Как объяснить Сару Пэйлин, или Господь в сережках петуха
(Блог, 8 октября 2008 года)
Вот вам вопрос. Почему верующие не вымерли в процессе естественного отбора?
Уж простите, что спрашиваю. В конце концов, это группа людей, чьи жизни основаны на очевидно абсурдных суевериях, противоречащих эмпирическим доказательствам. Это как если бы я вдруг решил, что могу шагнуть с обрыва и ничего со мной не случится: вы не ожидали бы, что моя жизнь будет долгой. Вы не ожидали бы, что я оставлю хоть какое-то потомство. Вы ожидали бы, что я отбракуюсь.
И тем не менее эта назойливая шайка недоумков – людей, прямо и открыто презирающих «интеллектуалов», «эволюционистов» и, ну, вы понимаете, всех, кто тратит свое время на то, чтобы по-настоящему чему-то учиться, – не просто отказывается вымирать: они, похоже, правят миром. Какая-то бестолочь с Аляски, неспособная даже выдумать название газеты, неспособная, похоже, вообще ничего сказать, чтобы не ошибиться, нагло заявляющая на официальной дискуссии, что не будет даже пытаться отвечать на вопросы, которые находит неприемлемыми (точнее, она бы так заявила, если бы могла сказать «неприемлемыми», не сломав себе язык), – эта женщина, это поведение считаются успешными даже среди ее противников. Главная причина ее популярности у всемогущих «слабо информированных избирателей»? Воинственный религиозный фундаментализм и нервный тик, при виде которого и жертва Туретта покраснела бы.
Вы можете сказать, что моя аналогия вышла несколько шаткой: младоземельный креационизм, возможно, противоречит здравому смыслу, но вряд ли имеет такое же значение для выживания, как моя иллюзорная неуязвимость для гравитации. Я не соглашусь. Христианская церковь наковальней висит на шее научного прогресса долгие века. Католикам потребовалось четыре сотни лет, чтобы извиниться перед Галилеем; англиканскому руководителю среднего звена – сто пятьдесят на признание того, что они, возможно, тоже задолжали извинение Дарвину (хотя начальство немедленно опровергло его слова). Даже сегодня мы ведем бесконечную череду боев с фундаменталистами, которые пытаются протащить креационизм с черного хода в кабинеты естествознания по всему континенту. (Как я понимаю, исламские фундаменталисты в Европе заняты примерно тем же.) В США больше людей верит в ангелов, чем в естественный отбор. И разве кто-нибудь не заметил, что религиозные фундаменталисты также частенько отрицают глобальное потепление?
Уж конечно, любой рак, избравший жертвой сам интеллект общества, поставит это общество в невыгодное конкурентное положение. Конечно, народы, основывающиеся на секулярном эмпиризме, создадут лучшие технологии, лучшие лекарства, лучшее практическое понимание Того, Как Все Работает, чем народы, находящиеся в плену у доисторического суеверного поклонения облакам. Так почему тогда так мало общественных систем, основанных на эмпиризме, и почему божьи приспешники так могущественны по всему земному шару? Почему олимпийцам постоянно надирает задницы кучка умственных инвалидов?
Есть у науки замечательная черта – она способна ответить даже на такие неприятные вопросы. И в последнее время множество деталей заняли свое место в мозаике. Многие из них имеют отношение к роли мозга как распознавателя шаблонов.
Начнем с работы Дженнифер Уитсон, которую опубликовал в 2008 году Science. Оказывается, чем меньше, по мнению людей, у них контроля над собственной жизнью, тем больше вероятность, что они будут видеть изображения в случайной визуальной статике; тем больше вероятность, что они будут находить связи и заговоры в несвязанных событиях. Чем менее сильным ты себя чувствуешь, тем скорее ты увидишь лица в облаках. (Вера в астрологию также расцветает во время общественных потрясений.)
Возможно, кто-то из вас помнит, что я высказывал схожие мысли в своей тираде насчет того евангелистского выкидыша, который Фрэнсис Коллинз написал, когда притворялся ученым; однако благодаря Дженнифер Уитсон и ее приятелям спекуляция сделалась фактом. Обама попал в яблочко, когда сказал, что в трудные времена люди держатся за религию и пушки. Первое происходит из-за потери контроля, а второе – из-за попытки вернуть себе хотя бы его часть.
Оставив Lepidoptera (мальчик, пожалуйста, не трогай экспонаты, хе-хе-хе… какой милаха…), перейдем в следующий ряд, к Arachnida, паукам. И, согласно результатам, полученным Дугласом Оксли и его коллегами, правые значительно сильнее боятся этих маленьких мохнатеньких членистоногих, чем большинство левых: по крайней мере, консерваторы демонстрируют более выраженные стрессовые реакции, чем либералы, при виде «устрашающих» картинок с огромными пауками, устроившимися на лицах людей.
И это не единичное проявление. Сильнейшие стрессовые реакции на разнообразные угрожающие стимулы, выражающиеся в частоте моргания и проводимости кожи, проявлялись у людей, которые «выступают за расходы на оборону, смертную казнь, патриотизм и войну в Ираке». Напротив, те, кто «поддерживает международную помощь, либеральную иммиграционную политику, пацифизм и контроль за оборотом оружия», чаще всего реагировали довольно спокойно, столкнувшись с теми же самыми стимулами. Оксли и др. завершают статью предположением, что разница в политических взглядах может происходить от разницы в устройстве миндалевидного тела – а это устройство в свою очередь зависит от генетической составляющей. Подразумевается, что правые/левые взгляды могут в какой-то степени быть заложены изначально, что делает их относительно неуязвимыми для доказательств и аргументированных обсуждений. (Повторюсь, это чистая спекуляция. На территорию генетики эксперименты не заходили. Но это бы многое объяснило.)
Один классный момент в вышеупомянутых исследованиях – то, что в них относительно низкая численность выборки; числа в обоих случаях двузначные. Любая закономерность, которая демонстрирует статистическую значимость в малой выборке, скорее всего, чертовски сильна; в обоих случаях это так.
А теперь переместимся в еще более далекое прошлое, к исследованиям Корнелльского университета, опубликованным под названием «Неумелые и неосведомленные: как трудности в распознавании собственной некомпетентности приводят к завышенным самооценкам», – знаковой работе, открывшей миру «эффект Даннинга-Крюгера». Это неутешительная работа с неутешительными выводами:
• Люди склонны переоценивать собственный ум.
• Глупые люди склонны переоценивать собственный ум сильнее, чем по-настоящему умные люди.
• Умные люди склонны полагать, что все остальные так же умны, как они; они искренне не способны понять, почему более глупые люди «не догоняют», поскольку им в голову не приходит, что эти люди действительно тупые.
• Глупые люди, напротив, склонны считать не только себя умнее всех остальных, но и по-настоящему умных людей – особенно глупыми. Это верно даже тогда, когда этим людям предъявляют эмпирические доказательства того, что они менее компетентны, чем те, над кем насмехаются.
Итак. Пока что мы выяснили следующее:
1. Люди видят несуществующие закономерности, смыслы и связи в случайной информации, когда они находятся в состоянии стресса, испуганы и в целом чувствуют, что утратили контроль над собственной жизнью.
2. Люди правых взглядов больше подвержены страху/стрессу, чем люди левых взглядов. Они также более склонны к верности правящей верхушке и протекционистской политике. В этом, возможно, играет роль генетическая составляющая.
3. Чем ты глупее, тем меньше вероятность, что ты распозна́ешь собственную глупость, и тем ниже будет твое мнение о людях, которые умнее тебя (даже если эти люди относятся к тебе так, словно ты настолько же умен, как они).
Таким образом (предполагаю я), так называемое «правое крыло» особенно предрасположено к вере в морализаторских, авторитарных Воображаемых Друзей. И чем тупее люди, тем более они неуязвимы для аргументов. Заметьте, что, если перефразировать Джона Стюарта Милля, я утверждаю не что консерваторы глупы (я лично знаком с некоторыми крайне умными консерваторами), а что глупые люди склонны быть консерваторами. Большая разница.
Пока что у нас есть биологический механизм для превалирования религиозных суеверий в популяциях с правыми взглядами. Что нам теперь нужно – это причина, по которой такие популяции бывают настолько чертовски успешными, с учетом очевидных недостатков суеверия в сравнении с эмпиризмом.
А это приводит нас к обзорной статье Норензаяна и Шариффа на тему «Происхождение и эволюция религиозной просоциальности» из выпуска Science за прошлую неделю. Они начинают с того, что напоминают нам о предшествующих исследованиях, чтобы ввести в нужное настроение. Например, люди менее склонны увиливать от порученных им задач, если лаборант упомянет, что вчера в коридоре видели призрак девушки, убитой в этом самом здании.
Ага. Примите мысль, что за вами может наблюдать какой-то призрак, – и станете более ответственными. Даже если прилепить на стену картинку с парой глаз, это уменьшит вероятность сачкования, хотя никто сознательно не воспримет нарисованные глаза как настоящие. Похоже, достаточно подкинуть человеку идею, что за ним наблюдают, как его поведение улучшается. (Также напомню вам о предшествующем посте в моем блоге, где говорилось, что так называемые «альтруистичные» поступки в нашем обществе чаще совершаются, когда за нами кто-то наблюдает, хотя Н. и Ш. не учитывают это исследование в своем обзоре.)
Зато они упоминают об исследованиях Сосиса и Алькорты 2003 года, которые показали, что религиозные общины существуют дольше, чем светские, – и что среди религиозных общин дольше всего держатся те, которыми управляет наиболее угнетающее, репрессивное, авторитарное руководство.
И так далее. Норензаян и Шарифф выдают исследование за исследованием, обращаясь к множеству вопросов, на первый взгляд не связанных между собой. Если, как предполагают теоретики, социальные группы людей способны вместить лишь около 150 членов, прежде чем разрушиться или расколоться из-за внутреннего напряжения, почему в реальном мире столько групп гораздо большего размера? (Оказывается, чем больше размер группы, тем вероятнее, что ее члены верят в морализирующего подглядывающего Бога.) Склонны ли религиозные люди помогать человеку в беде больше, чем нерелигиозные? (Не слишком.) Какой знаменатель чаще всего объединяет бескорыстные поступки верующих? (Общественное мнение. «Самопровозглашенная вера в Бога или самопровозглашенная приверженность религии, – ехидно замечает статья, – не были надежными индикаторами бескорыстного поведения в условиях анонимности».) И почему, в конце концов, религиозность чаще всего превалирует в областях с хроническим дефицитом воды и ресурсов?
Похоже, все сводится к двум вещам: наблюдению и дармоедству. Наблюдение – элемент довольно очевидный. Люди ведут себя хорошо главным образом для того, чтобы повысить собственный социальный статус, чтобы выглядеть более ценными в глазах наблюдателей. Но, по той же логике, нет никакого смысла быть образцовым гражданином, если наблюдатели отсутствуют. В условиях анонимности можно жульничать.
Жульничать также можно вне условий анонимности, если ваша социальная группа достаточно велика, чтобы в ней можно было затеряться. В малых группах все знают вас по имени; если вы тянетесь за едой, но не утруждаете себя охотой и собирательством, если крепко спите по ночам и никогда не охраняете границу территории, всем быстро становится ясно, что вы – паразит. Из вас выбьют все дерьмо, а потом вышвырнут из племени. Но по мере того, как социальные группы становятся больше, этот предохранитель – «все всех знают» – теряется. Можно перемещаться из селения в селение, паразитируя на них и ускользая, прежде чем кто-то что-то сообразит…
…если только цена присоединения к этому сообществу изначально не велика настолько, что просто не стоит трудов. Здесь и входят в игру угнетающие, ветхозаветные общественные ритуалы.
Норензаян и Шарифф выдвигают предположение, что:
«культурная распространенность религиозной просоциальности могла популяризировать стабильные уровни кооперации в больших группах, где стимулов репутации и взаимной выгоды недостаточно. Если это так, значит, напоминания о Боге могут не только уменьшить количество нарушений правил, но и повысить щедрость по отношению к незнакомцам так же, как напоминания светских учреждений, продвигающих просоциальное поведение».
И они приводят собственные данные в поддержку этого. Но также признают, что «проявления религиозной веры могут легко быть подделаны», и поэтому «давление эволюционного отбора, должно быть, предпочитало затратные проявления веры, такие, как участие в ритуалах и разнообразные ограничения в поведении, питании и образе жизни, которые подтверждают искренность не проявляющейся иначе религиозной веры».
Иными словами, болтать всякий может. Но если ты готов отдать все свои деньги церкви, а свою двенадцатилетнюю дочку – патриарху, то, чувак, ты точно один из нас.
Правдивость в рекламе – это на самом деле довольно частый в природе феномен. Примером могут служить куриные сережки; на фига эти штуки нужны, а? Что они делают? Оказывается, они отображают информацию о здоровье птицы так, что ее невозможно подделать. Мир полон существ, которые лгут о своих особенностях. Синежаберники растопыривают жаберные крышки, когда встречают конкурента; кошки пушатся и выгибают спины, готовясь к схватке. Обе стратегии поведения предназначены для того, чтобы те, кто их исполняет, казались больше, чем на самом деле, – иными словами, это ложь. С куриными сережками все иначе: они более правдиво отражают внутреннее состояние животного. Нужна метаболическая энергия, чтобы они были пухлыми и яркими. Петух, зараженный паразитами, – это печальное зрелище, его сережки бледнеют и хиреют; курица немедленно понимает, в каком он состоянии, увидев эти признаки. В качестве еще одного примера можно взглянуть на хвост павлина или красную задницу здорового бабуина. (У нас, людей, есть свои верные признаки – губы, груди, накачанные пекторальные мышцы и трицепсы – однако на них нельзя положиться с тех пор, как появились имплантаты, стероиды и косметика.) Еще одним примером, похоже, является «показная религиозность». Как указывают Норензаян и Шарифф, «у религиозных групп, предъявляющих более высокие требования, более преданные члены». Следовательно,
«было обнаружено, что религиозные общины существуют дольше, чем те, что основаны на секулярных идеологиях, таких как социализм (…) Религиозные коммуны предъявляли в два раза больше затратных требований (включая пищевые табу и посты, ограничения в плане материального имущества, брака, секса и общения с внешним миром), чем светские (…) В плане затратной показной религиозности важно то, что количество затратных требований предсказывало долговечность религиозной коммуны и после того, как исследователями учитывался объем популяции и дохода, а также год образования коммуны (…) Наконец, религиозная идеология переставала быть показателем долговечности общины, как только количество затратных требований начинало контролироваться статистически, что позволяет говорить о том, что жизнеспособность религиозных общин вытекает из большего количества затратных обязательств, возложенных на их членов, а не из иных аспектов религиозной идеологии».
Перечитайте последнее предложение. Это не идеология как таковая дарует преимущество; важна затратность ее выражения. В который раз мы отдергиваем занавес, и Господь оказывается экологичной энергетикой, только выписанной затейливым почерком.
Эти выводы не являются неопровержимыми. Большинство исследований относительны, модели находятся в зачаточном состоянии, и так далее, и тому подобное. Однако поток данных широк и быстр, и они указывают на вполне правдоподобную модель:
• Результатом страха и стресса становится ощущение потери контроля.
• Результатом ощущения потери контроля становится повышенная восприимчивость к несуществующим взаимосвязям (Снова Н. и Ш.: «Склонность приписывать природе разумную волю, скорее всего, подкрепила шаблон восприятия, поддерживающий повсеместную веру в сверхъестественные силы»).
• Люди с правыми убеждениями чаще склонны бояться.
• Авторитарные религиозные системы, имеющие в основе своей подглядывающего, следящего Бога, с высокой требовательностью к своим членам и антипатией к чужакам, более сплоченны, менее уязвимы для нарушителей правил и существуют дольше. Они также имеют тенденцию процветать в условиях высокого стресса.
Вот и оно. Объяснение повсеместной популярности Пэйлин. А следующий вопрос будет таким:
«Теперь, когда мы можем объяснить безумие, что нам с ним делать?»
