Глава 11
Случай расспросить о брате Кейси представился два дня спустя.
Думаю, о той ночи я помню все, что только стоило запомнить. Запах свежей скошенной травы на ее лужайке, тепло воздуха, аромат ее волос, приближающийся ко мне, а затем уносящийся ветром через открытые окна, когда мы ехали в машине, ощущение влажной земли подо мной чуть позже — и то, как опять-таки пахла эта земля. Я запомнил долгую пустую тишину, сверчков, крики ночных птиц и жуткое, прерывистое дыхание Кейси — первобытный хриплый свист в сумерках.
Я помню все до мельчайших подробностей, ведь та ночь положила начало всем дальнейшим событиям. Следующим днем настала суббота, а за ней субботняя ночь… и с тех пор суббота для меня — особый черный день. Вы, должно быть, сразу думаете — преувеличивает мужик. Может, вам трудно поверить. Но вас там не было — понимаете? И не вы тащите этот крест на себе до сих пор.
Вас там не было, поймите же наконец.
* * *
Я снова попросил отгул, чему на сей раз мой босс совсем не обрадовался. Я вроде как снова «приболел», но старину Макгрегора на мякине нельзя провести. Он лишь разок увидел Кейси рядом со мной — и, думаю, мигом смекнул, что почем.
Я рисковал работой, но меня это не колыхало.
Мы поехали на Кампобелло, посмотреть на летний домик Рузвельта. Кроме нас приобщиться к истории желающих не нашлось, так что вся опека экскурсовода досталась нам. Стивен, до сих пор носивший повязку на руках, явно еле-еле терпел треп этой жизнерадостной женщины.
— Много шума из ничего, — пробурчал он в сторонку.
И, в общем-то, был прав, как по мне. Дом хороший, большой, но ничего из себя не представляющий запредельного. Леди-гиду он явно больше нравился, чем всем нам вместе взятым. Ну, такая у нее была работа, в конце концов — зря обижать человека тоже не хотелось. Из нас только Стив позволял себе нетерпеливый вид и ершистость — мы слушали экскурсию внимательно и даже изредка кивали.
Однако освободиться от нее стало большим облегчением.
— Боженька, помилуй, — бросил Стив, когда мы все забрались в машину. — И как среди американских туристов не нашлось еще никого с коротким фитилем, кто ее попросту удавил бы или пристрелил? В толк не возьму.
— Американцы все еще верят в силу образования, — заметила Кейси.
— Да в херню они верят, вроде курсов самосовершенствования. Нью-эйдж и прочее говно в том же духе. — Стив сморщился, будто от лимона откусил.
— Ну, истории-то на таких курсах не учат.
По дороге домой мы заехали выпить в бар. Хэнк всегда обслуживал нас — и я уверен, он знал, что мы несовершеннолетние. Но деньги, видать, не пахнут. Если хочешь сохранить бизнес — и не на такое закроешь глаза.
Стоял ранний час, толпа работяг еще не набежала, и мы были почти одни. Стив заправил в музыкальный автомат Джерри Ли Льюиса. Я заказал себе «ерш», Кейси и Стив — по «Кровавой Мэри», утонченная особа Кимберли взяла «Санрайз». Опрокинув по одной, мы заказали еще. И вот тогда-то и начались разногласия.
В тот вечер мы планировали поехать послушать местную группу, которая, как оказалось, понравилась Ким. Мы со Стивом были вполне согласны. Но Кейси не связывала себя обязательствами — оказалось, в Трескотте крутят фильм, который она жуть как хотела посмотреть. В любом случае для меня это ничего не значило, но Стив разозлился на нее.
— Ну конечно, Кейси. Ты у нас первая скрипка — мы все так, на подсосе.
Она помешала лед в «Кровавой Мэри». Выпад нисколько ее не тронул.
— Ну да, так и есть.
— Ты иди в кино, а мы с Ким поедем на концерт.
— Идет.
— А ты куда двинешь, Дэн? С нами или как?
Стив снова показывал на меня пальцем по-адвокатски; пользовался при том забинтованной рукой, и это выглядело довольно забавно, но я не позволил себе над ним потешаться. Я ведь не мудак.
— Я пойду в кино с Кейси.
— Ну, как знаешь.
Было видно, что он был готов уйти в одну из своих десятиминутных обид. У него еще оставалась недопитой половина стакана, но он встал со стула.
— Ты сядь, Стивен, — сказала ему Кимберли. — Завтра вечером соберемся все вместе и сгоняем куда-нибудь. Расслабься.
Было ясно, что уступать просто так он не хотел. Его так и подмывало всех нас вовлечь в склоку — пусть даже и напоказ. Самые банальные, глупые инстинкты соперничества и самоутверждения играли в нем, но сиюминутно — ведь к завтрашнему дню он реально спишет все со счетов, так уже бывало. В таких волевых стычках с Кейси он все равно никогда не выигрывал — неясным оставалось, зачем вообще играл.
Итак, он сел, осушил стакан… и затем — все равно ушел, не сказав ни слова и не улыбнувшись никому из нас. Я повернулся к Кимберли:
— Ты что, спустишь ему это с рук? Может, с нами двинешь?
— Нет, все нормально. Он спустит пар. А я все еще хочу на концерт.
Кейси ждали домой к ужину, так что я поел в одиночестве в харчевне. Мне подали что-то очень резиновое — и это у них хватало наглости обозвать стейком, — а потом поехал к ней домой и стал ждать. Не хотелось заходить внутрь без крайней необходимости. В те несколько раз, когда я это делал, мать Кейси чувствовала себя очень неловко. Я нутром чуял, что во мне она видит неотесанный провинциальный сброд. Вечно на нервах, с мышиными лицом и повадками, эта женщина, честь по чести, мне совсем не нравилась. Внешность Кейси унаследовала от своего отца. От человека, из-за которого уже я ощущал себя не в своей тарелке.
Всяко стоило выяснить, почему.
На улице было так тихо, что можно было почти почувствовать, как сумерки вокруг тебя превращаются в сумрак, словно опускается пелена тумана. Я услышал стрекотание сверчков, как кто-то уронил кастрюлю несколькими домами ниже; где-то в дальнем конце квартала кричали дети, играя в какую-то игру, и голос матери звал одного из них домой на ужин.
Кейси опаздывала.
Вскоре в ее доме все вдруг заговорили на повышенных тонах. Иллюзий по поводу теплых отношений в этой семье я не питал, но в то же время и за ссорами их никогда не заставал. На часах было десять минут восьмого; киносеанс начинали ровно в восемь. Нам потребовалось бы полчаса, чтобы доехать до Трескотта. Что ж — придется поддать газу, но пока времечко есть.
Я ждал. Мне это было не в тягость. Даже поймать какую-нибудь радиоволну не тянуло. Мне всегда нравилась пора вечерней тишины в Дэд-Ривер. Пожалуй, единственный сугубо эстетический опыт, который мог предложить город, — своего рода мягкое охлаждение духа, приходящее вместе с охлаждением земли. Ночи лета почти что искупали здешние периоды черноты в зимнюю пору, когда всем только и оставалось, что запираться в четырех стенах из-за лютых морозов. Можно было почти почувствовать, как одна за другой загораются в небе звезды — даже не видя их самих.
Я сполз на сиденье пониже и, кажется, задремал.
Меня разбудила хлопнувшая — так громко, что я вздрогнул, — дверь.
Перед домом Кейси не горел свет, поэтому сначала было трудно разглядеть ее лицо, когда она шла к машине, но по чему-то в ее походке, по тому, как она двигалась, я понял, что она очень расстроена. Ее движения всегда были такими контролируемыми и уверенными — рожденные тренированными и от природы не хилыми мышцами. Но сейчас прослеживалась в них какая-то дерганность, к коей я совершенно не привык. Кейси открыла дверь со стороны пассажира.
— Поехали.
Она прямо-таки бросилась на сиденье. Ее голос казался хриплым, сердитым.
— Что случилось?
— Пожалуйста, просто увези меня отсюда.
— Ты все еще хочешь посмотреть тот фильм?
— Да. Мне начхать. Поехали. Хоть к черту на куличики!
— Кейси, осади коней.
Сдается мне, она отняла добрых пять лет жизни у двери моей машины. В ушах у меня зазвенело — в унисон с оконным стеклом. Я завел мотор.
— Ну, успокоилась?
Она повернулась ко мне, и что-то екнуло у меня в животе. Эти прекрасные светлые глаза сверкнули на меня. Я никогда раньше не видел, чтобы она… плакала. Я потянулся к ней — желая лишь обнять, утешить…
— Прошу тебя! — с мольбой в голосе выкрикнула она.
Кейси… умоляла. Хотелось ущипнуть себя — проверить, не сплю ли.
Я выполнил ее просьбу — и вырулил на трассу.
Мы ехали без особой цели. Сперва поколесили по городским задворкам, затем — вверх-вниз по главным улицам. И потом снова — прочь, на самые окраины.
Я хотел разговорить ее, но она заткнула меня таким болезненным взглядом, что после я продолжал смотреть на дорогу впереди и долго молчал, что, очевидно, было всем, чего она хотела от меня, и всем, что я мог ей дать. Я чувствовал, как ее тело слегка дрожит, и понял, что она плачет. Мысль, что в ее семейке толстосумов, обесцвеченной и стерильной, могло происходить что-то способное пробить Кейси на слезы, вымораживала меня. Мне-то казалось, она вообще не способна плакать. Командирский норов как корова языком слизнула, жесткая аура развеялась — и вот уже рядом со мной обычная девушка, не лучше и не хуже других. И хотя мне в ней нравилась эта почти военная хватка, я понял, что долго уже выжидаю возможности увидеть ее именно такой — без защитных заграждений.
Было приятно осознавать, что я могу помочь ей, просто находясь рядом. Я почувствовал странное утешение. Едва ли я когда-то неподдельно заботился о ком-либо другом больше, чем о ней — тогда. То был очевидный пиковый момент.
Когда мы сворачивали на Нортфилд-авеню, Кейси, громко шмыгая носом, стала утирать слезы — отрывистыми движениями, подушечками пальцев обеих рук. Мы одновременно повернулись друг к дружке. Для меня то был всего лишь взгляд, прежде чем мне пришлось снова посмотреть на дорогу; но я еще долго после этого чувствовал, как она пристально смотрит на меня, как-то оценивая.
Когда она заговорила, голос был нежным, но я почувствовал, что она снова притворяется, делает вид. Покрывает фальшивой эмоцией истинную, неизвестную. С каждым новым произнесенным словом она свивала вокруг меня холодную сеть, точно паучиха.
— Я хочу вернуться, Дэн.
— Мне везти тебя домой?
— Пожалуйста, да.
— Ладно.
Оказалось, мы не успели отъехать слишком далеко. Я вел машину молча. Когда автомобиль сворачивал к ее улице, я заметил выбоину на дороге — которую ни разу не замечал прежде. Роззыбь казалась жутко неуместным явлением на единственной на весь Дэд-Ривер респектабельной улице.
Я припарковался напротив ее дома и поставил пикап на ручник. Фырча и рокоча, мотор пошел вхолостую. Я положил руку на сиденье и повернулся, чтобы спросить Кейси, не хочет ли она рассказать мне о том, что стряслось, — прежде чем снова ступить под своды этого дома. Мне и правда хотелось знать — не из простого любопытства. Что-то менялось, и менялось стремительно. Но я знал, что Кейси меня снова «срежет», твердо и незамедлительно — и от этого желание дознаться не умалялось ни капли.
Она открыла дверцу со стороны тротуара.
— Подожди меня здесь.
Дверь затворилась за ней, тихо и осторожно.
Я заглушил машину окончательно и стал наблюдать за ней.
Кейси пересекла улицу и зашагала по выложенной камнем дорожке, которая делила газон надвое и вела к крыльцу; в саду камней, обступавшем крыльцо, с двух сторон были высажены низкие кусты. Они тянулись ввысь, и их симметрия едва ли радовала глаз — скорее уж мозолила. Кейси остановилась перед первой ступенькой и посмотрела налево. Она что-то искала на земле.
Ну, и что теперь?
Что, черт возьми, у нее на уме?
Она сделала несколько шагов влево, неотрывно глядя под ноги. На миг меня посетила дурная мысль, что она там ищет червяков, и мы потом поедем порыбачим — посреди ночи, в темной водице. А потом она наклонилась и подхватила что-то с земли, предварительно взвесив в руке, — и я, похоже, понял, что вот-вот будет.
Ее движения молниеносно преобразились, сделались отточенными: старая недобрая Кейси — во всей красе, всецело в форме. Очевидно, она прекрасно знала, что делает. Отступив на три шага к лужайке, она уставилась в левое переднее окно. За стеклом горел торшер. Прикидывая в уме планировку дома, я понял: где-то там — кабинет-мастерская ее отца.
Есть что-то ужасное для меня в звуке бьющегося стекла.
Помню, когда был ребенком, у нас жил кот. Он однажды ночью перебудил нас всех, сбив с кухонного стола дешевую хрустальную вазу. Я вскочил на ноги и бросился на кухню так быстро, что не вполне еще проснулся, когда добрался туда. В итоге мне пришлось зашивать распоротую осколками пятку.
На сей раз — нечто похожее.
Думаю, рука моя дернулась к ключу зажигания сразу после того, как камень врезался в стекло. Думаю, я завел машину и поставил ногу на педаль еще до того, как хруст и звон улетучились из моих ушей. Отчасти это был инстинкт, отчасти — жест самосохранения.
Это она запустила камнем в собственное окно, но я нутром чуял — отвечать за это буду я. В горле пересохло.
— Боже! — заорал я. — Давай скорей!..
И у меня не вышло привлечь ее внимание.
Она все так же решительно чеканила шаг по дорожке, выложенной камнем, а затем — по правой стороне лужайки, и плевать ей на меня хотелось. Я сразу понял, что она делает, куда направляется. Знал это так же, как степень боли от удара чем-нибудь тяжелым по башке. Кейси было бы невозможно остановить. Попытки лишь усугубят ситуацию. Звук бьющегося стекла был таким громким, что я не удивился бы, загорись во всех окрестных окнах разом свет. Но тишина никуда не девалась, а Кейси знай себе шла через лужайку по щебеночной дорожке к соседнему дому.
Я снова посмотрел на ее дом, потными ладонями тиская руль. Силуэт отца Кейси возник в обрамлении окна. Застыв в профиль, он оглядывал ущерб — битое стекло, которое, как я мог представить, весело подмигивало ему с пола.
Он медленно повернулся к окну, осторожно прижал ладони к подоконнику и выглянул наружу. Посмотрел направо, потом налево, а потом — прямо на меня.
Мне пришлось отвернуться. В его взгляде оказалось слишком много печали, а во мне — слишком много вины.
Снова что-то грохнуло — даже громче, чем в первый раз. Кейси запустила второй камень — в правое переднее окно соседнего дома.
О причинах задумываться было нечего — ее тактика от меня не укрывалась. Вопросов теперь будет много, очень много — и на некоторые из них должен будет ответить ее отец.
В доме зашумели. Послышался женский голос, за ним — мужской. Кейси вся выпрямилась, восстанавливая контроль над собой. Клин стекла слетел с верхнего подоконника, как лезвие гильотины, ударился о нижнюю раму, разбился вдребезги. Крик из дома показался мне почти истеричным.
Я смотрел, как она идет обратно к машине — никуда не торопясь.
В тот момент я чуть не дал по газам, бросив ее там. Силуэт ее отца больше не маячил в окне, зато на крыльце вспыхнула лампа. Скоро он будет стоять там. Я высунулся наружу и крикнул:
— Кейси, залезай, черт бы тебя побрал!
Симпатии легко растворяются. Просто добавьте страха и взболтайте.
К тому времени как она вернулась ко мне в салон, я буквально закипал от ярости. И от страха, конечно, тоже. Но у меня осталось достаточно самообладания, чтобы не рвануть во весь опор, сшибая почтовые ящики у обочины по пути прочь. Мы плавно, почти вальяжно отчалили от бровки тротуара.
Не вижу зла, не слышу зла.
И зло меня не слышит…
Мне вдруг захотелось врезать Кейси со всей дури.
Натурально костяшки зачесались.
Как она могла втянуть меня в этот раздрай? Зачем так со мной поступила? Вовлекла не только людей по соседству, не только родителей — по неизвестной мне идиотской причине, но и меня! Я ничего плохого ей не сделал. Не напрашивался на такое.
Не напрашивался ведь?
В голове царил хаос. Хотелось распахнуть дверцу с ее стороны и спихнуть Кейси на дорогу. И плевать, что на полном ходу. По фигу. Если она думает, что со мной можно обходиться вот так вот, — пусть катится колбаской.
Два квартала я проехал так осторожно и бдительно, как, пожалуй, ни разу в жизни — хоть весь и бурлил внутри, а затем резко наступил на газ и отправился на поиски шоссе.
Я набрал шестьдесят на тихих улицах Дэд-Ривер и разогнался до семидесяти пяти на прибрежной дороге. Та была недостаточно хороша для семидесяти пяти. Как и пикап. В какой-то момент я понял, что делаю, и съехал на обочину.
Еще чуть-чуть, и мы бы угробились.
Я заглушил двигатель, погасил фары. Мы застряли посреди черного нигде, в темной ночи, на обочине плохой дороги; вокруг никого, кроме сверчков и лягушек, а я не растерял ни грамма своего восхитительного гнева. Я держался так долго, как мог, надеясь, что она скажет что-нибудь и все снова будет хорошо — зная в глубине души, что она ничего такого не могла сказать, уж точно — не сейчас. Тогда я наугад потянулся к ней, сграбастал за рубашку обеими руками и встряхнул — хорошенько, как куклу из тряпок. Я прижал ее к сиденью машины, а она хныкала, умоляя меня, пожалуйста, остановись и я посылал ее к дьяволу, раз за разом, и чувствовал, как ткань рубашки прямо на боках Кейси расползается под моей утратившей контроль хваткой.
— Ты не понимаешь!..
Она снова плакала, но на сей раз мне было все равно. Это ничего не значило. Она не могла достучаться до меня сейчас. Я тряс ее до тех пор, покуда не понял, что рубашка сползла у нее с плеча, и когда мне это не помогло, я запустил руку ей в волосы — и встряхнул уже за них.
— Ублюдок! Отвали от меня!
В моих руках вдруг будто сдетонировал визжаще-плачущий заряд.
