11. Преступные города и районы

Преступность, хотя и измерялась валовыми показателями, имела определенную региональную специфику. До революций 1917 года такие крупные города, как Санкт-Петербург и Москва, выделялись большим разнообразием преступной деятельности. В столичных городах находили себе дело как воры-одиночки или мелкие воровские шайки, так и высокоорганизованные преступные сообщества. Пограничные города отличались высоким уровнем контрабанды. Города, которые принимали крупные выставки или ярмарки, организовывали массовые праздничные мероприятия, испытывали особенный всплеск преступности в дни проведения знаковых событий. Транспортные центры и узлы страдали от «гастрольной», заезжей преступности. В мелких и средних городах криминал заражал промыслы, основные источники заработка населения и другие точки притяжения. Каждый населенный пункт имел свое преступное «лицо».

Поселение Кяхта появилось к югу от Байкала на российско-китайской границе в 1727 году. В этом году Буринский и Кяхтинский трактаты установили границу между двумя государствами, разрешили беспошлинную торговлю в Нерчинске (с 1728 года — в Цурухайтуйе) и удобном месте — на реке Кяхта. Небольшая слободка на пограничной реке стала стратегическим пунктом российско-китайской торговли. Первые торги в Кяхте открылись в 1728 году, в них участвовали 10 русских и 4 китайских купца. Со временем Кяхта выросла в крупный транзитный центр. Здесь формировались русские торговые караваны, отправлявшиеся в Китай. Сюда привозили востребованные китайские товары, которые далее по сибирскому тракту доставлялись на российский и европейский рынки.

Отечественные купцы везли в Китай пушнину, юфть (выделанная кожа), европейское сукно. Из Китая поступали фарфор и шелк. Но главным китайским товаром на российском рынке был, конечно, чай. Объемы ввозимого чая постепенно росли, и на европейские прилавки он стал попадать главным образом из России. Его экспортировали в таком количестве, что в Европе этот товар называли «русским чаем». По этому поводу теоретик коммунизма К. Маркс в работе «Русская торговля с Китаем» 1857 года писал: «Прежде среднегодовой объем чайных продаж в Кяхте не превышал 100 000 ящиков в год, но к 1852 г. он уже достигал 1 750 000 ящиков, а общая цена товара превышала 15 000 000 американских долларов. Благодаря росту торговли Кяхта превратилась из обычной ярмарки в один из достаточно крупных городов России».

Растущая год от года кяхтинская торговля не могла не привлечь внимание контрабандистов. Они незаконными способами ввозили главный экспортный продукт — китайский чай. При провозе через таможню преступники использовали ящики с двойным дном, делали тайники в конской сбруе и экипажах, на которых перевозился товар через границу. Высокие сорта чая представлялись как низкосортные. Контрабанда прикрывалась перевешанными с другого товара таможенными пломбами. Группы местных жителей на постоянной основе участвовали в контрабандной деятельности. Они переправляли через границу нелегальный товар любым доступным для них способом. Товары проносили в тюках, шапках, сапогах, платье или белье. Они досконально знали расположение пограничных постов и старались их обходить стороной. При преследовании они скидывали с себя тюки с менее дорогим товаром, чтобы унести более ценные вещи.

К 1860 году масштабы контрабанды в Кяхте выглядели ужасающими. В этом году местное купечество жаловалось градоначальнику и самому генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьеву-Амурскому на нелегальный ввоз китайского чая: «<…> контрабанда кирпичного и байхового чая в последнее время развилась до того, что весь Забайкальский край и большая часть Иркутской губернии довольствуется контрабандным чаем». Для борьбы с незаконным ввозом товара правительство усилило охрану границы и ужесточило наказание преступникам. Однако принимаемые властями меры не отличались последовательностью и потому не могли остановить незаконную торговлю.

Объемы контрабанды все же стали уменьшаться с падением масштабов кяхтинской торговли. Тенденция сокращения торговых потоков наметилась после заключения Цинской империей и западными странами серии Тяньцзиньских трактатов 1858 года. Договоры империи Цин с Англией, США и Францией предусматривали открытие крупных торговых портов страны для иностранных судов. Аналогичные условия содержались и в русско-китайском трактате: провозглашалась свободная торговля не только сухопутным путем, но и морем, для русских купеческих судов открывались важные китайские порты. Редкие востребованные товары оказались доступными для русских купцов не только на сухопутном пути через Кяхту, но и в удобных морских гаванях Китая. Западные предприниматели также активно пользовались открытыми портами, что существенно снизило зависимость европейских рынков от транзита китайских товаров через российскую территорию. Русская чайная монополия подходила к концу.

Макарьевская ярмарка всегда была центром притяжения воров и разбойников. Она проходила летом каждого года на берегах Волги близ Макарьевского монастыря, по имени которого получила свое название. Расположившись на удобных речных подъездах, она по праву являлась самой крупной в стране. Участие в ней считалось не только выгодным, но и престижным делом. Купцы задолго до начала ярмарочных дней собирались в дорогу и везли свой товар на макарьевский смотр. Купеческие караваны проходили по речным и сухопутным дорогам.

По пути следования товаров хозяйничали разбойничьи шайки, нападавшие на торговые суда и повозки. Отряды разбойников пополнялись за счет беглых солдат и крестьян. Они использовали естественные укрытия для круглосуточного наблюдения за торговыми караванами. На Волге такими местами были горы Жигули близ Самары и множество скрытых городков, проток и островов. Например, воровские шайки обитали в селе Татинец недалеко от Макарьевского монастыря, собственно название этого села произошло от слова «тать» — вор. В. И. Даль записал бытовавшую в тех местах поговорку: «Татинец да Слопинец ворам кормилец» (Слопинец — соседнее с Татинцем село).

Разбойничали шайки и на сухопутных путях, проходивших вдалеке от полицейского надзора. Так, на Московском тракте, пролегавшем среди лесов Вятской губернии, воровские отряды грабили следовавшие на Макарьевскую ярмарку повозки, отнимали товар, деньги и лошадей. Нередко грабительские вылазки оканчивались убийствами. О масштабе нападений свидетельствовал статистик П. И. Наумов: «В начале XIX столетия вооруженные нападения с убийствами и грабежами так участились, что исправники о простых кражах, напр[имер], о кражах лошадей, о воровстве, считали излишним даже доносить в губернию. Потребовалась посылка войска». Привлечение воинских команд было оправданно: разбойники были хорошо вооружены огнестрельным оружием, саблями, кинжалами. При таком оснащении с ними могли совладать только регулярные войска.

Купеческие товары, которые удалось сохранить от разграбления и добраться с ними до места проведения ярмарки, подстерегала другая опасность. Во время ярмарочных дней активно промышляли карманники и другие профессиональные воры. Они приезжали на ярмарку с разных городов «на гастроли», чтобы обогатиться и обеспечить себя на долгое время вперед. Затерявшись в толпе, они тянули из карманов посетителей деньги, платки, украшения и другие ценные вещи. Особенно прибыльным делом были воровские походы в торговые бани. Пока купцы и другие участники ярмарки парились в бане, воры обчищали их одежду. Найденные деньги и ценности они присваивали себе, а одежду выбрасывали, чтобы по ней нельзя было их раскрыть.

В 1817 году ввиду большого пожара и ухудшения условий торговли ярмарка переместилась от стен монастыря в Нижний Новгород. Смена местоположения не решила проблему преступности. Разбойники и воры все так же стремились в наполненные торговцами и товарами ярмарочные ряды. Возросшие масштабы торговли в условиях большого города еще более усугубили криминальную ситуацию. Близ Нижегородской ярмарки появились преступные районы с крайне слабым полицейским контролем. В них располагались притоны, трактиры и другие заведения для укрытия воров и разбойников, сбора шаек и сбыта краденого.

На протяжении XIX века товарооборот ярмарки ежегодно увеличивался. Этому способствовало строительство железных дорог, по которым стало легче доставлять товары. В ярмарочные дни Нижний Новгород принимал до 200 тысяч человек, что в несколько раз превышало население самого города. С ростом торговли криминальная ситуация только ухудшалась. Известный журналист и бытописатель уголовного мира В. А. Гиляровский в своей книге «Друзья и встречи» оставил свои впечатления от Нижегородской ярмарки образца 1874 года и расположенного неподалеку преступного района Самокаты:

«Официально это место называлось Самокатская площадь и было предназначено для народных гуляний, но редко трезвый решался сунуться в это волчье логово, всегда буйное, пьяное. Зато вся уголовщина, сбегавшаяся отовсюду на ярмарку, чувствовала себя здесь как дома. Попадали туда (на Самокаты не шли, не ездили, туда именно попадали) и рабочие-водники со всех соседних пристаней и складов на берегу Волги, где был для них и ночлежный дом. Туда безбоязненно входил всякий, потому что полицейского надзора не существовало во всем этом обширном районе водников, как и на всем Самокатном полуострове».

Без внимания Гиляровского не остались и детали обыденной жизни преступников. По его словам, особенной страстью воров и разбойников было посещение игорных домов — «мельниц»: «“Мельницы” были главным притоном всякой уголовщины, всевозможных воров и разбойников, до беглых каторжников включительно. Только здесь все они чувствовали себя свободными и равноправными, но всегда оказывались жертвами шулеров. Без “мельниц” они были бы как рыбы без воды и воровали как будто для того, чтобы проигрывать. Вор, украв, продавал краденое и, не успев поесть, спешил на “мельницу”. Здесь ему было свободно. Обходов в те времена не было, а старый, чуть не единственный местный сыщик Лудра не был опасен. Разбойники его не стеснялись, — свой человек».

Нижегородская ярмарка и особое воровское окружение существовали вплоть до ее закрытия с приходом советской власти. Ярмарка возродилась на короткий период нэпа в 1920-х гг., но со свертыванием рыночных отношений в 1930 году окончательно прекратила свое существование. Вопрос разгула ярмарочной преступности решился сам собой.

Ярмарочный район Нижнего Новгорода имел своего «собрата» в Москве — Хитровскую площадь (по-простому Хитровка). Она появилась в 1824 году усилиями генерала-майора Н. З. Хитрово — военного деятеля, историка и зятя М. И. Кутузова. Хитрово на свои средства обустроил эту территорию после большого московского пожара 1812 года и передал ее городу. Площадь получила название по имени своего создателя. На ней располагались торговые ряды с жилыми подворьями.

После отмены крепостного права в города хлынули толпы крестьян в поисках работы и лучшей доли. В Москве они собирались на Хитровской площади, где располагалась биржа труда. Туда приходили заказчики в поисках плотников, печников, каменщиков, маляров и других рабочих людей. Для проживания пришедших на заработки крестьян в близлежащих переулках открывались доходные дома и простые ночлежки. На площади множились трактиры, харчевни, притоны и игорные дома. Из-за большого притока бедноты в районе ухудшились санитарные условия, Хитровка стала рассадником грязи и болезней. Высокая концентрация нуждающихся людей также осложняла криминогенную обстановку. Не нашедшие работу крестьяне скатывались в крайнюю нищету и пополняли ряды воров и грабителей.

На Хитровке находили пристанище профессиональные нищие. Они скитались по церквям, трактирам и торговым рядам в поисках милости и прося подаяние. Помимо бродяг и попрошаек, хитровские окрестности наполнялись воровским людом. Одни грабили торговые лавки, обирали в вечернее время прохожих, лазили через форточки по домам, зачищали карманы и сумки посетителей рынков. Другие скупали награбленное и укрывали преступников. Хитровка, больше похожая на город в городе, жила своей отдельной жизнью, обеспечивая своих обитателей работой, деньгами и увеселениями.

Образ нищей, воровской Хитровки нашел отражение в воспоминаниях современников. Поэтесса и писательница Т. Л. Щепкина-Куперник так охарактеризовала этот район: «Хитров рынок — больная и грязная язва Москвы, скопище голодного пьянства, жалкого порока, поножовщины, тифа и отравы, — место, пожалуй, страшнее и опаснее “чертовых Куличек” времен царя Алексея Михайловича». Театральные режиссеры К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко вместе с художником В. А. Симовым в 1902 году побывали на Хитровке в поисках типажей для постановки пьесы М. Горького «На дне».

Этот район не мог оставить без внимания журналист и исследователь Москвы В. М. Гиляровский. В книге «Москва и москвичи» он описал места, в которых находили прибежище уголовники разных мастей: «Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова (потом Ярошенко) и Ромейко (потом Кулакова). В доме Румянцева были два трактира — “Пересыльный” и ”Сибирь”, а в доме Ярошенко — ”Каторга”. Названия, конечно, негласные, но у хитрованцев они были приняты. В ”Пересыльном” собирались бездомники, нищие и барышники, в “Сибири” — степенью выше — воры, карманники и крупные скупщики краденого, а выше всех была “Каторга” — притон буйного и пьяного разврата, биржа воров и беглых. “Обратник”, вернувшийся из Сибири или тюрьмы, не миновал этого места. Прибывший, если он действительно “деловой”, встречался здесь с почетом. Его тотчас же “ставили на работу”. Полицейские протоколы подтверждали, что большинство беглых из Сибири уголовных арестовывалось в Москве именно на Хитровке».

Усилия полицейских властей не могли искоренить хитрованскую преступность. Масштаб проблем был таков, что розыск и аресты преступников не решали коренных причин: бедности и обездоленности обитателей Хитровки. В 1873 году московский обер-полицмейстер Н. У. Арапов предпринял попытку ликвидировать Хитровский рынок и перенести его на окраину тогдашней Москвы. По его мнению, эта мера могла улучшить криминогенное положение и санитарные условия Хитровской площади. Но городская дума не поддержала обер-полицмейстера, и вслед за ней генерал-губернатор Москвы отказал в переносе рынка. Только в советское время площадь зачистили от криминальных элементов. В 1920-х гг. на ее месте разбили сквер, а в ночлежных домах разместились жилищные товарищества.

Труд бурлаков активно применялся в перевозках грузов по речным путям вплоть до конца XIX века. Они работали на Волге, Каме и других важных водных торговых путях. «Столицей» бурлаков считался город Рыбинск, находившийся на пересечении Мариинской и Тихвинской водных систем, связывавших по воде Волгу с Балтийским морем. До появления пароходов и удобной железнодорожной сети транспортировка грузов в основном выполнялась силами бурлаков. Повышенный спрос привлекал в их ряды множество желающих заработать нехитрым, но тяжелым трудом.

Бурлаков отличала особенная профессиональная атмосфера. Они собирались в сплоченные ватаги или артели, в которых каждому отводилась определенная роль. Наиболее значимые функции выполняли «коренные» бурлаки: «водолив» отвечал за сохранность перевозимого товара, «дядя» решал хозяйственные вопросы артели, «шишка» возглавлял бечевую процессию, за «шишкой» следовали двое «косных» бурлака. Остальные артельщики назывались «добавочными», тягловое усилие которых преимущественно использовалось в бурлацкой работе. Артельная иерархия создала предпосылки для выстраивания устойчивых связей между ее участниками. И если они решали идти на лихое дело, то бурлацкая ватага быстро становилась преступной шайкой с выверенной и отлаженной структурой.

Осенью после окончания сезона работ часть бурлаков возвращалась к своим семьям, а другая часть оседала в городах на зимовку, перебивалась случайными заработками и охотно вовлекалась в разбойничьи шайки. Бурлаки-разбойники промышляли на окраинах городов и торговых дорогах. В районе Рыбинска грабители занимались «мартышничеством» — с воды подплывали на лодках к баржам и забирали все ценное. На плоскодонных лодках бурлаки спускались вниз по Волге в районы Камы или Жигулей — известные разбойные центры Поволжья. Здесь они имели тесные связи с профессиональными преступниками и сами или совместно с ними занимались грабежами.

Среди бурлаков был популярен атаман Репка, который летом тянул бурлацкую лямку, а в межсезонье промышлял разбоем. В 1871 году о нем услышал В. А. Гиляровский, когда ходил бурлаком по Волге от Костромы до Рыбинска. В книге «Мои скитания» он записал разговор с бывшим соратником атамана Репки — есаулом Костыгой. Тот на привале вспоминал былые времена: «А Костыгу вся бурлацкая Волга знает. У самого Репки есаулом был… Вот это атаман! А тоже, когда в лямке, и он, и я хозяину подчинялись — пока в Нижнем али в Рыбне расчет не получишь. А как получили расчет — мы уже не лямошники, а станишники! Раздобудем в Рыбне завозню, соберем станицу верную, так, человек десять, и махить на низ… А там по островам еще бурлаки деловые, знаемые найдутся — глядь, около Камы у нас станица в полсотни, а то и больше… Косовыми разживемся с птицей — парусом… Репка, конечно, атаманом… Его все боялись, а хозяева уважали…» 

С середины XIX века необходимость в труде бурлаков стала ослабевать. Основной грузопоток забирали пароходы и железные дороги, перевозка которыми была в разы быстрее и дешевле. Бурлаки продолжали работать на маршрутах, где использовать современные виды транспорта было затруднительно. Численность бурлаков падала, а вместе с ними ушел в небытие особый образ жизни — смесь тяжелого труда и разбойной вольницы.

Как и в других городах, в Петербурге основная масса воров и грабителей жалась поближе к торговым рынкам, где они находили себе добычу. Основным торговым местом столицы считался Сенной рынок, расположенный на одноименной площади. Здесь продавали мясо, рыбу, овощи и другие продукты, а также нужные в хозяйстве вещи: корзины, кадки, корыта, топоры, скобы, совки и т. п. По воспоминаниям современников Д. А. Засосова и В. И. Пызина, в разгар дня на площади царила суматошная атмосфера: «Оживление на Сенной площади было очень большое, а перед праздниками здесь трудно было протолкнуться. Стоял шум. Крики ломовиков, подвозивших товары к лавкам, громыхание конок, вопли женщин, которых обсчитали или у которых вытащили кошелек, — все сливалось в общий гул».

Главным товаром, который дал название площади и рынку, было, конечно, сено. Еще с XVIII века сюда привозили востребованный фураж и продавали в розницу горожанам. Уже по пути оно привлекало внимание желающих разжиться чужим добром. Воры на ходу «цапали» (вырывали) клочья сена и набивали им свои мешки. Награбленное, «цапки», сбывали городским извозчикам по сниженным ценам.

Сенная площадь представляла собой плачевное зрелище. Практически все пространство занимали торговые ряды, кишевшие продавцами и покупателями. В районе изобиловала грязь и антисанитария. В зданиях вокруг располагались питейные заведения, трактиры, ночлежки и притоны. Окрестность Сенной площади состояла из беднейших слоев населения: попрошаек, нищих, проституток, мелких чиновников, преступников мелкой руки. Жизни людей этого района становилась сюжетным фоном произведений Ф. М. Достоевского, Н. В. Гоголя, других писателей и художников. В местных трущобах проживали герои романа «Преступление и наказание» Родион Раскольников и Сонечка Мармеладова и, судя по намекам автора, обитал Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели».

Неспроста Достоевский поселил своих героев в этом районе. В условиях нужды, грязи и нищеты должна была вершиться судьба «маленького человека». Не случайно писатель словами Сони Мармеладовой отправил Раскольникова на Сенную площадь для покаяния перед себе подобными: «Он вдруг вспомнил слова Сони: ”Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и скажи всему миру вслух: «Я убийца!»”. Он весь задрожал, припомнив это. И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога всего этого времени, но особенно последних часов, что он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего. Всё разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю…»

Сенная площадь играла роль рассадника преступности вплоть до 1920–1930-х гг. В это время с нее убрали торговые павильоны, а рынок сдвинули на новое место. Вокруг снесли трущобы, отремонтировали здания, а после Великой Отечественной войны площадь подверглась значительной перестройке. С благоустройством пропала преступность, местная округа стала мало отличаться от других исторических районов города. Сенная площадь в воровском и нищенском обличье возродилась в 1990-х гг. Многочисленные торговые ларьки и палатки, бродяги и преступники вновь заполнили пространство, чтобы через несколько лет снова раствориться в памяти города и людей.

Это выражение широко использовалось среди воров юга страны с конца XIX века. Тем самым они хотели подчеркнуть свою принадлежность к воровскому миру Ростова-на-Дону или Одессы. По одной из версий, преступники называли эти города «папой» и «мамой» в дань уважения каждой из южных криминальных столиц. Так, на допросе в органах правопорядка на вопрос о родителях беспаспортные воры могли отвечать: «Ростов — мой папа, Одесса — мама». С тех пор выражение вошло в широкий словарный обиход, попало в литературные и музыкальные произведения и прочно внедрилось в культурный контекст.

По давней традиции окрестности Дона служили укрытием для беглецов из центральных регионов страны. Здесь обитали преступники разных мастей, дезертиры, бродяги, попрошайки. На берегах Дона они скрывались от сыскных, армейских и других властей. Ростов казался привлекательным и по экономическим соображениям. Бурный поток товаров, отправлявшихся на экспорт, привлекал в город деньги, богатых предпринимателей и воров, мечтавших нагреть руки на чужом добре. В начале XX века донскую столицу называли «русским Чикаго», настолько велики были финансовые и преступные возможности города.

Наиболее криминальной ростовской улицей являлся Богатяновский спуск (он же Богатяновка). На нем расположились притоны, дешевые гостиницы, питейные заведения и игорные дома. Неудивительно, что такое неблагополучное место облюбовала местная беднота, а вместе с ней появилась преступность. Здесь в любой момент могла вспыхнуть драка на ножах, а при дневном свете могли легко ограбить магазин. Со временем Богатяновка превратилась в преступную Мекку. Скупщики краденого строили здесь склады ворованных вещей и продавали его на рынках и магазинах по всему городу. Разбогатевшие на сбыте краденого имущества возводили доходные дома и имели с квартирантов постоянный доход. Здесь хранился воровской общак, из которого оплачивали услуги адвокатов, давали взятки полиции, помогали арестантам и вдовам и детям погибших воров.

На Богатяновке обитали авторитетные ростовские преступники. Медвежатник Тимофей Кальнин и марвихер-карманник Иван Бедов приезжали сюда на отдых после тяжелых воровских «гастролей» по крупным городам империи и за границей. На Богатяновке процветал известный вор Алексей Черепанцев по кличке Манджура. Он был отсюда родом, но заработал свои воровские капиталы в далекой Манчжурии, промышляя в Харбине и на КВЖД во главе шайки налетчиков. Вернувшись домой, он содержал ряд притонов и организовал несколько воровских шаек, с деятельности которых имел доход. В Ростове вытаскивал из квартир и заведений дорогую мебель и утварь легендарный домушник Василий Кувардин. Выставляя себя столяром или покупателем, как ни в чем не бывало на глазах ничего не подозревавших свидетелей он заходил в помещение, взваливал на свою могучую спину венский диван или складную кровать, грузил поклажу и увозил в неизвестном направлении.

Многие воры лишь на время задерживались в Ростове. Этот город становился для них надежным укрытием или новым этапом в криминальной карьере. Пробыв нужный период времени, они отправлялись «в турне» по другим городам или уезжали на заработки за рубеж. К слову сказать, воровской транзит из Ростова в Одессу и обратно уже был налажен. Порой воровские шайки жили на 2 города, в каждом из них имея круг преступных интересов. Для воров, имевших прописку в обеих криминальных столицах, идея Ростова-папы и Одессы-мамы обладала уже конкретным содержанием. Чем же так приглянулось ворам одесское направление?

Будучи портовым городом, Одесса выполняла роль перевалочного пункта для грузовых и людских потоков. Ключевое расположение города привело к высокой концентрации предприятий торговли, складов, морского и железнодорожного транспорта. Если в 1862 году грузооборот порта составил 37 млн. рублей, то к 1903 году он вырос до гигантских 174 млн. Обилие товаров, в том числе зарубежного производства, привлекало большое количество воров и разбойников. Здесь они могли найти быструю наживу и добыть себе постоянное прокормление.

Помимо выгодного местоположения, Одесса отличалась пестрым этническим составом. В городе проживали евреи, молдаване, армяне, русские, украинцы, греки и другие народы. Сюда с ближних и дальних земель стекалось активное население в поисках работы и достатка. Недаром Одессу называли «черноморским Вавилоном». В такой атмосфере регулярно возникали конфликты, которые приводили к вспышкам насилия, проявлениям зависти, желаниям одних отнять нажитое у других. Наиболее крупные еврейские погромы произошли в октябре 1905 года, они сопровождались массовыми убийствами, грабежом еврейских квартир и магазинов.

Помимо стихийных погромов, в Одессе постоянно случались скоординированные вооруженные налеты. Родным домом для налетчиков стал бандитский городской район Молдаванка, где селились беднейшие слои населения, составлявшие основу для преступных собраний. В районе расплодились бандитские притоны, в которых укрывались разбойники и готовились преступные операции. Воры и налетчики приспособили Молдаванку под свои потребности. На местных торговых базарах сбывалось краденое добро. Здесь открылась «воровская школа», в которой бывалые воры-карманники передавали свое мастерство новичкам. Потом молодые воришки проходили экзамены на здешних рынках и улицах.

Криминальная слава Одессы росла на фоне имен обитавших там преступников. В разное время здесь промышляли Сонька Золотая Ручка, Григорий Котовский, Яков Блюмкин, Мишка Ястреб и другие уголовники. Особое место в списке известных преступных лидеров занимал уроженец Одессы Мишка Япончик. Он держал крупную банду налетчиков, которая совершала дерзкие нападения на городские учреждения и предприятия, грабила и убивала своих жертв и соперников. Считается, что Япончик стал прообразом Бени Крика — персонажа «Одесских рассказов» И. Э. Бабеля. В рассказах писатель ярко и живо описал быт и нравы Молдаванки — родины короля преступного мира.

Еще долго преступные банды не оставляли в покое город и его жителей. Советская власть поначалу сотрудничала с криминальными авторитетами и использовала их для борьбы со сторонниками царского режима. Яркими примерами такого сотрудничества были истории Котовского и Блюмкина. Первый стал командиром Красной армии и героем Гражданской войны, а второй служил в советских органах государственной безопасности. Однако, укрепившись на местах, советские власти развернули непримиримую борьбу с одесскими бандитами. Противоборство шло с переменным успехом. Криминогенная обстановка в Одессе особенно ухудшилась после окончания Великой Отечественной войны. Правительство было вынуждено отправить на юг главного советского полководца, маршала Г. К. Жукова. Под его началом в ходе операции «Маскарад» бывшие фронтовики вылавливали и отстреливали бандитов и воров. Только под натиском военной силы одесские улицы были очищены от преступных элементов.

Среди воровского мира Москва была известна не только криминальными районами с трущобами, трактирами и воровскими притонами. В древней столице появилась преступность иного плана: интеллектуальная, высокопрофессиональная, но в то же время дерзкая и напористая. Главной особенностью преступников стала их принадлежность к высшим сословиям российского общества. Будучи отпрысками дворян, купцов и фабрикантов, они втирались в доверие к состоятельным купцам и фабрикантам и, получив от них желаемое, бесследно исчезали .

В различное время преступный клуб состоял из разношерстных участников. Можно увидеть 3 разновременных состава «червонных валетов». Первая группа преступников собиралась в Москве в доме Любимова на Тверской улице, предпочитая делать вылазки из первопрестольной в другие крупные города. Второй состав преступников сформировался из арестантов Бутырской тюрьмы и занимался главным образом подделкой банковских билетов. Впоследствии вышедшие на свободу арестанты объединили усилия с некоторыми представителями первого состава и образовали третий вариант преступного клуба. «Валеты» занимались воровством, мошенничеством, подлогом документов, выманиванием денег и других ценностей. В ход шли различные ухищрения, которые позволяли достичь желаемого результата: обман, спаивание жертвы, угрозы, побои.

Доподлинно известно, что среди «достижений» преступного клуба значились: 31 подлог документов, 42 мошенничества, из которых 22 эпизода были заранее тщательно подготовлены, 4 кражи, по одному случаю растраты, грабежа, кощунства  и убийства, а также создание 4 шаек для совершения преступлений. По официальным данным, жертвами преступной группы стали 49 человек. В преступную деятельность клуба были вовлечены 48 «валетов». Они с присущей им энергией и напором совершали преступления, которые поражали современников авантюрной смелостью и бравадой. Их поведение было настолько эксцентричным, что шокировало их жертв и свидетелей преступлений. В одном из преступлений отметилась будущая легенда преступного мира — Софья Блювштейн, известная как Сонька Золотая Ручка.

Первой известной аферой стала актерская выходка князя Долгорукова. В 1867 году князь правдоподобно представлялся богатым фабрикантом и племянником генерал-губернатора Москвы В. А. Долгорукова, хотя на деле был лишь его однофамильцем. Расчет на магическое действие имени московского главы оказался верен: до поры до времени никто не удосужился проверить его родственные связи. Пользуясь моментом, князь активно брал взаймы, покупал лошадей, меха, ценное оружие на условиях последующей оплаты. Но данные им обещания не исполнялись. Деньги своим кредиторам он предпочитал не возвращать. Вскоре обман раскрыли, и дело передали в суд. Долгорукова лишили княжеского титула и дворянских прав, что не помешало ему в дальнейшем продолжать называть себя князем и участвовать в мошенничествах «червонных валетов».

Преступники еще не раз проявляли свои недюжинные актерские способности. Примерно в то же время, что и похождения Долгорукова, «валет» Эрганьянц явился к состоятельному семейству Массари с заманчивым предложением. Он заявил, что является распорядителем духовного завещания генеральской вдовы Левашовой. Перед смертью она якобы доверила ему продать свое поместье в Лебедянском уезде за 120 тысяч рублей, и, если Эрганьянцу удастся продать имение за более высокую цену, последнему достанется вырученная разница. Но этому мешала одна проблема. По его словам, наследники умершей вдовы оспорили завещание и начали судебную тяжбу. «Валет» предложил сделку: Массари финансируют судебные расходы и в случае успеха получат задаром левашовское имение. Все доходы от этой операции они разделят между собой. Массари не долго думали и согласились.

Эрганьянц методично выуживал у спонсоров деньги на ведение придуманных им судебных процессов. В определенный момент сын Массари узнал о хитрости Эрганьянца и вместо того, чтобы выдать его властям, стал сообщником. На основании генеральной доверенности от старухи-матери он заключал предварительные сделки с родовым имением в Нижегородской губернии, получал деньги, но внезапно отказывался от сделок и деньги не возвращал. Надувательство сына и его подельника поставило финансовые дела пожилой Массари в бедственное положение. Ее имение было арестовано в счет погашения многочисленных долгов предприимчивых мошенников.

В первом составе «клуба червонных валетов» наиболее активно себя показывали Шпейер и братья Давидовские. В 1871 году они познакомились с молодым купцом Еремеевым и стали заманивать его на многочисленные попойки. После таких увеселений купец уже не помнил всех подробностей случившегося. Между тем, находясь в сильном алкогольном опьянении, он успел выписать несколько векселей на крупные суммы и выдать доверенность на право распоряжения его капиталами. Здоровье Еремеева оказалось сильно подорванным, он страдал белой горячкой и вскоре умер, а его накопления растащили практичные «валеты».

В следующей авантюре Шпейер и Давидовский снова обратились к излюбленной тактике — пустить пыль в глаза показным богатством. Привлекательной наживкой стал обедневший дворянин Протопопов. «Валеты» хорошо его одели, придумали ему легенду о внушительном состоянии, поселили в дорогую гостиницу, возили на роскошных каретах. Они свели его с торговцем лошадьми Поповым для покупки первоклассных рысаков. Наведя справки о состоятельном покупателе, Попов остался удовлетворенным положительными отзывами и согласился на продажу с отсрочкой платежа. В тот же день мошенники перепродали лошадей другому покупателю, который, впрочем, отказался платить. Конфликт между Поповым, «валетами» и новым покупателем разрешился после вмешательства властей. Лошадей все же удалось вернуть обманутому торговцу.

Отдельного рассказа заслуживает деятельность арестантов, обитавших в Бутырской тюрьме: Верещагина, Плеханова, Неофитова и других. Они на профессиональном уровне занимались подделкой векселей и банковских билетов. Продукция переправлялась из застенков в руки находившихся на воле подельников, которые уже искали варианты сбыть фальшивки и выручить с них деньги. В 1874 году Верещагина и Плеханова отпустили под домашний арест, и они познакомились с Протопоповым, Массари и некоторыми другими «валетами». Совместными усилиями они продолжили выпуск поддельных долговых документов, а также придумали новые способы мошенничества. Протопопов воплотил в жизнь аферу с пустыми сундуками. Он отправлял с перевозчиками набитые ветошью сундуки, но декларировал в них ценный груз. Полученные подтоварные расписки пускались в оборот и продавались под условием получения груза. Когда же владельцы расписок являлись за товаром, то обнаруживали только пустые сундуки.

Преступников разоблачили тривиальным образом. Следователи вышли на след участников шайки, расследуя одно странное убийство. В то время «валеты» поссорились со своим адвокатом Славышенским, который много знал о преступных похождениях своих клиентов. Давидовский стравил между собой адвоката и его любовницу, и та в порыве злости выстрелила в него из револьвера. Расследуя убийство, следователи постепенно перешли к другим преступным эпизодам. Круг участников преступлений расширялся. Следователи во многом произвольно объединяли «валетов» в одну шайку за счет отыскания между ними маломальских связей. Итоговый результат поразил воображение. Такого количества подсудимых в одном процессе отечественные суды еще не знали. Между тем вердикт присяжных заседателей был милостив: 19 из 45 подсудимых  были оправданы, остальные получили непродолжительные сроки лишения свободы либо высылку в Сибирь без отбытия заключения.

В начале XX века в столице Российской империи наблюдался стремительный рост хулиганских преступлений. За 13 лет число хулиганств выросло почти в 4 раза. Основными причинами столь резкого подъема преступности стали различные социальные и экономические проблемы, которые испытывали в то время страна и город. Пьянство, беспризорность, нищенство в совокупности с быстрым ростом столичного населения и перманентным революционным состоянием создавали благоприятные условия для уличной преступности. Насилие проникало в различные сферы общественной жизни. Особенно восприимчива оказалась молодежная среда. Темпы роста детской преступности не отставали от общей тенденции. Именно подростки и учащиеся активно собирались в хулиганские шайки, составляя ее наиболее инициативную основу.

В Петербурге сформировались несколько групп хулиганов, обитавших в разных районах города. Гайдовцы и рощинцы появились на Петербургской стороне столицы (ныне именуемая Петроградская сторона). Васинские обитали на Васильевском острове. Песковцы промышляли в историческом районе Пески. Многие городские районы обзавелись одной, а то и несколькими преступными объединениями. Хулиганы имели характерный вид: заломанные фуражки-московки, красные фуфайки, заправленные в высокие сапоги брюки и папироса в зубах. В кармане они носили финский нож или гирю, заменявшую кастет. Облюбованные хулиганами улицы становились опасными для примерной публики. Хулиганы могли освистать прохожих, напасть, избить, ограбить, а при виде полиции скрыться в ближайших дворах и переходах.

Отдельные городские территории оказались поделенными между хулиганскими группами. К примеру, Василеостровский район контролировали васинские и железноводские. Границей их территорий служила речка Смоленка, разрезавшая район на Васильевский остров и остров Голодай. Переход границы сулил большие неприятности для участников противоборствующих сторон. Совместные потасовки нередко заканчивались смертельными случаями. Нейтральной считалась территория Александровского парка вокруг Народного дома императора Николая II. По взаимному согласию здесь не дозволялись драки и стычки хулиганов между собой. Нарушители этого правила рисковали навлечь на себя гнев остальных хулиганских групп.

Хулиганов могли объединить только ненависть к общим врагам и совместные преступные дела. 3 (16) октября 1907 года несколько враждовавших хулиганских групп с Васильевского острова объединились, чтобы проучить хулиганов с Петербургской стороны. Перейдя Тучков мост, они подошли к оплоту их противника — Народному дому. Возле него, как обычно, толпились люди в ожидании открытия дверей. Железноводский главарь Васька Черный залез в карман находившегося в толпе солдата и был пойман за руку. На подмогу подоспели товарищи Васьки, один из которых, Аксенов, ударил солдата в шею. Убийство солдата навлекло негодование жителей и городских властей. Полиция устроила облавы на хулиганов с собаками и обысками. Виновные в убийстве солдата предстали перед судом. В результате рассмотрения дела Аксенова приговорили к повешению, остальных, в числе которых был и Васька Черный, — к разным срокам каторги.

Хулиганы чувствовали себя хозяевами столицы. Их дерзкие и беспринципные поступки будоражили город. Казалось, что более серьезной напасти уже сложно ожидать. Но с развитием революционных событий 1905–1907 гг., а затем коренного перелома 1917 года на преступном горизонте появился новый тип разбойников. Мирное население держали в страхе многочисленные банды налетчиков. Под флагом революции они преследовали свои меркантильные интересы. Оружие в руках и слабость власти позволяли им быть агрессивными и циничными преступниками. По сравнению с налетами хулиганство выглядело наивным, хотя и опасным увлечением.