Глава 14. Дуэль

На фоне освещенного города я едва заметил всплывший экран. Надо бы ему яркость настроить.

Мне захотелось почесать затылок, но я сдержался. Многовато опыта отсыпали, не поспоришь. За Шанталь было два очка, за медведя – сразу три. Или же тут прогрессивная шкала.

Ничего покупать в магазине я не стал, следуя прежнему плану: обходиться по возможности своими силами. И попутно придумал, как помочь Бурелому завершить этап его квеста без надобности возвращаться в ресторан. В приступе любви к ближнему я направился на территорию снесенного стадиона, где меня, по словам медведя, должны ждать некошеные поля по прокачке журналистики.

Очевидно, Бурелом то ли забыл, то ли не знал мой основной профиль, потому что я наткнулся на обилие беспорядочно расставленных палаток, символическое оцепление полиции и толпу, состоящую преимущественно из женщин. Даже не преимущественно, а исключительно из женщин, потому что мужики шатались с озадаченным выражением лица, то и дело пытаясь вырвать дам из стихийного отряда.

Бурелом стоял неподалеку, между пожарной машиной и сломавшимся скутером, и любовался собравшейся толпой. Завидев меня, он не изменил позы.

– Красота, – произнес он. – Смотрю и тащусь.

– На что тут смотреть? – спросил я. – На сбор НПС?

– Не НПС. Сейчас мы на реал смотрим. Там, в настоящем мире, живые люди ходят возле бывшего «Олимпийского», выражают позицию, даже если я ее один хрен не понимаю, – но эта позиция существует. Ее не сервак изобрел, а реальные человечки. Мы с тобой тут как внутри телевизора сидим, по которому стримят реал. Даже отвлекать их не хочется.

Я посмотрел на протестующих женщин, стараясь понять, когда это во мне восприятие Версианы успело перевернуться с ног на голову. Или же оно было таким изначально и сейчас я вижу мир как надо. С утра я не мог заставить себя поверить, что этот мир – искусственный. НПС мне казались живыми людьми, с которыми я боялся лишний раз заговорить. Теперь же я в сумбуре размышлений последних часов полностью утратил связь с фактом, что эти шагающие фигуры управляются живыми людьми и полностью их зеркалят. По сути, вся Москве сейчас играла в Версиану, только снаружи виртуального мира. Они сидят, лежат, идут, едут, пьют, дерутся, смеются, любят – и Версиана просто показывает нам их действия транзитом через реалистичную модель. Бурелом прав, мы сейчас смотрим на живых людей.

– Если бы можно было с ними поговорить… – вздохнул я.

– В чем проблема поговорить? – произнес неслышно подобравшийся элегантный парень, и я отшатнулся от неожиданности.

– Меркуцио, ты что тут забыл? – удивился Бурелом.

Стример поправил запонку и ответил:

– Одному что-то не сидится. Недостает обратной связи.

– Приступ одиночества? – предположил я.

– Что-то вроде, – покивал Меркуцио. Я заметил, что костюм у него уже другой – на первый взгляд из прежней ценовой категории, остававшейся для меня запредельной, но то ли был качественнее сшит, то ли сидел лучше. Или же в нем имелись внутренние карманы для короткоствольного оружия.

– Пистолет вернуть? – спросил я.

– Оставь себе, – отмахнулся Меркуцио. – Я уже до «беретты» вкачался. «Стечкин» тоже неплох, но в руке особо не сидит. Не мое. Разблокировал «орла», но с физикой не поспоришь, слишком тяжелый.

– Ты на чем стрельбу качаешь? – спросил медведь. – Неужто тир?

– Вигиланты, – ответил стример.

– Чего?

– Ловлю преступников, – объяснил Меркуцио. – Катаюсь по городу в поисках погони. На четвертом уровне вложился в доступ к полицейской частоте. Вижу преступника – задерживаю.

– Фига себе, – поразился Бурелом. – Мне бы так. И че, многих наловил?

– Пока двоих, да и тех с легкими телесными. Зато опыта дают от души, уже двенадцатый.

– Нас ловить не будешь? – осклабился медведь.

– Нет, – усмехнулся Меркуцио. – Вы столько опыта не принесете. Вернее, принесете, но это будет слишком своеобразный опыт, которому я в реале могу применения не найти. Предпочитаю в циферках.

– По поводу циферок, – вспомнил я. – Бурелом, ты говорил, что тебе еще пара заказов – и сможешь не ходить на базу за новыми.

– Ага, – мишка подпрыгнул. – Ты хочешь поесть купить?

– Не для себя. – Я полез в карман за пластиковой картой версианца. – Хочу отправить тебя отнести тортиков для Шанталь. А то ей из больнички не выбраться без повода.

Медведь захохотал, забил лапами о землю.

– Да ты тролль, однако! – высказал он мнение. – Одобрямс! Давай оформим. У меня меню тут припасено. Что конкретно включать?

– Поищи сам, где побольше шоколада и сливок. Чтоб не только вкусно, но и красиво было.

– Ага! – Бурелом сунул мне терминал для оплаты, и я провел картой через прорезь. – Готово. До Склифа далековато, и это хорошо, больше опыта дадут. Прямо сейчас выдвигаться?

– Да когда хочешь, – пожал я плечами. – Думаю, свою торбу с пирожными она еще не опустошила. Но в пределах часа-двух хочется подарить девушке обед.

– Принято.

К нам повернулась одна из женщин, держащая плакат, на котором было что-то намалевано про гомосеков, подлежащих заключению, пыткам и смерти. А может, про гомофобов, не разобрал.

– Молодые люди, заткнитесь, пожалуйста, – попросила она. – Вы мешаете.

Меркуцио присвистнул. Я бы сделал то же самое, если бы умел так красиво свистеть. Видимо, мы говорили слишком громко и отвлекли НПС от слежения за реальным прототипом.

– А чего это вы нам приказываете? – начал Бурелом. – Не припомню, чтобы мужчины попали женщинам в рабство. Между собой общайтесь, а нам рот затыкать попрошу не сметь.

– Бурелом, давай просто отойдем на пять шагов и вернемся, – предложил я. – Она про нас забудет.

– Что значит забуду? – Женщина уставилась на меня в ярости. – Думаешь, у меня память короткая, раз я девушка?

– Э-э-э… – Я не сумел подобрать ответа, и Бурелом снова меня выручил:

– Какая вы девушка, окститесь! В Средние века вы бы уже прабабкой стали! Вы ведь на эту эпоху и ссылаетесь, когда про матриархат заливаете!

– Бурелом, – шепнул я. – Это бот. Ты сейчас не с живой женщиной говоришь.

– Ты меня за проплаченную принял, юноша? – ядовито улыбнулась дама. – До небес вымахал, звезда сразу прицепилась?

Меркуцио прыснул в кулак. Медведь побагровел – если так можно было описать возникший оттенок его бурой толстой шерсти.

– Так, давайте разберемся. – Бурелом повернулся к женщине покатой мордой. – Вы зачем на митинг пришли? Лодку раскачивать?

– Лодку мужского примата качать нужно и важно, – ответила дама. – Чтобы вы уважали нас.

– Да с чего вы решили, что я вас не уважаю? Я слова плохого не сказал про женщин! И лапу не поднял!

– Это вы так считаете. Вы унижаете нас постоянно, сами того не замечая. Даже сейчас.

– Сейчас? – поразился медведь. – Дамочка, вы мой ранец видите? Кто я, по-вашему? Да я вам хавку несу. Я, цисгендерный гражданин, таскаю вам, бабам, жратву за копейки!

– А вот за баб ответишь, – прошипела феминистка и треснула Бурелома плакатом по башке.

Плакат раскололся на куски фанеры, все еще скрепленные воедино степлером, и из получившегося ожерелья торчал влажный нос. Вокруг нас мигом образовалось свободное пространство – женщины расступились, глядя на медведя с презрением и жалостью.

– А-а, охренеть, – Бурелом заерзал, стаскивая плакат с морды. – По голове-то за что?

– Чтобы за языком следил! – крикнули из толпы.

– Кто там на подписке? – заорал Бурелом. – Смелые вы, из толпы орать!

Я тихо повернулся к Меркуцио и спросил:

– Почему у них плакаты не на фемскую тематику, а на гейскую?

– Так тут два митинга, – шепнул стример. – Гомосеки вышли на марш, а феминистки не дают им стартовать организованно. Или наоборот.

– Бред какой-то, – озадачился я. – А палатки чьи?

– Хрен их разберет.

Бурелом успокаиваться не собирался. Он вертелся на месте, поворачиваясь к любому источнику ругани в свой адрес. Так как ругани было много, то и крутиться ему приходилось беспрестанно.

– Да я люблю женщин! – орал он. – Просто не люблю, когда они ведут себя, как суки! Это так тяжело понять?

– Тупой чмошник!

– Сама чмошница! – не унимался медведь. – Иди поцелую!

– Насильник!

– Что-о?! – разъярился Бурелом. – Кто там вякает? Да я тебе сейчас в чердак пропишу, если тебе уже есть восемнадцать!

Меркуцио толкнул меня локтем.

– Пора выручать, – сказал он, шагая вперед и застегивая пиджак. Я думал, он выхватит из-под полы по паре «узи» в каждой руке и начнет кружиться в смертельном вихре. Но вместо этого стример прочистил горло и провозгласил:

– Бурелом! Дуэльку не?

– Что? – не понял медведь и тут же расплылся: – Это завсегда. А как?

Я пока ни черта не понимал и предпочел просто стоять и смотреть.

Меркуцио поднял руку, показывая на феминисток.

– Предлагаю тебе побыть рыцарем и защитником прекрасного пола, забывшего, что значит быть женщинами, – предложил он. – Я же поведу за собой малочисленную группу прогрессивных, забывших, что значит быть мужчинами.

– У-у, ты выступишь на стороне педиков? – удивился медведь.

– Пасть захлопни, – посоветовал мужской голос из толпы.

– Слышу вонь из сливного бачка. – Медведь театрально понюхал воздух. – Азаза!

Пространство на миг сверкнуло в бордовой гамме, и сверху в землю ударила молния. Загорелся экран, возвещавший о начале дуэли «игрок против игрока», только я почти ничего не успел прочитать.

Улыбаясь, Меркуцио подошел к даме, которая начала с нами разговор, и отпихнул ее в толпу. Именно отпихнул, а не ударил, но сделал это настолько профессионально, словно только этим и занимался всю жизнь вместо зарядки. То ли стример увлекался регби, то ли был долго и счастливо женат.

Бурелом рванул с места так, словно до этого разгонялся метров двадцать, – двинул башкой Меркуцио в грудь, и стример в падении снес сразу четыре палатки.

– На помощь! – крикнул Меркуцио, держась за стройных молодых мужчин, на фоне которых не особенно и выделялся.

Не знаю, как он добился такого эффекта, на каких комплексах сыграл, но представители прогрессивных взглядов подскочили к феминисткам и принялись вырывать у них плакаты. Дамы сопротивлялись, их было больше, и настроены они были яростнее.

– Не позволю обижать женщин! – ревел медведь, поочередно махая лапами и отшвыривая всех попавшихся ему под руку мужиков в стороны. – Разойдись!

Чем больше он шумел, тем сильнее заводил толпу. Я не мог понять, что происходит, но замечал в толпе спонтанно вспыхивающие потасовки. С моим ростом я видел почти всех, а уж женщин выше меня тут не было вовсе, так что…

Какого черта? Я же ничего не сделал! Если это пассивный приток опыта от действий остальных, тогда я затрудняюсь представить, какую социальную пользу, по меркам Версианы, могли в данный момент приносить Меркуцио и Бурелом.

Понеслась жара, достойная концерта «Лимп Бизкит» в Вудстоке. Я раз шесть получил по морде, хотя и раздал не меньше. Над головой летали плакаты, палатки, всяких хлам, мусор, а порою и люди.

Когда волна вокруг меня перестала укачивать, а вопли притихли, я обнаружил, что оба игрока сидят на одной из разрушенных палаток. Непосредственные участники драки со стороны НПС были уведены куда-то за пределы видимости, и на их местах стояли уже другие участники обоего пола, озадаченно переглядывающиеся, словно не понимая, кто первый бросил камень.

Неужели в настоящем мире можно так же легко столкнуть людей на конфликт?

– Нормально так вышло, – похвастался Бурелом. – Я два уровня поднял, но кулдаун теперь висит. Больше никаких дуэлей минимум час.

– Больше никаких дуэлей вообще, – поправил Меркуцио, скептически оглядывая оторвавшуюся пуговицу. – Костюм помяли. Восстанавливать теперь.

– Забей, новый тулупчик купишь.

Я стал рядом и спросил:

– Что за хрень тут произошла?

– Обычная дуэль между двумя игроками, – объяснил стример. – Версиана не позволяет прокачивать свой уровень таким путем через прямой бой. Иначе два игрока смогли бы по взаимному сговору качаться, не выходя из парка. Так что тут нужен навык стратега. Руководить противоборствующими фракциями.

– Столкнуть лбами две группировки НПС, которые уже готовы воевать, но не имеют цели, – добавил Бурелом. – Редко когда такое увидишь. Да и халява слишком часто не прокатывает. Чуток поигрался – через минуту все затихает, провокаторы сбегают, боты эвейдятся, Москва живет. Короче, все как в жизни.

– В жизни? – Я оглянулся. – В жизни ты тоже провоцируешь посторонних на взаимное мордобитие?

– Вообще-то не я их тут собрал.

– У них уши из общего места растут, – сказал Меркуцио. – И ЛГБТ-сообщества, и феминистки – стороны одной медали. И медаль эта неспроста чеканится в общем дворе. Кому выгодно – тот и бросает нужной стороной. Но иногда крутит на ребре, смотрит, куда дует ветер. Я лишь помог монете упасть.

– У феминисток и геев общие корни? – усомнился я.

– Конечно. Как они, по-твоему, получили право на митинг в одно время, в одном месте?

– Не имею отношения ни к первым, ни ко вторым, – произнес я. – Так что… да, понятия не имею. Может, ты и прав. Тебе виднее.

– Ага, – поддакнул медведь. – Ты же теперь типа друг этих… колоритных.

– Я вижу в них людей, – спокойно сказал Меркуцио. – Обычно этого достаточно, чтобы они тоже относились ко мне как к человеку. Большего не требую.

Из толпы к нам вышла женщина, с которой все началось. Ее лицо было в синяках, и она держалась за сломанный палец.

– Ой, тетя, и ты тут, – заметил Бурелом. – Почему не сэвейдилась?

– Рядом с нами держалась, – догадался Меркуцио. – Женщина, просто отойдите от нас и увидите, как ваши раны затянутся сами. А про нас даже не вспомните. Заверяю вас, все так и будет.

– Вечно вы ведете себя как скоты, – прошипела женщина с болью в голосе, от которой мне стало не по себе. – Уйди, не мешай… Заползи в норку… Одни и те же команды, словно мы шавки какие. Не хотите отвечать за свои поступки, да? Оскорбили, унизили, а теперь вместе сидите, как ни в чем не бывало! А мне приказываете уйти и все забыть?

Оба игрока переглянулись. Меркуцио в растерянности развел руками.

– Я не имел в виду… – начал он, но женщина его прервала:

– А ведь ты прав, урод. Мы все стерпим, нам природа велела терпеть. Мы уйдем, вы исчезнете с глаз долой, а там пройдет время – и огонь в нас стихнет. Стерпится, слюбится, но не забудется. Раны затянутся, а в душе прорастет боль. И стоит нам о своей боли заявить, как снова получаем удары от вас.

– Эй, я вас защищал вообще-то, – напомнил Бурелом, который, впрочем, тоже стал беспокойно ерзать.

– Нас не защищать нужно, а оберегать, – сказала женщина, и ее губы задрожали. – Не нужно показывать, как красиво вы побеждаете насильника! Нужно приложить все усилия, чтобы этого насильника мы не встретили никогда! В этом нет ни красоты, ни бравады, но только так и познается мужчина.

Меркуцио выронил пуговицу, которую пытался приспособить обратно на рукав миниатюрной булавкой.

– Вот эта толпа мерзавцев вышла, чтобы нас опошлить. – Женщина показала на угрюмых мужиков. – Они настолько возненавидели феминизм, что готовы записаться в геи, лишь бы смешать нас с грязью. Когда ты против феминизма – считай, уже наполовину не мужчина. Коли перестаешь слышать женщину – ты вырываешь у себя мужское начало. Это первый шаг на пути к падению, и обычно вы проходите полную дорогу и становитесь теми, кто сегодня мешает нашему собранию. А нас записали в СЖВ-сообщества, потому что так проще. Влепить клеймо психованных дур, потому что так не будет проблемы. Геи могли бы подарить нам прерогативу, которую оставляют себе, и избавиться от черты, которую надумали, чтобы привлечь внимание. Мы же свою не придумывали – это наша боль и наш крест. Катитесь к черту. Катитесь вы все.

Она повернулась и ушла, скрывшись в толпе. Я хотел посмотреть, как она исчезнет, но потерял ее из виду. Мне казалось, она все еще там. Все еще в самосознании.

– Народ, – обеспокоенно обратился Бурелом. – С кем мы сейчас говорили?

– С искусственным интеллектом Версианы, – пробормотал Меркуцио. – В той мере, в которой он успел проанализировать реальный прототип этой активистки на основе ее слов, движений, действий, сопоставляя их с нейрооблаком психотипов всех других жительниц Москвы.

– Заставить гомосеков отдать феминисткам пре… прерогативу, – попытался размышлять вслух медведь и тут же снова вскочил на четыре лапы. – Запретить геев, разрешить лесбиянок! И овцы сыты, и волки… тьфу!

– Я думаю, она имела в виду что-то другое, – намекнул я, но Бурелом не слушал.

– Роскошный же расклад выходит! – не унимался он. – Фемки орут за права, так? За превосходство над мужиками? Вот и давайте оставим за ними эксклюзивное право на гейство! Останутся лесбияночки, а содомитов запретим! С лесбиянками я проживу, и без содомитов тоже. И фемки успокоятся, потому что получат то, что запрещено мужикам. Ха! Ха-ха! Это же гениально, народ! Гениально!

– Бурелом, угомонись, – вздохнул Меркуцио, отряхивая костюм.

– Обалдеть! – Бурелом подпрыгнул снова, попутно превращая палатку в жалкий комок тряпья. – Искусственный интеллект только что растолковал мне концепцию феминизма так, как не смогла ни одна реальная феминистка. Как так вышло, а?

– Элементарно, – ответил стример. – В отличие от подавляющего большинства феминисток, искусственный интеллект дружит с логикой. Но и ты не забывай, что каждый все понимает в меру своей испорченности.

– Лан, я в Склиф потопал, – доложил медведь. – Спасибо за левел-апы.

Он поскакал прочь, сверкая ранцем для еды. В отсутствие Бурелома окружающий нас бардак стал особенно заметен.

– Ты извини, но я хочу сэвейдить, – признался я стримеру.

– Да, – охотно согласился Меркуцио, и мы пошли прочь от «олимпийки». – Я тоже. Только чур, сторис не смотреть, договорились?