Жизнь Хольгера-2 и Номбеко складывалась непросто. Впрочем, в те дни трудно пришлось не им одним. Целые страны и телекомпании не знали, например, как относиться к концерту, объявленному на июнь 1988 года и приуроченному к семидесятилетию Нельсона Манделы. Мандела ведь был террористом и остался бы им, если бы мировые звезды одна за другой не решили иначе и не сообщили, что примут участие в концерте на лондонском стадионе «Уэмбли».

В результате многие все-таки одобрили это событие – но с оговорками. Говорят, например, будто компания Fox Television, транслируя концерт в записи, вырезала из речей и песен все, что могло показаться политикой, чтобы не раздражать компанию «Кока-Кола», скупившую все рекламное время трансляции.

Тем не менее концерт увидели шестьсот миллионов человек в шестидесяти семи странах. И только одна страна не проронила о нем ни звука.

ЮАР.

А несколько месяцев спустя на выборах в шведский риксдаг победили социал-демократы, так что Ингвар Карлссон сохранил власть.

Увы.

Не то чтобы Хольгер-2 и Номбеко придавали результатам выборов какой-то идеологический смысл, но то, что Карлссон остался сидеть, где сидел, делало бесполезной очередную попытку связаться с правительственной канцелярией. И бомба осталась лежать, где лежала.

Другим примечательным результатом состоявшихся выборов стало то, что несколько мест в риксдаге досталось новому политическому движению – Партии зеленых. А несколько менее значимым обстоятельством – то, что единственный голос, отданный за несуществующую партию «Снести все к черту!» только-только отметившей свое восемнадцатилетие жительницей Гнесты, так и не был засчитан.

17 ноября 1988 года исполнился год со дня, как Номбеко поселилась в доме под снос. В честь этого на складе ее ожидал сюрприз – торт на ящике с бомбой. Правда, сестричек, хоть они и прибыли с ней одновременно, на склад не пригласили. Там были только Номбеко и Хольгер – так решил он. И она тоже.

Какой он все-таки милый, Хольгер, подумала Номбеко и поцеловала его в щеку.

Повзрослевший Хольгер-2 ни о чем так не мечтал, как о собственном существовании во всей его полноте. Он хотел простой человеческой жизни – с женой и детьми, с достойной работой – любой, только не связанной с подушками. Или с королевской семьей.

Мама-папа-дети… господи! У него самого детства считай что и не было. В спальнях у одноклассников висели постеры с Бэтменом и группой Sweet, а у него – икона финского президента.

Но удастся ли ему когда-нибудь найти потенциальную маму возможных детей в гипотетической семье? Согласную на то, чтобы папа жил ради нее и детей, а не ради общества в целом? И поэтому готовую к тому, чтобы семья ютилась в доме под снос? Где первой детской игрой станут подушечные бои вокруг атомной бомбы?

Нет, об этом, конечно же, и речи идти не могло.

Единственным, что могло идти, было время.

Но с его ходом Хольгеру пришла мысль, вернее, смутное осознание, что Номбеко… в каком-то смысле ее тоже не существует. И с бомбой она повязана еще крепче его. К тому же она в общем и целом… прямо-таки восхитительная.

А теперь поцеловала его в щеку.

И номер второй решился. Мало того что это та самая девушка, с которой ему хочется быть больше всего на свете, она еще и единственная на свете, на которую он может рассчитывать. Если он не воспользуется шансом, значит, он его и не заслуживает.

– Послушай, Номбеко, – начал он.

– Да, милый Хольгер?

Милый? Значит, надежда есть!

– Если я… если я позволю себе пододвинуться чуть ближе…

– Да?

– То в дело вступят ножницы?

Номбеко ответила, что ножницы лежат в ящике кухонного стола и брать их оттуда никто не собирается. На самом деле, добавила она, ей давно уже хотелось, чтобы Хольгер сделал именно это – пододвинулся чуть ближе. Им обоим вот-вот исполнится двадцать восемь, и Номбеко призналась, что с мужчиной до сих пор не бывала. В Соуэто она была еще ребенком, а затем на одиннадцать лет оказалась заперта среди во всех отношениях отталкивающих мужчин запретной расы. Но то, что запрещалось там, к счастью, не запрещено тут. К тому же Номбеко давно отметила, что Хольгер – прямая противоположность своему брату. Так что если бы он захотел… то и она тоже.

У Хольгера аж дыхание перехватило. Что он – прямая противоположность брату, было лучшее, что он когда-либо слышал в свой адрес. Он ответил, что тоже не имеет никакого опыта… в этом смысле. Просто он… дело в том, что папа… Если Номбеко правда…

– Лучше замолчи и иди сюда, – сказала Номбеко.

Разумеется, человеку, которого не существует, больше всего подходит такой же несуществующий. Ведь Номбеко покинула лагерь беженцев в Упландс-Вэсбю всего через несколько дней после прибытия и как сквозь землю провалилась; год назад она была объявлена в розыск и с тех пор присутствовала в национальном реестре населения только в скобках. А получить вид на жительство попросту не успела.

Что до Хольгера, то он не существовал по-прежнему и для изменения этого статуса до сих пор ничего не предпринял. Все обстояло крайне сложно. А стало и того сложнее – с учетом его нынешнего интереса к Номбеко. Если власти начнут докапываться, кто он такой, и проверять его слова, они могут выйти и на Номбеко, и на бомбу. В обоих случаях Хольгер рисковал утратить семейное счастье, которого и обрести-то не успел.

На подобном фоне могло показаться странным, что Хольгер с Номбеко сразу решили: если у них будут дети, то и пусть будут. А если их не будет, будет очень жалко.

Номбеко мечтала о дочке, которой не придется начиная с пятилетнего возраста таскать бадьи с дерьмом и мама которой не живет на одном только растворителе, да и то недолго. Хольгеру было в этом смысле все равно, лишь бы ребенку не промывали мозги.

– Значит, девочка, которая может относиться к королю как ей угодно? – сказала Номбеко и придвинулась к своему Хольгеру на подушках, наваленных на ящик.

– Чей папа не существует и чья мама в розыске, – добавил Хольгер. – Неплохой жизненный старт.

Номбеко пододвинулась еще ближе.

– Повторим? – спросил Хольгер.

Было бы неплохо.

А ничего, что на ящике? Номбеко успокоила его, что от этого бомба не взорвется – вне зависимости от количества раз.

Кулинарное мастерство сестренок-китаянок и правда оказалось чем-то запредельным. Но китайский ресторанчик в гостиной на четвертом этаже не то чтобы ломился от публики. Хольгер-1 работал в Бромме. Селестина развозила подушки. Гончар-американец питался консервами, чтобы зря не рисковать (в чем состоял риск, знал он один). Иной раз и номер второй с Номбеко в поисках романтики отправлялись куда-нибудь в центр Гнесты.

Будь в китайском диалекте у выражение «метать бисер перед свиньями», оно бы приблизительно описывало мнение сестер относительно собственных усилий. К тому же денег за работу им не платили, что ничуть не приближало их к швейцарскому дядюшке.

И незадачливые сестрички решили открыть настоящий ресторан. В этой мысли их укрепило еще и то, что единственный китайский ресторанчик в Гнесте держал швед, для пущей убедительности нанявший на кухню двух уроженок Таиланда. Позволить тайкам готовить китайское – прямое нарушение закона, решили сестры и дали анонс в местной бесплатной газете, что на Фредсгатан открылся ресторан «Маленький Пекин».

– Гляди, что мы сделали, – похвастались они Хольгеру-2 и показали рекламу.

Придя в себя, номер второй объяснил: то, что они сделали, называется организация несогласованной хозяйственной деятельности в аварийном здании, проживать в котором они не имеют права, в стране, находиться в которой они также права не имеют. Заодно они собрались нарушить не менее восьми строжайших заповедей Госпотребнадзора.

Девушки вытаращились на него в изумлении. Какое властям дело, где и как люди готовят еду и кому ее продают?

– Добро пожаловать в Швецию, – сказал номер второй, хорошо знавший страну, которая его самого знать не желала.

К счастью, объявление было маленькое и к тому же на английском; единственным их посетителем в тот вечер стала заведующая муниципальным отделом устойчивого развития, причем пришла она не поужинать, а закрыть то, что едва успело открыться.

Разумеется, уже в арке ее встретил Хольгер-2 и успокоил, объяснив, что объявление дали хулиганы. В здании под снос, конечно же, никто никому никакой еды не продает, да и кто бы стал этим заниматься? Здесь складируют исключительно и только спальные подушки.

Кстати, не желает ли фру заведующая приобрести пару сотен подушек? Возможно, для отдела устойчивого развития это будет дороговато, допускал Хольгер, но поскольку продажи осуществляются оптовыми партиями, о меньшем количестве речи не идет.

Но нет, подушки заведующей оказались не нужны. Отдел устойчивого развития коммуны Гнеста гордится тем, что бдит на протяжении всего рабочего дня и, как можно заметить, по его окончании тоже. Тем не менее объяснение про подушки заведующую удовлетворило, и она отправилась восвояси.

На этот раз угроза миновала. Но Хольгер-2 и Номбеко понимали, что с сестричками пора что-то делать – их неудержимо манили новые горизонты.

– Мы ведь уже использовали отвлекающий маневр, – сказал номер второй, имея в виду как работу номера первого на вертолетном поприще, так и увлечение его подружки незаконным вождением грузовика с фальшивыми номерными знаками. – Может, еще разок попробовать?

– Дай-ка подумать, – попросила Номбеко.

На другой день она отправилась к гончару-американцу для очередной короткой беседы. В то утро ей пришлось выслушать доказательное утверждение о том, что все телефонные разговоры в Швеции записывает и анализирует американская разведслужба и что в ее штаб-квартире в штате Вирджиния этим занимается целый этаж сотрудников.

– Этажи у них там, похоже, немаленькие, – заметила Номбеко.

Пока гончар без складу и ладу развивал эту тему, мысли Номбеко сместились в направлении сестер-китаянок. Чем их занять вместо ресторана? Что еще они умеют?

Ну да, травить собак. Это они умеют, пожалуй, даже чересчур хорошо. Но в Гнесте и окрестностях такой талант вряд ли имеет бизнес-перспективы.

Остаются гуси эпохи Хань. А что? Прямо через дорогу – гончарная мастерская. Может, их свести вместе?

А это идея!

– Встреча завтра в три часа дня, – сообщила Номбеко, покуда гончар продолжал разглагольствовать насчет прослушки.

– Вы о чем? – спросил гончар.

– В три часа, – подтвердила Номбеко.

И строго в назначенное время она постучала в дверь нервного американца. С нею вместе были три южноафриканские китаянки.

– Кто там? – спросил гончар из-за двери.

– МОССАД, – ответила Номбеко.

С юмором у гончара обстояло неважно, но голос он узнал и дверь открыл.

До этого американец с китаянками практически не встречался, поскольку из соображений безопасности предпочитал их изысканным обедам и ужинам свои консервы. Ради облегчения контакта Номбеко сообщила гончару, что девушки принадлежат к одному из этнических меньшинств северовьетнамской провинции Каобанг, где они мирно выращивали опиумный мак, покуда их оттуда не выгнали гадкие янки.

– Я глубоко сожалею и сочувствую вам, – истово произнес гончар, похоже, приняв все за чистую монету.

Номбеко предоставила слово старшей сестре, и та рассказала, что они в свое время искусно производили керамику двухтысячелетней давности, но сейчас у них, во-первых, нет производственных мощностей, а во-вторых, их шеф-дизайнер, мама, осталась в Южной Африке.

– В Южной Африке? – переспросил гончар.

– Во Вьетнаме, – поспешила поправиться старшая.

Если мистер гончар допустит их в свою мастерскую и займется изготовлением предметов эпохи Хань, то девушки готовы его консультировать насчет внешнего вида изделий. К тому же они умеют так обрабатывать керамическую поверхность на последнем производственном этапе, что на выходе получается подлинный ханьский гусь. Ну, полуподлинный.

Что ж, это гончара устраивало. В отличие от отпускной цены. На взгляд гончара, тридцать девять крон было бы в самый раз, а китаянки скорее склонялись к тридцати девяти тысячам. Долларов.

Номбеко вмешиваться не хотелось. Но под конец она все-таки предложила:

– Может, сойдетесь примерно посередине?

Сотрудничество и правда оказалось удачным. Американец быстро усвоил, как должны выглядеть гуси, и к тому же так навострился делать вдобавок к гусям ханьских лошадок, что каждой для вящей аутентичности приходилось отбивать ухо.

Готовых гусей и лошадей девушки закапывали в землю позади гончарной мастерской и поливали куриным пометом и мочой, так что за три недели фигурки успевали состариться на две тысячи лет. Что же касается розничной цены, то решено было разделить товар на две категории. Первая, по тридцать девять крон, предназначалась для продажи на шведских ярмарках, а ко второй, по тридцать девять тысяч долларов, прилагался сертификат подлинности, искусно выполненный старшей из сестер, научившейся этому у мамы, которая, в свою очередь, училась у своего брата, мастера-виртуоза Чэна Тао.

Компромисс устроил всех. Продажи шли превосходно. Уже за первый месяц девушки вместе с гончаром нашли покупателей на девятнадцать статуэток. Восемнадцать разошлись на Чивикской ярмарке, а одна – с аукциона «Буковскис».

Но продавать фигурки через этот солидный стокгольмский аукционный дом было небезопасно: существовал риск угодить за решетку, а этот опыт у Номбеко и китаянок уже имелся. Так что они через Китайскую национальную федерацию в Стокгольме отыскали некоего садовника на пенсии. После тридцати лет в Швеции он собирался вернуться домой в Шэньчжэнь и согласился за десять процентов от цены выступить посредником при продаже артефакта. Ведь даже если старшая сестра не оплошала с сертификатом подлинности, оставался риск, что через год-другой правда выйдет наружу. С другой стороны, до Шэньчжэня длинная рука закона дотянется не скоро. К тому же там проживают одиннадцать миллионов человек – город мечты для любого китайца, имеющего причины опасаться шведской полиции.

Что до Номбеко, то она вела бухгалтерию неофициального предприятия и заседала в его еще менее официальном правлении.

– В общей сложности за первый отчетный месяц мы получили семьсот две кроны от ярмарочных продаж и двести семьдесят три тысячи минус комиссия от аукционных, – сообщила она. – За вычетом шестисот пятидесяти крон транспортных расходов на поездку в Чивик и обратно.

Инвестиции самого гончара за первый месяц принесли ему только пятьдесят две кроны прибыли. Даже он понял, что одно из направлений сбыта явно рентабельнее другого. А впрочем, слишком часто обращаться в «Буковскис» не стоило. Если очередной ханьский гусь всплывет, едва предыдущий ушел с молотка, у аукционного дома могут появиться подозрения, несмотря на отменное качество сертификата подлинности. Значит, раз в год и не чаще. И только если удастся найти очередное убывающее на родину подставное лицо.

На прибыль за первый месяц американец с китаянками приобрели приличный подержанный «фольксваген»-минивэн и подняли ярмарочную цену до девяноста девяти крон: на большее у гончара не хватило духу. Зато он вложил в совместное предприятие свою сайгонскую коллекцию цвета «желтый напалм», так что теперь девушки и гончар зарабатывали от своих трудов в общей сложности десять тысяч крон в месяц и ждали, когда на «Буковскис» снова откроется окно возможностей. Этого им более чем хватало. Жили они скромно.