Голгофа

Шаги, которые вы слышите, – мои.

Я бегу по коридору с мешком крови нулевой группы, резус-отрицательной, зажатым под рубашкой у живота. В приемном пациентка с сильным кровотечением, и я надеюсь, что тепло моего тела доведет хранившуюся в холодильнике кровь до приемлемой температуры, прежде чем ее начнут переливать женщине с восковым лицом, лежащей в третьем боксе в окружении врачей и медицинских аппаратов. Не обращая внимания на удивленные лица, попадающиеся на пути, я прижимаю мешок к животу, молясь о том, чтобы женщина продержалась до моего возвращения.

И это тоже мои шаги: шаркающие звуки разношенных кроссовок, в которых я выхожу из госпиталя после тяжелой смены. Я мечтаю скорей увидеть семью, и с не меньшей силой мечтаю скорей нырнуть в спасительный сон. Я прохожу мимо скульптуры беременной – на животе у нее густой слой голубиного помета, лицо, как всегда, невозмутимое. Мне приходится петлять между разбросанным у здания мусором, пятном желеобразной рвоты, сигаретными окурками и пакетами от чипсов, валяющимися вокруг урн. Я не представляю, как вернусь сюда на следующий день, но точно знаю, что вернусь.

К моменту, когда вы читаете книгу, я проделала этот путь тысячи раз. Написала в уме тысячу заявлений об увольнении, но ни одного – на бумаге. Работа продолжает отнимать у меня все силы, выпивать все чувства и даже, по временам, здоровье. Но одновременно она продолжает показывать мне, каким прекрасным может быть человек: сильным, величественным, бесстрашным и мужественным перед лицом боли и горя. Женщины, о которых я забочусь, научили меня дарить и принимать любовь, одерживать верх над враждебностью, а порой признавать свое поражение и с достоинством принимать утраты. Вот почему я возвращаюсь. Я остаюсь – формально на данный момент, и навеки в своем сердце – акушеркой.

Моя верность профессии отнюдь не уникальна, и мое мастерство тоже. Я не лучшая акушерка на свете – даже не близко. Я работаю достаточно давно, чтобы иметь свое мнение, но все же мало, чтобы обрести тяжело дающуюся мудрость, свойственную моим старшим коллегам. Я не могу претендовать на то, что выражаю мнение всех акушерок по всему миру. Наверняка мой опыт имеет немало общего с опытом других, но есть ведь и акушерки, работающие в совершенно другой обстановке, чье отношение к будущему нашей профессии не такое сложное. Должны же быть на свете акушерки, которым работа дарит покой и удовлетворение, чьи отделения отлично снабжаются и не испытывают недостатка в персонале, которые могут – каждое дежурство – оказывать услуги по высшим стандартам, к которым мы все стремимся. Вот только я пока таких не встречала. В современных условиях недостатка мест в больницах и нехватки рабочих рук такие акушерки – фигуры мифические, Пегасы нашей профессии, с крыльями, посыпанными волшебной пылью, о которой нам, простым смертным, остается только мечтать.

Ради женщин, вместе с которыми я работаю, и ради женщин, которые обращаются к нам, я решилась выступить, поднять свой голос, потому что считаю, что о нас необходимо рассказать, и рассказать прямо сейчас. С первых дней моей практики я поняла, что мир акушерства гораздо удивительней и причудливей, чем любые выдуманные сюжеты; не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из моих коллег не воскликнул: «Да такого нарочно не придумаешь!» Раньше я думала, что запишу кое-какие из этих историй, когда выйду на пенсию (как сделали многие представители других медицинских специальностей, и с большим успехом), и когда их острота немного приглушится прошедшим временем, а мне не будут грозить последствия по работе. Однако нынешнее правительство решило, что на пенсию я смогу выйти только в шестьдесят семь лет, так что я сомневаюсь, что буду физически и эмоционально способна работать акушеркой до этой самой пенсии. Вместо того чтобы в преклонном возрасте дежурить по ночам и перестилать постели, я все же постараюсь уйти из профессии до того, как мои тазобедренные и коленные суставы – а также здравый рассудок – не разрушатся до основания. Каждый день мои коллеги подтверждают эти опасения, либо сокращая количество рабочих часов, либо увольняясь с работы сразу, как только кредит за жилье будет выплачен, долги возвращены, а дети выращены, и до того, как груз отчаяния и вины станет невыносимо тяжелым. Акушерки – в целом – становятся все старше, и если мы не расскажем миру, как мало нам платят и как сильно нагружают, то никогда наше здравоохранение не превратится в сферу, в которой следующее поколение акушерок сможет работать в подобающих условиях, с гордостью и достоинством.

В некотором смысле мне, конечно, грех жаловаться – многим наше положение и так кажется привилегированным. Я понимаю, что мне очень повезло работать в госпитале с чистыми постелями, стерильными инструментами и практически неисчерпаемыми запасами дорогостоящих медикаментов, которые предоставляются нашим пациенткам бесплатно. Я знаю, что в мире много акушерок, не имеющих доступа даже к простейшим лекарствам, но это не меняет моей ситуации, и я не собираюсь из-за этого отказываться от своих призывов к переменам. Вне зависимости от того, что творится в других местах, акушерство в одной из самых богатых и развитых стран мира должно предоставлять лучшие условия и для пациенток, и для сотрудниц.

К сожалению, правительство вряд ли сделает этот сектор здравоохранения своим приоритетом, пока – и если – полностью не изменит восприятие акушерства и того влияния, которое акушерки могут оказать на общественное здоровье – на таких женщин, как Кристел, Хауа, Оливия и Стар, со всеми их обстоятельствами и потребностями. Даже с учетом растущего количества упоминаний об акушерстве в СМИ, общество все еще плохо представляет себе широту и сложность этой сферы, а также почти сверхчеловеческую физическую и психологическую выносливость, требующуюся, чтобы справляться с нашими обязанностями.

Именно это осознал новоиспеченный отец, за женой которого я недавно ухаживала. Стивен и Мишель прибыли в приемное полные нервического энтузиазма будущих родителей. Мишель пока еще храбро улыбалась, несмотря на боль, а Стивен ловко управлялся с целой грудой чемоданов из дорожного набора, одновременно вводя подробные данные в приложение смартфона, замеряющее частоту схваток.

– Я могу сообщить вам частоту, силу и продолжительность схваток Мишель с самого начала, со вчерашнего утра, – сообщил он с широкой улыбкой, выставляя чемоданы у кровати.

– Вы молодец, – усмехнувшись, ответила я. – А теперь давайте рожать.

Госпиталь в тот день был особенно сильно загружен (я понимаю, что эти слова повторяются на страницах книги почти постоянно, но у нас все так и обстоит в действительности, так что против истины я не грешу). Позвонив сообщить в родильный зал, что у Мишель раскрытие пять сантиметров и схватки идут одна за другой, я услышала, что там не хватает акушерок, обе операционных заняты, и если мы привезем Мишель к ним, то мне придется самой принимать у нее роды. Хотя такой сценарий означал, что в моем собственном отделении образуется нехватка персонала, выбора у меня не было. Для Мишель же все складывалось наилучшим образом: и в приемном, и в родильном отделениях ее сопровождала бы одна и та же акушерка, о чем большинство пациенток может только мечтать.

– Есть две новости: хорошая и плохая, – сказала я Мишель, отдергивая занавеску на ее боксе.

Она стояла на четвереньках на кровати, содрогаясь от очередной схватки, прокатившейся по ее телу.

– Хорошая новость: я иду с вами в родильный зал. Плохая: вам от меня не избавиться.

Она слабо засмеялась и начала осторожно слезать, а Стивен снова взялся за чемоданы, которые только-только расставил.

В следующие несколько часов Мишель пришлось изрядно помучиться, поскольку мать-природа завела ее в настоящие дебри родильного процесса. Она сидела в ванне и вылезала из нее. Дышала веселящим газом и кислородом, потом получила укол диаморфина, потом в слезах начала умолять сделать эпидуральную анестезию, потом снова дышала газом, поскольку анестезия не сработала, вызвав лишь онемение на небольшом участке левого бедра и ягодицы. Ее подключили к монитору, потом отключили; сердцебиение ребенка замедлилось, потом восстановилось. Наконец, после героических потуг, технически «незначительного», но от этого не менее пугающего, кровотечения и сложного разрыва, потребовавшего искусного наложения швов небезызвестной вам акушеркой из приемного, которая никого не зашивала уже бог знает сколько времени (и у которой угрожающе урчало в животе из-за пропущенных обеда и ужина), Мишель, накрытая свежими простынями, смогла усесться в своей постели и взять на руки новорожденную дочь.

Я, как обычно, убирала в палате, пока они занимались первым кормлением. Ходя туда-сюда и складывая перепачканные кровью простыни в мусорный мешок, промокая лужи на полу впитывающей салфеткой и подбирая инструменты, которые в последний момент родов рассыпались на пол, я обратила внимание, что Стивен все время посматривает на меня со своего кресла возле кровати Мишель. Поначалу я сделала вид, что ничего не замечаю, но его глаза продолжали следовать за мной по комнате, так что мне стало слегка неуютно, и я нервно улыбнулась, встретившись с ним взглядом.

– Прошу прощения, что так уставился, – сказал он, и я покраснела от осознания того, что он заметил мою неловкость.

– Я просто изумляюсь тому, как много вы для нас сегодня сделали. Встретили нас в приемной, потом поднялись сюда и помогали Мишель весь вечер, и в конце приняли нашего ребенка. А когда все закончилось, вы подготовились и наложили Мишель швы, и теперь еще убираете. Я все думаю, а где же свита? Мне казалось, в роддоме будет много людей, в разных отделениях, но с нами были только вы. Вы – наша свита.

– Ну да, – сказала я, поднимая мешок с окровавленными простынями с пола. – Так и есть.

Я рассказала эту историю не для того, чтобы подчеркнуть свою значимость; любая акушерка сделала бы для Мишель то же самое, а многие еще и с гораздо большей ловкостью и умением. Скорее, меня заинтересовало открытие Стивена – то, что акушерки отнюдь не только принимают детей. Мы составляем план действий и исполняем его; мы руководим, сочувствуем, утешаем и подбадриваем; мы выписываем рецепты и делаем несложные операции. Мы наблюдаем вас во время беременности и навещаем дома после родов, чтобы убедиться, что у вас с ребенком все в порядке и напомнить, что готовка, уборка, да и многое другое вполне может подождать. Если роды идут нормально, то в палате с вами находимся только мы; если происходит внештатная ситуация, мы готовимся и сопровождаем вас в операционную, а потом ухаживаем за вами в послеоперационной палате. Мы верим вашим словам о том, что дома вам небезопасно, и держим у себя, пока для вас не найдется подходящего убежища. Мы можем никогда не встречаться до того дня, когда будем сражаться за вашу жизнь и жизнь вашего ребенка; как Стивен, вы, возможно, даже не будете представлять, что за «свита» окажется рядом с вами, пока грязные простыни не окажутся в мусорных мешках, а пятна крови не исчезнут с пола.

И тем не менее каждый день в больших городских госпиталях и маленьких сельских роддомах, в клиниках и медицинских пунктах, акушерки разных лет и разной степени подготовки растворяются в воздухе, словно облачка васильково-синего дыма. Для многих из нас постоянное напряжение и переутомление становятся невыносимыми. Но к счастью, на каждую акушерку, покинувшую свой пост, остается еще тысяча из «свиты» – те, кто склоняется над вашей постелью, отвечает на телефонные звонки, бежит по сигналу тревоги, говорит, что все в порядке и все будет хорошо, что вы отлично справляетесь – и должны стараться дальше. Вы стараетесь, снова и снова. И мы стараемся тоже.