46
Едва чувство падения, невесомости миновало, едва ноющая боль под ложечкой и в корнях волос унялась, Джуд обнаружил, что свет вокруг уже не так ярок, как прежде. Вот он прикрывает ладонью глаза, щурится на желтоватое, будто припорошенное пылью солнце. Судя по солнцу, день понемногу клонится к вечеру, а он где-то на юге. Да, Джуд снова в «Мустанге», на пассажирском сиденье. За рулем сидит Анна, напевающая что-то вполголоса, двигатель негромко, мерно урчит, «Мустанг» ведет себя будто новенький, будто только что выехал из ворот автосалона, а на дворе снова 1965-й.
Около мили оба они едут молча, и вот Джуд наконец узнает дорогу: «Мустанг» мчит по внутриштатному шоссе 22.
— Куда мы? — нарушив молчание, спрашивает он.
Анна выгибается, потягивается, расправляя затекшую спину, однако даже не думает хоть на секунду выпустить руль.
— Не знаю. По-моему, просто катаемся. А куда тебе хочется?
— Мне все равно. Давай, к примеру, в Чинчубу, на берег озера?
— А что там особенного?
— А ничего. Просто остановимся, посидим, послушаем радио, пейзажами полюбуемся. Что скажешь?
— По-моему, просто рай. Наверное, мы с тобою в раю.
Эти слова отзываются тупой болью в левом виске. Уж лучше бы она так не говорила. Они вовсе не в раю. Таких разговоров не хочется даже слышать.
Какое-то время они катят по выщербленной, выцветшей двухполосной дороге. Увидев справа поворот, Джуд велит свернуть туда, и Мэрибет, ни словом не возразив, съезжает с шоссе направо. Асфальт здесь сменяется грунтовкой, деревья, растущие вплотную к обочинам, смыкаются над «Мустангом», превращая дорогу в светлый ярко-зеленый туннель. По миловидному, отмытому дочиста лицу Мэрибет скачут солнечные зайчики вперемешку с пятнами тени. С виду она безмятежна, рулит огромным, мощным «Мустангом» с небрежным спокойствием и жизнью вполне довольна: целых полдня впереди, дел — никаких, отчего бы не остановиться где-нибудь, не послушать музыку в компании Джуда… вот только когда она успела стать Мэрибет?
Мэрибет, повернувшись к Джуду, улыбается — слегка смущенно, как будто вопрос этот задан вслух.
— Я ведь, помнится, предупреждала, нет разве? Две девчонки по цене одной…
— Верно, предупреждала.
— Я знаю, что это за дорога, — сообщает Мэрибет. От южного акцента, то и дело прорезавшегося в ее голосе последние несколько дней, не осталось даже следа.
— Ну да, я же сказал. Та, что ведет в Чинчубу, на озеро.
Мэрибет меряет Джуда понимающим, чуть насмешливым, чуть сожалеющим взглядом и продолжает, как будто он не издал ни звука:
— Это дорога в ад. Честно сказать, я, наслушавшись о ней всякого, ожидала гораздо худшего. Нет, на самом деле все не так плохо. Наоборот, по-своему даже мило. Хотя, если уж ее называют ночной дорогой, то вроде бы сейчас ночь должна быть. Наверное, ночь тут не для всех, а только для некоторых.
Джуд вздрагивает: в виске снова кольнуло болью. Хотелось бы думать, что она ошибается, путает… в конце концов, может же она ошибаться! Мало того, что день на дворе, а не ночь, так и дорогой эту грунтовку не назовешь.
Еще минуту «Мустанг» вперевалку катит наезженной колеей, парой тропинок, окаймляющих полосу растущей меж ними травы и диких цветов. Стебли травы хлещут по бамперу, упруго шуршат под днищем. Сбоку, под ивой, ржавеет безнадежно выцветший грузовичок-пикап — капот поднят, из двигательного отсека торчат наружу верхушки проросшей насквозь травы. Искоса, мельком глянув на грузовичок, Джуд равнодушно отводит взгляд.
За следующим поворотом пальмы и кусты расступаются, но Мэрибет сбрасывает газ, «Мустанг» еле ползет по дороге, не торопясь покидать прохладную тень деревьев, нависших над головой. Как же приятно хрустит под колесами щебень! Хруст его нравится Джуду с самого детства — да и всем на свете, наверное, нравится тоже. Дальше, за травянистой прогалиной, тянутся к горизонту илисто-бурые воды озера Поншартрен, ветер гонит по озеру легкую рябь, гребешки волн сверкают отполированной, новенькой сталью. Все бы ничего, только с небом что-то не то: небо над озером будто бы выцвело до однородной ослепительной белизны. Заливающий небо свет так ярок, что больно глазам, что за ним даже солнца не разглядишь. Отвернувшись от этого зрелища, Джуд щурится, прикрывает глаза ладонью. Боль в левом виске усиливается, бьется в такт пульсу.
— М-мать, — мычит Джуд. — Небо это…
— Здорово, правда? — спрашивает Анна в теле Мэрибет. — Далеко видно. Вся вечность перед тобой.
— Я лично вообще ни хрена не вижу.
— Верно, — подтверждает Анна, хотя за рулем по-прежнему Мэрибет и голос вроде ее. — Тебе глаза защищать нужно. На самом деле тебе туда не заглянуть. Пока. Нам тоже трудно заглядывать в ваш мир, если уж на то пошло. Ты ведь заметил черные каракули поверх наших глаз? Считай, для живых мертвецов это что-то вроде темных очков.
Над собственной шуткой Анна смеется грубоватым, резким смехом Мэрибет.
Остановив «Мустанг» у самого края прогалины, Мэрибет глушит мотор. Стекла окон опущены, ветерок волнами несет внутрь нежные ароматы иссушенных солнцем кустов и буйных трав, с озера Поншартрен едва уловимо веет болотной прохладой.
Мэрибет придвигается к Джуду, опускает голову ему на плечо, обнимает его за талию.
— Эх, Джуд… как жаль, что назад мне с тобой не уехать, — говорит она собственным голосом, голосом Мэрибет.
Джуда вмиг пробирает озноб.
— То есть?
Мэрибет с нежностью смотрит ему в глаза.
— Не вешай носа, Джуд, милый. Мы же с тобой почти во всем разобрались, почти все до конца довели, согласись?
— Прекрати, — обрывает ее Джуд. — Никуда я тебя не пущу. Ты остаешься со мной.
— Ох, не знаю, — вздыхает Мэрибет. — Устала я зверски. Обратно пилить и пилить, и кажется, мне просто сил на это не хватит. Ей-богу, эта машина меня вместо бензина жжет, и я уже на нуле.
— Слышь, завязывай с этими шутками.
— Ладно. Мы музыку слушать будем?
Джуд щелкает замком бардачка, нащупывает внутри диск — неофициальный сборник демок, пробных записей его новых песен. Пусть Мэрибет их послушает. Пусть видит: Иуда Койн не выгорел, рукой на себя не махнул. Из динамиков звучит вступление к первой песне, к «Выпьем за умерших». Струны одинокой гитары звенят, тянут мелодию вроде спиричуэла, нежную, проникновенную, скорбную погребальную песнь. Проклятье, как голова-то болит — да не один висок, оба; как ноют, пульсируют болью глаза… Будь прокляты это небо и этот невыносимый свет!
Мэрибет поднимает с плеча Джуда голову, выпрямляется… только она больше не Мэрибет — Анна. Глаза ее полны того же самого света, что и небо за окнами.
— Из музыки сделан весь мир. Все мы — струны лиры. Звучим. Поем хором. Здорово было… вот этот ветер в лицо… Знаешь ли ты, милый, что всякий раз, как ты поешь, я пою с тобой вместе?
— Завязывай с этим, — ворчит Джуд.
Анна, устроившись за рулем, заводит мотор.
— Эй, ты куда?
С заднего кресла вперед, к руке Джуда, тянется Мэрибет. Анна и Мэрибет… теперь их двое, не «две в одной» — возможно, впервые за последние дни. Привстав, Мэрибет припадает губами к его губам. Губы ее холодны, подрагивают мелкой дрожью.
— Пора мне в дорогу, Джуд, — говорит она, высвобождая руку. — Ехать пора… а тебе пора выходить.
— Нам, — возражает Джуд, не отрываясь от ее губ, не выпуская ее руки, сжимая ладошку Мэрибет крепче и крепче, изо всех сил, так что косточки гнутся. — Нам пора выходить. Нам. Нам!
Снова хруст гравия под колесами. Тронувшись с места, «Мустанг» катит вперед, под открытое небо, и передние сиденья заливает ослепительный свет. Раскаленная белизна поглощает, стирает весь мир — все, кроме кабины «Мустанга», и даже ее, как ни щурься, почти не разглядеть. Боль, обжигающая глаза изнутри, поражает воображение, однако руку Мэрибет Джуд держит крепко. Не сможет она уйти, если он не отпустит, не разожмет пальцев, а свет… Бог ты мой, сколько света! И со стереосистемой «Мустанга» что-то неладно: песня то звучит, то глохнет, тонет в волнах негромкого, басовитого, ритмично пульсирующего гула, в той самой потусторонней мелодии, сопровождавшей падение в дверь меж миров. Как хочется еще кое-что сказать Мэрибет; как хочется попросить у нее прощения за то, что не сдержал обещаний, данных и ей, и себе самому; как хочется сказать ей: люблю тебя, всем сердцем люблю… да только голос не слушается, а свет в глаза и гул в голове не дают даже думать. Рука… ее рука в его ладони… Вспомнив о ней, Джуд снова, и снова, и снова сжимает руку Мэрибет в попытке хоть так, ощупью, передать все, что хочет, высказать все, что должен сказать, и ее пальцы крепко жмут его руку в ответ.
Тем временем Анна, мерцающая в ослепительном зареве, будто светлячок, отворачивается от руля, улыбается, тянется к Джуду, накрывает ладонью их с Мэрибет руки… и вдруг говорит:
— Эй, парни, внимательно! Этот хрен волосатый сесть пробует!
