Как я уже говорил, Кейси была девушкой довольно-таки спортивной.

Так что в какой-то момент мы едва-едва не сорвали сиденье моего пикапа с гребаных опор. Я едва мог видеть ее, а она едва могла видеть меня, так что нам обоим было очень больно. Один из нас разбил зеркало заднего вида. Кто-то оставил в радиоприемнике вмятину размером с яблоко.

Когда страсти поулеглись, я весь вымок в ее слезах. Она уткнулась мокрым лицом мне в плечо и начала тихонько, мучительно, скорее по-собачьи, нежели по-людски, подвывать. Этот страшный скулеж окончательно сокрушил мой гнев — и я обнял ее, прижимал к себе и гладил по сотрясаемым дрожью плечам, гадая, как до такого, что с нами только что было, вообще дошло.

— Просто… просто обними меня, пожалуйста…

Ее голос звучал небывало тихо и глухо сквозь все эти слезы.

— Я… у меня просто шарики за ролики закатились, блин… Пожалуйста, ты… просто подожди, я… я приду в себя… ты просто обними меня, хорошо?..

И я с готовностью ее обнимал. Какое-то время спустя — уж не скажу точно, сколько мы просидели с ней так, — она тяжко выдохнула мне в плечо.

— Боже, как я облажалась.

— Да расскажи уже, что у вас там произошло.

Она издала сухой, полный горечи смешок.

— Не стоит.

— Стоит. Расскажи.

На мгновение она замерла. Моя рука нащупала теплую обнаженную плоть ее плеча, где я порвал рубашку. Теперь ее дыхание стало спокойнее и ровнее.

— Он уже давно ничего не делает. Я почти простила его. Нас обоих.

Она сделала паузу, на мгновение задумалась. Тут ее голос стал холоднее.

— Нет, чушь все это. Не простила.

— Кого? О ком ты?

— Отца.

Она слегка отвернула голову и уставилась вперед, за лобовое стекло. Всего несколько мгновений назад облака сызнова разошлись, явив луну, и теперь я видел дорожки слез на ее щеках, залитые холодным белым светом, превращающим загар во что-то мертвенное, вампирское.

— Он пьет. Много. Слишком много — для вице-президента банка. На работе у него, понятное дело, шансов ноль, так что делает он это дома. Где никого, кроме нас, нет. Мать… она любила выходы в свет. Клубы, встречи в гостях — все, что от женщины ее статуса ожидают. Но брать с собой отца она не могла, а это вызвало вопросы. Он не смог бы выдержать ни одно такое мероприятие. Там, где есть бухло даже в терапевтических дозах, он бы нажрался до свинячьего визга. Приходилось ему сидеть дома. С нами — со мной и Джимми, моим младшим братом. Может, просто она так сбегала от его общества. Я не знаю. Он неплохой человек. Не злой. Даже когда пьяный — не злой. Просто слабый и глупый. А она умная. И не терпит его, и давно уже очень разочарована в жизни, мне кажется. Им вообще не стоило жениться. Но там, откуда она родом, жениться надо — и точка. Иначе никак.

Кейси взглянула на меня один раз, а затем отвела взгляд, качая головой.

— У меня что-то не очень хорошо получается.

— Продолжай.

— Когда мне было тринадцать… он… в общем, меня изнасиловал.

Голова у меня вдруг стала тяжелой. Хотя, если честно, я наполовину чего-то такого ожидал. Предчувствие наклюнулось, если можно так сказать — когда вдруг на тебя внезапно давит нечто неизбежное. Как если бы мою машину упрятали под стеклянный колпак, отправляя нас с Кейси в идеальный вакуум, из которого было высосано все постороннее, кроме этого единственного момента времени, одного лишь данного события.

Хотите верьте, хотите нет, но именно там и тогда Кейси завоевала меня с концами. Я ждал, что она скажет дальше. Весь трепетал внутри — хотя и бровью не повел с виду. Возможно, мимо проехала машина, осветив нас своими фарами. Да, так и было — помнится, я созерцал Кейси предельно ясно.

— Я была в ванне. Тогда мне еще нравились ванны. Мы никогда особо друг друга не стеснялись, и я оставила дверь открытой. В какой-то миг я подняла глаза — и увидела, что он стоит в дверях. Пьяный. Всегда заметно, когда он выпил. И вид у него был… дурной. Очень дурной. Но я не разозлилась. Наоборот, мне его… жалко стало. Он пялился на меня, но я не закричала на него, поначалу даже не дрогнула, ни слова не сказала. Он и раньше видел меня голой, но в тот раз было… иначе. Я к тому времени уже… сформировалась, я знала, что к чему. И мне все равно было его только жаль. Так что я просто встала, замоталась в полотенце и прошла мимо него. Он ко мне не прикоснулся. И не сказал ничего. Я пошла к себе в комнату, закрыла дверь. Помню, как смотрелась в зеркало — долго-долго. Немного почитала, потом — легла. Отец чем-то шумел внизу… думаю, продолжал веселье. И я из-за него не могла заснуть. Только глаза закрою — снова этот шум по ушам бьет. Как странно… я ведь даже хотела, чтобы он поднялся ко мне, чтобы зашел. Он был так явно, так страшно несчастлив. И я…

Я видел, как к глазам Кейси подступают слезы. Смотрел, как она борется с ними — изо всех сил стараясь не подпасть вновь под их власть.

— …и я любила его. Он ведь мой отец. Он никогда не причинял мне вреда. И в то же время — мне было так страшно. Я услышала его шаги на лестнице, а потом дверь открылась, а потом он оказался рядом со мной на кровати, и он издавал эти звуки, и от него пахло виски. Запах был ужасный, и звуки были ужасные, как будто он был ранен и напуган. Его руки казались намного больше, чем обычно. Он стал гладить меня по волосам, щекам, положил руку мне на грудь. На мне была пижама. Он стянул с меня низ. Я была напугана тем, как он выглядел. Попросила, чтобы он перестал. Просила прощения, словно в чем-то провинилась. Твердила раз за разом — прости, прости, прости. Уже начала плакать, но он продолжал лапать меня. Мне не было больно, но я была напугана, действительно напугана, и я начала кричать, чтобы он остановился, и кричать, что я расскажу, я расскажу своей матери, и снова и снова повторяла, что мне очень жаль… и все это вышло из-под контроля… а еще, позже, в комнату вошел Джимми. Заспанный. Глупый малыш, восемь лет от роду, вообще не понимая, из-за чего весь этот переполох — и там мой отец с наполовину спущенными штанами, и его сестра с голой задницей в постели, и папина рука у нее между ног, и кровь… по всем простыням, по моим ногам. Кровь, которую я до этого даже не чувствовала. Джимми… он выбежал так быстро, что я перепугалась еще больше, и отец, помню, застонал, будто я его ранила или даже хуже, чем лишь ранила, — ужасно, ужасно это звучало… Он отлип от меня, отвалился в сторону, как каменный утес, и тогда я… побежала за Джимми. У нас жила маленькая собачка — просто дворняжка, была собакой Джимми, но любили ее все, еще у нас дома была лестница — точно такая же, как в этом доме. И на ней было темно. Джимми… он не видел собаку, лежащую у лестницы. Я побежала за ним, он споткнулся там… а остальное для меня — просто звуки. Собачий визг. Мой отец кричал позади меня. Джимми катился с лестницы. А потом что-то звонкое прозвучало, смачное, если бы дыню уронили — такой бы был звук… наверное. Я потеряла сознание.

Ее горло болезненно сжалось.

— Джимми очень долго лежал в коме, прежде чем умер. Ему пришлось даже вскрывать череп, чтобы сбросить давление на мозг. Гематома под костью, шансов особо не было. К тому времени мать уже все-все вызнала. Мы усыпили собаку. Не смогли терпеть ее больше поблизости. Отец где-то год ходил трезвее стеклышка. Вот такая история. — Кейси в изнеможении откинулась на спинку сиденья.

Я некоторое время наблюдал за ней, ничего не говоря, задаваясь вопросом, стала ли она теперь более понятной для меня и помогло ли это чему-нибудь.

— А сегодня вечером?

Она на мгновение замолчала, а потом рассмеялась. И из этого смеха можно было понять, откуда происходит по меньшей мере часть ее жестокосердия.

— Только что мой отец — который, я полагаю, выпил пару бокалов мартини — имел неосторожность положить руки мне на плечи и поцеловать в щеку. — Кейси посмотрела на меня. В ее глазах была та же равнодушная жестокость, которую я видел в тот день на пляже, когда она взирала на Стивена, упавшего со скалы. Нагая и жуткая.

— Он ко мне не прикасается. Никогда. И я его не трогаю. И каждый раз, когда он забывает про это правило, — я заставляю его расплачиваться. Каждый раз.

Однажды я знал девушку, которая, по слухам, спала со своим отцом. Одну из наших, местных. Она представляла собой измученное, оголодавшее маленькое существо с испуганными глазами, которое крепко прижимало свои книги к груди и бегало на тонких ножках из класса в класс, как будто что-то огромное и злое всегда преследовало его. Сейчас рядом со мной восседала полная ее противоположность, закаленная, может быть, в тех же водах — но несломленная, грубая и великолепная физическим здоровьем и силой. Эта девушка поменялась ролями, преследуя своего преследователя со свирепостью, которая, вероятно, поразила бы ту другую жертву — но которую она прекрасно бы поняла.

Однако и я был поражен. Я ведь видел этого человека, и мне он показался просто… тенью. Несущественным, незначительным. И я тут задался вопросом, не гонялась ли дикая кошка за своим собственным ободранным и жалким хвостом — в тех закромах души, где мы все слепы и немы по отношению к самим себе.

— Поехали, — сказала Кейси.

Я повернул ключ. С тех пор как мы встретились, сколько раз она ко мне так обращалась? Поехали. Погнали уже отсюда. Незнамо куда. Главное, что вперед — вдоль узоров борозд в черном щебне.

Поехали, приказывала пропащая никчемному. Как там в той сказке? Битый небитого везет, только у нас — наоборот. Кажется, я начал понимать, какая именно роль была отведена мне в ее жизни. И в какую роль вписывались Ким и Стивен. Не то чтобы прямо-таки опоры или даже привязанности — скорее отвлечения. Воды, в которые можно занырнуть на краткий миг. Всех других она просто исключила, так что нам еще повезло. Может, у всех людей так? Не знаю, не знаю.

Если подумать, каждый человек — одинок. Закрыт от мира на семь замков. Просто кто-то объявляет внешним силам и проявлениям войну, кто-то — нет. И я не имел права осуждать Кейси. Она видела лишь один путь возможным — и, уверен, на то у нее были веские причины. Не думаю, что всему виной одна лишь врожденная жестокость.

Но война — это всегда погибель, смерть неразборчивая и прилипчивая.

Сегодня Кейси отразила небольшое вторжение, но это ей дорого обошлось. Досталось ее отцу — но и ей самой, и даже мне. Она умирала в этой борьбе, и всегда будет умирать. Может, выживет — но целой и невредимой не выйдет. Есть правила жизни, которые, как ни старайся, — не объедешь по кривой. Лучшая сторона Кейси в этом случае была так же уязвима, как и худшая.

Я вел машину. Мрак кругом нас сгущался. Я не отрывал взгляда от дороги, освещенной фарами, — словно глаза и электрические лампочки стали одним целым.

Я знал, что она не ждет от меня сочувствия. Она просто выговорилась, снова вырвала самонадеянность из моих рук и вонзила в себя. Наутро останутся только разбитые окна — единственное свидетельство реальности произошедшего.

Я вел машину. Медленно — по маленьким поселкам и проселочным дорогам, быстро — очень быстро — по протяженным холмам между ними. Мы заметили лань, застывшую в свете фар у края дороги. Облака рассеялись, и луна была яркой, небо усыпали звезды. Я ощущал, что у меня есть цель, но, конечно, у меня ее не было. Целью было просто ощущение движения, ритм машины, рассекающей ночь.

Мы проехали через Истпорт, Перри и Пембрук, повернули на юг и поехали в Уайтинг. Я едва осознавал, что круг замкнулся сам на себя. Для меня это были просто города — все знакомые и похожие друг на друга.

Было два часа ночи, когда мы отправились обратно в Дэд-Ривер. Дороги были пусты. Проезжая по деревянному мосту, мы уже много миль не видели ни одной машины. Мы миновали маленькую деревенскую церковь, белую, как кость, и мрачную от запустения.

— Остановись здесь, — попросила меня Кейси.