О затрудненных родах
У женщины есть лимит сил на потуги, после которого организм отказывается продолжать. Сначала, когда шейка матки полностью раскрылась и прилегает к головке ребенка, словно корона, матка сама пробует вытолкнуть его: мышечные волокна сокращаются, изгоняя плод, подталкивая новую жизнь во внешний мир без всяких осознанных усилий со стороны матери. Эти сокращения непроизвольные, автоматические, инстинктивные и непреодолимые. Тело хочет тужиться, и оно тужится.
В наилучшем варианте, когда размеры ребенка и его положение идеально совпадают с пропорциями материнского таза, и когда у матери еще остались силы и энергия, такие потуги достигают своей цели. Ребенок продвигается вперед, изнутри наружу, хотя после каждого продвижения происходит небольшое отступление, как в танцах – «два шага вперед, один назад», – пока последняя мощная потуга не вытолкнет головку. Дальше наступает пауза, время как будто замирает, пока мать снова набирается сил. В палате что-то меняется – как будто раскрывается какое-то новое измерение – и происходит финальный рывок. Ребенок показывается целиком, покидает материнское лоно, и попадает в ожидающие его руки – скорее всего – акушерки.
Иногда, однако, совпадение не такое идеальное, и путь наружу становится тяжелым и долгим как для матери, так и для ребенка. Плод может быть слишком большим или находиться в неправильной позиции; бывает, что у матери слишком узкий таз или не осталось сил после схваток, которые продолжались много часов, а то и дней. В подобных случаях собственных рефлекторных потуг организма недостаточно. Схватки идут одна за другой, но становятся короче и слабее, плод не продвигается к выходу. Акушерка начинает говорить роженице, когда ей тужиться, как сильно и как долго – «упритесь подбородком в грудь, теперь задержите дыхание и толкайте; сильней, еще, еще, постарайтесь», – но ее команды частенько не достигают эффекта и только усиливают отчаяние женщины, которая и так отдала все свои силы, и даже более того.
Что делать, если женщина старается и старается, а ей говорят стараться еще, если в глазах у нее лопаются сосуды, а по спине бежит пот, если все ее тело кричит от переутомления? И что если эта женщина одета в васильковый хирургический костюм и у нее на груди именной бейдж? Надо ли ей и дальше стараться, если она и так постоянно пропускает перерывы, если в отделении не хватает мест, куда она может положить своих отчаявшихся, страдающих пациенток, если ей приходится заменять отсутствующих коллег, которые просто сдались и получили больничный, чтобы немного передохнуть от постоянных нагрузок? Стоит ли ей продолжать, если она не может ходить на детские дни рождения, родительские собрания, на рождественские концерты, если ей раз за разом говорят отменить свои планы, потому что «таковы нужды больницы»? Если во сне ей являются женщины, которым она не смогла помочь, и дети, которых она не смогла спасти, и если она просыпается по утрам от того, что у нее сердце колотится где-то в горле, – как же тогда?
