Асессор фон Отинг из прокуратуры прибыл сегодня в зал заседаний № 2 уголовного отдела королевского районного суда. Из всех слуг закона, из прокуроров и целой кавалерии правосудия, он – как и всегда – пришел самым первым. Он немного подождал в нетерпении, после чего взялся за список имен к рассмотрению на сегодняшнем заседании.

Бидер Теобальд, рабочий канала. Дебош, сопротивление представителям власти, оскорбление должностного лица. Штир Франц, служка. Изнасилование. Либлих Эмилия, вдова, безработная. Сводничество. Штопслер Генрих, цензор. Оскорбление Величества, оскорбление органов власти и т. д. Думхарт Анна, домохозяйка, Думхарт Якоб, курьер. Злостное нарушение § 218 Имперского уголовного кодекса. Хаммель Вильгельм, резчик по камню. Нарушение § 172 Имперского уголовного кодекса (супружеская измена). Майер Исидор, банкир. Злонамеренная несостоятельность.

– Целых семь дел! – воскликнул фон Отинг. – Хм, тогда, быть может, до двенадцати я еще успею пропустить кружечку пива!

Пиво, конечно, не помешало бы – с утра у фон Отинга раскалывалась голова, да и в горло кусок не лез. А чтоб пролез, его нужно было проложить маслом и икрой.

Судья все еще не пришел. Отинг предавался меланхолии. Эти вечные заседания в уголовном отделе ландсгерихта. Боже милостивый! Как долго они тянутся. И всегда одно и то же, одно и то же. Уже не вызывало сомнений, что люди только затем и преступают закон, чтобы четыре дня в неделю он мариновался в этом душном зале.

Слишком глупо!

Он зарылся в бумаги. И что за радость такая людям – постоянно доносить друг на друга? И почему те другие постоянно дают себя подловить? Да случись ему что сотворить – Отинг отложил папку с делом, которое уже начал рассматривать, – разве он бы попался? Да ни за что.

Он улыбнулся.

Неожиданно ему кое-что пришло в голову. Ему захотелось как следует припомнить – быть может, он уже и совершал такое «преступление» или что-то очень похожее. Итак, Бидер Теобальд, рабочий канала, – дебош, сопротивление представителям власти, ко всему прочему оскорбление должностного лица. Ну конечно, этот Теобальд Бидер так нализался во время ярмарки, что потом ходил по улицам, кричал и пел йодлем так громко, что стены домов дрожали, – дурак дураком! Двое полицейских призвали его к порядку, и призвали, как всегда, со смиренной кротостью, кто бы сомневался, однако Теобальд Бидер не внял доброжелательному тону должностных лиц и принялся браниться и отбиваться. Конечно же Би-дер утверждает, что полицейские первые ударили его, и довольно крепко. Бедняжка Теобальд, едва ли тебе это поможет!

Отинг усмехнулся. Да, с ним такое тоже пару раз бывало. Вот даже совсем недавно, в день рождения кайзера! Тогда он и лейтенант фон Вильмер в угаре воспоминаний о студенческих летах так отколошматили одного полицейского, что он несколько дней не мог ходить. И все же потом каждый из них преподнес ему двадцать марок в виде компенсации.

На что он мог пожаловаться? Парень был уже дважды осужден за взяточничество. Ба, шесть месяцев!

Штир Франц, служка, – изнасилование.

Францу Штиру не было и восемнадцати, когда это случилось, а теперь прошло уже два года. Где-то в поле, где он косил траву с девкой из конюшни. И после этого они еще какое-то время были в отношениях, и заявила она на него только тогда, когда их отношения прекратились. Дело было немного подозрительным. Штир отрицал факт насилия, к тому же репутация у девушки была не самая лучшая. Вдобавок у Штира был хороший адвокат, и присяжные несколько скептически отнеслись к тому, что он натворил.

Изнасилование? Хм, конечно, так гладко не прошло даже его первое приключение с маленькой Элли. Милое пятнадцатилетнее создание была из – относительно! – приличной семьи и, несмотря на вино, которым он ее угостил, кричала как одержимая и отбивалась руками и ногами. Но позже она уже сама с радостью приходила к нему. Где же она теперь, интересно? В каком-нибудь борделе…

Либлих Эмили, вдова, безработная, – сводничество. Сдает комнаты парочкам, ясное дело. И, конечно, еще более очевидно, что на нее донесли. Именно благодаря этим доносам в суде всегда есть чем заняться! Боже, Отинг припомнил всех своих арендодателей – да ведь тогда всех, кто сдает комнаты внаем, можно упрятать за решетку.

Штопслер Генрих, цензор, – оскорбление Величества, органов власти и т. д. С этим делом все было коротко и ясно. Несомненно, защитная речь адвоката может растянуться на час, и примерно столько же понадобится самому цензору, но зачем? Ему, Отингу, хватило бы всего двух слов. В целом статья, конечно, безобидна, но ведь…

Еще совсем недавно в уланском клубе они промывали кости на славу. Конечно, не без обидных словечек по разным инстанциям, но до чего ж уморительно было! Отинг тут же просиял, вспоминая свой особенно удачный каламбур (в этом месте издатель приносит свои извинения за то, что вынужден утаить от читателей шутку господина асессора, ибо он всего лишь издатель, а не прокурор).

Думхарт Анна, домохозяйка, Думхарт, Якоб, курьер, – нарушение параграфа 218 Имперского уголовного кодекса.

Как, однако, сдержан этот судебный секретарь! В документе он написал одно только нарушение параграфа 218 Имперского уголовного кодекса. Конечно, это исключительно для публики – людям не стоит слышать слово «аборт». У четы Думхарт уже восемь детей и ни пфеннига денег, и вот на подходе девятый, еще один голодный рот. Тогда добрая соседка посоветовала Думхартам сварить чай из разных безобидных трав. Это, конечно, не помогло, и девятый ребенок появился на свет таким же здоровым, как и остальные восемь, но через год после этого Думхарты о чем-то повздорили с соседкой, и она донесла на них. Попытка умерщвления плода тоже наказуема по решению имперского суда! Ничего не поделаешь – шесть месяцев тюремного заключения!

Ну до чего же люди глупые! Да если бы у него, Отинга, все дети появились на свет! Но, черт возьми, каких же немалых денег стоили «хорошие советы и действенная помощь».

Далее у нас Хаммель Вильгельм, резчик по камню, – нарушение параграфа 172 Имперского уголовного кодекса (супружеская измена). Его участие в преступлении так же значительно, как участие Девы Марии в собственной беременности. Однажды ночью жена его соседа забежала к нему в комнату, спасаясь от побоев мужа. Как итог, они просто вместе уснули, и в таком безмятежном сне их и застали на следующее утро. И муж, который уже давно хотел избавиться от жены, не преминул воспользоваться такой жирной возможностью для начала бракоразводного процесса. Все прошло как по маслу, но счастливому разведенному и этого оказалось мало – он требовал судебного преследования прелюбодея и разрушителя святых брачных уз в соответствии с параграфом 172 Имперского уголовного кодекса.

Слава богу, пробурчал про себя Отинг, что не все мужья готовы подавать на развод из-за маленькой измены и уж тем более не каждый рогоносец пойдет подавать заявление в суд. Тогда б все поголовно сидели за решеткой!

Майер Исидор, банкир, – злонамеренная несостоятельность.

Майера он знал. Довольно скользкий тип, но все же весьма и весьма обходительный, да и не раз оказывал помощь. Как жаль, как жаль! Майер взаправду вызывал сочувствие! Но, может быть, все еще и образуется. В любом случае адвокат доктор Книффлих сделает все возможное.

Злонамеренная несостоятельность? Нет! В этом отношении Отинг был абсолютно чист – за исключением Фаро, у него не было банка.

Заседание довольно быстро подошло к концу. Уже в половине первого Отинг сидел в «Монополе» и наслаждался своей икрой с маслом.

– Ну, как ваши дела? – спросил ротмистр.

– Как по маслу! – улыбнулся Отинг. – Какое счастье, что со всеми делами управились уже сегодня! Бидер – шесть месяцев тюрьмы, Штир – три года каторжных работ, Либлих – пять недель заключения, Штопслер – три года и два месяца заключения, чета Думхарт – два года, Вильгельм Хаммель – четыре месяца! Просто рекорд! Что там? Всего вместе три года каторжных работ, восемь лет, один месяц и одна неделя тюремного заключения!

– А что с евреем Майером? Его дело ведь тоже рассматривали сегодня?

– Оправдан, ротмистр, полностью оправдан! Доктор Книффлих был на высоте! С этим делом сразу все было ясно: много шума из ничего.

И Отинг снова принялся жевать так, что слышно было, как у него меж зубов хрустит поджаренный хлеб.