В сущности, речь здесь пойдет о том же самом, что и раньше – о крайнем изумлении перед тем, как мозг преобразует сочетания звуковых частот в эмоции и художественные образы.
Про мажор и минор знают все. Все знают, что мажор – это весело, а минор – грустно. Единственный вопрос, который вызывает некоторое недоумение, как так вышло?
То есть почему мажор весело, а минор – грустно?
Тут есть что обсудить. Это серьезный повод задуматься над тем, почему «В семь сорок он подъедет» – это печальная новость, а следующая за ней «Он выйдет из вагона и двинет вдоль перрона» – это уже таки весело. Что в этом веселого?
То, что песня «Вместе весело шагать по просторам» написана в миноре, это что – скрытый сарказм, оптимизм ипохондрика или проявившиеся ладовые закономерности? «Ладовые» потому, что мажор, минор и прочие подобные сущности называются ладами.
В чем смысл того, что самые оптимистическо-милитаристские произведения братьев Самуила, Даниила и Дмитрия Покрассов «Красная армия всех сильней», «Мы красные кавалеристы», «Три танкиста» написаны в миноре?
(Четвертого брата, Аркадия, мы не упоминаем, потому что он вовремя не принял революцию и с тех пор работал в Голливуде.)
Есть, конечно же, в безбрежном море симфонической музыки безукоризненно-плакатные образцы мажора и минора. Достаточно вспомнить Пятую симфонию Чайковского с чрезвычайно пафосным и достаточно вульгарным противопоставлением минора в начале симфонии и того же мотива в мажоре в финале. Да, здесь ладовые образы представлены в идеально-лабораторном виде – от мрачных философских размышлений к необратимому оптимизму, в финале переходящему в овации.
Кстати, не менее яркое и выразительное противопоставление мажора и минора наблюдается в «Полете валькирий» Вагнера, в произведении, которое бо́льшая часть нынешних меломанов знает скорее по фильму Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня», чем по опере «Валькирия» из эпического сериала «Кольцо нибелунга».
После продолжительного набора трелей в разных регистрах валькирии запускаются в миноре и лишь потом, хорошенько разогревшись, летят уже в мажоре. Что чисто композиционно является вполне примитивной, хотя и достаточно наглядной затеей. Но для наших, чисто образовательных, целей «Полет валькирий» очень интересен, поскольку там, помимо прочего, использовано и увеличенное трезвучие, которое появляется в музыке всегда в момент сверхъестественных событий. А что может быть сверхъестественнее стаи летящих крупнокалиберных… Как бы их поделикатнее назвать… Барышень, вот!
Вы ведь можете представить себе летящих клином (или у настоящих тевтонцев это называется свиньей?) Брунгильду, Герхильду, Ортлинду, Вальтрауту, Швертлейту, Хельмвигу, Зигруну, Гримгерду и Россвейсу?
А стая валькирий, хочу вам доложить, это отнюдь не голуби на Сан-Марко. Они, безусловно, достойны увеличенного трезвучия. Не меньше, чем Черномор у Глинки в «Руслане и Людмиле».
Вот мы и нащупали еще один лад, потому что упомянутое увеличенное трезвучие – это конструкция, существующая главным образом в рамках целотонного звукоряда.
Использовав слово «целотонный», я сразу понял, что настало время кое-что объяснить, прежде чем мы снова вернемся к эмоциям.
Продолжая конвертировать математические закономерности в эмоциональные и духовные проявления, мы приходим к следующему результату.
Благодаря музыкально-математическим играм Пифагора мы знаем, что октава состоит из двенадцати звуков, расположенных между собой на более-менее равных расстояниях, которые в наши дни принято называть полутонами. Не в художественном или психологическом смысле, а в терминологическом.
И тогда, пользуясь навыками, полученными в процессе игры в тетрис или морской бой, вы легко можете собрать вполне произвольный звукоряд в пределах октавы, взяв за основу блоки размером в один, два или три полутона. Главное, чтобы в сумме это вписывалось в рамки октавы. Получившийся звукоряд можно назвать гаммой, если вы собираетесь попрактиковаться в занятиях музыкой, но можно назвать и ладом, если на основе этих звуков вы затеете сочинять мелодию.
А поскольку таких комбинаций в процессе игры в музыкальный тетрис получается достаточно много, то и ладов выйдет вполне приличное количество. Это не только любимые всеми мажор и минор. Это также такие лады, как лидийский, фригийский, миксолидийский, дорийский и многие другие.
То есть разные лады – это всего лишь разные сочетания последовательностей тонов и полутонов.
А на выходе получаем разные эмоциональные эффекты. Впрочем, чуть позже вам об этом убедительно расскажет Платон.
Поскольку почти вся музыка, которую мы играем, – европейская, а девяносто процентов из этого количества просто написано в мажоре или в миноре, то гораздо проще в процессе обучения сперва научиться играть мажорные и минорные гаммы, а потом, вслед за композитором, собирать из них готовые шедевры. Потому что практически вся музыка состоит из обрезков гамм разной длины, и нам остается лишь сшить эти обрезки таким образом, как завещал автор.
Максимально приближенным в этом смысле к абсолюту в плане использования гаммы в чистом виде является па-де-де из балета «Щелкунчик», которое циничные музыканты поют со словами «Мы опоздали в гастроном» в силу эквиритмичности музыки и текста.
Аналогичным образом используется и арпеджио, которое есть не что иное, как развернутый во времени аккорд. Не очень большое разнообразие аккордов и, соответственно, сделанных из них арпеджио и составляет вторую часть строительного материала для подавляющего количества музыкальных произведений.
Более того, последовательность в музыкальном произведении этих самых отрывков гамм и арпеджио зависит от музыкального контекста и достаточно предсказуема в вероятностном смысле. То есть строится по тем же алгоритмам, что и ненавистный всем Т9, прости господи. Доходя до некоторого абсолюта в итальянской опере 30–40-х годов XIX века и жанре под названием русский шансон.
Вы, конечно, можете считать это педагогическим зудом, но я совершенно искренне призываю вас играть гаммы. Если вы их научились играть, то весь остаток жизни можете практически не заниматься. (Это, конечно, шутка, но понимание ее глубины действительно заметно экономит время.)