Глава 20
Побегушник
Вернувшись в кабинет, капитан Смыслов сел за небольшой письменный стол. По правую сторону от него лежал перекидной календарь, по левую – пресс-папье из стекла. Он достал пачку папирос, закурил и пустил тонкую струйку дыма прямо под красный выцветший абажур с яркой лампой, висевший посередине потолка на короткой темной цепочке.
Дарья его взволновала, выбила из равновесия, не позволяла думать о чем-либо другом. Дело было даже не в том, что она предложила ему безумную идею, хотела, чтобы он помог ее брату бежать из заключения, что само по себе было для него неприемлемо. Нет, Дарья напоминала ему девушку, с которой он когда-то был близок. Чем больше капитан общался с ней, тем весомее выглядело это сходство.
Образ Ольги, его бывшей возлюбленной, с которой он был знаком с самого раннего детства, казалось бы, совсем поблек за пластами прожитых лет. Но теперь, при общении с Дашей, он опять приобрел рельефные контуры, стал осязаемым и живым. Даже их голоса были схожи: эдакое драматическое сопрано с ярким тембром, что особенно ощущалось во время острого разговора. Теперь капитан Смыслов как никогда понимал, что ему все это время не хватало Ольги.
А еще их роднила решительность в поступках. Одной такая категоричность стоила прописки в лагере, другой – покалеченной судьбы.
При мысли об Ольге Павел невольно стиснул челюсти. Это была его незаживающая боль, развороченная, гноящаяся рана. Ольгу, работавшую искусствоведом в Русском музее, арестовали в тридцать четвертом году вместе со многими другими людьми из этой среды. Суд над ними получил широкую огласку. Все они были обвинены в принадлежности к фашистской партии, финансируемой из-за границы.
Узнав о предстоящих арестах, многим рискуя, Павел немедленно встретился с Ольгой и сообщил ей о грозящей опасности.
– Немедленно уезжай из города, – сказал он. – Спрячься где-нибудь подальше, лучше где-нибудь за Уралом. У тебя есть там родственники? Уверен, что дело будет пересмотрено, о вас позабудут. Но если ты попадешь за решетку, то выбраться оттуда будет практически невозможно.
Ольга со свойственной ей строптивостью вскинула голову и заявила:
– Они не посмеют этого сделать. В наших рядах ученые с мировым именем!
Посмели. Арестовали. После недолгого следствия самых именитых ученых отправили в ссылку, а не столь титулованные угодили в лагеря на различные сроки. В их числе оказалась и Ольга, получившая десять лет.
Еще через три года она сгинула где-то в Воркуте, не оставила после себя ни письма, ни фотографии, ни каких-то личных вещей, разве что горечь воспоминаний, которую он тщательно выдавливал из себя. И вот сейчас Дарья, возникшая из ниоткуда Дарья очень напомнила ему Ольгу, так сильно его тряхнула, что нечем было дышать.
Павел понимал, что Дарья в своей бесшабашной любви к брату не остановится ни перед чем. Вскоре ее ожидает безрадостное существование где-нибудь в Заполярье. Ей просто повезло, что со своим предложением помочь брату бежать она обратилась именно к нему. Будь это кто-то другой, так Дарья просто не вышла бы из тюрьмы, уже сейчас парилась бы где-то на нарах в переполненной камере.
Ее просьба, которую он отринул сразу же как совершенно неприемлемую, через какой-то промежуток времени стала казаться ему не такой уж и скверной. Почему бы и не попробовать? В конечном счете он ничего не теряет. О его помощи никто не узнает, а девушку Павел сумеет спасти. Кто знает, может, и он приобретет то самое тихое человеческое счастье, к которому тщетно стремился долгие годы.
Павел подошел к окну и распахнул форточку. Свежий воздух, упругий и холодный, вошел в тесную комнату и быстро остудил ее.
Напротив окна в двухэтажном блоке размещались камеры арестантов, в прежние времена в них находились кельи монахов. Бо́льшая часть братии в начале двадцатых годов разошлась по домам. Все остальные, самые непримиримые, не желавшие покидать стены святой обители, были отправлены на Соловки. Об их судьбе было мало что известно. Просачивались лишь скупые драматические слухи о том, что жизнь их закончилась трагически, но как там было в действительности, никто не знал. Даже если они сейчас и оставались в живых, то участь их была крайне незавидной.
В монастыре остался лишь престарелый чернец, который по какой-то неведомой причине не был отправлен вместе со всеми и получил небольшую каморку в складском помещении. Он не желал замечать перемен, произошедших в стране, как и в былые годы, ходил в латаной-перелатаной рясе и строго придерживался монастырского уклада, шесть раз в день молился и изнурял высохшее тело долгими постами.
Обязанности, возложенные на него администрацией колонии, он исполнял исправно, подметал двор и привозил из леса дрова. В какой-то степени человек был полезный. Наверное, поэтому его не трогали, не замечали тех особенностей, за которые любой другой человек наверняка отправился бы в острог.
Сейчас его каморка была открыта, оттуда доносился размеренный стук молотка. Сидеть без дела старик не умел. Он что-то беспрестанно подправлял, чинил, строгал, мастерил и глухо, вполголоса, не обращая внимания на присутствие тюремного начальства, поругивал советскую власть.
Решение давалось капитану не без труда. Ему хотелось поделиться своим сомнением со стариком. Жизнь он прожил долгую, сумел уцелеть в лихолетье, перемалывающем в пыль самую прочную человеческую породу, глядишь, и присоветовал бы что-нибудь дельное. Павел поддался было этому настроению, сделал несколько решительных шагов к двери и остановился возле нее.
«Отставить! Не поймет. Пусть будет так, как подсказывает душа. От святости до греха всего-то один шаг, особенно у нас на Руси».
– Дневальный! – громко выкрикнул капитан Смыслов.
В комнату вошел молоденький солдатик с белесыми бровями и бледной кожей, прибывший с последним пополнением.
– Приведи ко мне арестованного Коваленкова.
– Есть привести арестованного! – неожиданно громким бодрым голосом отозвался солдат, четко развернулся через левое плечо и вышел из комнаты.
Старик выбрался из своей каморки, глянул вверх, подставил солнцу ветхое, морщинистое лицо, напоминавшее измятую бумагу, и стал запрягать лошадь. Он легонько поглаживал ее по крутым откормленным бокам и что-то наговаривал в длинное чуткое ухо. Это животное было едва ли не единственным собеседником старика, понимало его всецело.
«Да, этому деду сейчас просто. Ему можно даже позавидовать», – подумал капитан Смыслов.
Старик подтянул подпругу, посмотрел, чтобы хомут не натирал лошади шею, и, тронув поводья, заставил лошадку сделать неторопливый шаг.
Капитан Смыслов едва докурил папиросу до середины, как в кабинет вошел белобрысый дневальный с Коваленковым.
– Товарищ капитан, арестованный доставлен!
– Заводи.
Коваленков хмуро глянул на офицера, едко хмыкнул и звякнул наручниками, стягивающими его запястья. Он знал, что от приглашения к тюремному начальству ничего хорошего ждать не приходилось. За его плечами был немалый арестантский опыт, который буквально вопил о том, что сейчас последуют изматывающие допросы, попытки вербовки, требования дать показания, признать свою вину и прочая тягомотина. Все это он уже проходил не однажды, нахлебался досыта. Вряд ли сегодня что-нибудь изменится.
– Можешь подождать в коридоре, – сказал капитан солдату, заметив, как тот слегка замешкался, не решаясь нарушать инструкции, и добавил: – Никуда он не денется из этих стен. На нем наручники.
– Есть! – отвечал солдат, развернулся и вышел из кабинета.
Игнат Коваленков с некоторым любопытством посмотрел на капитана.
«А это уже интересно. Все наши прежние встречи проходили в присутствии караула. Что же он собирается сказать мне в этот раз?» – подумал он.
– Присаживайся. – Капитан показал на свободный стул напротив себя.
Коваленков старался предугадать тему разговора, внимательно смотрел на кума. В тюрьме о капитане Смыслове говорили разное. Будто бы он родом едва ли не из дворян и на эту должность назначен прямиком со студенческой скамьи. Где тут правда, а где откровенный арестантский вымысел, сказать было трудно. Однако этот капитан значительно отличался от всех тех представителей власти, с которыми Ковалю приходилось иметь дело. В нем присутствовала какая-то природная интеллигентность, которую он умело прятал за военной формой, выправкой, строгим цепким взглядом, небрежной матерщиной, которую он цедил во время разговора, не вынимая изо рта папиросу. В нем был тот изыск, который не натренируешь, не скопируешь. Передается он только с кровью.
– Так о чем пойдет базар, гражданин начальник? – осведомился арестант.
– Торопишься в камеру, что ли? – Капитан усмехнулся.
– Я туда не особенно тороплюсь. Но и душу мне перед тобой распахивать как-то без надобности.
Капитан Смыслов положил ладонь на распечатанный серый пакет, пришедший сегодня утром с фельдъегерской почтой. В нем было сообщение о том, что Игнат Коваленков подозревается в убийстве сторожа продовольственного магазина, расположенного на улице Мещанской, в Москве. Его по фотографии опознала женщина, зашедшая к сторожу незадолго до произошедшего. В момент преступления она находилась в комнате, спряталась за шкаф. Смыслов должен был выяснить, где именно был Коваленков в момент убийства, имеется ли у него алиби.
Капитан не спешил начинать разговор. Пусть Коваль поерзает, понервничает, глядишь, откровеннее станет.
– Знаешь, что в этом пакете? – спросил Смыслов через минуту.
– Загадки ты мне загадываешь, гражданин начальник. Откуда же мне знать? Я не гадалка какая-нибудь.
– А я вот сейчас тебе растолкую, – сказал капитан Смыслов и откинулся на спинку стула.
Держался Коваленков молодцом, можно даже сказать солидно, не нервничал, не заглядывал заискивающе в глаза. Он даже руки положил на стол, тем самым демонстрируя, что прятать ему нечего.
– Это твой приговор. Видели тебя в момент убийства на Мещанской, – проговорил капитан.
Игнат Коваленков отрицательно покачал головой и заявил:
– На пушку берешь, да, начальник? Ты ведь знаешь, что я не раз слышал подобные расклады. Ты бы поберег свое красноречие для тех пацанов, у кого первая ходка. Там оно, может, и прокатит. А я воробей не только стреляный, но еще и общипанный. Зря время теряешь.
– А вот это мы сейчас посмотрим. Можешь сам проверить. Если что не так, поправишь меня. – Капитан Смыслов вытряхнул из конверта несколько листов бумаги, взял один из них и принялся читать вслух: «Преступников было четверо. Старшим был высокий брюнет. Он велел встать Игорю Васильевичу на колени и принялся спрашивать у него, где лежат деньги. Сторож ответил, что их уже увезли инкассаторы. Этот преступник повалил его на пол и принялся избивать ногами. Когда Игорь Васильевич поднялся, он ударил его ножом». Что скажешь на это, Коваль? Может, хочешь что-то добавить? Будешь говорить, что это другой был? – Капитан отложил листок в сторону.
– Буду, гражданин начальник. Не я это. Может, я и грешен, но ведь не до такой же степени, – проговорил Коваль и широко улыбнулся.
– Не до такой, говоришь. Так ведь эта свидетельница тебя признать может.
– Признать? Не шути, гражданин начальник, я здесь нахожусь, а эта баба – где-то в Москве.
– Вот мы тебя в Москву и отправим, – заявил капитан Смыслов. – Ты уже, наверное, заскучал в камере, а тут тебе предстоит какое-никакое, а все-таки развлечение. Можно сказать, даже путешествие. Ты полстраны проедешь, прежде чем до места доберешься.
– И когда же ты меня отправишь, гражданин начальник?
– Оформлю документы и скатертью дорожка. Надеюсь, тебя там встретят подобающим образом.
– Избавиться от меня хочешь? Чем же я тебе так досадил?
– Вот смотрю я на тебя и думаю: что же тебя такое перемололо, почему ты даже на человека перестал походить? Сестра у тебя совсем другая.
– Сестру мою приплел. А уж не втюрился ли ты в нее часом, гражданин начальник? А что тут такого? Девка она видная, красивая, мужики только от одного ее взгляда млеют. Вижу, крепко запал ты на нее! Я, конечно, знал, что моя сестренка – сильная девка, любому мужику голову замутит, но никак не думал, что до такой степени. Даже не знаю, что мужики в ней такого находят. Это надо же, самому куму голову вскружила. Жизнь-то, она ведь длинная, гражданин начальник. Глядишь, мы с тобой еще и породнимся. Ты же бобылем кукуешь. Или тебе здешних арестанток достаточно?
– Для тебя жизнь не такая уж и длинная, как ты думаешь, – заверил Коваля капитан Смыслов, уложив конверт в ящик стола. – До ближайшего суда, а там с такими, как ты, не церемонятся. Я уже давно в органах служу, знаю, о чем говорю. Тебе известно, сколько живет смертник после вынесения приговора?
– Просвети, начальник.
– Неделю! Это самое большее. Был тут у меня один маньяк, девочек ему нравилось насиловать и душить. Когда ему приговор зачитали, он от страха свои кальсоны перепачкал. Такая вонь стояла, что за целый день не выветрилась. Говорил, что в Бога уверовал, все это время только и молился. Дескать, за что мне такое наказание? Не помогли ему молитвы. Бог его не простил. Так что ты следующий, Коваль.
– Что же ты, начальник, так лютуешь? Нравится тебе над людьми измываться? Может, поможешь мне?
– На что ты рассчитываешь?
– Говорю как есть, начальник, помоги мне бежать. Я же вижу, с какими ты глазами о сестре говорил. Она тебе никогда не простит, если узнает, что ты меня на верную смерть отправил.
– Хорошо, – не сразу ответил капитан Смыслов. – Помогу. Только к сестре никогда больше не подходи. Она уже не твоя!
– Памятью матери клянусь, не подойду.
– Сильная клятва. Документы твои я отошлю завтра в Москву. Дней через десять получу распоряжение о твоей отправке. Бежать будешь из автозака, когда тебя повезут на вокзал. Ехать будешь один, чтобы не было свидетелей.
– Это понятно, – заявил Коваль. – Я и сам не люблю свидетелей.
– Слушай дальше, – сказал капитан. – Дверь будет закрыта на один оборот замка. Ты ее высадишь ударом ноги. Дорога пойдет через посадки. Место глуховатое, народ шастать там не любит. Грузовик остановится. Впереди будет яма. Вот в этот момент ты и должен будешь выйти. Только не медли, потому что машина сразу двинется дальше. Я буду тебя там ждать, получишь от меня документы и пойдешь куда захочешь.
– Документы надежные?
– Лучше не придумаешь. Самые настоящие. Этого человека уже нет в живых, но проверить данный факт невозможно. Он даже чем-то на тебя похож. Одного возраста, той же комплекции. Фотография твоя наклеена, но сделано это мастерски, не придерешься.
– Все так и будет? – слегка осипшим голосом спросил Коваль.
– Можешь не сомневаться. Я свое слово держу. Дневальный! – громко выкрикнул капитан и распорядился, когда солдат вошел в помещение: – Увести арестованного!
Капитан Смыслов спрятался за деревом и наблюдал за грузовиком, приближавшимся к нему. Грунтовая дорога была неровная, с ухабами. Машина качалась из стороны в сторону, прямо как судно, угодившее в сильный шторм. Колеса то и дело попадали в неглубокие ямы и не без труда выбирались наружу.
Автозак вот-вот должен был остановиться перед широкой ямой, заполненной черной водой, выглядевшей бездонной. В действительности она была вполне проходимой, глубиной в половину колеса. Но водитель всякий раз притормаживал здесь, опасаясь провалиться в нее. Затем он принимался объезжать яму, для чего сворачивал с обочины в густой орешник. В короткий миг остановки Коваль выскочит из машины и спрячется в лесу.
Капитан Смыслов закурил вторую папиросу подряд, стараясь унять зябкую дрожь, пробегающую по всему телу. Это ему совсем не помогало. От выкуренного табака уже горчило в горле.
Петляющую дорогу плотно обступали с обеих сторон мохнатые ели. Широко разросшиеся растопыренные ветки сплетались между собой, создавали глубокую тень и не давали солнечным лучам касаться земли. Грунтовая дорога выглядела сырой, ненаезженной. Многочисленные промоины и ямы, заполненные до краев грязной водой, только усиливали скверное впечатление. Ветки ожесточенно молотили по металлическому кузову, цепляли кабину, осыпали машину колючими иголками. Но грузовик все-таки продвигался вперед, все дальше углублялся в лесополосу.
Водитель приблизился к яме, сперва сбавил скорость, а потом и остановился. Эта черная дыра, заполненная водой, изрядно напугала его.
Едва грузовик встал, как, слегка лязгнув, открылась дверца фургона, и на землю спрыгнул Коваль. Он тут же увидел капитана Смыслова, выглянувшего из-за сосны, и быстрым шагом направился к нему.
Павел не торопился. Пусть Коваль подойдет поближе, а потом он застрелит его в упор! Такая мразь не должна жить. Дарью нужно освободить от его клешней. Если этого не сделать, то он потащит за собой в могилу и эту прекрасную девушку. Все должно выглядеть правдоподобно. Арестант будет застрелен при попытке к бегству. В этом случае даже у взыскательной прокуратуры не возникнет никаких вопросов.
Коваль широко улыбался, шел прямо на капитана.
– Гражданин начальник, все как по маслу! Не ожидал. Я думал, что ты меня развел…
– Рано радуешься, мразь! – заявил капитан, вышел из-за ствола, вытащил из-за спины руку с пистолетом и направил ствол точно в грудь Игнату. – Беги!
Глаза уголовника округлились от ужаса.
– Ты чего, начальник?
– Беги, я сказал!
Дверь кабины с дребезжащим металлическим звуком открылась. На густую траву выпрыгнул обеспокоенный солдат с двумя медалями «За отвагу» на выцветшей гимнастерке.
Капитан невольно обернулся на звук. Коваль среагировал мгновенно. Он набросился на Смыслова, сбил его с ног и всадил заточку ему в горло. Куда-то в кроны деревьев улетела пуля, запоздало выпущенная из пистолета. Из рассеченной гортани фонтаном брызнула кровь. Пистолет, уже ненужный, выпал из обессиленной руки.
– Товарищ капитан! – выкрикнул солдат.
Коваль подхватил пистолет и дважды выстрелил в него. Пули расщепили угол борта, изменили траекторию и ушли в глубину чащи.
– Ах ты гад! – выкрикнул охранник, приладил карабин к плечу и пальнул в арестанта, метнувшегося за дерево.
В ответ раздался еще один выстрел. Пуля скользнула по плечу солдата, прожгла гимнастерку и оцарапала кожу. Тот спрятался за колесо и стрелял в Коваля, перебегающего от одного дерева к другому.
Из кабины с карабином в руке выскочил водитель, тут же едва не напоролся на пулю и укрылся за капотом. Он громко матерился, дергал стебель затвора и стрелял по убегающему уголовнику.
В какой-то момент ему показалось, что одна из пуль попала в цель. Бандит упал и растянулся во весь рост. Пистолет вылетел из его руки. Но уже в следующую секунду он вполне бодро перекатился за дерево, тут же поднялся и устремился в глубину лесного массива.
Солдат с медалями устремился за беглецом, пробежал балку, выскочил на поляну с травой по колено, скорым шагом преодолел еще две сотни метров, остановился и осмотрелся. Кругом одни сосны, совершенно одинаковые, без всяких особых примет, прямо как братья-близнецы. Ни шороха, ни ветерка, ни звука поломанной ветки, ничего такого, что могло бы указывать на близкое присутствие человека. Беглеца нигде не было.
Чертыхаясь и матерясь, солдат вернулся обратно к машине и заявил:
– Ушел этот гад!
– Как же мы так опростоволосились-то? – промямлил водитель.
– Что с капитаном?
– В горло он его заточкой ударил.
Солдаты подошли к раненому капитану. Павел хватался за горло, тщетно пытался унять кровь, просачивающуюся сквозь пальцы, хрипел. Кожа на его лице посерела. Затуманенный взгляд с легкой поволокой четко говорил о том, что ему осталось немного. Он уже перешагнул черту, за которой нет возврата. Водителю и охраннику оставалось только стоять рядом с ним, чтобы хоть как-то облегчить его уход своим присутствием.
Шофер согнулся над умирающим, пытался разобрать едва слышимые слова.
– Товарищ капитан, громче говорите. Как вы здесь оказались?
– Дарья…
– Кажись, женщину какую-то вспоминает, – сказал водитель и распрямился. – Кто она ему?
– Кто ж его сейчас поймет? – Охранник уныло пожал плечами.
Он прекрасно понимал, что этот трагический случай не останется без последствий. Будет недолгое разбирательство, после которого его наверняка отправят на фронт. Окопов этот боец не боялся: два года провел на передовой, две медали «За отвагу», самые что ни на есть солдатские награды, носил с гордостью.
«Может, оно так даже и лучше будет, чем сопровождать заключенных, – подумал он. – Вернусь в деревню и что землякам скажу? Сперва воевал, а потом зэков охранял, так, что ли? Такая служба не годится для коренного сибиряка! Ни одна девка со мной спать не пожелает. Можно по пальцам пересчитать наших деревенских мужиков, которые за решеткой не побывали».
Смыслов как-то неожиданно напрягся, потом глубоко выдохнул, как если бы освобождался от тяжкого груза.
– Отмучился капитан, – произнес водитель, снял пилотку и перекрестился.
– Ты верующий, что ли? – удивленно спросил охранник.
Надо же, совсем молодой парень, а оно вон как выходит.
– До войны думал, что неверующий, – произнес водитель, натягивая пилотку. – А вот в июле сорок первого я только один из роты уцелел. Фрицы нас просто танками передавили. Вот тогда и уверовал. Бабка у меня верующая была, все молиться в детстве заставляла, лупила розгами, если я выкобенивался. Так во время того самого боя я все молитвы сразу вспомнил. Если бы не они, думаю, что я бы там, в поле, остался.
– Обидно не на фронте погибать.
– Это так.
– А как же зэку удалось из машины выбраться?
– Он дверцу вышиб. Вроде бы и не хлипкая. Недавно проверял, – с удивлением произнес водитель.
Распахнутая дверца покачивалась под порывами ветра. Ручка постукивала о металлический борт. Передние колеса, чуть въехавшие в яму с мутной водой, увязли уже на треть.
– На один оборот замка дверь была закрыта, – сказал охранник. – Снаружи засов надо было задвинуть, но почему-то так никто не сделал. Нарушение инструкции, головотяпство или что похуже. Хрен его знает, как оно так вышло. Меня вот что еще удивляет. Как тут капитан оказался? Он на станции должен был нас ждать, проконтролировать, как мы передадим заключенного людям, прибывшим из Москвы, и вместе с нами вернуться в лагерь.
– Такое впечатление, что он машину дожидался.
– А может, он нам навстречу шел. Увидел, что из машины зэк бежит, решил его оставить.
– Теперь уже не спросишь. Что делать-то будем? Может, загрузим капитана в будку?
– Не нужно. Оставим все как есть. Военная прокуратура этим делом займется. Давай вот как поступим. Я сейчас на станцию пойду, сообщу кому следует, а ты здесь оставайся.
