Глава 25

— Я собирался выйти, — ответил Киммель. — Если вы…

— Это крайне важно и займет совсем немного.

— Я уже выхожу!

— Ждите, — произнес Корби и повесил трубку.

Встретиться с ним сейчас или завтра? Киммель был в нерешительности. Он снял пальто, по привычке потянулся к вешалке, но потом раздраженным жестом отбросил его в угол обитого красным плюшем дивана. Он задумчиво уставился на пианино; на секунду его взору предстала призрачная фигура Хелен, как та сидит и уныло тыкает пальцем в клавиши, подбирая мелодию вальса «Теннесси». Интересно, о чем это Корби приспичило с ним поговорить? Или говорить ему не о чем, и он, как вчера, заявится просто для того, чтобы трепать ему нервы? Успел ли он порасспросить соседей и выяснить про Киннарда, этого паскудника страхового агента, с которым Хелен предавалась блуду? Приятель Киммеля Натан, учитель истории в местной средней школе, знает про Киннарда. Натан утром зашел в лавку сказать, что Корби его расспрашивал. Но имя Эда Киннарда не поминалось. Киммель почесал под мышкой. Он только что вернулся домой, пообедав в «Устрице», и собирался с часик посидеть за пивом, занимаясь резьбой по дереву и слушая радио, прежде чем улечься с книгой в постель.

Ну, пива-то он в любом случае выпьет, решил Киммель и отправился на кухню. Пол каркасного дома поскрипывал под тяжестью его тела. Когда он возвращался холлом, в дверь позвонили. Киммель впустил Корби.

— Прошу прощения за столь поздний приход, — сказал Корби, всем своим видом давая понять, что в прощении не нуждается, — но последнее время мне приходится днем заниматься другими делами.

Киммель ничего не ответил. Корби обвел взглядом гостиную, слегка наклонился, чтобы поближе рассмотреть цепочку деревянных фигурок в темных пятнышках; замысловато вырезанные и сочлененные одна с другой на манер сосисок в связке, фигурки стояли на верху длинного белого книжного шкафа. У Киммеля была наготове непристойность, задай ему Корби вопрос, что они означают.

— Я еще раз встречался со Стакхаусом, — заявил Корби, выпрямляясь, — и обнаружил нечто весьма интересное.

— Я уже говорил, что меня совсем не интересует ни дело Стакхаус, ни все прочее, о чем вы хотите мне сообщить.

— Вы не можете позволить себе так говорить, — возразил Корби, усаживаясь на диван. — Так уж получилось, Киммель, что я считаю вас виновным.

— Вчера вы мне это уже сказали.

— Неужто?

— Вы спросили, может ли кто-нибудь, помимо Тони Рикко, подтвердить мое алиби. Тем самым вы хотели сказать, что я виновен.

— Я подозреваю Стакхауса, — заметил Корби. — А в вашей виновности я убежден.

Киммель вдруг задался вопросом, нет ли у того с собой пистолета под расстегнутым пиджаком. Скорее всего есть. Он взял с низенького столика, перед которым сидел Корби, бутылку пива, вылил остатки в стакан и поставил пустую бутылку обратно.

— Завтра я заявлю обо всем в ньюаркскую полицию. Полиция Ньюарка меня не подозревает и доверяет моим показаниям. В Ньюарке я пользуюсь уважением.

Корби, ухмыльнувшись, кивнул.

— Я еще вчера, прежде чем идти к вам, поговорил с ньюаркской полицией. Понятно, я попросил разрешения заняться делом Киммель, поскольку это не мой округ. Полиция не возражает, чтобы я поработал над этим делом.

— А я возражаю. Я против вторжения в мое жилище.

— Боюсь, Киммель, вам придется с этим смириться.

— Советую убраться из этого дома подобру-поздорову, если не хотите, чтобы вас вышвырнули. Мне предстоит важная работа.

— Что важней, Киммель, — моя работа или ваша? Чем вы собирались заняться — чтением мемуаров маркиза де Сада?

Киммель смерил взглядом худую фигуру Корби. Что может он знать о такой книге! На Киммеля накатило знакомое чувство уверенности, ощущение неуязвимости, властное и неколебимое, как у героя мифов. Он был гигантом по сравнению с Корби. Корби к нему и не подступиться.

— Помните, Киммель, я рассказал вам, как, по-моему, Стакхаус это осуществил — поехал следом за автобусом, заманил жену к обрыву и столкнул вниз?

— Да, — ответил Киммель после долгого молчания.

— Я считаю, что вы тоже действовали сходным образом.

Киммель ничего не сказал.

— И самое интересное — то, что Стакхаус догадался, — продолжал Корби. — Вчера я побывал у Стакхауса в доме на Лонг-Айленде, и что, вы думаете, я там нашел? Газетную заметку об убийстве Хелен Киммель от четырнадцатого августа.

Открыв бумажник, Корби с улыбкой продемонстрировал клочок газеты, протянул Киммелю, тот взял и близко поднес к глазам. Он узнал в заметке одно из самых первых сообщений об убийстве.

— Вы думаете, я в это поверю? Не верю я вам.

Но он поверил. Вот чему он не мог поверить — так это глупости Стакхауса.

— Если не верите мне, спросите Стакхауса, — ответил Корби, возвращая обрывок газеты в бумажник. — Разве вам не хочется с ним встретиться?

— Мне совершенно неинтересно с ним встречаться.

— И тем не менее я, пожалуй, устрою вам встречу.

Киммеля словно тяжким молотом в сердце ударило, и с этой минуты он начал ощущать, как его могучая грудь содрогается от сердцебиения. Он развел руками, как бы давая понять — он не против того, чтобы встретиться со Стакхаусом, только не видит в этом смысла. Киммель опасался, что Стакхаус может расколоться прямо у него в лавке или в другом месте, где их сведет Корби. Стакхаус признается, что еще раньше приезжал на него посмотреть, а то еще станет его обвинять, будто он признался ему в убийстве Хелен и объяснил, как это сделать. Киммель не мог предсказать, как поведет себя Стакхаус. Он почувствовал, что дрожит с головы до ног, поерзал на месте и повернулся к Корби почти что спиной, уставившись перед собой невидящим взглядом.

— Мне известно кое-что о личной жизни Стакхауса. У него было достаточно причин убить жену, как, впрочем, и у вас, когда вы ее возненавидели в достаточной степени. Но вас толкало на убийство еще и предвкушение удовольствия, верно? В известном, понятно, смысле.

Киммель пальцами погладил нож в левом кармане. Он все еще чувствовал, как бьется сердце. Детектор лжи — пришло ему в голову. Раньше он был уверен, что выдержит проверку детектором, если придется ее пройти. Возможно, однако, что и не выдержит. И ведь Стакхаус, не Корби, обо всем догадался. И Стакхаус же с чудовищной глупостью наследил, где только мог, привел след к самому его порогу.

— Вы собрали все необходимые улики против Стакхауса? — спросил Киммель.

— Начинаете бояться, Киммель? У меня только косвенные улики, но он сознается во всем остальном. С вами будет труднее. Против вас понадобится еще собрать дополнительные улики и разрушить алиби. Ваш дружок Тони желает вам добра, он считает, что вы весь вечер просидели в кино, но с таким же успехом я сумею склонить его к другой точке зрения, если побеседую с ним сколько нужно. Он всего лишь…

Внезапно Киммель запустил Корби стаканом в голову, вцепился ему в рубашку и потащил на себя через столик. Он отвел назад правую руку, чтобы нанести зубодробительный удар, и тут словно пуля вошла ему в диафрагму. Он ударил правой и промахнулся. Руку завернули вниз, ее пронзила острая боль; ноги у него оторвались от пола, в животе сделалось тошнотворно пусто, он закрыл глаза и почувствовал, что летит по воздуху. Приземлился он на бедро, да так, что в окнах зазвенели стекла, и обнаружил, что сидит на полу. Он поднял глаза на расплывающуюся удлиненную фигуру Корби, которая возвышалась над ним. Пухлая левая рука Киммеля поднялась сама по себе, как взлетевший воздушный шарик. Он до нее дотронулся и ничего не почувствовал.

— Руку сломали! — пожаловался он.

Корби фыркнул и поправил манжеты.

Киммель повернул голову вправо, потом влево, осматривая пол. Он встал на колени.

— Вы не видите моих очков?

— Держите.

Киммель почувствовал, как очки суют в его левую, все еще воздетую руку, сомкнул пальцы на тонкой позолоченной дужке, почувствовал, как она выскользнула, услышал, как очки упали на пол, и по звуку понял, что стекла разлетелись.

— Сукин сын! — крикнул он, поднимаясь. Покачиваясь, он шагнул к Корби.

Тот небрежно отступил в сторону.

— Не советую повторять. Будет то же самое, только хуже.

— Пошел вон! — заревел Киммель. — Убирайся отсюда, ты, вонючий… ты, таракан! Педераст!

Киммеля понесло в область анатомии и сексопатологии. Корби быстро шагнул к нему и поднял руку. Киммель замолк и отпрянул.

— Трус, — сказал Корби.

Киммель повторил все, что он думает о Корби.

Корби надел пальто.

— Предупреждаю, Киммель, я вас в покое не оставлю, и это станет известно всем в городе, всем вашим дружкам и приятелям. А в ближайшее время я приведу к вам Стакхауса. У вас с ним много общего.

С этими словами Корби вышел, хлопнув дверью.

Несколько минут Киммель постоял на месте, подобравшись, насколько мог, всем своим дряблым телом и уставясь прямо перед собой глазами, в которых все расплывалось. Он представил, как Корби идет к библиотекарше мисс Браун, к Тому Бейли, бывшему муниципальному советнику, умнейшему человеку из всех, кого Киммель знал в округе, чью дружбу завоевал с самым большим трудом и ценил превыше всего. Том Бейли и понятия не имел о связи Хелен с Эдом Киннардом, но Корби, в чем Киммель не сомневался, не преминет всем рассказать о ней, как только узнает сам, расскажет со всеми пакостными и мерзкими подробностями, включая и то, что Хелен подцепила Киннарда прямо на улице, как обычная проститутка, потому что все это было известно Лине, лучшей подруге Хелен. Хелен перед ней похвалялась! Корби в каждого из них заронит сомнения.

Киммель стронулся с места. Чтобы удержать равновесие, ему приходилось семенить. Ощупью, придерживаясь за стену, он добрался до кухни, где под краном умылся холодной водой. Затем так же ощупью добрался до телефона в гостиной. Он долго набирал номер, ошибся, набрал снова.

Привет, Тони, — сказал Киммель бодрым голосом, — что делаешь, старина?.. Вот и хорошо, а то у меня беда, и немалая. Я сломал очки — споткнулся о коврик; вероятно, не одни очки сломаны, но стекла вдребезги. Загляни на часок посидеть со мной, а то читать я не могу, вообще ничем не могу заниматься.

Киммель слушал в трубке голос Тони, объяснявшего, что обязательно придет, вот только кое-что закончит, терпеливо слушал этот скучный, застенчивый голос, с удовольствием вспоминая об услуге, которую оказал Тони три года назад, когда Тони обрюхатил одну девчонку и метался в поисках подпольного акушера. Киммель за несколько минут им такого нашел, надежного и не очень дорогого. Тони от признательности ползал перед ним на коленях, потому что одна мысль о том, что его весьма религиозное семейство, не говоря уже о родных девушки, может узнать об этом, повергала его в ужас.

Положив трубку, Киммель поднял перевернутый столик, поставил на него лампу и вывинтил разбитую лампочку. Падение в комнате могло, конечно, причинить урон, однако в разумных границах. Потом он подошел к книжному шкафу и начал играть с резными фигурками, переставляя их части под разными углами и наблюдая, как меняется от этого общая композиция. Напрягая глаза, он различал их нечеткие очертания на фоне светлого дерева, картина получалась забавная. Сигарообразные формы были соединены в цепочку невидимой проволокой. Одни напоминали животных о четырех ногах; другие, составленные из десятка, если не более, частей, вообще были ни на что не похожи. Даже у Киммеля не было для них определенного имени. Про себя он иногда называл их своими щенятками. Тут не было и двух похожих фигурок, он сам придумывал формы, в которых отдаленно угадывались персидские мотивы. Поверхность фигурок в коричневых пятнышках была так отшлифована мелкозернистой шкуркой, что на ощупь казалась бархатной. Киммель любил оглаживать их подушечками пальцев. Этим он и занимался, когда в дверь позвонили.

Тони вошел, держа шляпу в руке, и неуклюже плюхнулся на стул, прежде чем Киммель успел предложить ему снять пальто. Тони неизменно льстили вечерние приглашения домой к Киммелю. До этого такое случалось раза три-четыре. Тони вскочил помочь Киммелю найти в стенном шкафу вешалку для пальто.

— Выпьешь пива? — спросил Киммель.

— Как же, не откажусь.

Киммель, хотя и наполовину слепой, величественно прошествовал через холл и ощупью включил свет на кухне. Тони, как он полагал, чувствовал себя слишком скованно, чтобы вызваться принести пиво. Бестолковость Тони вызывала у Киммеля отвращение, но, с другой стороны, благоговейный страх мальчишки перед его начитанностью и хорошими манерами в непривычном, как догадывался Киммель, для Тони сочетании с компанейским духом льстил Киммелю.

— Тони, не мог бы ты оказать мне любезность — выкроить завтра утром время отвезти меня на моей машине к оптику? — спросил Киммель, ставя на столик бутылку и пивные стаканы.

— Конечно, мистер Киммель. Во сколько?

— Около девяти.

— Конечно, — повторил Тони, нервно перекладывая ногу на ногу.

Просто не верится, подумал Киммель, что этот ничтожный сопляк с оспинами на безвольном лице и вправду сумел обрюхатить девчонку. Киммель был уверен, что Тони просто-напросто не подумал о последствиях, не имея ни малейшего представления о том, откуда берутся дети. Поэтому-то ему и было раз плюнуть. По прикидке Киммеля, Тони занимался любовью примерно раз в неделю. У Тони имелась постоянная подруга, но не из тех девчонок, с которыми спали окрестные парни. Киммель частенько подслушивал их разговоры из выходившего в переулок окошка лавки. Особым спросом у них пользовалась девица, которую звали Конни, но никто ни разу даже не упомянул Франку, девушку Тони, хотя Киммель не пропустил бы ее имени мимо ушей.

— Что поделываешь в последнее время, Тони?

— Да все то же, стою за прилавком, хожу играть в кегли.

У него всегда был один и тот же ответ. Но Киммель неизменно задавал ему этот вопрос из долга вежливости, которую, как он понимал, тот не оценит.

— Да, кстати, Тони, полиция, вероятно, снова будет тебя расспрашивать в ближайшие дни — или недели. Не давай им себя запугать. Расскажи им…

— Нет, не дам, — ответил Тони, хотя слегка испуганно.

— Расскажи им в точности то, что было, то, что ты видел собственными глазами, — продолжал Киммель тихо и четко. — Ты видел, как я в восемь вечера сел на свое место в кинотеатре.

— Ну, конечно, мистер Киммель!