10

Кругом вода – и ни одной тигровой акулы!

Большой Барьерный риф – одно из семи природных чудес света, крупнейшая в мире подводная экосистема, единственный живой объект на Земле, который видно из космоса. Он насчитывает в длину 2250 километров и состоит более чем из 3750 отдельных рифовых систем и коралловых рифов и сотен живописных тропических островов с великолепными пляжами. Благодаря своей естественной красоте Большой Барьерный риф стал одним из самых популярных в мире мест для дайвинга, а следовательно, и для изучения тигровых акул – рифовых сверххищников и главных естественных защитников рифов.

Мой друг Рич Корхаммер некогда переехал из Нью-Йорка в Австралию. Я позвонил ему и спросил, не примет ли он меня в гости. Рич ответил, что я могу приехать в Брисбен хоть сейчас. Брисбен, столица австралийского штата Квинсленд, расположен на восточном побережье страны. Это третий по населению город Австралии – 2,3 миллиона человек.

Когда я приехал в Брисбен, то увидел пальмы, яркое голубое небо и белые песчаные пляжи – и город сразу мне понравился. Океан здесь прозрачно-бирюзовый, лето жаркое, зима тоже относительно теплая, так что плавать и нырять здесь можно круглый год. Хотя я находился в нескольких тысячах километров от дома, мне казалось, что я все еще в Америке. Пиццерии, торговые центры и автомобильные пробки встречаются повсеместно, напоминая о побережье Нью-Джерси. Как только я устроился, мы с Ричем отправились на Байрон-Бей, один из самых знаменитых пляжей востока Австралии. У меня был джетлаг, очень хотелось спать, так что я решил, что для восстановления мне нужно поплавать. Пляж Байрон-Бей имеет форму полукруга: сначала ревущие буруны, потом – белый песок и, наконец, у самой дороги, роскошные зеленые деревья, обеспечивающие купальщикам желанную тень. Волны были сильные, и мы решили выйти в море на каяке, но вскоре оказалось, что наша четырехметровая лодка Sun Dolphin не справляется со стихией. Каждый раз, когда мы пытались выгрести, волны отбрасывали нас назад: между пляжем и открытым морем образовалась настоящая непроницаемая стена. Однако мы не отчаивались и продолжали бороться, пока трехметровый вал не выбросил нас из каяка.

Болтаясь в белой пене воды и чувствуя себя в безопасности только благодаря спасательным жилетам, мы с Ричем в отчаянии смотрели на то, как нашу лодку, превратившуюся в мертвый груз, относило все дальше к берегу, который был от нас метрах в ста. Понаблюдав за тем, как каяк качается и переворачивается, я подумал, что если бы мы с Ричем остались внутри, то могли бы серьезно пораниться. Любой из нас мог получить лодкой по голове. Хотя плыть в погоню за лодкой довольно унизительно, оба мы по крайней мере держались на плаву, не получили травм и были в безопасности, за исключением некоторого урона нашей гордости. Плывя к берегу, я напоминал себе, что океан может быть опасным местом и его нужно опасаться. В нашем случае страх спас нас от возможной катастрофы, и вскоре я понял, что страх – тайное оружие природы, которое вообще играет большую роль в океанах.

Затем я отправился на остров Херон на юге Большого Барьерного рифа. Я проехал 550 километров к северу от Брисбена вдоль восточного побережья и в небольшом городе Гладстон сел на паром, за два часа доставивший меня к центру Кораллового моря. Остров Херон назван в честь обитающих здесь цапель – по-английски herons. Он покрыт зеленью и имеет круглую форму. Он входит в состав Морского национального парка из списка Всемирного наследия ЮНЕСКО. Местные флора и фауна развиваются свободно, практически без участия человека, несмотря на то, что остров посещает огромное количество аквалангистов: мест для погружения здесь множество, это один из самых привлекательных дайверских курортов в Австралии. Весь год здесь можно увидеть интереснейших животных, в том числе зеленых черепах и головастых морских черепах. В пизониевых лесах с шумом носятся туда-сюда птицы – глупые крачки и тонкоклювые буревестники. Гуляя по северному пляжу острова, я с удивлением смотрел, как маленькие черепашки бегут к воде. По счастливой случайности я прибыл как раз в сезон выведения черепахами потомства. Самки головастых морских черепах откладывают в песок яйца, и через два месяца вылупившиеся и подросшие черепашки начинают свой бег к океану – без участия взрослых, опираясь исключительно на инстинкты. Но перед тем, как достичь воды, юные черепашки должны избежать нападения множества птиц, рассчитывающих на легкую добычу.

Стоя на берегу, я наблюдал за тем, как маленькая черепашка сантиметров восьми в длину отчаянно пытается добраться до воды. Меня поражало, как природа смогла создать идеальную копию 150-килограммовой взрослой черепахи. Когда она бежала к океану, ее плавники хлопали: она напоминала какого-нибудь гребца, яростно гребущего к берегу. К моему ужасу, ее склевала чайка. Увидев, что несколько других чаек напали на других черепашек, я решил сопроводить некоторых до воды. Я понимал, что нарушаю дарвиновские законы, но бой был слишком неравным: черепашки нуждались в помощи. Я отправил одну черепашку в воды, ласково набегавшие на белый песок, и молча отпраздновал ее боевое крещение.

Позже, гуляя по причалу, я заметил плавник с белой точкой на конце: это была рифовая серая акула в поисках добычи. Рядом проплыл австралийский сарган – рыба с тонким 30-сантиметровым туловищем, которая всегда напоминала мне линейки, какими мы с одноклассниками пользовались в начальной школе. Акула заметила саргана и бросилась в погоню за ним. Сарган устремился к мелким водам у ближайшего коралла: здесь от поверхности до дна было сантиметров десять, так что акула была обречена на неудачу. Сарган исчез внутри коралла, а акула в последнюю секунду успела свернуть, чтобы не влететь в коралл. Акула упустила жертву; так часто бывает с хищниками, но я знал, что вскоре ей повезет.

Наблюдая за уплывающей рифовой акулой, я услышал детские голоса. С парома высаживался целый школьный класс – дети 10–11 лет. Они собирались нырять с причала. Обеспокоенный, я устремился к их учительнице. «Нельзя позволять им плавать, – предупредил я ее. – Тут акулы прямо у пирса». Она посмотрела на меня и немедленно произнесла нечто совершенно для меня неожиданное: «А, все нормально». После этого она отвернулась, продолжая разговаривать с детьми.

«Нет, вы не понимаете, акулы прямо тут, на мелководье, дети будут прыгать прямо в их стаю!»

Она вежливо, но твердо ответила: «Да-да, я знаю. Все в порядке».

Мне показалось, что она сейчас погладит меня по голове, как одного из своих учеников.

Дети сбросили одежду и полотенца и запрыгнули в воду, произведя много шуму и брызг. Метрах в пятнадцати от них показалась рифовая акула – идеальное расстояние для нападения. Но вместо того, чтобы броситься на детей, акула внезапно развернулась и уплыла в открытое море: австралийские дети явно больше раздражали ее, чем вызывали аппетит. Все акулы одна за другой тихо уплывали с мелководья и растворялись за горизонтом.

Ранним утром следующего дня я и еще несколько человек встретились в доке, чтобы отправиться понырять к рифу Херон – главной достопримечательности острова, которую Жак-Ив Кусто включил в число десяти лучших мест для дайвинга в мире. Здесь живут тигровые акулы, и я был в восторге от перспективы поплавать вместе с ними. Кроме того, встречаются здесь и многие другие виды: акулы-молоты, серые рифовые и мальгашские ночные акулы. Это место знаменито своими коралловыми садами и подводными пиками, вершины которых находятся всего в четырех с половиной метрах от поверхности воды. С большим кислородным баллоном за спиной я прыгнул за борт нашей лодки и нырнул вниз, вдоль якорной цепи. Прочистив нос после резкого изменения давления, я увидел стайку сине-зеленых морских ласточек, плавающих рядом с рифом. С одной точки они казались светло-голубыми, с другой – зелеными и светящимися. Появилась черепаха-каретта. На ее пятнистом коричнево-белом панцире играли солнечные блики.

Я поплыл параллельно дну. Из рифа выскакивали различные рыбы-губаны – сигарообразные рыбины, опоясанные ярко-синими, желтыми и пурпурными кольцами. Желто-голубой губанчик отважно нырнул прямо в жабры большого коричневого групера, чтобы покормиться там паразитами и другими образованиями, выросшими в жаберных щелях. Я попал на крупную станцию очистки, пользующуюся популярностью у местных рыб. Станции очистки – это рифы, где пелагических рыб, совершающих длинные заплывы, встречают рыбки, очищающие их от паразитов: это некое подобие придорожной мойки автомобилей. 15-сантиметровые губанчики – едва ли не самые живописные рыбы в океане: у них специализированные рты, которые приспособлены для хватания, отрывания и поедания усоногих рачков, паразитов и прочей мелкой живности, накопившейся на животных, бороздящих океаны. У этих рыб существуют 3–4-часовые рабочие смены: они обслуживают около 2 тысяч клиентов в день . Обычно такая яркая раскраска может привлечь нежелательное внимание, но в данном случае это знак для грязных, усталых путешественников, что они добрались до нужного места. Такие взаимоотношения полезны и для пелагических рыб, которые очищаются от паразитов, готовясь к следующему заплыву, и для губанов, питающихся таким образом. Мимо проплыл тихоокеанский скат-манта – крупнейший из всех скатов, с крыльями-плавниками, словно бы сотканными из гигантского черного полотна, отороченного белым. Опоздав на чистку, он лениво плавал взад-вперед, вовсе не опечаленный своей медлительностью. К нему подплыло несколько губанчиков, и скат перестал взмахивать плавниками, словно переходя на нейтральную передачу и останавливаясь. Губанчики принялись за дело.

Я остановился полюбоваться одним из рифов, сформированным величественным белым оленерогим кораллом, цилиндрические ветви которого доходили в длину до двух метров. Казалось, я смотрю на стену, увешанную оленьими рогами, прикрепленными к деревянным табличкам. Несложно было догадаться, за что коралл получил свое название. Направившись к небольшой щели в коралле, я столкнулся лицом к лицу с морской ласточкой. Эта рыбка сантиметров двенадцати в длину, конечно, не так интересна, как акула, но тот образчик, что находился сейчас передо мной, был просто великолепен. Мелкие светящиеся точки добавляли голубой рыбке фиолетовый оттенок. Она царила на рифе, повелевая своей вселенной и питаясь зоопланктоном. Вид у нее и впрямь был величественный. Не обращая внимания на разницу в размерах между нами, рыба бросилась на меня. Я уклонился от столкновения – она победила.

Продолжая исследование рифа, я проплыл над гигантской тридакной, самым крупным видом моллюсков в мире, достигающим длины более одного метра и массы более 200 килограммов. Ее мягкая мускулистая мантия, расположенная между створок, была ярко-фиолетового цвета. Меня предупреждали заранее об опасности попадания ноги между створками, которые схлопываются очень быстро.

Акул так и не появилось, зато вокруг рифа плавали стайки ярко окрашенных рыб-хирургов. Они питаются водорослями, растущими на скалах, помогая поддерживать состояние рифа. Каждый вид рыб-хирургов отличается своей уникальной окраской. У синих хирургов туловище ярко-синее, с темно-синими пятнами по бокам, как у Дори из мультфильма «В поисках Немо». У носорогов оранжевоиглых Naso lituratus спина имеет кричащую оранжевую расцветку. Однако у всех рыб-хирургов, независимо от цвета, есть общая черта – горизонтальный скальпелеобразный шип на хвостовом стебле, мощное оружие, всегда готовое к бою. Этот шип может достигать 5 сантиметров в длину, он очень острый. Резкий укол может ранить другую рыбу или ныряльщика. К счастью, мне удалось этого избежать. Продвигаясь между стремительно растущими стенками рифа метрах в восемнадцати от поверхности воды, я чувствовал себя, как на Пятой авеню в тени высящихся офисных зданий. Величественный, живой и дышащий коралл состоит из крошечных полипов, у которых посреди тела расположен рот, а вокруг него – щупальца, улавливающие пищу из воды. Каждый полип имеет в диаметре лишь несколько миллиметров, а в длину насчитывает пару сантиметров. Скелет живых существ может быть внутренним, как у человека, или внешним, как у цикад. Если говорить о полипах, то у них внешний скелет, а свои тела они достраивают при помощи содержащегося в океане карбоната кальция. Как дети, коралловые полипы растут каждый день. Однако темп их роста – 0,5–2,5 сантиметра в год, так что полипам требуются тысячи лет на то, чтобы вырасти в коралловый риф.

Я наслаждался красотой коралла и великолепием строительных работ, двигаясь по различным улицам и авеню подводного города. Посмотрев направо, свернул налево, на «бульвар», и наткнулся, как турист на местного, на трехметровую рифовую акулу, скрывавшуюся в подводной пещере. Я уплыл оттуда как можно быстрее, надеясь, что акула каким-то образом меня не заметила. Однако быстро понял, что моя неуклюжесть все же привлекла ее внимание. Акула покинула пещеру и поплыла в моем направлении. Я решил, что она меня преследует, но тут она начала плавать кругами и, завершив второй круг, медленно опустилась на песок. Я понял, что прервал сон акулы и что ей больше хотелось отдохнуть, чем откусить кусочек от непрошеного гостя.

Ученые пока не знают, действительно ли акулы спят, но их активность определенно зависит от времени суток. Рифовые акулы обычно более активны ночью, а днем отдыхают. Эта трехметровая рыбина вполне могла бы преподать мне урок и отучить прерывать чужой сон. Но вместо этого решила просто наплевать на какого-то примата и вернуться к дневной дреме. Я только что чуть не столкнулся с акулой – и остался цел и невредим.

Постепенно я вернулся к группе и начал медленно всплывать на поверхность, прилежно выдыхая, чтобы освободить легкие от сжатого воздуха из кислородного баллона. Солнечный свет превращал пузырьки, которые выпускали на поверхность воды аквалангисты, в цепочку голубых жемчужин. Увы, мое погружение закончилось, но из воды я выходил в хорошем настроении, насладившись красотой рифа, с которой мало что на планете может сравниться. Это величественный подводный собор, который нужно сохранить и защитить любой ценой, иначе он обратится в руины.

Жизнь на планете зависит от организмов, получающих энергию от Солнца и преобразующих ее в пищу. Это ключевое звено пищевой цепочки, обращающее солнечный свет в плоть и кровь. Основанием пищевой цепочки в море служит фитопланктон – свободно плавающие одноклеточные водоросли и цианобактерии, которые улавливают солнечную энергию и посредством фотосинтеза преобразуют питательные вещества и двуокись углерода в органические соединения. Хотя фитопланктон почти невидим, на него приходится почти 90 % биомассы океана.

Преобладающие формы фитопланктона – диатомеи (группа водорослей со «скелетом», состоящим из диоксида кремния) и другие водоросли. Видов диатомей насчитывается более 20 тысяч. Поскольку они состоят из кремния, то прозрачны; часто их называют «водорослями в стеклянных домиках». Фитопланктон – в прямом смысле морская «трава»; это основной производитель органического углерода, который требуется для выживания всем животным в пищевой цепи океана. Кроме того, фитопланктон производит более половины кислорода, которым мы дышим.

На следующем уровне морской пищевой цепочки находится зоопланктон – животные, питающиеся в изобилии плавающим по поверхности океанов фитопланктоном. Микроскопический зоопланктон, веслоногие рачки, которые, по мнению ученых, являются наиболее многочисленным видом животных на Земле, – основные потребители диатомей и более крупного фитопланктона. И фитопланктон, и зоопланктон имеют очень малые размеры и составляют основание пищевой пирамиды. На следующем ярусе становится интереснее: здесь представлены уже видимые невооруженным глазом группы организмов. Выше зоопланктона в пищевой цепочке находятся мелкие плотоядные рыбы – сардины, сельдь, менхэдены, барракуды, груперы и рифовые окуни. Основной принцип жизни в океане прост: большая рыба поедает мелкую. Другие крупные организмы – зеленые черепахи и ламантины – питаются морской травой, растущей у берега. Среди других травоядных – рыбы-хирурги и рыбы-попугаи, поедающие водоросли у коралловых рифов.

Крупные хищники на вершине океанической пищевой цепочки представлены особями с плавниками (акулы, тунец, дельфины), перьями (пеликаны, пингвины) и ластами (тюлени, моржи). Хотя эти сверххищники имеют крупные размеры и обладают великолепными навыками охоты, на них приходится всего 1 % всей океанической биомассы.

Очень важно понять, как функционируют рифы и какую роль в этом играют акулы. Биоразнообразие рифовой экосистемы выше, чем у любой другой на нашей планете – даже чем у тропических дождевых лесов. 25 % обитающих в море видов сосредоточено у коралловых рифов, на которые приходится менее 1 % дна океана. Большое значение имеют рифы и в других отношениях: они обеспечивают миллионы людей едой, защищают от бурь и приносят доход посредством туризма. В 99 странах, где существуют коралловые рифы, благодаря им кормятся примерно 6 миллионов рыбаков – это около четверти всех рыбаков в мире, если считать только мелкий бизнес .

Процесс, лежащий в основе рифовой экосистемы, лучше всего характеризуется словом «эмергентность». Эта концепция обсуждается философами и биологами еще со времен Аристотеля. Эмергентность – это самоорганизация структур и отдельных сущностей в сложные системы. Эти структуры – например рифы или дождевые леса – биологические системы, которые хотя и состоят из отдельных видов, но действуют как единое целое. Преимущество заключается в том, что члены таких структур не только пожинают плоды стабильности, создаваемой системой, но и способны коллективно отражать внешние угрозы. Эмергентное поведение возникает благодаря простым и спонтанным взаимодействиям между составляющими элементами. Оно начинается со способности отдельных элементов работать вместе внутри крупной системы. Даже без общего контроля такие системы способны работать как единое целое. Примером тому стаи птиц, колонии муравьев и пчелиные ульи. Риф – идеальный пример эмергентной системы, поскольку он развивается и процветает благодаря взаимосвязанной сети живых существ, которые по отдельности поддерживают существующую структуру на всех четырех уровнях морской пищевой цепочки. Риф растет и обновляется сам по себе – без какого-либо живого существа, ответственного за руководство этими операциями. Концепция эмергентности объясняет, как рифы выживают вот уже несколько миллионов лет. Система в целом оказывается больше своих отдельных частей, однако нет сомнения в том, что акулы играют очень важную роль. Акулы – ключевой вид эмергентной системы, поскольку они сверххищники и находятся на вершине пищевой цепочки.

Несмотря на всю адаптивность рифовой экосистемы, она все же уязвима. Грег Скомал, морской биолог, с которым мы познакомились в первой главе, сказал во время одной из наших бесед: «В любой здоровой естественной экосистеме достигнут баланс компонентов, который складывался в течение многих эпох. Это относится прежде всего к высшим и низшим звеньям пищевой цепи. Возможно заменить некоторые средние ярусы, поскольку что-то да сможет туда встроиться, но если убрать конечные элементы, то коллапс неизбежен. Так что без сверххищников – в нашем случае это акулы – экосистема начнет разваливаться сверху вниз. Все ее хрупкое равновесие разрушится».

Здоровый риф – тщательно обустроенная система, способная превосходно развиваться самостоятельно. Пятнистые и полосатые рыбы снуют взад-вперед вокруг рифа, в едином порыве поддерживая его жизнь. Травоядные рыбы-хирурги и рыбы-попугаи своими острыми ртами-клювами склевывают водоросли с рифа. Если водоросли оставить расти на рифе, он выцветет и лишится жизни; останутся лишь красные оспины, свидетельствующие о болезни и разрушении. Ярко окрашенные рыбы-попугаи, как будто одетые в клоунские костюмы, очень важны для морской экосистемы. Они отскребают от рифа своими «клювами» водоросли, бактерии и кусочки камней. Они разгрызают камешки на мелкие кусочки, глотают их и переваривают, а потом выделяют на морское дно, где те становятся песком. Двигаясь вокруг рифа, рыбы-попугаи оставляют за собой маленькие песочные вихри, медленно опускающиеся на дно. За год одна-единственная рыба-попугай может выделить тонну песка . Тысячи рыб-попугаев выделяют тысячи тонн песка, и начинают формироваться острова. 70 % песка на некоторых островах Тихого океана прошло через рыб-попугаев . Песчаный пляж – плацдарм для жизни.

Что произойдет, если лишить риф акул? В Австралии, когда популяция акул сократилась из-за перелова, ученые отметили тревожную и во многом удивительную тенденцию: вместе с акулами меньше стало и травоядных обитателей рифов. По логике вещей, чем меньше акул, тем больше должно быть травоядных животных, но оказалось ровно наоборот. Утрата акул привела к увеличению числа хищников среднего уровня – прежде всего рифовых окуней и груперов. В отсутствие акул, своих естественных врагов, популяции рифовых окуней и груперов значительно увеличились, что поставило под угрозу популяцию рыб-попугаев и, в соответствии с принципом эмергентности, общую стабильность кораллового рифа.

Без рыб-попугаев, выполняющих функции уборщиков, разрастаются водоросли и увеличивается число болезнетворных микроорганизмов, что усугубляет проблему. Одни только микроорганизмы способны убить коралловый риф . Иными словами, чем больше водорослей, тем больше микробов и тем больше мертвых кораллов. Когда коралл умирает, водоросли продолжают свободно распространяться, колонизируя все новые и новые пространства; формируется отрицательная обратная связь. Более того, водоросли и связанные с ними микробы поглощают весь органический углерод, лишая риф самого важного для него химического элемента.

Исследования показали, что экосистемы коралловых рифов с большим количеством сверххищников обычно отличаются большим биоразнообразием и большей плотностью заселения отдельными видами. Не давая какому-либо одному виду монополизировать ограниченные ресурсы, хищники увеличивают биоразнообразие экосистемы. Здоровая экосистема кораллового рифа требует наличия значительного числа акул, что сказывается, в свою очередь, на числе травоядных животных и хищников, которые на них охотятся. Здоровая популяция акул помогает восстановить коралловые рифы, будущее которых в мире находится под угрозой .

Есть и экономические преимущества здоровой рифовой системы. На Гавайях коралловые рифы приносят значительную прибыль благодаря туризму и коммерческому лову. Кроме того, разумеется, повышается биоразнообразие морской экосистемы. Ежегодный доход, который приносят рифы гавайской экономике, составляет, согласно одному из исследований, 385 миллионов долларов . Более того, авторы исследования оценили вклад рифов в экономику штата за последние 50 лет в 10 миллиардов долларов – и это поразительно.

Если Большой Барьерный риф, чья стоимость оценивается экспертами из Deloitte Access Economics в 56 миллиардов австралийских долларов, станет водорослевым, он, скорее всего, через какое-то время полностью погибнет. Эта утрата будет невосполнимой как с экологической, так и с экономической точки зрения. «Без акул просядет само основание всей экосистемы коралловых рифов, – сказал Скомал. – Этот простой пример показывает, что устранение сверххищников вызывает проблемы во всей экосистеме и может ее попросту убить».

Когда же акулы присутствуют в экосистеме в достаточном количестве, управляющий жизнью рифа и водорослей принцип эмергентности позволяет морской системе функционировать нормально. Отсутствие акул сразу же вызывает трофический каскад, в ходе которого происходят изменения во всех звеньях пищевой цепочки сверху вниз. Учитывая множество белых пятен в наших познаниях об океанах, эти изменения могут привести к самым катастрофическим последствиям. Мы можем так увлечься уничтожением акул, что, не зная, к чему приведет их отсутствие, обнаружим необратимые изменения в пищевой цепочке, когда уже будет слишком поздно.

Вероятно, нам следует переосмыслить наши представления о сверххищниках и их роли в экосистеме. Устаревшее представление о том, что все хищники – убийцы, без которых лучше обойтись, уже давно опровергнуто. Сверххищники не просто убивают; они дают жизнь тем экосистемам, в которых безраздельно царят. Жизнь всех существ в эмергентной системе управляется тонкими взаимосвязями. И экосистеме очень нужны акулы. Возникает неизбежный вопрос: не нужны ли акулы и нам, людям, для нашего собственного выживания?

Как устранение акул имеет катастрофические последствия для рифовых систем, так и на суше уничтожение сверххищников, таких как волки, приводит к схожим результатам. Вероятно, самый показательный пример важности сверххищников – история, случившаяся в начале XX века в Йеллоустонском национальном парке, где были убиты все волки. К сожалению, руководители парка не отличались способностью просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед, подобно шахматистам. Они не могли представить себе, к какой катастрофе приведут их представления о волках как о врагах, которых надо безжалостно искоренять.

Программа уничтожения была масштабной и суровой. Волков ловили в капканы, отстреливали и травили. К 1926 году в Йеллоустоне не осталось ни единого волка. Хотя на оленей в парке охотились также медведи и пумы, отсутствие волков привело к резкому скачку популяции американских благородных оленей, или вапити. Без волков олени чрезвычайно размножились и стали поедать молодые побеги, кустарники и деревья в парке.

Отношение к экосистемам в дикой природе начало постепенно меняться, и люди стали задаваться вопросом, насколько здорова экосистема без естественных хищников. Биологи парка начали прощупывать идею интродукции в Йеллоустон канадских волков, и 12 января 1995 года туда прибыли первые восемь волков из национального парка Джаспер в канадской провинции Альберта. Результаты были почти мгновенными. Ученые сообщали о трофическом каскаде, случившемся в Йеллоустоне с возвращением волков. Изменения оказались масштабными, и ученые все еще их анализируют.

Под контроль была взята популяция лосей. За этим последовало быстрое восстановление растений – прежде всего ягодных кустарников, а также популяций таких животных, как бобр и рысь. Пыльная, безлесная почва сменилась густыми рощами ясеней, ив и тополей. Вернулись певчие и перелетные птицы, и небо наполнилось их песнями. Различные виды животных, стоявшие на грани вымирания, вернулись к жизни. Некоторые эффекты были косвенными: когда волки, наевшись, оставляли тела своих жертв, скелеты объедали падальщики – койоты, белоголовые орланы, беркуты, гризли, барибалы, вороны, сороки и лисы; такая пища необходима для их выживания в зимнюю пору . Пумы и гризли почти ничего не оставляют от жертвы.

Удивительное и сравнительно новое научное открытие состоит в том, что сверххищникам даже необязательно убивать, чтобы оказывать влияние на экосистему. Одна из их функций состоит в изменении поведения животных, что, в свою очередь, может оказывать серьезное влияние на формирование окружающей среды. Изменение в поведении обусловлено одной из важнейших эмоций в мире животных – страхом. Без волков в Йеллоустонском заповеднике оленям необязательно было много передвигаться зимой: они могли съедать сколько угодно молодых ив и других видов растений, оставаясь на месте. После того как олени объедали всю растительность, бобрам ничего не оставалось на зиму, отчего популяция этих зверей уменьшалась.

Если же сверххищники близко, животным на нижних звеньях пищевой цепи приходится быть осторожными. Им постоянно угрожает смерть. После реинтродукции волков в 1995 году оленям пришлось опасаться; они уже не могли так спокойно пастись и поедать все растения под корень. Давление со стороны волков-хищников привело к изменению в поведении оленей, заставило их постоянно перемещаться. От этого восстановились ивы, а затем и популяция бобров. Для этого волкам даже не нужно было убивать оленей: процветанию бобров способствовало изменение поведения оленей. Влияние волков имело каскадный эффект – вплоть до вод и рек национального парка . К удивлению ученых, реки стали меньше изгибаться в своем течении, что снизило уровень эрозии почв. От этого по берегам рек стало выживать больше деревьев, они пустили более мощные корни. Олени стали избегать освещенных долин, где могли легко попасть в зубы волкам, что пошло на пользу растительности. В свою очередь, увеличение числа растений еще больше воспрепятствовало эрозии. Поскольку берега были теперь укреплены, реки спрямили свое течение.

Взрослые волки весят меньше 30 килограммов – это не самые крупные хищники в Йеллоустоне; однако по уровню своего воздействия они оказались настоящими гигантами, сумели повернуть реки и вдохнуть жизнь в экосистему.

Те уроки, которые мы извлекли из реинтродукции волков в Йеллоустон, относятся и к океану. Жизнь травоядных и хищников на рифе с отсутствием акул изменяется полностью, как изменилась жизнь бобров, рысей и медведей в Йеллоустонском парке, когда исчезли волки. Есть ли другие места в мире, где можно было бы так же четко отследить эту связь? Оказывается, есть. На обратной стороне земного шара под водой существует свой Йеллоустон. И вскоре я понял, что под водой страх работает так же безупречно, как и на суше.

Молодой ученый Майк Хитхаус во Флоридском международном университете изучает роль акул в природе Западной Австралии. Точнее, сфера его интересов – влияние тигровых акул на экосистему австралийской морской травы. Его кабинет полон фотографий тигровых акул и блокнотов с данными за последние 20 лет. Исследовательский проект, которым он занимался в Австралии, занял 10 лет. По меньшей мере дважды в год он летит через полмира, чтобы изучать морскую траву в естественной среде. Много веков назад, до того как люди начали воздействовать на природу, морской травой изобиловали все побережья планеты.

Традиционно морская трава рассматривается научным сообществом как нечто вроде бедного родственника. Ее изучают немногие ученые – прежде всего потому, что морская трава не так эффектна и интересна, как коралловые рифы и мангровые заросли, которые к тому же дают ученым возможность отправиться для их исследования, например, на Мальдивские острова. Хотя морская трава растет у побережий везде, кроме Антарктиды, я что-то не слышал об экскурсиях для дайверов, отправляющихся из Бруклина в бухту Джамейка для изучения морской травы. Однако немногим интересующимся ученым, таким как Хитхаус, морская трава сулит много интереснейших открытий, связанных с ее важностью для окружающей среды.

«В первую очередь она обеспечивает пищей и кровом мелких рыб, креветок, крабов, – сказал мне Хитхаус, когда я задал ему вопрос о взаимоотношениях между акулами и морской травой. – Они вырастают и становятся важным звеном пищевой цепочки, но их, кроме того, ловят и едят люди. И поэтому нам необходимо обеспечивать сохранность экосистем морской травы».

Если вы хотите изучать морскую траву, залив Шарк – одно из лучших мест для этого. Эта бухта входит в список Всемирного наследия ЮНЕСКО и обладает одним из крупнейших покровов морской травы в мире, изобилуя дюгонями, дельфинами, морскими черепахами и, разумеется, тигровыми акулами. Залив расположен примерно в 800 километрах к северу от Перта на Западном побережье Австралии и вовсе не предназначен для туристов. Красновато-бурая земля на берегу залива – настоящая пустыня. У посетителей только два варианта действий: изучать морскую траву или медленно умирать от скуки.

Хитхаус и его команда уже много лет работают в заливе Шарк. В своей последней на данный момент экспедиции Хитхаус изучал взаимоотношения тигровых акул и их жертв – прежде всего морских черепах и дюгоней или морских коров, крупнейших потребителей морской травы. Под ярко-голубым утренним небом он с тремя молодыми помощниками садился в пятиметровый алюминиевый ялик. Он заводил мотор, и ветер развевал его светло-каштановые волосы и козлиную бородку. Со своего места в ялике я хорошо видел Хитхауса, и мне казалось, что этот бывший полупрофессиональный пловец чувствует себя у руля как дома. Он направлял ялик в спокойную бухту, где предстояло вести работу. Прежде всего нужно расставить крючки на тигровых акул – для этого требовались особые снасти с неоднозначной репутацией: десяток барабанных линий. Только барабанные линии могут выдержать акулу. Снасть состоит из плавучей лебедки в виде бочки, заполненной жесткой полиуретановой пеной, что поддерживает ее на плаву. К бочке прикреплены два троса. На другом конце одного – якорь, брошенный на морском дне, а второй заканчивается огромным крюком для акул с наживкой. 15-сантиметровые стальные крючки прикреплены к стальной цепи. На них наживлено около килограмма рыбы для привлечения внимания акул. Когда я смотрел, как Хитхаус и его команда устанавливают наживку, то мысленно перенесся в детство, когда отец учил меня рыбачить на полуострове Кейп-Код: отрезать кусок кальмара, наживить на небольшой крючок и молиться. Если удавалось поймать 30-сантиметрового, полуторакилограммового длинноиглого порги или скапа, мы праздновали настоящий триумф. Трофей Хитхауса, для сравнения, весил около полутонны.

Установив с десяток тросов, Хитхаус и команда принялись расставлять камеры. Проверив, не приплыли ли акулы, профессор вернулся на мелководье, где установил камеры в непроницаемых боксах посреди морской травы. Камеры должны были дать ему возможность увидеть, как акулы взаимодействуют с рыбой, черепахами и дюгонями. На следующий день команда вновь взошла на судно. Когда лодка доплыла до барабанных линий, Хитхаус стал тормозить. Трос подскакивал и немного дергался. Под водой что-то происходило. Ученый заглушил мотор и, когда лодка легла в дрейф, схватил буй, и тут показались фирменные черные полоски на серой коже тигровой акулы. Самка была размером примерно с саму лодку, но это не имело значения. «Смотри-ка! Отличная, мясистая акула!» – радостно сказал Хитхаус. Он подплыл на лодке к акуле и голыми руками погрузил ее в тоническую неподвижность – своего рода транс, в который впадают акулы, если потереть у них электрические поры на морде и обнажить брюхо. Чтобы не нанести акуле повреждений, Хитхаус вновь завел мотор и стал медленно буксировать акулу, пропуская через ее жабры спасительный кислород, растворенный в воде.

Надежно прикрепив акулу к борту лодки, команда вернулась к работе. Хитхаус установил акустическую метку на спинной плавник рыбины. Если акула когда-нибудь снова попадется, метка поможет узнать, насколько она выросла за это время. Кроме того, Хитхаус и его команда смогут таким образом отслеживать ее перемещения в открытом море. Один из помощников, студент-старшекурсник, измерил акулу: вышло 3 метра в длину. В принципе эта акула может вырасти до пяти метров – до рекордных на данный момент для тигровых акул размеров. Вторая помощница занималась хвостом акулы. Она проткнула кожу акулы иглой и закричала: «Я взяла кровь!» Работа была окончена, и Хитхаус достал стальной резак длиной больше метра. «Уберите руки от пасти», – скомандовал он помощникам, прежде чем перекусить стальную цепь. Освобожденная акула перевернулась и, все еще сонная, медленно уплыла целой и невредимой. Хитхаус снова завел мотор и продолжил проверять крючки. До обеда команде удалось поставить метки на семь тигровых акул, как правило – трехметровой длины. Всего за время своих исследований Хитхаус пометил 700 тигровых акул и не потерял при этом ни единого пальца.

В течение следующих нескольких месяцев видеокамеры и данные с трекинговых меток давали ценную информацию о животных, обитающих в морской траве. Вся эта информация имела определенную важность, и Хитхаус поделился со мною поразительным секретом залива Шарк.

Морские черепахи и дюгони, которые выглядят так, как будто их носы засосало в пылесос, обитают в теплых прибрежных водах от западной части Тихого океана до Восточного побережья Африки. Они кормятся в заливе Шарк морской травой, богатой питательными веществами. Однако дюгони часто полностью уничтожают морскую траву. «В тех местах, где акулы не очень опасны и много крупных травоядных, морской травы довольно мало, – пояснил Хитхаус. – Она выглядит как коротко подстриженный газон, здесь не образуется достаточного количества углерода, а также не так много места для мелкой рыбешки, которой нужно где-то скрываться и расти».

Он продолжал: «Мы выяснили, что тигровые акулы меняют поведение крупных травоядных. Там, где тигровых акул много, травоядным кормиться опасно. Они не суются туда, где есть акулы, которые тем самым защищают морскую траву. Поэтому в таких местах образуются крупные, плотные заросли морской травы – отличное убежище для мелких морских животных и площадка для переработки углекислого газа».

В доказательство такого влияния Хитхаус расставил в море клетки, препятствующие попаданию крупных травоядных, – и эти районы превратились в настоящий заповедник морской травы. «Оказалось, что тигровые акулы контролируют не просто то, как проводят время крупные травоядные, а воздействуют непосредственно на сами заросли морской травы. Таким образом, судя по всему, акулы имеют огромное значение для поддержания здоровой экосистемы океанов».

Я спросил Хитхауса, что будет, если тигровые акулы вдруг вымрут. Ведь наверняка кто-то сможет занять их экологическую нишу, правда? «Да, кое-где другие животные смогут заполнить пробел, образовавшийся после потери акул, – сказал он. – Например, в экосистемах открытого океана место пелагических акул смогут в какой-то мере занять тунцы и парусники, если в достаточной степени размножатся. Мы не уверены в таком развитии событий, но оно определенно возможно. Однако если говорить о таких крупных животных, как тигровые акулы, то их роль не сможет взять на себя ни одно другое животное. Ни один другой хищник не может представлять угрозу для взрослых дюгоней. Никто больше не сможет так эффективно прогрызать черепаший панцирь и тем самым контролировать их популяцию – не ставить ее под угрозу, поедая всех особей, а просто пугая. Потому что дело не в том, сколько черепах или дюгоней акулы съедят, а в том, насколько эффективно они смогут изменить поведение жертвы, в том числе пищевое. Поэтому таким животным, как тигровые акулы, подыскать замену почти невозможно».

После интервью с Хитхаусом я пытался отнестись к этой идее скептически. Любой, кто когда-нибудь разворачивал на пляже полотенце, терпеть не может бурые клочья, которые остаются на берегу после шторма. Неужели морская трава действительно так важна?

Хотя морская трава и морские водоросли очень похожи друг на друга, это принципиально различные организмы. Морская трава принадлежит к группе так называемых однодольных растений, к которой относятся злаковые, пальмы и лилии. Как и все ее родственники, морская трава имеет листья, корни и проводящие пучки, по которым к органам растения доставляются питательные вещества и вода, а также небольшие воздушные мешочки, благодаря которым листья не тонут.

Акулы застали появление первой морской травы 100 миллионов лет назад, когда отдельные цветковые растения перебрались с суши в океан. Хотя эти растения ушли под воду, они по-прежнему давали цветы, пыльцу и семена. Морская трава обычно обитает в мелких водах глубиной менее трех метров; однако отдельные виды могут неплохо себя чувствовать и при тусклом освещении на глубине более 55 метров. За десятки миллионов лет появилось 72 вида морской травы – от мелких до очень крупных экземпляров. Она распространилась по всей планете. Луга морской травы изменили морское дно, образовав почву и заложив основы совершенно новых экосистем. Как песок, прошедший через рыб-попугаев, образовал острова и увеличил биоразнообразие, так морская трава позволила вывести океаническую жизнь на новый уровень, став идеальными «яслями». Мелкие рыбешки кормятся питательными веществами, скрывающимися в лугах морской травы. Морские черепахи, питаясь длинными, плоскими, напоминающими ленты травами, могут наесть довольно много жира. Ламантины здесь и живут. Морские коньки прикрепляются к лопастеобразным листьям. Мальки рыб скрываются в напоминающих спагетти стеблях трав, растут там и размножаются. Креветки и беспозвоночные цепляются к ветвящимся побегам, живут там и питаются, поедая водоросли, растущие прямо на траве. Зеленая трава растет благодаря солнечным лучам, что рождает механизм положительной обратной связи; в этих местах процветает жизнь – по важности из океанических экосистем заросли морской травы уступают только эстуариям рек и заболоченным берегам. Всего один акр морской травы может прокормить 40 тысяч рыб и миллионы мельчайших беспозвоночных.

Морская трава – ценное орудие в борьбе против изменения климата. Она поглощает атмосферный углекислый газ и использует его для дальнейшего роста, как деревья захватывают углекислый газ для формирования и роста стволов. Даже когда морская трава умирает, она находит свой конец на морском дне, потребляющем углекислый газ из океана, а не из атмосферы. Каждый год луга морской травы могут поглотить до 83 миллионов тонн углекислого газа, а один акр морской травы захватывает до 336 килограммов углекислого газа в год, что примерно равно количеству выбросов углекислого газа одним автомобилем за 6200 километров пути. Для сравнения, на суше акр леса, в зависимости от вида деревьев и возраста, поглощает от 225 до 1130 килограммов углекислого газа в год . Показатели морской травы не кажутся настолько внушительными, но она определенно вносит важный вклад в борьбу с глобальным потеплением. Хотя на морскую траву приходится всего 0,2 % океанического дна, на долю морской травы приходится до 10 % органического углерода, усвоенного в океане .

Морская трава также играет важную роль в сохранении биоразнообразия рыб во всем мире. Благодаря этим растениям из воды выводятся стоки химических удобрений и другие загрязнители, которые надежно связываются в почве подводных лугов. В 2014 году Кембриджский университет провел исследование лугов морской травы в Южной Австралии, по итогам которого подсчитал, что один акр морской травы приносит рыболовной промышленности выгоды на 87 тысяч долларов в год. В некоторых особо загрязненных районах отходы, сливаемые в океан, содержат большое количество смертельно опасного сероводорода – горючего и едкого химического соединения. Закачивая кислород в почву морского дна, морская трава помогает вывести этот химикат. По оценкам ученых, выгода от фильтрующей деятельности одного акра морской травы составляет более 11 тысяч долларов в год . Таким образом, акр морской травы более продуктивен, чем акр пшеницы на современном удобренном поле.

Морская трава также помогает бороться с заболеваниями рифа. Как и любой живой организм, рифы уязвимы для патогенов. Морская трава удаляет из океана те патогены, которые могут угрожать коралловым рифам. Недавние исследования показали, что многие морские растения вырабатывают природные бактерицидные вещества. Согласно лабораторным данным, содержание в морской воде опасных для рыб и беспозвоночных патогенов было ниже в том случае, если на участке, где брали пробы, росла морская трава. Эти растения помогают бороться с потенциальными патогенами морских беспозвоночных, которые могут нанести ущерб рыбе и рифам. Луга морской травы на 50 % снижали количество потенциальных бактериальных патогенов, способных вызвать заболевания различных морских организмов .

Вспышки болезней рифообразующих кораллов – одна из основных причин общего упадка коралловых рифов. Потери рифов в Карибском и Индо-Тихоокеанском регионе составляют от 50 до 80 %. Например, один бактериальный патоген, выделенный из сточных вод, связывают с сокращением численности двух основных рифообразующих кораллов, ныне находящихся среди угрожаемых видов США. Независимо от природных механизмов борьба с заболеваниями кораллов очень важна для жизни и благополучия 275 миллионов человек, живущих в пределах 30 километров от коралловых рифов . Кроме того, это пойдет на пользу и самим обитателям рифов.

Моя поездка в Австралию наконец подошла к концу, и я улетел домой в Нью-Йорк. Теперь я относился к этим бурым комкам на пляже с большим уважением. В Австралии живет не так много людей, потому морской травы там относительно много. Однако, например, в Индийском океане, где наблюдается упадок популяции акул, увеличение количества морских черепах приводит к полному истощению лугов морской травы. С 1959 по 1976 год, когда на Гавайях уничтожили около 554 тигровых акул, черепахи съели большую часть питательной морской травы, что привело к разрушению экосистемы морского дна. Ученые на Гавайях заключили, что с уменьшением популяции тигровых акул здоровье и равновесие морских экосистем получили тяжелый удар.

Научные исследования в других регионах подкрепляют выводы Хитхауса, сделанные в Австралии. Еще один пример того, как страх перед акулами меняет поведение потенциальной жертвы, – взаимоотношения обыкновенного тюленя и тихоокеанской полярной акулы. Было проведено моделирующее исследование взаимоотношений этих видов в северной части Тихого океана. Тюлени питаются сельдью и сайдой, но предпочитают сайду, так как ее популяция больше. Однако для охоты на сайду тюленям приходится глубоко нырять, а на этой глубине есть риск встретить тихоокеанскую акулу. Если тюлени предпочитают безопасность, они остаются на поверхности. Ученые заключили, что, не будь у тюленей страха перед акулами, они чаще бы заплывали на глубину, ели бы больше сайды и меньше сельди . Это еще один пример того, как устранение акул оказывает каскадный эффект на всю пищевую цепочку .

Морская трава и коралловые рифы – две экосистемы, в которых акулы играют самую очевидную и важную роль. Однако акулы оказывают влияние на морские экосистемы и в других отношениях, но обнаружить это уже не так просто. Акулы охотятся на больных и слабых представителей локальной экосистемы. Удаляя больных, они предотвращают распространение заболевания среди стайных рыб и укрепляют генофонд своих жертв. Поскольку размножиться удается только наиболее приспособленным, генофонд рыб, которыми питаются акулы, становится более здоровым. Кроме того, акулы очищают океан: большие белые и тигровые акулы поедают мертвых китов и туши других животных. Если бы они этого не делали, то гниющие останки становились бы источником заболеваний. Прямое воздействие акул на океан очень важно, но косвенное влияние еще более многообразно.

Помимо экосистем, акулы непосредственно влияют на экономику, а именно на экотуризм. Экотуризм предлагает взаимодействие с окружающей средой, при котором животные и природа предстают в своем естественном состоянии. Экотуризм с уважением относится к природной среде обитания и часто позволяет по-новому взглянуть на связь человека с природой. Экотуризм создает множество рабочих мест, связанных с морскими развлечениями: нырянием с акулами, подводными прогулками вокруг рифов, плаванием с трубкой. В его основе лежит здоровая окружающая среда.

Таким образом, живые акулы приносят доходы и создают рабочие места. Я спросил Уэса Прэтта о его мнении относительно роли акул в экотуризме. Он ответил: «Хорошая акула – это вовсе не мертвая акула. В некоторых случаях живая акула стоит гораздо дороже, чем убитая». Туристические места благодаря акулам получают солидную прибыль: «Мертвая акула стоит 100–200 долларов в зависимости от вида и размера плавников, а вот прибыль, генерируемая одной акулой для экотуризма, составляет от 100 до 250 тысяч долларов, если разделить доходы от экотуризма – общие или среднегодовые – на количество акул, которые водятся в этих местах» .

Но и эта оценка может оказаться слишком консервативной. Тихоокеанские острова сильно зависят от туризма, и акулы – одна из главных приманок, как львы на сафари в африканских странах. Общая выручка всех тихоокеанских государств, развивающих экотуризм на почве общения с акулами, составляет более 120 миллионов долларов .

На Фиджи из этой суммы приходится 42 миллиона . Чтобы обезопасить свою выручку, правительство Фиджи приняло ряд законов по защите экосистемы. Дайверские клубы обязаны оплачивать разрешение на ныряние в охранных зонах. Часть этих денег идет на нужды деревень, расположенных вблизи охранных зон, где собираются акулы. Жителям платят за то, чтобы они ради защиты акул не ловили рыбу в этих водах. Для некоторых жителей такие доходы составляют десятки тысяч долларов в год .

Еще одно государство, пришедшее к идее необходимости защиты акул, – это Республика Палау, островная страна на западе Тихого океана, в двух с половиной часах лета к юго-востоку от Филиппин. В состав Палау входят 340 островов, образующих западную гряду Каролинских островов Микронезии. Здесь можно обнаружить открыточные виды, на которых бирюзовые воды накатывают на белоснежный песок, а в глубине островов стоят зеленеющие горные вершины. На акулий туризм приходится примерно 8 % ВВП Палау . Каждая из сотни акул, обитающих в самых популярных в стране местах для дайвинга, приносит примерно 179 тысяч долларов местной туристической индустрии. Если предположить, что каждая акула живет около десяти лет, получается, что за всю жизнь каждая акула принесет Палау около 1,8 миллиона долларов . Поэтому в Палау был устроен первый в мире заповедник для акул: любой коммерческий лов акул в исключительной экономической зоне этого государства – а она составляет 630 тысяч квадратных километров, что равняется площади Франции, – запрещен. В мае 2015 года президент Палау объявил о планах полного запрета коммерческой рыбной ловли в территориальных водах страны сразу после истечения договоров с Японией и Китаем. Южнотихоокеанское государство занимается закупкой дронов и радаров для установления надзора за своими водами .

Ныряние с акулами организуется во множестве стран во всем мире. Недавнее исследование выявило, что компании, специализирующиеся на акульем туризме, действуют в 83 точках на территории 29 стран . Наиболее известен дайвинг с китовыми акулами, который проводится в странах Африки, Азии и обеих Америк. Доход от акульего туризма в Австралии превышает 25 миллионов долларов. Даже в США акулы приносят солидную выручку. Согласно независимому экономическому отчету организации Oceana за 2016 год, акулий дайвинг во Флориде принес 221 миллион долларов выручки и создал более 3700 рабочих мест. Штат Нью-Йорк вместе с федеральным правительством вложил 158 миллионов долларов в содержание и демонстрацию акул в океанариуме Нью-Йорка в Бруклине. Зал акул привлекает тысячи посетителей ежемесячно, будучи ключевым для выживания всего океанариума. Кроме того, туристы могут понырять с большими белыми акулами в Монтоке, что всего в 150 километрах от Нью-Йорка. Убивать акул – значит вредить бизнесу, создающему рабочие места.

В целом экономическая ценность всех экосистем коралловых рифов в мире (сюда относятся также мангровые заросли и луга морской травы) составляет около 30 мил- лиардов долларов и складывается из нескольких элементов. 9,6 миллиарда долларов приносит туризм, связанный с коралловыми рифами; защита побережья эквивалентна 9 мил- лиардам; рыбная промышленность – 5,7 миллиарда; биораз- нообразие – 5,5 миллиарда .

Вред, наносимый этим экосистемам, может обернуться значительным экономическим ущербом для всего человечества, не говоря уже о психологическом эффекте потери поразительных мест в океане. Акулы, стражи глубин, на деле защищают экономические интересы людей.

В процессе работы над книгой я освежил в памяти деятельность известного эколога Альдо Леопольда. Хотя Леопольд уже не так известен, как в свое время, его можно считать идейным вдохновителем современного экологического движения. Окончив в 1908 году Йельский колледж, он вступил в Федеральное лесное управление США, где занимался проблемами увеличения популяции оленей в Нью-Мексико. Поскольку в то время в Лесном управлении считали, что лучший способ увеличить численность оленей – это создание экосистемы без хищников, усилиями Леопольда и его коллег была истреблена местная популяция волков. Они застрелили всех волков, и Леопольд вспоминал: «Мы подбежали к волчице как раз вовремя, чтобы увидеть, как яростный зеленый огонь угасает в ее глазах. Я понял тогда и навсегда запомнил, что в этих глазах было что-то недосягаемое для меня, что-то ведомое только ей и горе. Я тогда был молод и болен охотничьей лихорадкой. Раз меньше волков, то больше оленей, думал я, а значит, полное истребление волков создаст охотничий рай. Но увидев, как угас зеленый огонь, я почувствовал, что ни волки, ни горы этой точки зрения не разделяют» .

Устранение волков имело немедленные негативные экологические последствия, что побудило Альдо изменить свой подход к сохранению окружающей среды. Впоследствии, став профессором Висконсинского университета, он превратился в главного в стране эксперта по дикой природе и предложил революционную концепцию трофического каскада. В 1949 году он выпустил книгу «Календарь песчаного графства» (A Sand County Almanac) – один из первых призывов к сохранению дикой природы. Леопольд говорил: «По-моему, как олени живут в смертельном страхе перед волками, так гора живет в смертельном страхе перед оленями. И может быть, с большим на то основанием. Ведь съеденному волками вожаку стада через год-другой подрастет смена, но что заменит съеденный оленями растительный покров даже через десятилетия?»

Уроки, которые усвоил Леопольд относительно волков, можно применить и к акулам, поскольку они играют важнейшую роль в защите морских экосистем, таких как луга морской травы. Без акул могут размножиться хищники среднего уровня, которые уничтожат мелких животных, очищающих морскую траву от водорослей. Например, перелов трески в Балтийском море позволил более мелкой рыбе почти уничтожить беспозвоночных, очищавших морскую траву, чье состояние после этого значительно ухудшилось. Когда мы думаем об акулах, первая наша реакция – страх. Но сам по себе страх – это нейтральная эмоция, его положительное или отрицательное воздействие зависит от нашей реакции на него. В первый же день в Австралии я понял, что страх может сослужить тебе хорошую службу или же, наоборот, заставить тебя действовать иррационально – во вред себе и другим. Если бы Леопольд изучал акул, то мог бы сказать: «Как обитатели океана живут в смертельном страхе перед акулами, так сам океан живет в смертельном страхе потерять акул». Иными словами, нам нужно бояться за акул, а не самих акул. И страх за акул должен помочь нам охранять их, чтобы они охраняли рифы и луга морской травы во всем мире. Без этого страха акулы исчезнут, и мы будем иметь дело с глобальным трофическим каскадом, что приведет к экологической катастрофе. Когда на поверхности показывается спинной плавник акулы, мы должны радоваться тому, что экосистема здорова и останется таковой, пока акулы будут жить и выполнять свою роль в экологической цепочке.