За здравие мертвеца

Имид Факталло, десятник команды рабочих, что укладывали булыжную мостовую вдоль Стены, лишился чувств после того, как в него врезалась опрокинувшаяся повозка, и стал таким образом святым. Открыв глаза, он увидел над собой перемазанные в пыли удивленные лица работяг на фоне голубого неба, выглядевшего воистину как сверкающая обитель Госпожи Благости, богини Здравия, в чьи прекрасные костлявые объятия едва не упал Имид. Если, конечно, вообще можно было упасть вверх, оторвавшись от налитой тяжестью земли и радостно устремившись в синие просторы над головой…

Но блистательное вознесение так и не состоялось. Зато уже возвращались посланные в Великий храм гонцы, ведя с собой достойных в розовых рубахах и панталонах, рукава и штанины которых были перевязаны на сгибах и подбиты ватой, что создавало впечатление пышущей здоровьем мускулатуры, а осунувшиеся лица покрывал слой ярких румян. Вместе с ними шли три рыцаря Здравия в белых плащах, позвякивая блестящими, украшенными серебром доспехами, которые символизировали их высокое положение. Среди этих троих Имид увидел не кого иного, как Инветта Отврата, Чистейшего из паладинов, которому не требовались румяна, чтобы придать цвет своему лицу с квадратной челюстью и большим носом: кровь в венах и артериях под слегка прыщавой кожей текла столь обильно, что оно имело почти пурпурную окраску. Имид не хуже любого другого горожанина знал, что тот, кто видел рыцаря Инветта Отврата впервые, мог предположить самое худшее: будто паладин чересчур увлекается элем, вином и прочими запретными вещами, предаваясь порокам. Но это было не так. Инветт Отврат не смог бы занять такое высокое положение среди рыцарей, будь он настолько падшей душой. Собственно, за всю жизнь у него во рту не побывало ничего неподобающего – по крайней мере, такого, что попало бы внутрь.

– Так это ты, – пророкотал он, яростно глядя из-под края своего ослепительно сверкающего на солнце шлема, – тот самый недостойный червяк из соляных болот, которого зовут Имид Факталло? Значит, это твой череп треснул надвое? И тебя при этом не только оглушило, но ты еще и онемел? Наверняка тебя обрадует, что богиня приемлет ущербных как телом, так и душой. Считай, что ты получил двойное, а может, даже тройное ее благословение. Разве это не величайшая награда? Но вижу, глаза твои бегают туда-сюда, а это значит, что зрение тебя не покинуло. Так что – двойное, как я сперва и полагал. Что ж, Имид Факталло, бывший десятник дорожных рабочих третьего участка Стены, имею честь сообщить, что ввиду судьбоносного случая, из-за которого пролилось столько крови на твое лицо и на камни под тобою, отныне я нарекаю тебя святым Госпожи.

Имид Факталло уставился на рыцаря, а потом крепко зажмурился и застонал, от всей души жалея, что та проклятая повозка его не прикончила.

– Торговец сказал, что это город Диво, – сообщил Эмансипор Риз, глядя вдаль – на высокие стены со свисавшими с них на двух третях высоты странными знаменами; потрепанный фургон, в котором они ехали вдвоем, то и дело подпрыгивал на каменистой дороге.

– Гм… – вздохнул сидевший рядом Бошелен. – Пока не вижу ничего такого, что могло бы подтвердить сей факт.

– Нет, хозяин, вы не поняли: он в самом деле называется Диво – последний и самый отдаленный из городов-государств на этом полуострове. А учитывая, что за последние шесть дней мы не видели даже самой завалящей деревушки, я вынужден согласиться с торговцем: город сей и впрямь весьма отдаленный.

– Возможно, – не стал спорить чародей, поглаживая заостренную бородку. – И тем не менее отсюда я могу различить лишь одно, что могло бы показаться воистину дивным, а именно аккуратный ряд пришпиленных к стене трупов.

Эмансипор прищурился, вглядываясь в даль. Значит, со стены свисали вовсе не знамена…

– И это вы называете дивным, хозяин?

– Да, любезный Риз. Корбал Брош был бы доволен, как вы полагаете?

Слуга откинулся на спинку кóзел, разминая затекшую поясницу:

– Я бы рискнул предположить, хозяин, что городские власти вряд ли благосклонно отнесутся к краже своих… э-э-э… украшений.

– Полагаю, вы правы, – пробормотал Бошелен, задумчиво морща высокий лоб. – Гораздо больше меня, пожалуй, тревожит мысль, что известие о наших недавних проделках в предыдущем городе могло добраться сюда раньше нас.

Вздрогнув, Эмансипор Риз крепче стиснул поводья в узловатых руках:

– Искренне надеюсь, что это не так, хозяин.

– Возможно, на этот раз нам не стоит рисковать. Что скажете, любезный Риз? Объедем город стороной, найдем какое-нибудь отдаленное селение, купим приличную лодку и двинемся через залив?

– Отличная мысль, хозяин.

За все время этого разговора им никто больше не встретился, и пыль, поднятая ехавшим в другую сторону торговцем, уже оседала на видневшиеся за обрывистым краем дороги верхушки деревьев. Но тут, будто бросая вызов принятому Бошеленом решению, послышался шорох сапог, а мгновение спустя появились две фигуры: мужчина и женщина, которые несли небольшой, но явно тяжелый сундук.

В этом мире добродетелей третий и самый ненавистный демон, Порок, познал одиночество, отчаяние и тоску – что, если хорошенько подумать, было не вполне правильно. Из всех трех вышеупомянутых состояний души Инеб Кашель был хорошо знаком с двумя последними – отчаянием и тоской, но те же самые чувства он вселял в других. А теперь он страдал точно так же, как и те, кто стал жертвой его соблазнов, и это казалось ему… неуместным. Может, слово и не вполне подходящее, но чувство именно такое.

То же самое можно было сказать и о щегольской одежде танцора, которую он сейчас носил, – прежде явно принадлежавшей кому-то более высокому и широкоплечему. Роясь среди мусора в переулке позади Дворца земных наслаждений в поисках… невесть чего, Инеб понял печальную правду: сколь искусно бы ты ни владел своим телом, оно все равно рано или поздно неизбежно станет жертвой старческой немощи. Талант и мастерство не могут защитить от боли в мышцах и хрупкости костей. В мире не было места престарелым артистам, и эта жестокая истина стала еще очевиднее, когда демон обнаружил мертвого танцора. Покойник уставился невидящим взглядом в небо, и на его сморщенном лице застыло легкое удивление, а может, даже и потрясение от окончательного осознания: теперь он настолько согбен и стар, что не в состоянии исполнить свой танец, а громкий треск, которым наверняка сопровождался последний пируэт, явно не сулит ничего хорошего.

Демон сомневался, что при этом присутствовал кто-то из зрителей. Еще одна горькая истина: престарелых артистов никто не видит и никого они не заботят. Прыжок, пируэт, треск – и падение на грязные булыжники мостовой, где тебя уже не побеспокоит никто, кроме крошечных пожирателей плоти, которые обитали внутри живого тела, а теперь вышли покормиться.

Порок извечно служил убежищем для артистов. Когда ничего больше не оставалось, всегда находились выпивка и сомнительные плотские вожделения. Чрезмерные излишества на переполненных блюдах. Множество восхитительных, несущих смерть веществ – целые их мириады на выбор. Вернее, выбор этот существовал в старые добрые времена.

Но теперь в Диве всецело правили добродетели. И люди танцевали на улицах. Хотя некоторые делали это лишь ради того, чтобы умереть в танце, – своего рода последний росчерк пера. Возможностей ныне имелось множество. Вести здоровую, деятельную жизнь. Умереть медленно или внезапно. Но, увы, всегда умереть. Демон же, который вполне мог хотеть для себя смерти, умереть не мог. Он продолжал существовать, подобно извечным скрытым желаниям, и был свидетелем того, как реальность неизменно настигает этих жалких смертных. Как ни изворачивайся, однако неизбежно проснутся крошечные пожиратели плоти. И в результате… ну да, наступит конец, только конец, и никак иначе. Бедняги.

Многие ли наслаждения, мрачно размышлял Инеб, воистину чисты? Сколько жизней избежало множества ловушек, которые ставил на их пути реальный мир? То была еще одна разновидность танца, крайне непривлекательного – дерганого, манерного, сопровождающегося попытками отрицать неизбежное и судорожными впадениями в крайности. Демона подобное зрелище вгоняло в тоску. В конце концов, разве есть хоть что-то такое, что не убивает?

Когда он шарил среди мусора позади Дворца земных наслаждений, его руки наткнулись на некий предмет – большую бутыль из обожженной глины, с треснувшим дном и отбитым горлышком, но в остальном… просто в идеальном состоянии. Приблизив сосуд к глазам, демон понял, что когда-то в нем содержалось спиртное.

Покрытое оспинами чумазое лицо Инеба озарила широкая улыбка. Поднеся бутыль к носу, он глубоко вдохнул ее затхлый аромат. Вероятно, она лежала здесь уже много лет, еще с тех времен, когда Дворец был совершенно другим заведением и в нем предлагали не зеленые листья, а нечто совсем иное.

Он коснулся отвисшими губами холодной глазури, пробуя на вкус гладкий узор печати изготовителя. Красный кончик языка прошелся по острому краю горлышка. Принюхавшись и фыркнув, демон погладил бутыль пальцами и уселся среди мусора. Подобно крошечным пожирателям плоти, существовали столь же крошечные невидимые создания, хранившие воспоминания о вкусе и запахе. Могло пройти полночи, прежде чем сосуд отдаст последнюю каплю.

– Тебя никогда не интересовало, что стало с Похотью?

Тошнот Неопрят прищурил крошечные глазки, скрытые в отвисших складках жира, но единственным ответом ему стало лишь громкое несдержанное извержение газов откуда-то снизу. Протянув жирную грязную руку, он снял с груды гниющих овощей толстого червяка и осторожно положил его на язык, который тут же исчез во рту. Послышались короткий хруст и чавканье.

– А ведь казалось, – продолжала Сенкер После, подавляя зевок, – что из всех нас она была самой… упорной.

– Может, потому мы никогда ее и не видим, – прохрипел Тошнот, обводя вокруг рукой. – Этот переулок стал воплощением тяжелых времен, которые для нас настали. Ничего больше нет, кроме отощавших крыс, пищащих личинок и робких воспоминаний о былой славе. Не говоря уже о нашем жалком собрате Инебе Кашле.

– Это твои воспоминания, а не мои, – сказала Сенкер После, морща маленький, похожий на пуговку нос. – Слава твоя покоилась на излишествах, и все они были, на мой вкус, чрезмерны. Так что этот переулок и его скромное существование вполне меня устраивают. – Она вытянула свои не слишком чистые голые ноги, устраиваясь поудобнее среди мусора. – Не вижу никаких причин уходить и еще меньше – жаловаться.

– Аплодирую твоему постоянству, – проговорил Тошнот, – и твоей уверенности в себе, пока ты валяешься тут ночь за ночью, наблюдая, как я превращаюсь в ничто. Взгляни: от меня остались сплошные складки кожи. Даже запах мой сменился с отвратительной вони на заплесневелый и земляной, будто я всего лишь гниющий пень на каком-нибудь солнечном лугу. И прошу простить меня за кажущуюся бестактность, но ты тоже далеко уже не та, что прежде, моя дорогая. Кто в последнее время поддался твоим чарам?

– Никто. Но, честно говоря, меня это особо и не волнует.

– Так и будешь тут прозябать, пока не исчезнешь, Сенкер После.

– Пожалуй, ты прав, – вздохнула она. – Надо что-то делать.

– Например?

– Потом подумаю. Смотри, вон ползет отличный толстый червяк – вон там!

– Вижу. Увы, слишком далеко.

– Ну ладно, – сладко улыбнулась Сенкер После. – Спасибо за приятную беседу.

Сундук был полон монет: золотых, будто закат, и серебряных, будто выбеленных мочой. Для измученного взгляда Эмансипора их блеск напоминал яд. От богатства не стоит ждать ничего хорошего. Вообще ничего.

– Мы святые достославного труда, – сказал человек по имени Имид Факталло.

– Похоже, весьма достойный титул, – заметил Бошелен, который стоял возле двоих жителей Дива, заложив руки за спину.

Эмансипор развел неподалеку небольшой костер и подогревал на нем вино, чтобы прогнать растущую прохладу. Скромная рутинная работа часто ходила рука об руку с чудовищным злом, и он считал, что так было всегда, особенно в обществе его хозяев. И еще Риз чувствовал, что надвигается нечто воистину гнусное.

– Достойный титул, говорите? – ответил Имид с таким видом, как будто только что проглотил горсть пепла. – Вы так считаете?

– Да. – Бошелен удивленно поднял брови. – Именно так я считаю.

– Что ж, скажу я вам, это сплошное мучение. – Левая щека Имида дернулась. – Я лишился работы. Теперь я весь день провожу в молитвах вместе с тысячей других святых. Святых! Ха! Единственное, что нас объединяет, – беспомощная тупость, или крайнее невезение, или же и то и другое вместе.

– Вы слишком несправедливы к себе, сударь, – заметил Бошелен. – Чтобы заслужить столь благородный титул…

– Нужно почти умереть на работе, – резко прервала его женщина. – Ошибки, несчастья, слепой случай – вот откуда в Диве берутся святые!

Бошелен нахмурился, плотнее запахивая длинный, расшитый шелком плащ.

– Если я верно вас понимаю, объявление святым зависит от травм, понесенных на службе обществу?

– Вы совершенно правильно поняли, – подтвердил Имид Факталло. – Позвольте мне объяснить, что происходит в нашем городе. Все началось с внезапной смерти предыдущего короля, Некротуса Ничтожного. Типичный правитель – мелочный, злой и продажный. Нас он вполне устраивал. Но потом он умер, и трон занял его почти никому не известный брат. С этого все и пошло.

– Король Макротус, Чрезвычайно Заботливый, – сказала женщина. – И в этом титуле нет ни капли любви.

– А вас как звать?

– Святая Элас Силь, сударь. Одна из работниц споткнулась и налетела на меня с вязальной спицей в руке. Проткнула мне шею, идиотка. Я залила кровью всю шерсть, и, как оказалось, подобный долг не прощают даже святым. Вот только как мне теперь его вернуть? Мне ведь запрещено работать!

– Таковы новые законы, которые ввел ваш новый король?

Эмансипор помешал подогретое вино. От запаха у него приятно кружилась голова. Откинувшись назад, он начал набивать глиняную трубку ржаволистом и дурхангом. Действия его привлекли внимание двоих святых, и Эмансипор увидел, как Элас облизнула губы.

– Такова воля Здравия, – изрек Имид Факталло, кивнув Бошелену. – Макротус сделал культ Госпожи Благости официальной – и единственно законной – религией в городе.

Эмансипор прищурился, встретившись взглядом с женщиной. Та вполне могла быть привлекательной, родись она где-нибудь в другом месте. Собственно, шрамы на шее святой вовсе не обязательно должны были быть следствием несчастного случая. Слуга положил в трубку тлеющий уголек, смутно вспомнив некую старую ведьму в своем родном городе Скорбный Минор, которая тоже придерживалась сходных идей насчет здорового образа жизни. Возможно, это поветрие распространялось подобно некоей ужасающей чуме.

– Из новых запретов можно составить целые тома, – продолжал Имид Факталло. – Перечень Того, Что Убивает растет с каждым днем, а целители лихорадочно ищут, какие бы новые пункты туда добавить.

– А все, что убивает, – подхватила Элас Силь, – запрещено. Король хочет, чтобы его народ был здоров, а так как большинство подданных не желают себя беречь, Макротус делает это за них.

– Если хочешь получить благословение Госпожи в загробной жизни, – сказал Имид Фракталло, – ты должен умереть во здравии.

– А если умрешь не здраво, – кивнула Элас, – тебя даже не похоронят. Твой труп подвесят вверх ногами на внешней стене.

– И как же мы можем вам помочь? – спросил Бошелен. – Ясно, что святости вас не лишить. И как вы сами видите, мы простые путники и с нами нет войска.

«Хотя есть войско, которое нас преследует», – подумал Эмансипор, но оставил свои мысли при себе.

Имид Факталло и Элас Силь переглянулись, а затем Имид слегка наклонился вперед.

– Сейчас не торговый сезон, но слухи все равно расходятся. Рыбацкие лодки и все такое. – Он почесал изуродованный нос. – У меня есть друг, обладающий хорошим зрением. Он наблюдал за этой дорогой с вершины Хурбанского холма, так что известие пришло заранее.

– Вы те самые, – негромко сказала Элас Силь, все так же не сводя взгляда с помешивавшего вино Эмансипора. – Двое, но всего вас трое. Половина последнего города, где вы побывали, превратилась в пепел…

– Уверяю вас, это какое-то недоразумение, – пробормотал Бошелен.

– Мы слышали другое, – фыркнул Имид Факталло.

Бошелен откашлялся и хмуро взглянул на святого, заставив того замолчать:

– Вполне логично предположить, что если вы предвидели наше спасительное появление, то же самое можно сказать и о вашем короле. Соответственно, вряд ли он встретит нас с распростертыми объятиями.

– Макротуса мало волнуют слухи из соседних городов: в конце концов, все они лишь логова разврата.

– Его советники и военачальники тоже пребывают в неведении? Что насчет его придворных магов?

– Магов больше нет. Их всех изгнали. Что же касается остальных, – пожал плечами Имид, – то Макротусу вряд ли понравилось бы, если бы они стали проявлять подобный интерес, намекающий на нездоровые желания или, по крайней мере, на опасное любопытство.

– Вино готово, – объявил Эмансипор.

Двое святых резко повернули голову, жадно уставившись на котелок.

– Нам запрещены подобные… пороки, – прошептала Элас Силь.

– Полное воздержание? – Слуга удивленно поднял брови.

– Ты что, не слышал? – рявкнул Имид. – В Диве все под запретом. Спиртное, ржаволист, дурханг, сонные порошки. И для святых, и вообще для всех.

– Никакого мяса, – добавила Элас Силь. – Только овощи, фрукты и рыба с тремя плавниками. Убивать животных жестоко, а красное мясо к тому же вредит здоровью.

– Ни тебе шлюх, ни игорных домов, – продолжил Имид. – Все это считается подозрительными развлечениями.

Что-то проворчав в ответ, Эмансипор выбил трубку о каблук и сплюнул в костер.

– Любопытно, – проговорил Бошелен. – И что же мы можем для вас сделать?

– Свергнуть короля, – ответил Имид Факталло.

– Свергнуть, то есть низложить?

– Верно.

– Низложить, то есть убрать?

– Да.

– Убрать, то есть убить?

Святые снова переглянулись, но на этот раз никто из них не ответил.

Бошелен повернулся, глядя на далекий город:

– Хотел бы предварить свое согласие следующим предостережением: у вас есть последняя возможность молча забрать ваши деньги и вернуться домой, а мы с радостью отправимся дальше, в какой-нибудь другой город. В этом мире есть вещи куда хуже, чем чрезмерно заботливый король.

– Это вам так кажется, – сказала Элас Силь.

Бошелен одарил ее любезной улыбкой.

– Все? – спросил Имид Факталло. – Больше вопросов нет?

– О, у меня множество вопросов, уважаемый сударь, – ответил Бошелен. – Но к сожалению, вы не из тех, кому следовало бы их задать. Можете идти.

Рыцарь Здравия Инветт Отврат стоял над корзиной с орущим младенцем, яростно глядя на беседующих возле колодца женщин.

– Чей это ребенок?

Одна из женщин отделилась от остальных и поспешила к нему.

– У малышки колики, о Чистейший. Увы, ничего не поделаешь.

Лицо рыцаря Здравия побагровело.

– Чушь! – бросил он. – Должно быть какое-то средство, чтобы заставить это отродье заткнуться. Ты что, не слышала самый последний запрет? Громко кричащие младенцы подлежат конфискации за нарушение благополучия граждан. Они будут отправлены в храм Госпожи, где их научат обычаям Благости, в число каковых входит обет молчания.

Несчастная мать побледнела, услышав слова Инветта. Другие женщины у колодца поспешно забирали детей и спешили прочь.

– Но, – заикаясь, проговорила она, – лекарства, которыми мы раньше пользовались, теперь незаконны…

– Лекарства незаконны? Ты с ума сошла?

– Они содержат запретные вещества. Спирт, дурханг…

– У вас, матерей, вошло в привычку осквернять кровь и душу собственных детей! – При этой мысли Инветта чуть не хватил удар. – Стоит ли удивляться, что подобные злоупотребления подлежат запрету? И ты еще смеешь называть себя любящей родительницей?

Женщина подобрала корзину:

– Я не знала! Я заберу дочь домой…

– Слишком поздно. – Он дал знак, и трое стоявших за его спиной достойных шагнули вперед. Мать не отдавала им корзину, пока один из достойных не ткнул ее в глаз. Вскрикнув, бедняжка отшатнулась и выпустила корзину, которую тут же подхватили стражники и поспешно удалились. Женщина зарыдала.

– Молчать! – взревел Инветт. – Публичная демонстрация чувств запрещена! Тебя могут арестовать!

Она упала на колени, распростершись перед ним ниц.

– Встань и отряхнись, женщина, – скривившись, сказал Инветт. – И радуйся, что я тебя пощадил.

Он двинулся следом за своими достойными и их орущей ношей.

Вскоре они пришли в Великий храм Госпожи. Официальный главный вход с приподнятым помостом и стоявшим на нем громоздким алтарем, откуда время от времени доносился до народа голос объявлявшей свою волю Госпожи, считался чересчур публичным местом для того, чтобы заносить через него орущих младенцев. Соответственно, Инветт и его достойные направились к боковой двери, в которую ритмично постучал один из стражников. Мгновение спустя дверь со скрипом отворилась.

– Давайте сюда, – потребовал Инветт, забирая корзину с рыдающей раскрасневшейся малышкой. Шагнув в коридор, он закрыл за собой дверь.

Жрица, чью чрезмерную тучность не скрывали вуаль и мантия, устремила на ребенка голодный взгляд.

– Превосходно, – прошептала она. – Уже третье дитя за сегодня. Госпожа будет рада новому запрету.

– Удивительно, – проворчал Инветт. – Скоро у вас тут наберется тысяча вопящих младенцев, и как тогда Госпожа познает покой?

Жрица наклонилась и ущипнула малышку за мякоть на маленькой ручонке.

– Пухленькая какая, – пробормотала она. – Неплохо. Покой в храме нарушится ненадолго.

Инветт Отврат нахмурился, пытаясь понять, почему от этих слов ему стало слегка не по себе, но потом решил, что негоже рыцарю Здравия подвергать сомнению чистоту намерений других служителей Госпожи, и подал жрице корзину.

Дитя, до этого беспрерывно оравшее, тут же смолкло.

Рыцарь и жрица взглянули в его внезапно расширившиеся глаза.

– Словно новорожденный воробышек, – прошептала жрица, – при виде сойки.

– Ничего не понимаю в птицах, – ответил Инветт Отврат. – Я могу идти?

– Да, можете.

На кóзлы фургона уселся ворон, топорща перья на ветру, который усилился после захода солнца. Эмансипор хмуро взглянул на птицу.

– Как, по-вашему, он голоден?

Бошелен, сидевший на раскладном походном стуле напротив слуги, коротко покачал головой:

– Он сыт.

– Что вы на меня так смотрите, хозяин?

– Думаю, любезный Риз.

«О нет, только этого еще не хватало…»

– Неужто о том, как свергнуть этого милостивого короля?

– Милостивого? Вы хоть понимаете, Риз, насколько дьявольским гением обладает этот король? На идее благополучия народа может быть основана любая тирания, какую только можно вообразить. Мнимая забота о людях? Само собой, но когда она творится со всем усердием и притворной искренностью – что делать несчастным подданным? Жаловаться, что им несут благо? Вряд ли, учитывая, что добрый мучитель выбрал главным своим оружием чувство вины. Нет. – Бошелен встал и, повернувшись лицом к темному городу, обеими руками зачесал назад волосы, сверкая во мраке глазами. – Мы видим перед собой истинного гения. И нам предстоит помериться умом с этим далеко не глупым монархом. Признаюсь, у меня кровь вскипает при мысли о подобном вызове.

– Рад за вас, хозяин.

– Похоже, любезный Риз, вы все еще не поняли, какую угрозу несет этот король таким, как мы с вами.

– Если честно, то нет, хозяин. Вы правы: я этого не понимаю.

– И потому я вынужден разъяснить логику своих рассуждений со всей возможной простотой, чтобы ваш необразованный разум осознал все оттенки ее смысла. Желание блага, Риз, ведет к чрезмерному усердию, каковое, в свою очередь, вызывает лицемерное самодовольство, а оно порождает нетерпимость, за которым быстро следует резкость суждений, влекущая суровые наказания, всеобщий террор и паранойю, что, в конечном счете, завершается мятежом, приводящим к хаосу, а затем к распаду и, таким образом, к концу цивилизации. – Бошелен медленно повернулся и взглянул на слугу. – А мы полностью зависим от цивилизации. Это единственная среда, в которой мы можем процветать.

Эмансипор нахмурился:

– Желание блага ведет к концу цивилизации?

– Совершенно верно, любезный Риз.

– Но если главная цель – достичь достойной жизни и здоровья народа, что в этом плохого?

– Что ж, – вздохнул Бошелен, – попробую еще раз. Достойная жизнь и здоровье, как вы говорите, ведут к благополучию. Но благополучие – понятие относительное. Получаемые блага оцениваются на основе противопоставления. Так или иначе, итогом становится самодовольство и, соответственно, чрезмерное желание достичь единообразия среди тех, кто считается менее чистым, менее удачливым – непросвещенным, если вам так угодно. Но единообразие приводит к скуке, а затем к безразличию. За безразличием же, любезнейший Риз, естественным образом следует распад, а за ним опять-таки конец цивилизации.

– Ладно-ладно, хозяин, я понял. Нам предстоит выполнить благородную задачу – предотвратить конец цивилизации.

– Прекрасно сказано, Риз. Признаюсь, этические стороны нашей миссии кажутся мне на удивление… живительными.

– Так у вас уже есть план?

– Несомненно. И вам придется сыграть в нем немаловажную роль.

– Мне?

– Вам следует войти в город, Риз. Естественно, незаметно. И там вы должны сделать следующее…

Незрячие глаза смотрели вдаль, ничего не видя: и неудивительно, ведь во`роны давно выклевали все, что было съедобного в этих древних глазницах. Не осталось ни век, которые могли бы моргнуть, ни слез, которые могли бы увлажнить иссохшие остатки кожи. И все же Некротус Ничтожный, в прошлом король Дива, не слишком удивился, когда перед ним возник зернистый бесформенный образ, постепенно заполняя черноту, которой его приветствовала Бездна.

Однако его разочаровало, хотя и не удивило то обстоятельство, что он вновь очутился в исклеванном птицами иссохшем теле, висевшем на северной городской стене, – в теле, которое король в лучшие времена называл своим собственным. Хуже того, Некротус обнаружил, что способен говорить.

– Кто сделал это со мной?

Откуда-то снизу, примерно на уровне его груди, послышался голос:

– На это у меня имеется больше одного ответа, король Некротус.

Связь, соединявшая его душу с телом, оказалась не настолько прочной, чтобы помешать ей слегка выйти наружу и взглянуть вниз. Он увидел двух воронов, сидевших на торчавшей из стены ржавой пике, на которую был насажен его труп.

– Ага, – сказал Некротус. – Теперь понимаю.

Один из воронов наклонил голову:

– Вот как? Очаровательно.

– Да. Вы явились, чтобы поговорить обо мне. О моей жизни. О моей судьбе, обо всех тех, кого я любил и кого потерял за годы, проведенные в мире смертных. Но чем же я заслужил столь странное снисхождение?

– Собственно, – возразил первый ворон, – мы хотим поговорить не о тебе, а о твоем брате.

– О Макротусе? Этом сопливом червяке? Но почему?

– Хотя бы потому, что он теперь король.

– Ну да, конечно. Следовало сообразить. Наследников у меня ведь нет. Бастардов полно, но закон на этот счет строг. Я собирался официально усыновить одного отпрыска, но он умер. А прежде чем я успел выбрать другого, умер я сам.

– Воистину, меня поражает подобная беспечность, – проговорил первый ворон. – Так или иначе, мой товарищ бегло исследовал твой труп и обнаружил остатки яда.

Некротус задумался.

– Так этот недоносок меня отравил? Боги, никогда не думал, что он на такое отважится!

– Если точнее, – продолжал ворон, – брат подпортил продлевавшую твою жизнь алхимию. Что кажется нам весьма странным, учитывая его страсть к здоровью.

– Но с его точки зрения, я жульничал, а он этого терпеть не мог. Макротус изобрел некий механизм, который занимает целую комнату. Забирался в упряжь, и та разрабатывала все его мышцы, все суставы, дергала его во все стороны и разминала конечности. Он по полдня проводил в этой штуковине. Я уж решил, что бедняга тронулся умом.

– Расскажи нам, – попросил ворон, – об этой вашей Госпоже Благости.

– Всего лишь второстепенная богиня. Суровая, мрачная, нос вздернутый, будто пятачок у свиньи. По крайней мере, так ее изображают в виде статуй и идолов.

– Второстепенная богиня?

– В общем, да. Якобы она обитает в яме в Великом храме. А что?

– Она теперь официальная покровительница города.

– Эта кровожадная сука? Боги, не будь я этой сморщенной падалью, что тут болтается, я бы… да я… в общем, все было бы иначе!

– Что ж, король Некротус, должен заметить, что ты не единственный на этих стенах.

– Не единственный?

– А теперь хочу тебя спросить: не желаешь ли ты поучаствовать в свержении своего брата, короля Дива?

– Все лучше, чем висеть тут. Выкладывайте ваш план, воронье.

Эмансипор стоял перед небольшим кустом, слушая щебет приветствующих рассвет птиц и опорожняя мочевой пузырь.

– Взгляните хорошенько на сей мутный желтый поток, любезный Риз…

Слуга вздрогнул, услышав прямо у себя над ухом голос.

– Хозяин! Вы… э-э-э… застигли меня врасплох.

– И превратил тем самым поток в струйку. Полагаю – на случай, если вам вдруг интересно, – что всего лишь несколько мелких заклинаний могли бы изменить токсины в вашей моче так, что единственного жеста хватило бы, чтобы поджечь этот несчастный куст. Но, как я уже сказал, взгляните хорошенько, Риз. Через несколько дней вы удивитесь, обнаружив, что изливающийся из вас поток прозрачен, будто вода.

Эмансипор завершил процесс несколькими последними судорожными каплями, отряхнул свое хозяйство, убрал его в штаны и неловко застегнул ширинку.

– Боюсь, я вас не понимаю, хозяин…

– Чтобы незамеченным жить в городе, Риз, вам придется воздержаться от всех нездоровых соблазнов. Возможно, вы вернетесь после своей миссии совершенно новым человеком.

Слуга уставился на Бошелена:

– Воздержаться? Полностью? Но разве туда ничего нельзя пронести?..

– Абсолютно ничего, любезный Риз. А теперь избавьтесь от всего подозрительного. На нижней дороге как раз собралась изрядная толпа торговцев.

– Не уверен, что мне этого хочется…

– Разве вы не мой работник? Наш договор предусматривает…

– Ладно-ладно! Все сделаю, – уже спокойнее добавил Эмансипор. – Но не могу ли я хотя бы позавтракать, прежде чем отправляться туда?

– Что ж, хорошо. Пусть никто не говорит, будто я жестокий хозяин.

Они вернулись в лагерь, где Риз быстро набил трубку ржаволистом и дурхангом, а затем вытащил из бутылки вина запечатанную воском пробку.

– Когда закончите, – сказал стоявший рядом Бошелен, – там, на обочине, растет дикий анис. Пожуйте его перистые листья. Это поможет скрыть разнообразные запахи, источаемые вашей персоной. Жаль, что тут не растут дикий чеснок, лук, скунсовы клубни… Не злоупотребляйте вином, Риз, вам вовсе ни к чему шататься и спотыкаться у ворот Дива. Вы так дымите, что сюда из города может примчаться пожарная команда… пожалуй, хватит, Риз. И не забудьте про анис…

– Это фенхель, хозяин, – поправил его Эмансипор.

– Да? Что ж, не важно.

С гудящей головой слуга направился к обочине, где начал рвать со стеблей тонкие листья.

– Чувствую себя клятой гусеницей.

– С черно-белыми полосками? – уточнил Бошелен. – Рад сообщить, что они превращаются в прекраснейших бабочек.

Эмансипор изумленно уставился на хозяина.

После короткой паузы Бошелен откашлялся.

– Ладно, идите.

Имид Факталло брел вдоль аллеи Бегунов, чувствуя, как одна половина его лица судорожно дергается. Судороги начались несколько дней назад: вероятно, последствия удара по голове, от которого, как ему казалось, он полностью излечился. Но теперь… в дополнение к судорогам появились еще и странные мысли. Желания. Запретные желания.

Он подумал о том, правильно ли поступили они с Элас Силь. Хотя теперь в любом случае было уже слишком поздно. Тот чародей, Бошелен, внушал страх, странный и необъяснимый. Будто ни одна теплая мысль никогда не посещала его смертную душу и в ней таились лишь тьма и холод. И еще эти истории, которые Имид слышал, насчет того города на побережье… вроде как есть еще и второй колдун, привыкший скрываться и преисполненный порочных наклонностей. Да уж, воистину зло.

Имид редко задумывался над понятием зла, но теперь оно не давало ему покоя. В старом Некротусе Ничтожном не было ничего особо хорошего – обычный набор безвкусных капризов, свойственных тем, кто обладает абсолютной властью. Ну издал король десяток жестоких законов, позволявших ему, как объясняла Элас Силь, обогащаться и предаваться веселью за счет простого народа. Но тот, кто честно платил подати, не убивал и не грабил никого из важных персон, мог спокойно прожить всю жизнь, ни разу не столкнувшись с неприятностями. Естественно, пронизывавшая всю систему продажность с легкостью проникала в нижние слои и яд цинизма отравлял самого захудалого городского стражника не меньше, чем самого монарха. При помощи взяток и подкупа решалось множество проблем, а когда это оказывалось невозможным, в ход шло обычное грубое насилие. Иными словами, жизнь была простой, незатейливой и, в общем-то, понятной.

И возможно, полной зла – в виде апатии, безразличия, молчаливого принятия бесчеловечности. Жестокий король ожесточает знать, которая в свою очередь ожесточает торговцев и так далее, вплоть до ожесточившихся бродячих собак. И все же Имид Факталло тосковал по былым временам – ибо, как оказалось, даже искренне одержимый идеей всеобщего блага король заражал всех своих подданных чрезмерным усердием, вызывавшим всевозможные проявления жестокости. Порожденное грубым осужденчеством – Элас Силь настаивала, что существует такое слово, даже если раньше его и не было, то теперь есть – неистовство благородных идеалов, воплощенных в жизнь без надлежащей гибкости или сочувствия, оказывалось столь же разрушительным для человеческой души, как и все страдания, причиненные народу Некротусом и ему подобными.

Зло обладало мириадами лиц, и некоторые из них были открытыми и искренними.

В то время как на других, таких, например, как у Бошелена, не было видно ничего. Вообще ничего.

Имид не мог решить, что из этого пугает его больше.

Подойдя к дому Элас Силь, он трижды постучал, как того требовал обычай, и вошел, как теперь позволял закон, поскольку уединение способствовало… уединенным делам. А войдя, обнаружил, что хозяйка поспешно выскакивает из задернутой занавеской задней комнаты, поправляя платье с явно виноватым выражением на лице.

Имид остановился в двух шагах от порога, застыв от ужаса.

– Кто у тебя там? – требовательно вопросил он. – Негодяй будет оскоплен! А ты… ты…

– Успокойся, никого там нет.

Имид уставился на нее:

– Ты рукоблудствовала? Это незаконно!

– Никто еще не доказал, что это вредит здоровью.

– Не телесно, но эмоционально! Разве в том есть сомнения, Элас Силь? Твой разум увлечен низменными желаниями, а низменные желания ведут к порочным стремлениям, а порочные стремления порождают искушение, каковое влечет за собой…

– Конец цивилизации, знаю. Чего тебе нужно, Имид?

– Гм… э-э-э… я пришел… э-э-э… чтобы признаться.

Она шагнула к нему, пахнув женским ароматом, и насмешливо спросила:

– Признаться, Имид Факталло? И в чем же могут признаться друг другу святые, как не в искушениях? Лицемер!

– Я признаюсь в своем лицемерии! Довольна? У меня бывают… э-э-э… порывы. Ясно?

– Не важно. – Элас отвернулась, присев на стоявший рядом стул. – Это все мелочи. Ты слышал, что теперь крадут детей? Если младенец кричит, это считается нарушением закона. Если ребятишки дерутся на улице, это тоже нарушение закона. – Она взглянула на него. – Ты делал сегодня положенные упражнения?

– Нет.

– А почему у тебя лицо дергается?

– Не знаю. Наверное, какой-то побочный эффект.

– Чего? Хорошей жизни?

– Не смешно.

– Так, может, поупражняемся вместе?

Имид прищурился:

– В каком смысле?

– Займемся чем-нибудь всерьез незаконным. Твой визит мне помешал.

– Это не упражнение!

– Твое признание вгоняет меня в тоску, Имид Факталло. Естественно, я могла бы воспринять его как вызов.

– До чего же ты мерзкая. – Он помедлил. – Скажи еще что-нибудь мерзкое.

К тому времени, когда Эмансипор Риз, никем не замеченный, преодолел городские ворота, он уже весь вспотел. Нервы были на пределе, и его слегка подташнивало.

«Вероятно, это все из-за пыли и вони быков и мулов», – подумал он, быстро шагая среди крестьян, которые вели нагруженные повозки через узкий проход.

Если будет угодно Опоннам, он может уже к завтрашнему дню выполнить свое задание и вернуться к здоровому образу жизни – настолько здоровому, насколько возможно, работая на двоих смертоносных хозяев.

Эмансипор надеялся, что жене и детям неплохо живется в Скорбном Миноре на его жалованье. Сорванцы наверняка еще ходят в школу, хотя старший вполне уже мог стать подмастерьем, – в конце концов, прошло четыре года. Целая жизнь, учитывая все то, что довелось пережить слуге с того судьбоносного дня, когда он с пьяных глаз постучал в дверь комнаты Бошелена в гостинице «Печальник».

Он подозревал, что Субли уже нашла себе любовников. Моряков, рыбаков, может, даже пару солдат. Впрочем, он особо не возражал: любой станет одиноко, когда рядом нет мужа.

В двадцати шагах за воротами Эмансипор отошел в сторону, подальше от движущихся мимо повозок и блеющих вьючных животных. Риз огляделся, пытаясь понять, чем отличается этот город от бесчисленного множества других, в которых он побывал. Прежде всего тут было тише. Справа, в конце узкой улицы, виднелось что-то вроде площади, на которой рядами стояли горожане, размахивая руками и подпрыгивая на месте. Возможно, подумал он, эти люди тоже святые, все с треснувшими черепами и окончательно спятившие. На улице почти не было видно болтавшихся без дела ребятишек, и никто не выпрашивал подаяние в сточной канаве. И вообще улица выглядела удивительно чистой.

«Если такова хорошая жизнь, то не так уж она и плоха», – решил Эмансипор.

Естественно, долго продлиться подобное существование не могло, Бошелен и Корбал Брош уже замышляли его крах. Он ощутил укол жалости.

– Что ты тут делаешь?

Эмансипор обернулся:

– Прошу прощения?

Стоявшая перед ним женщина была облачена в покрытые белой эмалью доспехи и белый плащ, расшитый золотым шелком. Лицом она напоминала мраморную статую, изваянную неким одержимым идеей совершенства скульптором, вплоть до бледной пудры на щеках и по обе стороны от изящного, слегка вздернутого носа. Из-за блестевшей на губах красной краски казалось, будто она только что выпила флакон крови. Взгляд ее голубых глаз, холодных и надменных, был полон презрения.

– Ты шляешься без дела, гражданин.

– Собственно говоря, я колеблюсь.

Она моргнула и нахмурилась:

– А есть разница?

– Конечно, – ответил Эмансипор; он подумал было объяснить, в чем эта разница заключается, но решил, что не стоит.

– Что ж, – наконец промолвила она, – колеблющихся у нас тоже не любят.

– Тогда я пошел.

– Погоди. Скажи сперва: куда именно? Судя по акценту, ты чужеземец – и не пытайся отрицать! А чужеземцы внушают нам беспокойство. Они разносят вредные идеи. Мне нужно знать о тебе все, начиная с цели твоего прибытия в город Диво. Ну, говори же!

Ее тирада привлекла внимание зевак, которые с неприкрытым подозрением уставились на Эмансипора, ожидая его ответа.

На сморщенном лбу Риза выступил пот. На эти проклятые вопросы следовало бы отвечать Бошелену. Или, что еще веселее, Корбалу Брошу – с его пустыми глазами-бусинками и безмятежной улыбкой на отвисших губах. На слугу вдруг снизошло вдохновение, и он устремил остекленевший взгляд на разозленную женщину:

– Кто ты? У меня голова раскалывается. Где мы?

Незнакомка нахмурилась еще сильнее:

– Вопросы здесь задаю я.

– Что стряслось? – спросил Эмансипор. – Я очнулся за воротами. Кажется, я… я работал. Да, работал вместе с командой, расчищал сточную канаву. Мы наткнулись на тот большой камень, хотели его сдвинуть… я поднатужился изо всех сил… А потом – страшная боль! У меня в голове! Ничего не помню! Во имя Госпожи, я даже не знаю, кто я такой!

Из толпы послышался сочувственный вздох, а затем чей-то голос:

– Он святой!

– Тебя провозгласил святым рыцарь Здравия? – спросила женщина.

– Э-э-э… вряд ли. Не помню. Может быть. Какой сегодня день?

– День святого Эбара, о избранный! – ответил кто-то из толпы.

– Семь месяцев прошло! – воскликнул Эмансипор и тут же обругал себя. Слишком долго. И о чем он только думал?

– Семь месяцев? – Рыцарь Здравия шагнула к нему. – Семь месяцев, говоришь?

– Д-да… кажется… – запинаясь, пробормотал Эмансипор. – Какой сейчас год?

Идиот! Только еще хуже сделал!

– Второй год правления короля Макротуса.

– Макротуса?! – воскликнул слуга. И приказал себе: «Хватит нести чушь, дурак! Немедленно заткнись!»

На него снова снизошло вдохновение. Закатив глаза, Эмансипор со стоном рухнул на булыжники. Из толпы послышались крики, несколько человек подошли ближе.

До него доносились голоса:

– Так это и впрямь он?

– Самый Первый Святой достославного труда? Он ведь сказал – семь лет? Я сам слышал. Семь!

– Первый Святой – миф! – рявкнула рыцарь Здравия. – В смысле, мы искали-искали, но так и не нашли его или ее. К тому же этот человек – чужеземец. Первый Святой никак не может быть чужеземцем.

– Но, благословенная рыцарь Здравия, – настаивал кто-то, – все сходится! Первый Святой, предвестник грядущего! В «Королевских пророчествах» говорится…

– Я не хуже тебя знаю «Королевские пророчества», гражданин! – огрызнулась женщина. – Осторожнее, а то я решу, что ты громко споришь в общественном месте!

Со стороны послышался другой зычный голос:

– Что тут происходит?

– Ах, это вы, Инветт Отврат, – с некоторым облегчением ответила женщина. – Тут возник небольшой инцидент. Будьте так любезны, помогите нам разобраться.

– Инцидент? – Мужской голос приблизился. – Инциденты у нас не одобряются, Сторкуль Очист. Даже рыцарю Здравия низшего ранга вроде вас следует это знать.

– Я стараюсь блюсти единообразие при любой возможности, о Чистейший из паладинов.

– Как вам и следует поступать – и упаси Госпожа, если ваши действия хоть в чем-то подтвердят вашу исключительность! Вы ведь не считаете себя исключительной, Сторкуль Очист?

– Нет, конечно, – еле слышно ответила она. – Моя врожденная посредственность безупречна, о Чистейший. В этом я могу вас заверить.

– Что тут происходит? Кто этот бесчувственный человек?

– Первый Святой, о Чистейший паладин Здравия! – пояснил все тот же настойчивый горожанин. – Лишенный памяти последние семь лет!

– Тогда почему он ныне пребывает без сознания?

– Он подвергся допросу со стороны рыцаря Здравия. Для него это стало… неслыханным потрясением. Слава Госпоже, что вы появились!

Несчастная Сторкуль Очист не пыталась ни возразить, ни опровергнуть слова горожанина, и лежавший у ее ног Эмансипор Риз, признаться, сперва ей даже посочувствовал, но в конце концов решил: ничего, пусть получает по заслугам. Открыв глаза – что тут же заметили остальные, – он уставился на Сторкуль Очист, а потом, застонав, вновь провалился в притворное забытье.

– Опять она за свое! – судорожно вздохнув, проговорил все тот же горожанин.

– Покиньте нас, Сторкуль Очист, – приказал Инветт Отврат, – и ждите рыцарского суда в Дневном храме Здравия.

– Да, о Чистейший паладин, – последовал негромкий ответ.

Эмансипор услышал ее удаляющиеся шаги.

– Очнитесь, Первый Святой, – сказал Инветт Отврат.

Все вышло как нельзя лучше. Веки Эмансипора дрогнули, и он уставился на будто высеченные из камня черты стоявшего над ним рыцаря в доспехах: сперва вроде бы ошеломленно, а затем с таким видом, словно бы вдруг что-то понял.

– Я… я никогда вас раньше не видел, – проговорил Риз, – но мне ведома чистота вашей души. Вы, должно быть, паладин. Вы, должно быть, Инветт Отврат.

В голубых глазах рыцаря мелькнул довольный огонек.

– Вы правы, Первый Святой. Малоизвестное пророчество гласит, что именно я должен найти вас и препроводить к нашему королю. Вы можете встать?

Эмансипор с трудом поднялся на ноги. Он пошатнулся, но его удержала рука в железной перчатке.

– Идемте, Первый Святой достославного труда…

У слуги подогнулись колени, и паладину пришлось его подхватить.

– Что с вами, друг мой? – встревоженно спросил Инветт Отврат.

Не обращая внимания на собравшуюся вокруг толпу, Эмансипор снова выпрямился и наклонился к уху паладина:

– Видение, о Чистейший. Ужасное видение!

– Воистину пугающе! И что же вы узрели?

Эмансипор приподнял голову. Нужно было что-то придумать, причем быстро.

– Мои слова предназначены лишь для ваших ушей и ушей короля, и никого иного!

– Даже не для Великой настоятельницы Госпожи?

– Да, и для нее тоже.

– Тогда нам нужно спешить. Обопритесь на мою руку…

Рыцарь Здравия Сторкуль Очист прислонилась к задней стене Дневного храма, уставившись перед собой невидящим взглядом и чувствуя, как на нее накатывают волны ужаса. Она была обречена. Рыцарские суды никогда не завершались в пользу подсудимых, о чем Сторкуль Очист прекрасно знала: она сама неоднократно в них участвовала и столь же хорошо помнила, с каким тайным удовольствием она добавляла свой голос к хору обвинителей. Преступления против Здравия, бесспорно, считались наиболее серьезными, и со временем законы лишь ужесточались. Хотя, казалось бы, куда уж дальше: что может быть серьезнее самой серьезной серьезности? Нахмурившись, она потрясла головой, внезапно испугавшись, что сходит с ума.

С другой стороны, может, было бы и лучше окружить себя коконом безумия за секунду до вынесения приговора…

Будь проклят этот Инветт Отврат! Каждый рыцарь Здравия знал, что миф о Первом Святом – выдумка. Чужеземец лишь оказался достаточно сообразительным, чтобы превратить в посмешище драгоценное суеверие и в то же время польстить самолюбию Отврата. Если кто-то и заслуживал осуждения, так это Чистейший паладин, расхаживавший по городу в окружении ауры безупречной праведности, достаточно густой, чтобы удушить самого здорового горожанина.

Не давало ли это ей некий шанс? Разве Инветт Отврат не поставил себя выше всех прочих? Разве он не был обязан блюсти единообразие и обеспечивать всеобщую посредственность? Посмеет ли Сторкуль Очист бросить ему вызов?

– Да ведь он меня живьем сожрет, – прошептала бедняжка. – Кого я пытаюсь одурачить? Инветт Отврат уже острит для меня пику на стене. Во имя Госпожи, как же хочется напиться!

Едва лишь у нее вырвались эти слова, как бедная женщина тут же поспешно захлопнула рот и испуганно огляделась. К счастью, поблизости никого не было.

Внезапно послышался чей-то голос, тихий и хриплый:

– Кто тут говорил про выпивку?

Сторкуль Очист резко обернулась. Голос, похоже, звучал совсем рядом, но никого поблизости не было.

– Кто это? – спросила она.

– Я отыскал на редкость восхитительный след.

Посмотрев вниз, рыцарь Здравия увидела маленькую, ярко одетую фигурку, лежавшую возле ее правого сапога. Существо шмыгнуло носом:

– Не узнаешь меня, Сторкуль Очист? Согласен, эта одежда мне не подходит. Она принадлежала какому-то радостно плясавшему танцору…

– Дурак, – усмехнулась Сторкуль. – Это одежда марионетки. До сих пор видны веревочки.

– Марионетки? – слабо проговорило существо. – Ничего себе, как я усох!

– Ты Порок, – сказала она, – Инеб Кашель. Почему ты еще не умер?

– Ах, ничего-то ты не понимаешь! Я полз к тебе из последних сил! Меня манило твое желание!

– Ты ошибаешься…

– Ага, теперь ты еще и врешь! Отлично! Врать хорошо. С вранья я и сам начинал!

– Тихо! Люди услышат.

– Все лучше и лучше. Ладно, будем беседовать шепотом. Выпить хочешь, да? Спиртного хлебнуть? Я нашел след, который ведет за Внутренние ворота. След, который просто благоухает всевозможными соблазнами. Выпивка, ржаволист, дурханг…

– Внутренние ворота? Да я же только что там была!

– Кто-то вошел в город, моя дорогая…

– Кто-то? Чужеземец? Ну да, чужеземец!

Так она и знала!

– Нужно проследить, откуда он пришел, Сторкуль Очист. Обязательно!

Она не ответила, лихорадочно размышляя. Перед ее мысленным взором пронеслись полные драматизма заявления, сцены собственного триумфа при виде падения как чужеземца, так и Инветта Отврата. Но спешить не стоило: пусть эти двое еще сильнее сплетут свои судьбы, став сообщниками в великом обмане. Да, она уже видела, как в Диве вскоре появится новый поборник чистоты…

Но сперва…

– Что ж, Инеб Кашель, пойдем по следу.

– Восхитительно! Подними же меня, о женщина с черной душой. Через Внутренние ворота – и на дорогу, что лежит за ними!

– Тихо! Опять ты говоришь слишком громко! – Рыцарь Здравия подняла с земли несчастного заморыша, каковым был Инеб Кашель. – Молчи, – прошептала Сторкуль Очист, – пока я не скажу, что нам ничто не угрожает.

Подойдя к воротам, она увидела вышедшего навстречу ей стражника.

– Рыцарь Здравия, что это у вас?

– Чей-то кошмарный ребенок, – ответила женщина. – Подхватил заразу.

Стражник слегка попятился:

– Заразу?

– Дети не невинны, а всего лишь неопытны. Достаточно распространенное заблуждение. Этот мальчишка, к примеру, громко орет, скандалит, капризничает и вообще беспокоится только о себе.

– Особенный, значит.

«Да ты не умнее куска ослиного дерьма, приятель, – подумала Сторкуль Очист, – любая мать сказала бы тебе, что таковы все дети в мире».

– Воистину настолько особенный, что нам ничего не остается, кроме как избавить от него город.

– И что вы собираетесь с ним делать? – спросил стражник.

– Оставить на поживу волкам. Бросить в корзинке в приливную волну. Продать жестоким, но ничего не подозревающим работорговцам. Я еще не решила, стражник. А теперь отойди, пока испарения этого жалкого отродья тебя не отравили…

Стражник снова попятился и нервно махнул рукой, пропуская женщину.

Оказавшись на дороге, рыцарь Здравия тут же остановилась:

– Ладно, теперь рядом никого нет. Куда дальше?

– Прямо вперед, – ответил Инеб, – сорок шагов, потом налево по гужевой тропе, вверх по склону холма. До самой вершины. Боги, до чего же силен и приятен запах!

Ведомая низменными желаниями, Сторкуль Очист ускорила шаг, чувствуя неясную тревогу. Когда-то давно она предавалась всевозможным порокам, будучи сладкой соблазнительницей на службе того самого демона, которого теперь держала под мышкой, – будто мед в ловушке для ос, мышь в змеиной яме, шлюха у задних дверей храма. И это была весьма неплохая, пусть и вредная для здоровья жизнь. Признаться, порой Сторкуль Очист скучала по тем дням – вернее, ночам. И тем не менее, если бы тот чужеземец и Инветт Отврат не обрекли ее на неминуемую гибель, она вполне могла бы вести новое, безупречное существование рыцаря Здравия, полное чистых (скажем так, в основном) помыслов и следования заповедям здорового образа жизни. Ее уважали бы и боялись, и она все так же возвышалась бы на улицах Дива над убогими толпами жалких людишек, которые не заслуживали ничего иного, кроме ее презрительной усмешки.

И было еще кое-что, о чем мало кто знал. Оздоровительные мероприятия могли бы существенно продлить жизнь, но от вызванного ими чрезмерного перенапряжения люди мерли как мухи. Рядовой горожанин явно не был готов к здоровому образу жизни. Многие становились жертвами постоянных упражнений и переедания овощей. Как оказалось, благополучие доставалось дорогой ценой. Лекари докладывали, что в последнее время пациенты чаще всего жалуются на запоры.

– Вот и получается, – пробормотала женщина, пока они взбирались по тропе, – что городу нужно как следует просраться.

– Ага, для начала, – кивнул Инеб Кашель. – Воистину, требуется хорошая очистка системы. Взрывное изгнание всякого…

– Хватит тебе, – буркнула Сторкуль. – Я говорила сама с собой.

– Мне так не показалось, – приглушенно фыркнул демон.

– И тем не менее.

– Прекрасно, но я слышал иное, вот и все.

– Значит, ослышался.

Демон судорожно дернулся у нее под мышкой, суча цветастыми конечностями:

– Ладно! Извини! Не сердись!

– А у вас неплохо получается, – послышался вдруг чей-то третий голос, доносившийся с вершины в трех шагах впереди.

Сторкуль Очист остановилась, уставившись на незнакомого мужчину.

– В смысле? – спросила она. – Что – неплохо получается?

– Вы ведь чревовещательница, да? Всегда считал, что это весьма захватывающая профессия, преисполненная тайной магии и требующая своеобразных черт психики…

– Она не чревовещательница, – проворчал Инеб Кашель, продолжая размахивать руками и ногами.

Седобородый, изящно одетый незнакомец едва заметно улыбнулся:

– Заверяю вас – вас обоих, – что я весьма благодарный зритель и вас порадует та щедрость, с которой я заплачу вам за ваше выступление.

– Я рыцарь Здравия Сторкуль Очист, а не какой-то ярмарочный шут! Кто ты такой и что тут делаешь? Что это там за твоей спиной – лагерь? Отвечай, будь ты проклят! Во имя Госпожи Благости!

– Ответь ей! – злобно проскрежетал демон.

Незнакомец хлопнул в ладоши, пальцы у него были длинные.

– Воистину великолепно. – (Рыцарь и демон яростно взвыли.) – Просто потрясающе!

Сторкуль Очист швырнула демона наземь и шагнула к незнакомцу.

– Я чую ржаволист! – завопил Инеб Кашель, барахтаясь в пыли позади нее.

Незнакомец отступил назад, подняв тонкие брови.

– Впечатляющий драматизм, – сказал он. – И высшая магия, поскольку я не вижу веревочек…

– Молчать, презренная тварь! – Сторкуль Очист увидела на дальнем краю вершины фургон и двух белых, словно кость, быков, которые тупо таращились в пустоту, как и подобает скотине, – но, когда оба животных повернули к ней головы, она вздрогнула при виде их черных, как оникс, глаз. Неподалеку виднелись остатки костра, а возле каменного круга лежали две бутылки из-под вина. – Ага, алкоголь! Как я и подозревала! – Она набросилась на чужеземца. – Незнание запретов не освобождает от ответственности! Я должна арестовать тебя и…

– Один момент, – прервал ее мужчина, поднимая палец и приставляя его к подбородку. – Может, незнание запретов и не является оправданием, но вот как насчет незнания того, что таковым является?

– Чего-чего?

– И что насчет вашего незнания, какое именно обвинение надлежит мне предъявить? – спросил он, размеренно постукивая пальцем по бородке. – У вас есть на этот счет приемлемое оправдание?

– Я прекрасно знаю, в чем вас следует обвинить!

– Тогда почему вы изъясняетесь столь туманно?

– И вовсе даже не туманно!

– Ага… – с легкой улыбкой проговорил незнакомец, лениво помахивая пальцем.

– Да заткнитесь вы оба! – заорал демон, карабкаясь к вершине. – Сторкуль Очист, ты что, забыла о собственных желаниях? Забыла, что нас сюда привело?

Развернувшись, женщина уставилась на Инеба Кашля, борясь с внезапным порывом раздавить его, но потом все же взяла себя в руки и вновь обратилась к чужеземцу:

– Демон прав. Я здесь не как рыцарь Здравия.

– Рыцарь Здравия? Понятно. – Он медленно кивнул, затем перевел безмятежный взгляд на Инеба Кашля. – И впрямь демон, хотя и весьма измельчавший. Должен заметить, вполне подходит в качестве украшения. Будь у меня каминная полка… увы, таковы уж тяготы путешествий.

– Каминная полка? – яростно прошипел демон. – Да я когда-то был великаном! Тираном гедонизма! Так меня называли! Да будет тебе известно, проклятый заклинатель: демону Порока не было равных! Все склонялись передо мною: Чревоугодие, Лень, даже Похоть!

– Ты имел в Диве телесное воплощение? – заинтересовался чужеземец. – Надо же, как необычно. Не знаю, кому именно ты обязан своей столь экстравагантной внешностью… но я хотел бы познакомиться с той женщиной.

Сторкуль Очист наклонила голову:

– С женщиной? Откуда ты знаешь, что это была женщина?

Незнакомец пристально посмотрел на нее и отвернулся:

– Прошу, друзья мои, к этому скромному очагу. В багаже моего слуги наверняка отыщется не такой уж скромный запас запрещенных веществ.

Он махнул рукой в сторону груды остывшего пепла, последовала магическая вспышка…

Ближайший куст охватило пламя.

Чужеземец вздрогнул:

– Приношу свои искренние извинения. Уверяю вас, это непреднамеренно.

Он снова совершил жест, и в очаге появились дрова, которые тут же затрещали, и от них потянуло теплом. Тем временем куст продолжал пылать, разбрасывая во все стороны странно окрашенные языки пламени. Искоса глядя на него, Сторкуль Очист придвинулась ближе к огню. Позади нее негромко ворчал и шипел Инеб Кашель, похоже подбираясь к бутылкам с вином.

– Только не думай, – сказала рыцарь, – что я пришла сюда с намерением предаваться нездоровым излишествам.

– Нездоровым, говорите? – Чужестранец наморщил широкий лоб, копаясь в потрепанном кожаном мешке. – Это лишь вопрос мировоззрения. Я по большей части предпочитаю вино, считая его целительным и в умеренных дозах воодушевляющим. Так что ничего нездорового в нем нет.

– Спиртное отупляет мозг, – резко возразила она. – По сути, постепенно его убивает. И что еще опаснее, оно проникает в кровь и ослабляет естественную дисциплину.

– Естественную дисциплину? Боги, что за странная идея!

– Ничего странного, – парировала Сторкуль Очист. – Это механизм, посредством которого реализуется инстинктивное стремление к здоровью.

– В противоположность благополучию?

– Здоровье и благополучие не противоречат друг другу.

– Весьма пылкое заявление, уважаемая госпожа Очист. О, прошу прощения, я не представился. Меня зовут Бошелен. Как вы сами можете видеть, я всего лишь мирный путешественник, не имеющий ни малейшего намерения – воистину ни малейшего – поселиться в вашем славном городе.

– А что с вашими быками, Бошелен? – спросила она. – У них такие странные глаза…

– Просто редкая порода…

Фыркнув, Инеб Кашель вскарабкался на первую винную бутылку и потянулся крошечным язычком к горлышку:

– Мням… умм… ням…

Язык его по-кошачьи быстро замелькал на фоне темного, покрытого оспинами стекла.

– Так, что тут у нас?.. – проговорил Бошелен, доставая из мешка содержимое. – Ржаволист. Дурханг в виде сухих листьев и мягких шариков. Белый нектар – и где только, во имя Худа, Риз его нашел? Мак-утурль… гм… целый набор средств, вызывающих ступор с целью успокоить чересчур расшатанные нервы. Я и понятия не имел, что мой флегматичный слуга страдал чем-то подобным. А вот и вино. И еще персиковая настойка, грушевая настойка… а это китовая сперма – во имя Королевы Грез, что он с ней делает? Не важно, каждый из нас своего рода загадка, настоящее чудо. Уверен, милейший Риз не обидится, если мы кое-что позаимствуем из его обширных запасов, – угощайтесь вволю. Я лично попробую вот этого фаларского вина…

Сторкуль Очист уставилась на бескрайнюю россыпь запретных веществ, и с губ ее сорвался еле слышный стон.

За главным входом простиралась длинная широкая колоннада, по обе стороны которой стояли вертикально трупы в гробах со стеклянными крышками. Мутное пузырчатое стекло, увы, не могло скрыть обитателей гробов. Множество невидящих высохших глаз, казалось, следило из-за узких мраморных колонн за тем, как Эмансипор Риз и Инветт Отврат шли по широкому проходу. В дальнем его конце ждали двустворчатые двери.

– Мертвецы во здравии, – сказал паладин Чистоты, на одну руку которого продолжал, чуть ли не повиснув на нем, опираться слуга Бошелена. – Как вы можете видеть, они все здоровы. Чисты душой и телом. Блистательное свидетельство награды, каковую приносит жизнь, не запятнанная дурными соблазнами, которые когда-то являлись сущим проклятием нашего народа.

– А почему у них всех такие гримасы на лицах? – спросил Эмансипор.

– Почти всех смертных приводят в лоно Госпожи недомогания кишечника.

– Смерть от запора?

– От усердного стремления к здравию. Многие горожане в избытке едят траву.

– Неужели траву?

– Вы что, не помните? Хотя откуда вам помнить? Вы же стали святым еще во времена Некротуса Ничтожного. Трава – прекрасный заменитель мяса. Наши лекари вскрывали самые разные трупы: раньше они часто обнаруживали в желудках куски мяса, остававшиеся непереваренными на протяжении многих лет. Воистину ужасающе. Теперь, естественно, они находят там спутанную в клубки траву, что, как вы понимаете, куда менее неприятно – в конце концов, коровы от этого дохнут постоянно.

– А теперь – и коровы, и горожане.

– Вы бы удивились, Первый Святой, насколько велико сходство между ними. – (Подняв взгляд, Эмансипор увидел на раскрасневшемся лице паладина нечто вроде мрачного удовлетворения.) – Взгляните внимательнее на труп этой женщины… – (Они остановились перед одним из гробов.) – Видите, насколько чиста ее бледная кожа? Обратите внимание, как блестят отросшие волосы. Это, друг мой, знак красоты, памятник превосходному здравию.

– Полностью с вами согласен, – проговорил Эмансипор, зачарованно глядя на искаженное в мучительной гримасе лицо несчастной женщины за голубовато-зеленым стеклом. – Полагаю, родственники покойной крайне гордятся тем, что она находится здесь, во дворце.

– О нет, – ответил Инветт Отврат. – Ни в малейшей степени. После ее смерти их всех до единого поразило безумие. Нисколько не солгу, если скажу, что, жаждая мяса, они обглодали бо`льшую часть ее левой ноги – да, той самой, забинтованной. Так что вся остальная родня усопшей окажется на пиках.

Эмансипор в ужасе уставился на паладина:

– Но что могло вынудить любящих родственников так поступить?

– Моральная слабость, Первый Святой. Эта зараза постоянно готова распространиться на всех горожан, и на рыцарях Здравия лежит величайшая ответственность – искоренять сию слабость и подвешивать ее носителей высоко на стенах. И могу вам сказать, что сегодня у нас не меньше работы, чем год тому назад, а может, даже и больше.

– Неудивительно, что на улицах так мало людей.

– Наша работа требует усердия, Первый Святой. Но мы стараемся.

Они двинулись дальше по похожему на пещеру залу.

– Но вряд ли это относится к той… даме, которая первая меня заметила, – сказал Эмансипор.

– Сторкуль Очист? Я уже давно за ней слежу. Вы знали, что раньше она была проституткой? До введения Королевских запретов. Падшая женщина, преисполненная самых отвратительных пороков, опасная соблазнительница, угроза цивилизации – она столь внезапно полностью изменилась, что у меня тут же возникли подозрения. Мы с вами верно поступили, обнажив ее низменную суть. Сегодня же вечером Сторкуль Очист предстанет перед судом.

Эмансипор вздрогнул от нахлынувших на него угрызений совести:

– Нельзя ли дать ей еще один шанс, паладин?

– Вы воистину святой, если выказываете подобные чувства. Отвечаю: нет, нельзя. Само понятие прегрешений было придумано для того, чтобы освободить смертных от ответственности. Мы способны стать совершенными, и пример истинного совершенства вы сейчас видите перед собой.

– Вы достигли совершенства, паладин?

– Да, достиг. Я совершенен. И оспаривать эту истину – значит признаться в собственном несовершенстве.

Они подошли к двустворчатым дверям. Инветт Отврат потянулся к массивным кольцам, но дверь справа внезапно открылась, с влажным хрустом ударив паладина по лицу. Тот отшатнулся, и из его носа хлынула кровь.

Поскользнувшись на кровавой лужице, Эмансипор потерял равновесие и ввалился в открытую дверь, воткнувшись головой прямо в живот ошеломленной служанки.

Согнувшись пополам, она рухнула на упавшего ничком на пол Эмансипора. Большая чаша, которую женщина держала на голове, откатилась в сторону, и масса мокрой травы величиной с человеческий мозг взмыла в воздух, будто некое живое существо, а затем размазалась зеленым пятном по плиткам пола…

…угодив прямо под левый сапог шагнувшего вперед Инветта Отврата. Зашатавшись, паладин с грохотом приземлился на задницу.

Застонав, Эмансипор оттолкнул женщину и перекатился на бок. В коридоре за его спиной слышались булькающие всхлипы Инветта Отврата. Выпучившая глаза служанка наконец вновь обрела способность дышать. А откуда-то из находившегося дальше зала до ушей Риза донеслись странные механические звуки, повторявшиеся в единообразном равнодушном ритме. Сморгнув слезы, он привстал на четвереньки и огляделся.

Бо`льшую часть зала занимало массивное сооружение с железным каркасом, которое состояло из шарниров, колес и тросов, а внутри его виднелась человеческая фигура, подвешенная на охватывавших ее туловище, запястья и лодыжки ремнях на высоте вытянутой руки от пола. Конечности мужчины непрерывно двигались, будто он пытался вскарабкаться по воздуху, оставаясь при этом на месте, а его голова с растрепанными волосами покачивалась в унисон с разнообразными рычагами, шкивами и поршнями.

Из-за огромных размеров механизма не представлялось возможным подойти ближе к висевшей в его центре фигуре. Вне всякого сомнения, король Макротус – ибо кто это еще мог быть? – не слышал, что у входа поднялась суматоха; спина его была обращена к дверям. Он продолжал свои упражнения, не останавливаясь ни на мгновение, как будто пребывая в вечном движении.

В дверь, шатаясь, шагнул Инветт Отврат; лицо его было залито кровью, текущей из разбитого носа. Сплюнув, он сузившимися от боли глазами уставился на служанку, которая все еще сидела на полу:

– Отродье шлюхи! Губительница цивилизации! Я волен осудить тебя прямо здесь и сейчас!

Король Макротус не обращал на рев паладина никакого внимания, размеренно двигая руками и ногами. Он выглядел пугающе худым, а кожа его – странно дряблой, как будто утратившей всю свою эластичность.

Эмансипор с трудом поднялся.

– Паладин Чистоты, это вышло случайно!

– Случайности – знак слабости!

Слуга понял, что Инветт Отврат охвачен яростью, слепой и безрассудной.

– Думайте, что говорите! – бросил Риз.

Рослый рыцарь развернулся к нему, скаля окровавленные зубы.

С отчаянно бьющимся сердцем Эмансипор нацелил на него палец:

– Вы готовы обвинить всех святых достославного труда в этом городе, паладин? Всех до единого? Разве не все они – жертвы случайностей? Вы осмеливаетесь вершить суд вопреки воле моего народа? В присутствии нашего любимого короля?

Инветт Отврат отступил назад:

– Нет, конечно! – Он бросил взгляд на Макротуса в его упряжи, а затем снова перевел глаза на Эмансипора. – Но она всего лишь обычная девка…

– Которая служит самому королю! – заметил Эмансипор. И с внезапно снизошедшим на него вдохновением добавил: – Более того, она пострадала, исполняя свои достославные трудовые обязанности! – Слуга коснулся рукой головы дрожащей женщины. – Она теперь святая!

– Провозгласить ее таковой, – возразил паладин, – может только рыцарь Здравия…

– Воистину; и кому, как не вам, Инветт Отврат, это сделать? Или король Макротус должен стать свидетелем того, как вы колеблетесь?

– Нет! Сим провозглашаю эту женщину святой достославного труда!

Эмансипор помог бедняжке подняться.

– Беги отсюда, милая, – прошептал он ей на ухо. – Быстро!

Поклонившись, она подобрала свою чашу и поспешила прочь.

Найдя в кармане платок, Эмансипор протянул его паладину, глядя, как Инветт раз за разом утирает лицо – туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, – а в его глазах, становящихся все шире, появляется необычный блеск. Риза внезапно охватил ужас.

Платок… споры д’баянга… о боги…

– Паладин, король, похоже, сейчас не склонен…

– Как всегда, – каким-то странным, мягким и одновременно отрывистым тоном ответил Инветт Отврат. – Но да. Он очень занят. Упражняется. Упражняется. Вверх-вниз, вверх-вниз… упражняется и упражняется! Мы слишком задержались. Летаргия – грех. Идем же! – Он снова прижал платок к носу. – Мне нужно патрулировать улицы. Все до единой, до захода солнца. Ничего, я смогу. Не веришь? Я тебе покажу! – С этими словами паладин выбежал из зала.

И Эмансипор остался один.

Вместе с королем Макротусом. Который продолжал упражняться.

– Эта одежда мне жмет, – пожаловался Инеб Кашель.

– Ты слегка раздобрел, – заметил Бошелен. – Выпей еще вина, друг мой.

– Да, хорошо. Выпью. Но я чувствую себя… стесненным.

Неподалеку расхаживала Сторкуль Очист, борясь сама с собой. К разочарованию Инеба, женщина упорно продолжала отказываться от всех этих сладостно манящих веществ. Глотнув еще из бутылки, демон придвинулся ближе к Бошелену.

– Чародей… – прошептал он и улыбнулся. – О да, я знаю, кто ты. Ты и тот ворон, что кружит над головой. Вы некроманты! Расскажи, что вы тут делаете?

Бросив взгляд на рыцаря Здравия, Бошелен уставился на демона, поглаживая бороду:

– Ага, так это для тебя загадка?

– Тот слуга, которого ты упоминал, – он ведь в городе? Покупает припасы в дорогу? Может, и так, хотя подозреваю, что не только. – Инеб снова улыбнулся. – Я чую некий заговор, о да.

– В самом деле? Позволь спросить: а где твои приятели-демоны?

– Полагаю, в каком-нибудь переулке. Кроме Дай Еще – она пропала.

– Дай Еще? А кто это?

– Демонесса Похоти.

– Пропала, говоришь? И как давно, Инеб Кашель?

– Примерно тогда же, когда внезапно скончался Некротус.

– И как скоро после коронации Макротус объявил о запретах?

– Я задыхаюсь в этой одежде!

Бошелен протянул руку:

– Дай расстегну пуговицы… понятно, они только для вида. Может, разрезать?

– Нет. Лучше выпью еще. Вот так, отлично. Запреты? Примерно через неделю, за которую новый король уже успел… подготовиться. Возвел культ Госпожи Благости в ранг официальной религии – если хорошенько подумать, это стало предзнаменованием всего последующего. Набрал целую армию благочестия, дав ей право следить за поведением каждого гражданина Дива. Во имя Бездны, нам следовало это предвидеть! – Дернув себя за воротник, Инеб снова бросил взгляд на Сторкуль Очист и придвинулся к чародею еще ближе. – Ты ведь что-то замышляешь, да? Что именно? Расскажи!

– Я подумывал взять у твоей спутницы некоторое количество крови.

Демон уставился на собеседника, затем облизал губы.

– И… и сколько же крови ты имел в виду?

Бошелен взял бутылку с китовой спермой, внимательно ее разглядывая.

– Ну… это зависит от чистоты.

– Ага, понятно. Кровь должна быть чистой. Думаю, Бошелен, что ее кровь воистину чиста. С учетом этого… речь идет о смертельном количестве?

Чародей поднял брови. Поднеся бутылку к глазам, он взглянул на густой осадок на дне, затем встряхнул ее.

– Увы, трудно сказать. Смотри-ка, они все еще живы – как такое может быть? Я уже не уверен, что эта сперма принадлежала киту. Нет, вряд ли. Любопытно.

– Ты собирался попросить Сторкуль дать кровь?

На аскетическом лице чародея отразилось удивление.

– Попросить? Признаюсь, об этом я не подумал.

– И вообще, – Инеб сжался в комок, – что ты собираешься делать с ее кровью?

– Я? Ничего. Однако мой спутник использует ее для ритуала воскрешения.

Демон посмотрел в небо, ища ворона, но того нигде не было видно.

– Воскрешения? – Он неловко поерзал. – Ну конечно, и как я только не догадался? Теперь я и сам могу найти ответ. Раньше не мог, потому что ты не говорил мне, что вы собираетесь делать.

– Уверяю тебя, ничего драматического. Мы намерены свергнуть короля Макротуса, чтобы сохранить жизнь как можно большему числу жителей города.

– Вам нужен трон Дива?

– Для себя? Вряд ли. Что бы мы стали с ним делать? Нет, считай это просто любезностью.

– Любезностью?

– Ну ладно. Нам заплатили за то, чтобы мы быстро покончили с этой гибельной склонностью к здоровому образу жизни. Хотя, честно говоря, материальное богатство не особо меня интересует. Скорее уж меня интригует миссия, которую мне предстоит выполнить. Я рассматриваю это как своего рода вызов.

Бошелен выпрямился и повернулся к Сторкуль Очист. Мгновение помедлив, чародей достал нож.

Пока что Имид Факталло не сумел добиться в жизни слишком многого, – во всяком случае, таково было его вполне обоснованное мнение. Факталло не обзавелся женой и детьми и не принадлежал к числу тех, за кем гонялись женщины (если только он что-то у них не украл). Так что Имид хорошо познал одиночество, ставшее для него чем-то вроде старого друга. Хотя, пожалуй, того, у кого есть друг, уже нельзя назвать одиноким. Поразмыслив, он вынужден был признать, что одиночество вовсе не заменит старой дружбы. Собственно, будь у него друг, он мог бы обсудить с ним свои мысли – а для чего еще нужны друзья? – и разговор у них наверняка состоялся бы весьма увлекательный.

Факталло сидел на крыльце своего скромного, лишенного друзей жилища, глядя на суетящуюся у подножия дерева белку, которая вот уже несколько недель кряду делала запасы на зиму. Что интересно, похоже, эти грызуны терпеть не могли любого общества. Больше всего на свете они желали одиночества. Вот что бывает, мрачно подумал он, когда питаешься орехами и семенами.

Замешательство белки не имело каких-либо очевидных причин, и Имид предположил, что источник проблем находится где-то внутри ее крошечного мозга. Возможно, зверек переживал некий этический кризис, вынуждавший его прыгать вокруг и яростно верещать.

А все из-за того проклятого слуги, подумал Имид. Подогретое вино, ржаволист, дурханг – настоящий рог изобилия запретных веществ. У Имида аж дыхание перехватывало при виде того, с какой самоуверенностью слуга их потребляет. Он был жесток, как белка. Довел святого достославного труда до помрачения рассудка и, хуже того, до мыслей о насилии.

Имид услышал какой-то шум дальше по улице, в том ее конце, где находился Великий храм Госпожи. Толпа. Далекие крики.

И увидел, как белка вдруг застыла, пригнув голову, а затем убежала.

Шум становился все громче.

Святой слегка наклонился, вглядываясь в даль.

Снова крики, треск бьющейся посуды, грохот чего-то тяжелого. Толпа приближалась, заполняя все пространство между зданиями.

Встревоженный, Имид Факталло поднялся с крыльца.

Горожан было больше сотни, и все с искаженными ужасом и паникой лицами. В их числе были святые достославного труда, достойные, монахини… Что все это значит?

Они пронеслись мимо Имида, цепляясь друг за друга и карабкаясь через тела упавших. Возле крыльца упал орущий младенец, и Имид успел подхватить его за миг до того, как на это место опустился сапог какого-то достойного. Отступив к двери, он в ужасе смотрел на бегущую толпу.

А за ней следовал паладин Чистоты Инветт Отврат. Он размахивал над головой сверкающей сталью меча, будто возглавлял парад. Или же гнал перед собой отару овец.

– Слабаки! – ревел паладин. – Бегите, сборище отбросов! Вы все подлежите осуждению! Я видел ваши лица! Обонял ваше смрадное дыхание! Вы все нечистые! Никто из вас не избежит моего суда!

Заметив стоявшего с замолкшим ребенком на руках Имида, Инветт Отврат нацелил на него меч:

– Ты свидетель!

Имид уставился на рыцаря. Как и младенец. Как и белка с крыши у него над головой.