Глава 10
Несколько дней спустя я решил, что чувство юмора Рафферти сделалось уж совсем гротескным, почти абсурдным.
Может, причиной тому стали ранние пташки-туристы, привлеченные к нам хорошей погодой, — люди, сотканные из денежных излишков и плохих манер. Те, в которых ты, с одной стороны, нуждаешься, а с другой — от одного вида этих с жиру бесящихся типов, которые, наплевав на квоты, рыбачат сетью и сосут вино прямо на улице из картонок, тебе делается дурно. Такой народец способен расшевелить в любом горького циника, сдается мне.
В тот же самый день Рафферти стравил мне байку о женщине, подавшей в суд на итальянского производителя соуса для спагетти с требованием возместить ей моральный ущерб — якобы, откупорив банку маринары, она нашла внутри чей-то палец в ошметке резиновой перчатки, указывающий точно на нее.
Следующим днем у него обнаружилась еще историйка, на этот раз — откуда-то с газетных страниц. На мясокомбинате на юге Чикаго в свинарнике нашли труп ночного сторожа, частично обглоданный хряками. Их там была добрая сотня, так что от лица и живота того мужика мало что осталось. Но вот что настораживало — обнаружили труп голым; вся его одежда была аккуратно развешена на ближайшей перегородке.
Рафферти позволил себе пару тошнотворных шпилек — не сказать, чтобы по сильно неочевидному в данном случае поводу, — и я подумал, что он в последнее время какой-то странный стал.
Но возможно, дело и не совсем в нем было.
Порой мне кажется, что на определенную перемену атмосферы реагирует — пусть по-своему — каждый; от этого просто не отвертеться. Пояснить свой взгляд на эту вещь глубже я не смогу. Иногда реакция очевидна и энергична, совсем как в год убийства Кеннеди; иногда — довольно скромна, как при победе региональной футбольной команды. Иногда она накатывает волнами, возвращается снова и снова — и ее приноравливаешься не замечать. Может, на Дэд-Ривер как раз пошла волна.
Собственно, вот почему я был склонен думать, что дело не только в моем друге Джордже Рафферти: достаточно было взглянуть на меня.
Эти магазинные кражи и прочие учиненные нами глупости, происшествие со Стивеном, угнанная тачка — прибившись к новой пестрой компании, с поистине деструктивной тягой, слепо, я шел у четверки новых знакомцев на поводу. На все, что они вытворяли, — смотрел сквозь пальцы.
На городской площади стояла статуя всадника, солдата времен Революции. В одну ночь мы выкрасили яйца коня в красный цвет, в другую — в синий.
Однажды днем мы сидели на пляже; Кейси плавала — вода потеплела, но все еще оставалась слишком стылой по моим меркам, — а Стива не было, он до сих пор возился с поврежденной рукой дома, так что на песке сидели только я и Кимберли. Разговор сам собой зашел о происшествии со Стивом — о казусе, как повадились мы его уклончиво называть. Скучная довольно-таки болтовня: когда снимут швы, когда он сможет нормально сгибать руку, все в таком духе. Мы вспоминали, как это было в тот день, ни разу не приблизившись к сути дела, не уточняя, почему так поступила Кейси. Этот насущный вопрос мы обходили стороной.
Но я думаю, это навело Ким на мысль о другой истории, которую я упомяну здесь, — она-то имеет отношение к загадочным переменам атмосферы в Дэд-Ривер, повлекшим за собой преображения и в здешних людях.
Ким сказала, что тогда была еще совсем маленькой, по соседству с ней жила семья с дочкой-подростком — единственным ребенком. Девушка та не отличалась ни красотой, ни умом, обычная такая до зевоты, разве что слегка недружелюбная и всегда угрюмая.
Как бы то ни было, на день рождения — семнадцатый — родители подарили ей два подарка: машину и щенка добермана. Вероятно, сказала Ким, девушка была непопулярна в школе, и один презент — машина — должен был повысить ее статус в обществе, в то время как другой — утешить ее, если первый не сработает как надо.
И девочка взаправду сильно полюбила щенка.
Оба ее родителя работали, поэтому собака большую часть дня торчала дома одна, и Ким помнила, как машина хозяйки щенка с ревом въезжала на подъездную дорожку каждый день в половине четвертого и как ее соседка торопилась вверх по ступенькам, пока собака громко лаяла и царапалась в сетчатую дверь. Вскорости за этим следовали визги, объятия и лобзания, которые даже в детстве Ким находила довольно-таки противными. Огромный «щенок»-добер нарезал дикие круги вокруг дома, порой заскакивая и на ту территорию, что номинально принадлежала семье Ким — и так каждый день.
Но однажды произошло по-другому.
Девочка подъехала к дому, и не последовало ни лая, ни царапанья в дверь. Просто тишина. Ким, как обычно, играла во дворе и заметила, что что-то не так. К тому времени все уже привыкли к собаке, так что она просто спокойно наблюдала. Девушка вошла внутрь.
Через пару минут соседка выбежала со щенком на руках и очертя голову помчалась к машине. Уложив собаку на задние сиденья, она прыгнула за руль и на всех газах рванула с места. Только это и произошло на глазах Ким — об остальном она узнала позже, из третьих рук.
Когда девочка вернулась домой, щенок-добер лежал на кухне и задыхался. Что-то застряло у него в горле, так что она подхватила его и повезла к ветеринару. Ветеринар осмотрел собаку и велел ей подождать снаружи. Какое-то время она так и делала. Но потом ожидание стало ей надоедать, поэтому она решила ехать домой и попросила медсестру позвонить ей, когда доктор закончит.
Она пробыла в доме всего несколько минут, когда зазвонил телефон. Это был ветеринар. Он сказал, что с собакой все в порядке, и спросил, одна ли сейчас девочка дома. Та сказала — одна. Тогда он велел ей немедленно убираться наружу, пойти постоять на лужайке или на улице. Полиция, сказал он, уже в пути, а ей пока лучше не задавать вопросов — просто уйти как можно скорее.
Полицейский наряд застал ее ожидающей на лужайке перед домом, ходящей кругами, смущенной и обеспокоенной. Две патрульные машины высадили четырех копов на лужайке у ее дома.
Наверху, в шкафу ее отца, они нашли спрятавшегося мужчину с рубашкой, туго обернутой вокруг кровоточащего указательного пальца. Вернее, того, что от пальца осталось. Доберман, как оказалось, зарекомендовал себя отличным стражем — и весьма неловким едоком. Он оторвал незваному гостю палец от костяшки — и проглотил его целиком. И именно этот огрызок встал у него поперек горла.
— …И я должен в это поверить? — уточнил я скептически.
— Все так и было.
Две истории о пальцах за одну неделю, подумалось мне.
— Ежели мне не веришь, спроси Кейси. Ее родители ту девчонку подряжали иногда посидеть с ее братом.
— С братом?..
Наверное, это слово вырвалось у меня слишком поспешно.
— Ну да. Ты… ну, ты ведь знаешь про ее брата, да?
— И да и нет.
Ким поняла, что сболтнула лишку. На моих глазах ей становилось все более и более неловко — у нее явно не выходило с ходу сообразить, как выпутаться. После долгой паузы она выдала:
— Ну, можешь спросить у Кейси про Джину Драммонд. Она все расскажет.
— Лучше ты расскажи мне про ее брата, Ким.
Она задумалась. У меня было такое чувство, что там было что-то такое, что, по ее мнению, я должен был знать. И, по-моему, именно тогда я понял, что тоже ей нравлюсь… хоть немного. Вспомнил, как она предостерегала меня насчет Кейси в кафешке, где мы пили кока-колу. Но верность другому, что бы иные люди на этот счет не говорили, не так-то просто перебороть.
— Знаешь… нет, лучше не стоит. Это дело Кейси.
— Точно не мое? Ни капельки?
— Ну, так я не сказала.
— И что в итоге? Стоит ли спрашивать ее об этом, Кимберли?
Она помедлила с ответом.
— Может, и стоит. Я не знаю. Зависит от обстоятельств.
— От каких?
— От того, насколько хорошо ты хочешь ее узнать.
— Думаю, чем лучше — тем лучше.
Ким вздохнула, отвела глаза.
— Тогда валяй, спрашивай. Ради бога. Я-то за тебя не могу решить. — Встав, она пошла прочь от меня, к мелководью. Насколько я помнил, это был первый раз, когда она вошла в воду за все лето. Я окликнул ее, предупреждая:
— Погоди, не торопись! Околеешь же!
Она обернулась и посмотрела на меня. И промолвила — тихо-тихо:
— Ты тоже смотри не околей.
