напомнила себе, что не все притворства следует отбросить. Если она переживет эту ночь и, возможно, те, что неизбежно последуют, вот тогда можно мечтать о побеге, о свободе, даже если мечты эти несбыточны.

— Когда ты ступила в мой сад, ты отдалась мне, как и твои сестры до тебя, — сказал Махараджа, приподнимая лицо Лали на уровень своего лица. Его речь была мягкой, но хватка на подбородке Лали — жесткой, почти болезненной.

Лали прониклась смыслом его слов. Она улыбнулась. Коснулась его пальцев, убрала их от своего лица и скользнула руками к его промежности.

Махараджа перехватил ее запястья, завел ей руки за спину, свободной рукой сжал ее шею, улыбнулся и впился зубами в ее губы.

Он овладевал ею сзади, обрушиваясь грубыми, резкими толчками. Стоя на коленях, Лали попыталась наклонить голову вниз, ожидая увидеть потоки крови между ног, заливающие постель. Она не знала, не могла знать, настоящая ли будет кровь. И даже не могла предположить, хлынет ли ее собственная кровь или призрачная кровь Мохамайи, рожденная какой-то странной алхимией.

Кулак опустился на ее череп, и, схватив за волосы у самых корней, монстр несколько раз ударил ее головой о деревянную спинку кровати. Она зажмурилась и, прежде чем потерять сознание, обнаружила, что ее лицо тонет в море подушек, где каждый вздох был угрозой и подарком, на который она уже не надеялась.

Ранним утром Лали лежала без сна, уставившись на узоры из символов Ом, выбитые на панелях над ее головой. Она чувствовала, что одна сторона лица опухла. Попыталась пошевелить губами и обнаружила, что они будто склеены или зашиты невидимой нитью. Она все-таки заставила их приоткрыться, преодолевая быстро разрастающуюся панику. Коснулась щеки. Резкая раздирающая боль пронзила левую половину лица.

Лали не издала ни звука, но не могла остановить слезы, стекающие к вискам. Махараджа закинул в рот пригоршню таблеток в предрассветные часы, когда закончил с ней. Даже после того, как он вырубился, она не пошевелила ни единым мускулом, даже дышала через раз, не осмеливаясь показать страх или боль.

Перед тем как уснуть, он прошептал:

— Я — бог. Боги убивают смертных. Этой ночью ты можешь исчезнуть. Растаешь в ночи, как дым. — Он рассмеялся с каким-то детским восторгом — сама невинность.