Передавали вечерние новости. За дикторским столом чопорно, прямо восседал бессменный ведущий программы, Билл Бейтель, начавший журналистскую карьеру еще во времена шумихи вокруг убийства эрцгерцога Фердинанда. Лицо его покрывала частая паутина морщин, множеством лучиков тянувшихся в стороны от уголков глаз и рта; скорбный, серьезный взгляд и сурово поджатые губы подсказывали, что телезрителя ждет очередная порция дурных известий о событиях на Ближнем Востоке, о школьном автобусе, слетевшем с хайвэя и перевернувшемся, причем ни водитель, ни кто-либо из пассажиров не уцелел, или о торнадо в одном из южных штатов, целиком всосавшем трейлерный парк и выплюнувшем его в виде мешанины из гладильных досок, изломанных жалюзи да человеческих трупов.

— …и спасшихся, судя по всему, не предвидится. Мы будем держать вас в курсе дальнейших новостей по мере развития ситуации, — сказал Бейтель, слегка повернув голову, так что в линзах его бифокальных очков на миг отразился голубой экран телесуфлера. — Далее. Сегодня, в конце дня, департамент шерифа округа Датчесс подтвердил, что Иуда Койн, солист популярной рок-группы «Молот Иуды», по всему судя, застрелил насмерть свою любовницу, Мэрибет Стейси Кимболл, после чего приставил ствол к собственному виску и покончил с жизнью.

Картинка сменилась изображением загородного дома Джуда в обрамлении блеклого, грязно-серого неба. Во дворе, на подъездной дорожке, в беспорядке стояло множество полицейских машин, у входа в офис Дэнни, почти вплотную к дверям, притулился задом автомобиль «Скорой помощи».

— Полиция, — продолжил Бейтель за кадром, — только начинает складывать воедино картину событий, развернувшихся в доме Койна, но, по свидетельствам тех, кто его знал, в последние дни жизни певец был чем-то крайне расстроен и всерьез опасался за свое психическое здоровье.

В кадре возник вольер с собаками. Ангус и Бон неподвижно лежали на боку в невысокой траве, далеко вытянув в сторону прямые, будто бы одеревеневшие лапы. Собаки были мертвы. При виде их трупов на душе сделалось гадостней некуда. Невольно сжавшись всем телом, Джуд хотел было отвернуться, но обнаружил, что не может оторвать от экрана глаз.

— Кроме этого, следствие полагает, что Койн тем или иным образом причастен к смерти своего личного секретаря, Дэниэла Вутена, тридцати лет. Тело Вутена было обнаружено в его вудстокском доме ранее, этим утром. По всем признакам, Дэниэл Вутен также покончил с собой.

Тем временем на экране появились двое санитаров, выносящих из офиса продолговатый мешок синего пластика, грузно провисший посередине. Глядя, как один из них, приподняв свой край мешка, спиной вперед забирается в фургон «Скорой помощи», Джорджия тихонько, страдальчески пискнула.

Бейтель завел разговор о музыкальной карьере Джуда, и изображение санитаров сменилось кадрами архивной записи, съемками с выступления в Хьюстоне шесть лет тому назад. Джуд в черных джинсах, в черных сапогах со стальными носками, но без рубашки, тело блестит от пота, густая поросль на груди прядями липнет к коже, живот вздымается и опадает. Внизу, у его ног, беснуется, вскинув вверх кулаки, море из сотни тысяч полуголых зрителей, а самые буйные, точно серферы на волнах, приплясывают, скачут из стороны в сторону по плечам окружающих.

Диззи в то время уже был при смерти, хотя знал об этом один только Джуд. Жить Диззи, зараженному СПИДом да вдобавок давно и прочно подсевшему на героин, оставалось всего ничего, но сейчас, на экране, оба играли спина к спине: под напором ветра белокурая грива Диззи хлещет в лицо, назойливо липнет к губам… То был последний год выступлений их группы. Следом за Диззи умер Джером — на том оно все и кончилось.

На архивных кадрах они играли «Знай свое место», заглавную песню последнего альбома, записанного ими как группой, — последний свой хит, последнюю вправду, без дураков превосходную вещь, сочиненную Джудом, и яростный пушечный гром барабанов встряхнул Джуда, помог освободиться от сверхъестественной, неодолимой власти телеэкрана. Все это было настоящим, всамделишным — и Хьюстон, и тот концерт. Всепоглощающее, безумное буйство толпы у сцены, всепоглощающее, безумное буйство музыки — вот она, настоящая, реальная жизнь, а остальное…

— Дерьма не стоит, — вслух подытожил Джуд и нажал кнопку «выкл.».

Экран телевизора погас.

— Это же все неправда? — еле слышно спросила Джорджия. — Неправда, да? Ведь мы с тобой… ведь ты… ведь с нами ничего подобного не случится?

— Нет, не случится, — заверил ее Джуд.

И тут телевизор включился снова. На вспыхнувшем экране появился все тот же Билл Бейтель — в руках стопка бумажных страниц, лицо и плечи развернуты к камере.

— Да, — заговорил Билл. — Вас обоих ждет смерть. Мертвый тащит живущего книзу. Ты возьмешься за револьвер, она пустится бежать, но ты перехватишь ее и…

Джуд еще раз нажал кнопку «выкл.», швырнул пультом дистанционного управления в телеэкран, сам бросился следом, уперся в экран подошвой и резко выпрямил ногу. Сброшенный со стеллажа телевизор грохнулся о стену, сверкнул ослепительно-белым огнем фотографической вспышки и рухнул на пол, в проем между стеной и стеллажом. Удар, хруст пластика, отрывистый треск электрического разряда — и в студии вновь сделалось тихо. Еще один подобный денек, и от дома, пожалуй, не останется камня на камне…

Обернувшись, он обнаружил мертвеца позади кресла Джорджии. Склонившись вперед, дух Крэддока обхватил ладонями ее виски. Поверх глаз старика плясали, подрагивали черные пятна из множества беспорядочных штрихов.

Джорджия не пыталась ни высвободиться, ни оглянуться, замерла, будто человек, нос к носу столкнувшийся с ядовитой змеей, опасающийся даже пошевелиться из страха перед укусом.

— Она тебе ни к чему, — заговорил Джуд, шагнув влево, в обход комнаты, к дверям в коридор. — Ты же пришел не за ней.

За миг до этого руки Крэддока мягко сжимали виски Джорджии. Теперь правая оказалась поднята вперед и кверху, раскрытой ладонью вниз: «Зиг хайль». Казалось, время вокруг мертвеца скачет от момента к моменту, точно картинка с исцарапанного DVD: кадр сменяется кадром безо всяких видимых переходов. С поднятой правой ладони свисала золотая цепочка, а на ее конце ослепительно блестела изогнутая полумесяцем бритва. Лезвие бритвы слегка переливалось, играло красками, будто радужное пятно бензина в луже воды.

— Пора ехать, Джуд.

— Пшел вон, — откликнулся Джуд.

— Хочешь, чтоб я ушел? Тогда просто слушай мой голос. Только слушать придется внимательно. Представь, что ты — радио, а мой голос — трансляция. Послушать радио с приходом ночи — это же замечательно. Хочешь покончить с этим? Придется слушать меня во все уши. Пожелать, чтобы все это завершилось, от всего сердца. Хочешь, чтоб все это кончилось?

Джуд изо всех сил, до скрежета, стиснул зубы. Отвечать он, нутром чуя, что, как ни ответь, ошибешься, не собирался, но неожиданно для себя самого неторопливо кивнул.

— Разве тебе не хочется со всем вниманием послушать, что я скажу? Хочется, да еще как, я знаю. Знаю. Слушай же. Ты вполне можешь отключиться от всего мира и не слышать ничего, кроме моего голоса. Главное — слушай внимательнее.

И Джуд кивал, кивал, согласно кивал каждому его слову, пока все прочие звуки в студии не утихли. До тех пор пока эти другие звуки — негромкий рокот пикапа на холостом ходу за окном, негромкое, с тоненьким присвистом, дыхание Джорджии, хриплые, резкие вдохи-выдохи самого Джуда — не смолкли, Джуд их даже не замечал, и теперь, в абсолютной тишине, у него зазвенело в ушах, словно барабанные перепонки лопнули, не выдержав грохота взрыва.

Обнаженная бритва слегка покачивалась из стороны в сторону — вправо-влево, вправо-влево. Вид ее приводил в ужас, и Джуд не без труда отвел взгляд в сторону.

— Смотреть на нее ни к чему, совсем ни к чему, — заверил его Крэддок. — Я мертв и не нуждаюсь в маятнике, чтобы проникнуть в твой разум. Я уже там.

И Джуд обнаружил, что его взгляд, как бы он ни противился, вновь словно магнитом тянет к лезвию бритвы.

— Джорджия, — кое-как выговорил, а может, только хотел выговорить он. Вроде бы слово чувствовалось в движениях языка и губ, в ритме выдоха, однако в жуткой, всепоглощающей тишине, окутавшей студию, Джуд не расслышал ни собственного голоса, ни чего-либо еще. Шума, настолько же громкого, как эта тишина, он в жизни еще не слышал.

— Нет, сэр, я вовсе не собираюсь ее убивать, — успокоил его мертвец. Неизменно терпеливый, всепонимающий, негромкий, но звучный тон голоса старика напоминал жужжание пчел в улье. — Убьешь ее ты. Ты. Тебе ведь так этого хочется.

Открывая рот, Джуд собирался объяснить мертвецу, как горько он ошибается, но вместо этого только и сказал:

— Да.

Впрочем, на самом деле он вполне мог не издать ни звука: уж очень ответ его походил на этакую громкую мысль.

— Вот и молодец, — похвалил его Крэддок.

Джорджия заплакала, хотя явно изо всех сил старалась держаться спокойно, не дрожать, однако Джуд ее плача не слышал. Слышал лишь, как посвистывает в воздухе бритва Крэддока, качающаяся из стороны в сторону.

«Я не хочу. Не хочу. Не заставляй меня убивать ее», — подумал Джуд.

— От твоих желаний здесь ничего не зависит. Бери револьвер, слышишь? Бери да не медли.

Джуд двинулся к столу. Казалось, он отделился от собственного тела, стал лишь свидетелем, не участником разворачивающихся событий. Из опустевшей головы без следа испарился даже страх перед тем, что ему предстоит сделать. Знал он одно: хочешь проснуться, без этого не обойтись.

Но не успел Джуд дотянуться до револьвера, как Джорджия, вскочив с кресла, бросилась к двери. Он и не думал, что ей по силам сделать хоть шаг, считал, что Крэддок каким-то неведомым способом держит ее на месте, но, как оказалось, на месте Джорджию удерживал только страх. Еще немного, и до нее не дотянешься…

— Держи ее, — велел единственный голос, оставшийся на белом свете.

И Джуд, по-прежнему безучастно наблюдавший за самим собой откуда-то со стороны, увидел, как хватает пробегающую мимо Джорджию за волосы. Запрокинув голову, Джорджия взвилась в воздух, а Джуд с разворота, рывком швырнул ее под ноги, да так, что от удара в студии вздрогнула мебель. Стопка компакт-дисков, упавшая с края стола, беззвучно рассыпалась по полу. Тем временем нога Джуда безошибочно угодила упавшей подруге в живот. Хороший, жесткий удар — и Джорджия скорчилась, сжалась в комок… вот только Джуд уже секунду спустя сам не сумел бы сказать, зачем это сделал.

— Вот так, другой разговор, — вновь похвалил его мертвец.

Доносящийся из тишины голос мертвеца здорово сбивал Джуда с толку. Слова казались чем-то осязаемым вроде пчел, жужжащих, гоняющихся друг за дружкой внутри его головы, а стоило им вылететь наружу, голову, сделавшуюся пчелиным ульем, переполняла восковая, разбитая на множество шестигранных ячеек пустота. Необычайная легкость и пустота в голове всерьез угрожали свести Джуда с ума, если не отыскать, не вернуть себе собственный голос и мысли.

— Давай, давай, покажи этой сучке — прости уж на грубом слове. Покажи ей. Бери револьвер, скорее.

Джуд со всех ног бросился через комнату, к упавшему со стола револьверу — шаг, другой, припасть на колено, чтобы поднять его…

Собак он не слышал, пока не потянулся к оружию, но тут до ушей его донесся визгливый, захлебывающийся лай на два голоса. Внимание зацепилось за этот лай, точно широкий рукав за гвоздь, торчащий из стенки. Новые звуки в бездонном безмолвии, не нарушаемом ничем, кроме голоса Крэддока, поразили Джуда до глубины души. Окно позади стола по-прежнему оставалось слегка приоткрытым. На миг лай утих, но тут же возобновился — пронзительный, яростный… вот Ангус… а это Бон…

— Давай, парень, давай. Бери револьвер, кончай с ней.

Взгляд Джуда скользнул к небольшой мусорной корзине возле стола, к осколкам платинового диска, торчащим из мусора кверху остриями, точно гнездышко из серебрящихся хромом ножей. Собаки лаяли наперебой, и хоровой лай Ангуса с Бон, прорвав брешь в плотной ткани безмолвия, помог вспомнить их запахи — кислую вонь сырой шерсти, жаркий звериный дух из пастей. Увидев в одном из осколков свое отражение, Джуд вздрогнул, потрясенный гримасой ужаса и отчаяния на окаменевшем лице, однако спустя еще миг в голове, смешавшись с несмолкающим лаем собак, забрезжила собственная мысль, зазвучал собственный голос: «Нет у него власти ни над одним из вас — никакой, кроме той, которую вы сами ему и даете!»

Рука Джуда, миновав револьвер, потянулась к мусорной корзине, замерла над ней. Нацелившись основанием левой ладони на самый острый, самый длинный с виду осколок, Джуд подался вперед, навалился на острие всей тяжестью тела. Осколок глубоко вошел в мясо, ладонь и запястье пронзила резкая боль такой силы, что в глазах помутилось от навернувшихся слез. Не сдержавшись, Джуд вскрикнул, отдернул руку, зажал рану правой ладонью. Из-под ладони ручьем хлынула кровь.

— Эй, парень, ты что над собой творишь? — удивился дух Крэддока.

Однако Джуд его больше не слушал: пропоротая едва не до кости, ладонь отвлекла все внимание на себя.

— Я тебя не отпускал, — не унимался Крэддок.

Но мертвец ошибался — просто пока что не знал об этом. Потянувшись мыслью к собачьему лаю, как утопающий тянется к спасательному кругу, Джуд нащупал его, вцепился в него что было сил, поднялся на ноги.

Собаки. К собакам нужно, скорее. От этого зависит и его жизнь, и жизнь Джорджии.

Конечно, с точки зрения разума эта идея казалась лишенной всякой рациональной основы, однако и на разум, и на рациональность Джуду сейчас было плевать. Сейчас его волновало одно: что — правда, а что — нет.

Боль, алой лентой зажатая между ладонями, уводила прочь от голоса мертвеца, указывала дорогу назад, к собственным мыслям. Не боявшийся боли с раннего детства, Джуд время от времени, в прошлом, даже стремился к ней сознательно. Ладонь и запястье отчаянно ныли — очевидно, осколок вошел глубоко, и эта боль несла с собой радость, казалась подлинным чудом. Поднимаясь, Джуд мельком увидел свое отражение в оконном стекле и обнаружил, что ухмыляется, скалится во весь рот, однако оскал в обрамлении бороды выглядел куда страшнее недавней гримасы ужаса на лице.

— Вернись немедля, — велел Крэддок.

Джуд, сбившись с шага, приостановился, но тут же опомнился, двинулся дальше. Проходя мимо Джорджии, он взглянул на нее (оглядываться и проверять, что там делает Крэддок, поостерегся). Скорчившаяся на полу, схватившись за живот, Джорджия подняла взгляд. Исполненные мольбы и неуверенности, затуманенные болью, глаза ее блестели под прядями челки, веки подрагивали, щеки взмокли от пота.

Эх, было бы время объяснить, что он вовсе не хотел бить ее!.. Еще Джуду очень хотелось предупредить Джорджию, что он вовсе не бежит, не бросает ее, а уводит за собой мертвеца, но жгучая боль в ладони мешала сложить из слов членораздельные фразы. Кроме этого, Джуд знать не знал, долго ли еще сможет владеть собой, скоро ли Крэддок завладеет его мыслями снова. Замедлять темпа событий было нельзя, никак нельзя — наоборот, действовать следовало как можно скорее, но это ничего. Это просто прекрасно. В ритме «пять четвертей» ему всегда работалось лучше всего.

Протопотав по коридору к лестнице, Джуд торопливо, по четыре ступеньки одним махом, скатился вниз и с грохотом спрыгнул на красный, выложенный керамической плиткой кухонный пол. Тут щиколотка подвернулась, и он с разгону уперся ладонями в плаху для рубки мяса — на тонких ножках, изрубленную, сплошь в пятнах запекшейся крови. С краю из мягкого дерева торчал мясницкий тесак. Широкое плоское лезвие поблескивало во мраке жидкой ртутью. В блестящей поверхности отразились ступени лестницы за спиной Джуда и стоящий на них Крэддок — черты лица расплылись, подернулись дымкой, руки воздеты над головой, ладонями наружу, на манер проповедника на бдении возрожденцев, выступающего перед паствой.

— Стой, — заговорил Крэддок. — Возьми нож.

Однако Джуд целиком сосредоточился на ноющей боли в глубоко рассеченных мускулах. Боль прочищала голову, указывала путь, помогала собраться. Пока боли хватает силы заглушить голос Крэддока, власти над Джудом мертвецу не видать. Осознав это, Джуд оттолкнулся от плахи, и инерция увлекла его дальше, к противоположной стене.

Толкнув плечом дверь кабинета Дэнни, Джуд переступил порог и бросился в темноту.