Проснулся Джуд чуть позже девяти, с отдаленно напоминающей о музыкальных традициях Аппалачей мелодией в голове. Спихнув с кровати Бон, забравшуюся к ним ночью, и откинув в сторону одеяло, он сел на край матраса и принялся снова мысленно проигрывать эту мелодию в попытках узнать ее, вспомнить слова. Однако все его старания оказались напрасными, так как подобной песни попросту не существовало — до сих пор, пока он ее не придумал. Без него у новой песни не будет даже названия.

Поднявшись на ноги, Джуд без лишнего шума пересек комнату, как был, в боксерских трусах, вышел на крытую бетонную дорожку, отпер багажник «Мустанга», вытащил взятый в дорогу «Лес Пол Стандарт» 68 года в потертом чехле и вернулся с гитарой в номер.

Джорджия даже не шевельнулась — спала как сурок, уткнувшись носом в подушку и крепко прижав к груди поверх одеяла белую, точно кость, руку. Подружек хоть с каким-нибудь загаром у Джуда не бывало уже много лет: если уж ты из готов, намек на опасения вспыхнуть огнем в лучах солнца — дело немалой важности.

Поразмыслив, он расположился с гитарой в сортире. Ангус и Бон увязались было за ним, но Джуд негромко цыкнул на них, и собаки, улегшись у двери на брюхо, уставились на него с укоризной: не любишь ты, дескать, нас, хозяин, не любишь, а, спрашивается, за что?

Для начала следовало проверить, удастся ли сыграть что-нибудь осмысленное с колотой раной в левой ладони. Левая отвечала за бой и перебор, правая выстраивала аккорды. Вынув «Лес Пол» из чехла, Джуд принялся пощипывать струны, настраивая инструмент. Стоило провести медиатором по всем струнам разом, кисть левой руки откликнулась болью — не то чтоб сильной; скорее даже не болью — всего лишь неприятным жжением в самом центре ладони, как будто сквозь ладонь пропущена стальная проволока, и в эту минуту ее начали нагревать. «Ничего, играть можно», — решил Джуд.

Настроив гитару, он подыскал подходящие аккорды и заиграл мотив, родившийся в голове в момент пробуждения. Без усилителя струны звучали безжизненно, тускло, каждый аккорд сопровождался глухим раздражающим лязгом. Что же до песни — мотив ее вполне мог бы сойти за одну из народных мелодий, рожденных среди восточных холмов, достойным образчиком из коллекции «Фолкуэйз рекорд» или ретроспективы народной музыки Библиотеки Конгресса. За что-нибудь под названием «Буду рыть себе могилу», или «Колесница Иисусова мчится», или «Выпьем за дьявола», или…

— «Выпьем за умерших», — негромко проговорил Джуд.

Отложив гитару, он вышел в спальню. На прикроватном столике отыскался небольшой блокнот с шариковой ручкой. То и другое Джуд прихватил с собой в туалет и записал: «Выпьем за умерших». Так у песни появилось название. Взявши гитару, Джуд заиграл снова.

Мелодия — нечто в духе «Озарков», в духе госпела — оказалась удачной, настолько, что по предплечьям с затылком пробежал легкий озноб. Таким же сходством с музыкой старых времен отличались вступления множества написанных Джудом песен. Эти мелодии являлись к нему на порог, словно бродяжки, словно осиротевшие, заблудшие отпрыски почтенных, многочисленных музыкальных семейств. Являлись они в облике обрывков какофонии, царящей на Улице Дребезжащих Жестянок, или кабацких блюзов, или печальных напевов, рожденных в Пыльном Котле, или риффов, сбежавших от Чака Берри, а Джуд одевал их в черное и учил кричать во весь голос.

Пожалев, что не захватил с собой цифрового магнитофона, чтоб записать сочиненное на ленту, Джуд вновь отложил гитару, взял в руки блокнот, наскоро нацарапал на бумаге под заголовком строку аккордов. Затем он вооружился «Лес Полом» и принялся повторять, повторять, повторять тот же самый сольный запил, сам еще не подозревая, во что это соло выльется. Спустя минут двадцать бинты на ладони украсились кляксами крови, проступившей сквозь марлю, а Джуд трудился над припевом, самым естественным образом выросшим из начального хука, мощным, набирающим силу, громоподобным припевом, шепотом, переходящим в крик, чистой воды надругательством над красотой и нежностью предшествующих нот.

— Чье это? — спросила заглянувшая в туалет Джорджия, протирая заспанные глаза.

— Мое.

— Мне нравится.

— Да, неплохо выходит. А с усилителем звучало бы еще лучше.

Мягкие черные волосы Джорджии парили вокруг головы, будто совсем невесомые, темные круги под глазами поражали величиной. Джорджия сонно улыбнулась. Джуд улыбнулся ей в ответ.

— Джуд, — с невыносимо эротической нежностью в голосе проворковала она.

— Что?

— Скажи, по силам ли тебе хоть на время из сортира убраться? А то мне отлить, знаешь ли, нужно.

Как только она затворила за собой дверь, Джуд положил гитарный чехол на кровать и замер в полумраке номера, вслушиваясь в приглушенный шум из-за опущенных жалюзи — гул двигателей с хайвэя, лязг автомобильной дверцы, гудение пылесоса в номере выше этажом. Только сейчас до него дошло: призрак исчез.

Присутствие мертвеца где-то рядом Джуд чувствовал с тех самых пор, как внес в дом черную коробку в форме сердечка с костюмом внутри. Чувствовал его, даже не видя, будто скачок атмосферного давления, будто тяжесть воздуха в преддверии скорой грозы. В наэлектризованной атмосфере жуткого ожидания, в напряжении, лишавшем вкуса любую пищу, не дававшем уснуть, он прожил не один день, но теперь оно исчезло, как не бывало. За сочинением новой песни Джуд отчего-то совершенно забыл о призраке — а призрак отчего-то забыл о нем или, по крайней мере, утратил возможность вторгаться в Джудовы мысли и Джудову жизнь.

Выгуливая Ангуса, Джуд никуда не спешил. Надел он только футболку да джинсы, солнце ласково припекало затылок, запахи утра — автомобильного выхлопа с I-95, цветущего среди зарослей савруруса, горячего гудрона — разгоняли кровь, внушали желание поскорей ехать дальше, ехать, ехать, мчаться, неважно куда. На сердце сделалось непривычно, необычайно спокойно, в голове зашевелились похотливые мысли о Джорджии, о ее возбуждающе встрепанных волосах, вспухших спросонья веках, стройных белых ногах. Еще ему жутко захотелось яичницы или чего-нибудь вроде говяжьей отбивной в кляре. Учуяв среди высокой, Джуду по пояс, травы сурка, Ангус погнался за ним, а на краю зарослей остановился и залился жизнерадостным лаем.

Вернувшись в номер, чтоб дать возможность размяться и Бон, Джуд услышал за дверью уборной шум включенного душа, отворил ее и проскользнул внутрь.

Под потолком тесной комнатки клубился жаркий, удушливый пар. Раздевшись, Джуд осторожно отодвинул край занавески и забрался в ванну.

Прикосновение костяшек пальцев к спине заставило Джорджию вздрогнуть и оглянуться. Ее левое плечо украшала татуировка — черная бабочка, а на бедре темнело сердечко. На это сердечко и легла ладонь Джуда, стоило Джорджии повернуться к нему.

Прижавшись к Джуду влажным упругим телом, Джорджия поцеловала его, а он подался ей навстречу, навис над нею, так что Джорджии пришлось опереться правой ладонью о стену. Стоило ей коснуться стены, она резко, с шипением втянула воздух сквозь сжатые зубы и, словно обжегшись, поспешно отдернула руку.

Переведя дух, Джорджия опустила поврежденную ладонь книзу, но Джуд ухватил ее за запястье и поднес ладошку поближе к глазам. Воспаленный большой палец Джорджии побагровел, а, легонько коснувшись его, Джуд почувствовал нездоровый жар, таящийся под опухолью. Ладонь у основания пальца тоже побагровела и вздулась, поверх белесого нарыва на подушечке поблескивала капелька свежего гноя.

— Что с пальцем делать будем? — спросил Джуд.

— Да все с ним в порядке. Я его антисептиком мажу.

— «В порядке»? Ну-ну. С этим на станцию медпомощи, к доктору поскорей нужно.

— Не собираюсь я высиживать три часа в очереди к доктору из-за булавки, воткнувшейся в палец!

— Откуда тебе знать, что с этой булавки в ранку могло попасть? Или забыла, что держала в руках, когда укололась?

— Нет, не забыла. Просто не верю, что какой-нибудь доктор тут может помочь. Вправду помочь.

— Думаешь, пройдет само по себе?

— Думаю, все будет в порядке… если сумеем прогнать мертвеца. Если с хвоста его сможем стряхнуть. Вот тогда с нами точно все будет в порядке, — ответила Джорджия. — Что бы с моей рукой ни стряслось, это ведь тоже его фокусы. Впрочем, об этом ты и без меня знаешь прекрасно, так?

На самом деле Джуд ничего точно не знал, но кое-какие соображения у него имелись, и подобное совпадение мыслей нисколько его не обрадовало. Склонив голову, он поразмыслил, утер с лица брызги и наконец сказал:

— Анна, когда ей становилось совсем уж худо, колола себя иглой в большой палец. Чтоб в голове прояснилось, как она выразилась. Не знаю… может, все это и пустяки, но не нравится мне, что укололась ты в точности так же. На тот же манер.

— Ну, а меня это совсем не волнует. Даже наоборот, обнадеживает.

С этими словами Джорджия провела здоровой рукой по его груди, будто исследуя рельеф мускулов, уже начавший утрачивать четкость под обвисшей с возрастом кожей и густой порослью вьющихся серебристых волос.

— Да ну?

— Точно. Выходит, у нас с ней есть еще кое-что общее… кроме тебя. Да, я ее знать не знала и о ней не знаю почти ничего, но чувствую: что-то нас связывает. И совершенно этого не пугаюсь.

— Рад, что тебя это не волнует. Жаль только, о себе того же сказать не могу. Мне лично не слишком нравится обо всем этом думать.

— Ну и не думай, — посоветовала Джорджия, снова прижавшись к Джуду и долгим поцелуем заткнув ему рот.