После ужина Джуд сказал, что ему нужно сделать пару звонков, и ушел на кухню, а Джорджию с Бамми оставил в гостиной. Сказать по правде, звонить ему никуда не требовалось, но он понимал, что Джорджии хочется побыть с бабушкой, а если так, пускай себе разговаривают без стеснения.

Однако, как только Джуд, не зная, чем бы заняться, устроился на кухне со стаканом свежего лимонада, рука сама собой потянулась к телефонной трубке. Поразмыслив, Джуд набрал номер собственной офисной линии: что-то там накопилось на автоответчике? После всего, случившегося за день, от столкновения с Крэддоком в «Деннис» до встречи с Анной в спальне Джорджии, переход к обыденности казался какой-то дикостью, как будто после первого появления мертвеца Джуд утратил всякую связь с собой прежним. Музыкальная карьера, личная жизнь, и дела денежные, и искусство — все, чем он занимался последние тридцать лет, обернулось сущими пустяками. Набирая номер, он наблюдал за собственной рукой, словно она принадлежала кому-то другому, чувствовал себя пассивным зрителем на спектакле одного актера — актера, играющего его самого.

На автоответчике обнаружилось пять сообщений. Первое оставил Герб Гросс, его бухгалтер и управляющий делами. Обычно масляный, полный самодовольства, голос Герба на пленке казался шероховатым, точно наждак. Ну-ну, что же его так проняло?

— Мне только что звонила Нэн Шрив. Говорит, Дэнни Вутена утром обнаружили мертвым в собственном доме. Очевидно, повесившимся. Сам понимаешь, наверное, как все мы тут потрясены. Получишь мое сообщение, перезвони, хорошо? А то нам остается только гадать, куда ты пропал. Заранее спасибо.

Вторым оказалось сообщение от полицейского, некоего Бима, о том, что пайклиффской полиции необходимо связаться с Джудом по важному делу, и пускай он, пожалуйста, перезвонит в участок. Третье оставила Нэн Шрив, его юрисконсульт, заверившая, что у нее все на контроле, а еще сообщившая, что полиции требуются Джудовы показания по поводу Дэнни и Джуду следует как можно скорее связаться с ней.

Затем из трубки зазвучал голос Джерома Пресли, погибшего четыре года тому назад, врезавшись на собственном «Порше» в плакучую иву на скорости под сотню миль в час.

— Привет, Джуд! Похоже, мы скоро опять соберемся почти всем старым составом? Джона Бонэма за барабаны посадим, Джоуи Рамон на подпевки выйдет, прикинь, а?

Расхохотавшись, Джером снова заговорил — врастяжку, все в той же знакомой манере, неизменно напоминавшей Джуду известного комика Стивена Райта:

— Я слыхал, ты себе «Мустанг» с полным фаршем завел. Вот что у нас точно общего было: с кем еще о машинах поговоришь, как с тобой? Подвески, движки, спойлеры, акустика, «Мустанги», «Тандерберды», «Чарджеры», «Порше»… А знаешь, о чем я думал той ночью, когда на своем «Порше» с дороги вылетел? Обо всем том дерьме, которого так никогда тебе и не сказал. О котором нам так и не случилось поговорить. К примеру, как ты на кокаин меня подсадил, а потом сам с него соскочил, да еще имел наглость сказать, что, если я тоже нюхать не брошу, из группы меня вышвырнешь на хер. Или, к примеру, как дал Кристине денег на обустройство, на жилье новое, когда она ушла, сбежала, забрав ребятишек и мне не сказав ни слова. Как на адвоката денег ей отслюнил. Вот она, твоя дружба… мне-то, небось, ни хрена в долг не дал, когда я готов был остаться без дома и без машин. А кому я, спрашивается, койку в подвале поставил, когда он только-только сошел с автобуса из Луизианы, тридцати долларов за душой не имея, а?

Крякнув, Джером снова зашелся в припадке того самого хриплого, скрипучего хохота заядлого курильщика.

— Ладно, скоро у нас с тобой будет шанс обо всем этом вспомнить. Думаю, на днях уже свидимся. Я слышал, ты на ночной дороге, и знаю, куда та дорога ведет — прямиком, блин, в ствол дерева. Знаешь, как меня из ветвей выковыривали? Ну, кроме того, что осталось на лобовом стекле… Ох и соскучился я по тебе, Джуд! Жду не дождусь, когда же обнять тебя доведется. Споем с тобой, как в старые времена. Здесь все поют, все до единого. Правда, со временем песни вроде как в крик переходят… да вот, сам послушай. Слышишь, как горло дерут?

В наушнике зашуршало — очевидно, Джером отвел трубку от уха и поднял повыше, чтоб Джуд послушал, что происходит вокруг. Донесшийся с того конца провода шум… Ничего похожего Джуд в жизни еще не слышал. Чужеродный, нагоняющий ужас, он походил на усиленное в сотню раз жужжание роя мух, перемежавшееся механическим лязгом и скрежетом, грохотом и шипением пара гладильного пресса. Вслушавшись повнимательнее, в мушином жужжании можно было разобрать слова, потусторонние нечеловеческие голоса, взывавшие к Матери, молившие о пощаде.

Последнее сообщение Джуд, в предвкушении звонка еще от кого-нибудь из умерших, приготовился стереть сразу же, но обнаружил, что звонила ему Арлин Уэйд, присматривающая за отцом. Не вспоминал он о ней так давно, что узнал ее старческий, дрожащий, необычайно монотонный голос только спустя секунд пять, если не десять, когда ее немногословное сообщение уже близилось к концу.

— Привет, Джастин, это я. С новостями об отце. Тридцать шесть часов подряд без сознания. Сердцебиение — с перебоями. Подумала, вдруг тебе интересно. Ему не больно. Хочешь, перезвони.

Повесив трубку, Джуд оперся о кухонный стол и выглянул в ночь, за окно. Рукава он засучил по локоть, окно оставалось открытым, снаружи веяло прохладой и ароматами цветущих клумб, тишину нарушал только комариный писк.

Перед глазами возник образ отца, костлявого, исхудавшего, с глубоко ввалившимися висками, обросшего неопрятной седой щетиной старика, распростертого без движения на узкой койке. Джуд даже едва не поверил, будто чует исходящую от него едкую вонь, вонь застарелого, нездорового пота пополам с вонью комнаты, со сложным амбре, помимо прочего отдающим куриным дерьмом, свинарником и, разумеется, никотиновым перегаром, въевшимся во все вокруг — в шторы, в одеяла, в обои. Удирая из Луизианы, Джуд бежал не только как можно дальше от отца, но и подальше от этой вони.

Бежал, и бежал, и бежал, сочинял музыку, заколачивал миллионы — всю жизнь стараниям уехать как можно дальше от козла старого посвятил… и вот теперь, при некотором везении, вполне может умереть с отцом в один день. И идти им ночной дорогой вместе, вдвоем. А может, не идти — ехать, теснясь в пассажирском кресле дымчатого пикапа Крэддока Макдермотта, в такой близости друг от друга, что Мартин Ковзински легко дотянется костлявой лапой до Джудовой шеи, а его вонь, вонь отцовского дома, заполнит машину от пола до самой крыши.

Точно так же наверняка воняет в аду, и поедут они туда вместе, отец и сын, сопровождаемые жутким шофером с коротким серебристым «ежиком» на голове в костюме а-ля Джонни Кэш под болтовню Раша Лимбо по радио. В конце концов, что есть ад, если не долгие разговорные радиопередачи… и родственники, которых век бы не видеть?

Из гостиной донесся негромкий голос Бамми, что-то втолковывавшей Джорджии по секрету. Джорджия рассмеялась. Джуд, склонив ухо в сторону двери, прислушался и, к собственному удивлению, машинально заулыбался тоже. Откуда у Джорджии настроение веселиться после всего, что им довелось пережить, при всех свалившихся на них напастях, он себе даже не представлял.

Смех Джорджии — музыкальный, громкий, хаотический, безоглядный — Джуд ценил в ней превыше всего остального. Вот и сейчас ее смех встряхнул его, отвлек от мрачных раздумий. Часы микроволновки показывали семь с небольшим. Сейчас он вернется в гостиную, непринужденно поболтает с обеими ни о чем, а после привлечет внимание Джорджии и многозначительно покосится на дверь. Их ждет дорога.

Приняв решение, он отвернулся от кухонного стола, и тут его внимание привлек тонкий, заливистый голосок, не в лад распевающий что-то вроде «бай-бай бэй-би». Развернувшись к окну, он снова выглянул наружу, на задний двор.

Дальний угол двора освещал один из фонарей в переулке. Его синеватый свет выхватывал из сумрака штакетный заборчик и толстый, раскидистый дуб с веревкой, привязанной к ветке. В траве под деревом сидела на корточках девочка лет шести-семи в простом красно-белом клетчатом платьице с темным густым «конским хвостом» на затылке. Сидела и пела ту самую старую песню Дина Мартина: пора, дескать, в путь, в страну мечты, в землю Нод. Сорвав одуванчик, девочка перевела дух и дунула что было сил. Парашютики с семенами сотней крохотных белых зонтиков разлетелись в стороны, уносясь в сумрак. Пожалуй, их было бы не разглядеть, однако парашютики неярко искрились, мерцали, кружа в воздухе, точно сказочные белые искорки. Казалось, поднявшая кверху голову девочка смотрит в окно, прямо на Джуда, хотя убедиться в этом Джуд не мог: перед глазами девочки парили, подрагивали знакомые темные пятна, пучки жирных черных штрихов.

Рут. Девочку звали Рут, а Бамми она приходилась сестрой, сестрой-близняшкой, пропавшей без вести давным-давно, где-то в пятидесятые. Родители позвали обеих к обеду, и Бамми со всех ног помчалась в дом, а Рут заигралась, задержалась снаружи… и больше живой ее никто никогда не видел.

Сам не зная, что намерен сказать, Джуд раскрыл рот, но словно бы напрочь лишился голоса. Воздух, набранный в легкие, так и остался в груди.

Тем временем Рут оборвала песню, и вокруг воцарилась полная тишина — стих даже писк комаров. Повернув голову, девочка взглянула в сторону переулка за задним двором, улыбнулась и легонько помахала рукой, будто только что заметила у забора кого-то из добрых знакомых, живущих по соседству. Вот только в переулке не было ни души. Старая газета, распластанная под фонарем, осколки стекла, трава, пробивающаяся сквозь кирпичную мостовую, и все. Пусто. Однако Рут поднялась на ноги, неторопливо двинулась к забору, зашевелила губами, беззвучно говоря что-то кому-то невидимому. Стоп, а когда это Джуд перестал ее слышать? Не в тот ли самый момент, как она прервала пение?

Чем ближе Рут подходила к ограде, тем тревожнее становилось Джуду, как будто девчонка вот-вот выйдет на оживленный хайвэй. Позвать бы ее, окликнуть… но как, если даже вдоха не сделать?

И тут ему вспомнился рассказ Джорджии. Она говорила, что людям, увидевшим малышку Рут, всякий раз хочется окликнуть ее, предупредить об опасности, закричать «беги», но до сих пор это не удалось никому. Каждый, кто видел ее, лишался голоса от изумления. Следом за этими воспоминаниями в голове внезапно мелькнула нелепая мысль, будто сейчас перед Джудом все те девчонки, которых он когда-либо знал и не сумел им помочь — в том числе и Анна, и Джорджия, и если ему только удастся произнести ее имя, привлечь внимание, предупредить об опасности, то… то для него нет ничего невозможного! Тогда они с Джорджией еще вполне могут справиться с мертвецом, вполне могут выйти живыми изо всей этой немыслимой кутерьмы…

Однако совладать с голосом не удавалось никак. Стоять столбом, не сводя глаз с девчонки и не в силах произнести ни слова, — это же… это ж рехнуться можно! В ярости Джуд изо всех сил хрястнул забинтованной левой о край стола. Колотая рана в ладони отозвалась острой болью, но все без толку: казалось, горло так сузилось, что ни единого звука наружу не протолкнешь.

От грохота сидевший рядом Ангус вздрогнул, вскочил, поднял голову и нервно лизнул руку Джуда. Непосредственное, живое прикосновение шершавого, горячего собачьего языка к обнаженной коже запястья вырвало Джуда из оцепенения с той же быстротой, с какой смех Джорджии минуту назад разогнал уныние. Судорожно глотнув воздуха, Джуд закричал.

— Рут! — заорал он в окно.

Девочка оглянулась. Услышала оклик. Услышала.

— Беги, Рут! Скорей! В дом беги, в дом! Живо!

Рут вновь оглянулась на темный пустой переулок за оградой, едва не споткнувшись, бросилась к дому, но не успела сделать даже пары шагов. Тонкая бледная ручка девочки взвилась над головой, будто кто-то потянул ее кверху за невидимую нить, обвившую левое запястье…

Только это была вовсе не невидимая нить, а невидимая рука. В следующее мгновение девочка оторвалась от земли, поднятая тем, кого нет, в воздух, беспомощно забрыкалась, засучила худосочными ножками, и одна из ее сандалий, соскользнув со ступни, исчезла во мраке. Как ни билась Рут, как ни сопротивлялась, невидимка неумолимо волок ее прочь от дома. На детском лице, обращенном в сторону Джуда, застыла гримаса отчаяния и мольбы — только беспомощный ужас в глазах скрывали черные пятна, а незримая сила подняла ее еще выше, потащила за частокол штакетника.

— Рут! — еще раз повелительно, громко, словно со сцены отдавая приказ легионам фанатов, крикнул Джуд.

Увлекаемая в глубину переулка, Рут начала блекнуть. Красные клетки платьица сделались серыми, волосы приобрели оттенок лунного серебра. Вторая сандалия, слетев с ноги, плюхнулась в лужу и тут же пропала из виду, однако рябь разбежалась по мелкой мутной воде как ни в чем не бывало — словно каким-то невероятным образом выпав из прошлого прямиком в настоящее. Еще раз взбрыкнув ногами, Рут широко разинула рот, но закричать не смогла. Почему? Этого Джуд не знал. Возможно, невидимая тварь, тащившая ее в темноту, зажала рот девочки ладонью. Миновав конус яркого синеватого света под уличным фонарем, Рут растворилась во мраке. Подхваченная ветерком газета, захлопав страницами, с сухим, неожиданно громким шелестом вспорхнула над мостовой, покатилась вдоль безлюдного переулка.

Ангус, негромко заскулив, вновь лизнул Джудову руку, но Джуд все смотрел и смотрел в темноту. Рот наполнился мерзкой горечью, уши словно заткнули ватой.

— Джуд, — прошептала Джорджия за спиной.

Джуд перевел взгляд на ее отражение в оконном стекле над раковиной. Поверх глаз Джорджии подрагивали знакомые черные каракули. Поверх его глаз — тоже. Выходит, оба они уже мертвы, только пока что ходят?

— Джуд, что тут с тобой?

— Я не сумел спасти ее, — ответил он. — Ту девочку. Рут. Хотя видел, как ее утащили.

Рассказать Джорджии, что вместе с девочкой невидимка унес в неизвестность и его надежды на то, что им удастся спастись от мертвеца, ему не хватило духу.

— А ведь я звал ее по имени, — продолжал он. — Звал, звал, но изменить ничего не смог.

— Так тебе, дорогой, это и не по силам, — сказала Бамми.