За несколько последних десятилетий сознание превратилось в интересную тему для исследований когнитивистов и их «заклятых друзей» – когнитивных нейробиологов. Какое бы исследование вы ни проводили, если вы используете научные методы, вам придется провести такие эксперименты, результаты которых предполагают больше одного-единственного объяснения. В случае с экспериментами над сознанием следует отделить ту обработку информации, которая происходит осознанно, от той, которая происходит бессознательно. Как и в случае с исследованиями пациентов, описанными в предыдущей главе, стандартный способ добиться такого результата – это противопоставить ситуацию, в которой люди осознают присутствие стимула, той, в которой они этого не осознают.

Основная техника, используемая в таких исследованиях здорового мозга, – это сублиминальная ситуация. Если в течение секунды или дольше показывать участнику исследования изображение обычного предмета, он, как правило, может сказать, что именно увидел. Чем меньше будет время представления стимула, тем ниже способность распознать его, а когда время представления стимула снизится до 20–30 секунд, практически никто из испытуемых не признает, что видел его, и не сможет сказать, что именно ему показали. В связи с этим возникает вопрос: как понять, что мозг успел зафиксировать показанный стимул, и не был ли он представлен слишком быстро?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо получить как вербальную, так и невербальную реакцию. Например, в исследованиях пациентов с разделенным мозгом и слепозрением можно попросить испытуемого выбрать, на какой из нескольких картинок изображен подсознательно представленный стимул. Другой метод предполагает сопровождение показа стимула ударом эклектического тока с последующим измерением сердечного ритма или какой-либо другой реакции вегетативной нервной системы, притом что стимул представляется подсознательно. Обычно выясняется, что, когда испытуемому снова показывают стимул, который в дальнейшем сопровождался ударом тока, происходит реакция вегетативной нервной системы (если повторно представляется стимул, предварительный показ которого не сопровождался ударом тока, таких изменений не видно). Хотя испытуемый не может вербально сообщить о сублиминальном стимуле, невербальные (спонтанные) реакции доказывают, что мозг обработал значение стимула. Таким образом, сублиминальная стимуляция исключает осознание зрительного стимула, но не способность воспринимать его и реагировать на него.

Исследованиями в области сублиминальной стимуляции в 1950-х годах заинтересовался рекламный сектор. К тому времени маркетологи уже знали об эффективности использования сексуальной, патриотичной и других эмоционально насыщенных форм символизма для увеличения продаж. Рекламщики понимали, что если бы потребители знали о таком воздействии, то могли бы сопротивляться ему, поэтому они обратились к сублиминальному воздействию как средству застичь потребителя врасплох и направить рекламную кампанию напрямую к бессознательному. В одном кинотеатре в Нью-Джерси, например, на экране на доли секунды появлялись призывы вроде «Пейте Coca Cola» или «Ешьте попкорн», чтобы повысить выручку киоска с едой и напитками. Об использовании сублиминальных стимулов и других рекламных уловок широкой публике в 1957 году рассказал Вэнс Паккард в своей знаменитой книге «Тайные манипуляторы».

Тем временем представители серьезной науки утратили интерес к изучению сублиминальной стимуляции. Критики этого метода упирали на то, что эффективность исследований по изучению стимулов, минующих сознание, на самом деле была гораздо ниже заявленной, ведь крошечные составляющие информации могли «просочиться» в сознание, даже если время представления стимула было очень коротким. Правда, позднее появились новые подходы, позволявшие полностью исключить такие «утечки». Сегодня, например, в ходе подобных опытов повсеместно используется «обратная маскировка» – техника, в рамках которой представленный на короткое время стимул сразу же сменяется другими, маскирующими стимулами, подавляющими доступ сознания к целевому стимулу. Несмотря на это, критики продолжают утверждать, что часть информации все равно может «просочиться» и условия проведения опытов нужно ужесточить. В результате явления, проходящие проверку на выявление бессознательной обработки информации, оказываются очень простыми с психологической точки зрения, и, поскольку никаких сложных процессов с помощью этой техники изучить нельзя, некоторые утверждают, что бессознательное – значит «тупое», но, как заметил Анил Сет, такие эксперименты, будучи по сути своей очень ограниченными в возможностях, «занижают богатство феноменологии реального мира».

Собственно, изучение сознания целиком основано на предположении, что сознание есть нечто требующее порождения. Мы не осознаем всего, на что способен наш мозг, поэтому вся информация, составляющая наш сознательный опыт, по определению бессознательная. Нельзя не согласиться с Зигмундом Фрейдом, утверждавшим, что сознание – это всего лишь верхушка айсберга нашей психики, но даже Фрейд не мог в полной мере оценить когнитивное бессознательное.

Философы давно определились, что сознательный опыт для них имеет определенное субъективное качество, и для того, чтобы подчеркнуть это качество, часто используется термин «феноменальное сознание». Отдельный термин понадобился потому, что слово «сознание» обладает множеством других значений. Так, мы уже видели, что оно иногда используется для того, чтобы отличить состояние, в котором человек бодрствует, сосредоточен и готов реагировать на стимулы, от того, в котором человек спит, находится под действием наркоза или в коме. Когда я использую термин «сознание», я подразумеваю его феноменальный тип и предполагаю, что оно является порождением мозга.

Правда, такое физикалистское объяснение устраивает не всех сторонников феноменального сознания. Томас Нагель, со знаменитой работы которого «Каково быть летучей мышью?» началось современное увлечение феноменальным сознанием, – дуалист: он считает, что субъективные свойства, иногда называемые «квалиа» и определяющие, каково это – быть в сознании, вообще не имеют никакой физической основы. Таким образом, Нагель отрицает гипотезу о том, что феноменальное сознание можно понять с помощью научных методов. Однако исследователи Энтони Джек и Тим Шеллис с ним не согласны; именно потому, считают они, что мы знаем, каково находиться в определенном психическом состоянии, мы можем использовать эти доказательства для подтверждения теорий сознательного. В частности, они утверждают, что интроспективное доказательство составляет основу для научного объяснения феноменального сознания.

Чаще всего интроспекцию превращают в данные посредством получения записи всего сказанного находящимся в сознании испытуемым, и такая запись отражает одну из двух форм интроспекции: одна является результатом активного изучения, а другая – пассивного наблюдения. О преимуществах и недостатках записи сказанного испытуемым мы подробно поговорим позже, когда речь пойдет о сознании животных, а пока удовлетворимся мыслью о том, что это хоть и неидеальный, но чрезвычайно ценный инструмент изучения человеческого сознания.

Результаты функциональной магнитно-резонансной томографии (МРТ) отчетливо свидетельствуют, что при демонстрации осознаваемых стимулов активируются зоны зрительной коры и зоны общей когнитивной корковой сети, лежащей в основе оперативной памяти, в особенности зоны префронтальной коры (а также – в отдельных случаях – теменно́й). Однако если демонстрируется неосознаваемый стимул, активируется только зрительная кора (рисунок 52.1). Для многих исследователей, включая меня самого, такие результаты свидетельствуют о том, что для появления феноменального сознания и способности вербально сообщать о зрительных стимулах обработка сенсорной информации в зрительной коре требует дальнейшей сенсорной обработки сетью когнитивного контроля оперативной памяти.

Рисунок 52.1. Активация коры головного мозга при демонстрации неосознаваемых и осознаваемых стимулов

Исследования сознания – сфера активная и дискуссионная; в ней существует множество противоречащих друг другу теорий и подходов (таблица 52.1). Основой моей приверженности когнитивному подходу является мой опыт работы с пациентами с разделенным мозгом, о которых я уже рассказывал, и в особенности рассказы о якобы полученных импульсах, созданные левым полушарием относительно поведения, осуществленного правым полушарием. Возможно, пациент просто обманывал: выдумывал то, что было неправдой, и он об этом знал, но сам он (и в особенности левое полушарие его мозга, оснащенное речью), очевидно, полностью уверовал в то, о чем рассказывал; следовательно, он обманывал сам себя.

Таблица 52.1. Фокусы отдельных современных физикалистских теорий сознания

* Поскольку русскоязычной критики указанных теорий немного, приводятся их оригинальные названия на английском языке, что призвано облегчить поиск источников и критики тем читателям, которых они заинтересуют. – Прим. пер.

Платон считал самообман худшим из всех способов обмана, но нам подумалось, что, возможно, он не так уж плох. Казалось, пациент просто использует то когнитивное устройство, к которому люди и так постоянно прибегают в попытках защитить цельность личности, избавившись от когнитивного диссонанса.

Наш сознающий разум эгоцентричен: он считает, что находится там, где происходит психологическое действие. Но мы скорее водители за рулем Tesla, способные контролировать ее в случае необходимости, но все остальное время мы можем анализировать что-то еще.

Конечно, значительную часть работы мозга мы не осознаем, и наш сознающий разум как будто не знает об этой деятельности. Например, психологам снова и снова удается доказывать, что от сознательного восприятия часто ускользает понимание причины или мотивации того, почему проявляется конкретное поведение: мы знаем, что именно сделали, но не знаем почему. Следовательно, для того, чтобы сохранить общность, столкнувшись с такой разобщенностью, у сознания должен быть некий изощренный способ воссоздания истории человека, объясняющей реакции, которые произошли ненамеренно.

В большинстве случаев, когда речь идет о тривиальных действиях (таких, как жестикуляция во время разговора или ерзанье на стуле), вы не обращаете внимания на движения своего тела; однако иногда неосознанные реакции заставляют принять их во внимание или требуют этого от вас. Например, когда ваши действия идут вразрез с тем, что вы сами о себе думаете, вы можете придумать объяснение того, что с вами происходит, или если кто-то спрашивает вас, почему вы отреагировали определенным образом, а не иначе, и вам стыдно признаться, что вы не знаете, вы просто можете приписать собственность этого поведения самому себе. Все эти сценарии уменьшают диссонанс, помогают сохранить чувство контроля и личностной целостности. Как заметил Дэниел Деннет, использование таких сценариев поведения – это защитная тактика, способ определить и обезопасить наше понимание самих себя.

Намекая на эту форму совершенно другого набора впечатлений, предположений и отсылок, Джефф Твиди, вокалист инди-рок-группы Wilco и один из моих любимых авторов песен, в своей книге мемуаров «Пойдем (чтобы вернуться)» пришел к аналогичному выводу. Он заметил, что наш мозг устроен таким образом, что стремится исключить любую неопределенность. Чтобы наполнить свою жизнь смыслом, Твиди пишет песни, которые, безусловно, являются повествованиями.

Когда в конце 1970-х годов мы с Майклом Газзанигой писали книгу «Объединенный разум», концепция оперативной памяти в психологии еще только формировалась. Если бы тогда мы владели той информацией по теме, которая есть сейчас, мы могли бы представить более подробное и глубокое понимание того, что происходит с людьми, когда они пытаются объяснить свои действия. В частности, благодаря оперативной памяти мы можем вести внутренний мониторинг событий окружающей нас среды, своего собственного поведения, формировать внутреннюю информацию из памяти, включая схему и модели своего внутреннего мира, формировать объяснения, повествование об этих внешних событиях и действиях. Конечно, контуры префронтальной оперативной памяти участвуют в создании повествований, схемы, ментальных моделей, представлений человека о самом себе, конфабуляций и самого по себе сознания.

Поскольку высказанные в этой главе идеи в значительной степени зависят от исследований пациентов с разделенным мозгом, проводившихся в 1970-х годах, я решился на то, к чему долгое время не прибегал, – открыл «Объединенный разум», чтобы проверить, как там изложены наши с Газзанигой взгляды. Вот любопытный отрывок: «Как Джордж вообще оказался в одной постели с Молли, которая не является ему женой? Что собой представляет механизм, вызывающий диссонантное поведение? Это поведение полностью противоречило существующему у него (вербально сохраненному) видению подобных вещей, и обычно вербальная система способна осуществлять самоконтроль. Мы предполагаем, что причиной этому была существующая в Джордже другая информационная система с другими эталонами и другой системой ценностей, но она была определенным образом закодирована, вербальная система Джорджа о ней не подозревала и, следовательно, не могла контролировать. Об этой другой системе доминирующая вербальная система ничего не знала ровно до того дня, когда та захватила власть и спровоцировала поведенческий акт, приведший его вербальную систему в сильное замешательство. Поскольку ничего другого ей не остается, вербальная система Джорджа вынуждена искать объяснение произошедшему и корректировать его вербальные представления и руководства поведения таким образом, чтобы этот вновь обнаруженный аспект его личности можно было учесть. С этой точки зрения именно вербальная система в итоге является судьей разнообразных ментальных систем, многие из которых мы познаем, только когда демонстрируем определенное поведение».

Этот пример подтверждает мое предположение, согласно которому мои идеи о сознании сформировались на основе первых минут наблюдения за пациентом, выдумывающим объяснение, и последующего обсуждения наблюдений всего прошедшего дня – бесед, которые мы с Майком вечером вели в баре.