23

Заговор молчания

1992 г., Одинцово

– Он врет, – констатировал Евгений Бакин, которого Головкин принял за дознавателя.

– Нужно брать и колоть, – отозвался Телицын, которого все время разговора не покидало острое чувство отвращения к этому человеку.

– Вот это нужно делать в последний момент, – резко ответил Бакин.

Когда нашли тела трех мальчиков, за конезаводом уже установили наблюдение, но Головкина никто за все это время даже не заметил. Его не было в списках тех сотрудников, кто жил в Одинцове, о нем не упоминал никто, с кем беседовали оперативники. Исчезновение троих мальчишек было чрезвычайным происшествием, однако поначалу никто не думал, что это дело рук Фишера. Все надеялись на то, что подростки просто решили уйти в загул и сбежали из дома. В крайнем случае связались с плохой компанией и бродяжничают. Однако вскоре эту версию отмели: уж очень сомнительной она выглядела, учитывая тот факт, что ребята были из хороших семей, посещали спортивные секции, а один из них даже учился в музыкальной школе. Меньше всего они походили на тех подростков, которые убегают от родителей. Учитывая расследование по делу Фишера, ко всем делам по исчезновению несовершеннолетних стали относиться с особым вниманием, и уже на следующий день несколько сотрудников снова отправились в школу, где учились пропавшие мальчики. Школьники были явно напуганы и норовили сбежать с допроса, который им учиняли следователи. Мать какого-то ученика, узнав о том, что милиция собирается допросить ее ребенка, уже начала скандалить в коридоре школы, когда семиклассник Женя вошел в кабинет, где за учительским столом сидели две женщины в форме.

– Да я вообще с ними не общался, только один раз в автоматы сыграли, – сказал мальчик в ответ на дежурный вопрос следователя Натальи Смолеевой о том, знал ли он пропавших.

– В автоматы? А где вы их нашли? – насторожилась женщина.

Оказалось, что за день до этого они ездили в зал игровых автоматов на «Белорусскую», а когда вернулись в Одинцово, по домам от станции их развез дядя Сережа, который предлагал им ограбить ларек.

– Им точно ничего не будет за то, что я рассказал? – в десятый раз повторил свой вопрос школьник.

– Точно, я обещаю, что ни при каких обстоятельствах за желание ограбить магазин их даже родители ругать не будут. Я с них расписку возьму, – вздохнула Наталья, пытаясь отогнать от себя дурные мысли о том, что могло случиться с пропавшими ребятами. – Расскажи про дядю Сережу, ты с ним много общался?

– С ним все общаются, он добрый и все разрешает, – ответил мальчик и начал с преувеличенным вниманием изучать что-то на полу.

– Что разрешает? – терпеливо спросила Смолеева.

– Курить, пить. Он учил нас спирт разводить, ребят домой к себе приглашал видеокассеты смотреть.

– А жена его как на это смотрит?

– А он одинокий. Говорят, его мальчики больше девочек интересовали.

– А сейчас?

– Он уже старый, его никто не интересует.

– А сколько ему?

– Лет тридцать, наверное. Он такой, знаете, одинокий.

– Только с детьми общается?

– Он работает на конезаводе, учит, как с лошадьми обращаться, – пояснил мальчик. – А ему что будет за ларек?

– За ларек ничего никому не будет, обещаю, – повторила женщина, сделав акцент на слове «ларек».

Сергей Головкин начинал казаться идеальной кандидатурой на «должность» Фишера. Они понимали, что преступник должен быть связан с конезаводом, иметь свое тихое укромное место для издевательств над жертвами и хорошо управляться с животными. Психиатр, которого приглашали для консультации, настаивал, что, скорее всего, этот человек одинок и, возможно, работает с детьми. Если кто-то обнаруживает в себе склонность к педофилии, он обычно начинает искать работу, связанную с несовершеннолетними. Головкин подходил подо все эти параметры.

– Мы его не проверяли? – не поверил своим глазам Бакин.

– Он из Москвы. Мы же запрашивали сотрудников, которые живут поблизости, – пояснил начальник оперативной группы.

– А он на облаке летал? У него же даже машина есть, – взвился следователь.

– Московская прописка, московские номера. Мы запрашивали конезавод контакты всех местных сотрудников. Из Звенигорода, Одинцова, Дмитрова. Не из Москвы, – сказал Телицын, закуривая сигарету.

– Устанавливаем слежку. Что теперь еще остается? – махнул рукой Бакин.

– Предлагаешь дождаться, когда он еще кого-то убьет? – усмехнулся Телицын.

– С чего мы вообще взяли, что это он? – поморщился следователь. – Подвез школьников до дома? Предлагал обокрасть ларек? Давал детям сигареты? У него есть гараж? Что из этого на высшую меру наказания тянет?

– Нужен обыск, – пожал плечами Телицын.

– Надо выяснить, кто он такой, опросить людей и следить. Мы даже не знаем его связей. Ну хорошо: прописан он в хорошем районе Москвы, а гараж его в сотне метров от гаража генерала КГБ, в двух шагах от Горок-10. Там везде охрана и большинство людей с погонами. Кем нужно быть, чтобы убивать там детей? – возмутился Бакин.

– Сумасшедшим, – пожал плечами Телицын. – Считаешь, вменяемый человек на такое способен?

– Надеюсь, – бросил следователь и нервно схватил пачку сигарет со стола. – Во-первых, у обычного преступника есть логика, у сумасшедших – нет. Во-вторых, я бы не хотел, чтобы убийцу признали невменяемым.

– Не признают. Несколько лет убивает, прячется, никаких признаков аффекта и психоза.

– Тебе виднее, – с долей сарказма проговорил Бакин. Он уже проходил все это с Чикатило. Если бы в 1984 году, когда Ростовского потрошителя арестовали в первый раз, все сделали так, как положено, то как минимум восемь человек остались бы в живых.

– Если мы его сейчас арестуем, будет шанс найти мальчиков живыми, – ответил Телицын. Он сам не верил в то, что говорил, но думать о самом страшном не хотелось. Следователю вдруг вспомнились обезумевшие от волнения, растерянные родители ребят, которые до этого, кажется, никогда в милиции не бывали и ни с чем противозаконным не сталкивались.

Четвертого октября 1992 года, поздним вечером, в отделение милиции Одинцова поступило сообщение о найденных трупах.

Сотрудники постоянно слонялись по конезаводу, изображая зевак, любителей лошадей или родителей, ожидающих своих чад с занятий. Они понимали, что, устроив очередные массовые допросы сотрудников, только напугают Головкина. Тот вполне мог сбежать. Оперативники просто ходили по периметру плаца, толклись в курилке или возле загонов с лошадьми и, если видели кого-то из подростков, начинали аккуратно их опрашивать. Никто из детей не отнекивался и не отказывался от разговоров, но лишь только речь заходила о Головкине, они вдруг замолкали и прятали глаза, будто их уличили в чем-то постыдном. Постепенно то один, то другой подросток проговаривались о том, что они смотрели фильмы по вечерам у дяди Сережи, который учил их разбавлять медицинский спирт. В один из дней следователь Смолеева разговорилась в курилке с молодым жокеем Мишей. Парень был старше тех, кто обычно интересовал убийцу, но женщина знала, что он буквально вырос на конезаводе.

– Не поможешь мне? Я собираюсь сына к Сергею Головкину на обучение отдать. Хочу узнать, что за человек будущий преподаватель.

– Дядя Сережа странный, если честно. Я раньше все время с ним проводил, он больше всех о лошадях знает. Мы вроде бы дружили, а потом как-то он попросил меня помочь кое в чем. Я согласился, но ничего не вышло, и мы больше не общались почти, – путано стал объяснять Михаил.

– В чем помочь? – насторожилась женщина, пристально глядя на молодого жокея. Темноволосый, субтильный, с живой мимикой и миловидным лицом, несколько лет назад он вполне мог бы заинтересовать Фишера.

– Мы вроде поехали картошку копать, а уже в электричке он рассказал, что хочет мне склад со старинными вещами показать. Но склада там не оказалось, и мы вернулись ни с чем.

– Это где у нас тут заброшенные склады? – насторожилась женщина.

– Я не помню станцию, а туда он меня вслепую вел, чтобы я кому-нибудь не проболтался, – ответил парень.

Ему было неприятно все это рассказывать. Он старался не задумываться о том, что случилось на самом деле в тот день, поэтому говорил словами того тринадцатилетнего мальчика, который во все это поверил. Сейчас Михаил сам вдруг почувствовал абсурдность той истории, но память еще не успела перекроить воспоминания по новому лекалу, и молодой человек продолжал говорить устами подростка.

– Что значит «вслепую»? – спросила Смолеева.

– Ну… Мы вышли на станции, он снял с себя кепку и надел на меня, натянув козырек на лицо. Я чуть не задохнулся тогда. Кепка, знаете, очень сильно воняла.

– Странная история, – пробормотала следователь.

– Да, я и говорю, он странный. Вы у любого из ребят здесь спросите, они подтвердят. Свое дело он знает, но вы все равно подумайте, прежде чем сына ему в ученики отдавать.

– Обязательно, – ответила Наталья внезапно осипшим голосом. Уже ближе к вечеру женщина засобиралась домой. На проходной, возле охранника, Смолеева заметила юношу в черной водолазке. Она машинально кивнула ему, приняв за одного из жокеев. Парень пристально посмотрел ей в глаза и кивнул в ответ.

– Извините, обозналась, – пробормотала Смолеева, поняв, что перед ней незнакомец. Он был как две капли воды похож на жокея Мишу, разве что на пару лет старше. А вот поведение его кардинально отличалось. Если жокей казался добрым и отзывчивым и прекрасно осознавал, какое впечатление производит на представительниц противоположного пола, то посетитель вел себя иначе. Его движения были резкими и порывистыми. Когда женщина прошла мимо, он машинально вжался в спинку стула, а когда кто-то из охранников сел рядом, даже нервно дернул рукой, будто ожидая удара. Чувствовалось, что окружающие воспринимаются им как потенциальная угроза.

– Ничего страшного. У меня стандартная внешность, – ответил парень тихим, надтреснутым голосом. Смолеева расспросила молодого человека о том, что привело его сюда. Оказалось, он намерен устроиться на конный завод, так как «любит лошадей и боится людей», и сейчас как раз ждет собеседования. Следователь решила, что раз планируется собеседование, то и все контактные данные парня найдутся, а в тот момент она уже опаздывала домой. Женщина попрощалась с соискателем на должность помощника жокея и поспешила к автобусной остановке.

За Головкиным следили, но он затаился. Мужчина приходил на работу, выполнял свои обязанности, а все свободное время предпочитал проводить в каптерке. Иногда он даже ночевал там, чем выводил из себя оперативников, которым приходилось всю ночь торчать в машине рядом с конезаводом. Автомобилем Головкин пользовался редко, а в гараже за все это время побывал только пару раз. На пустынных дорогах Подмосковья в те годы было сложно следить за человеком и оставаться незамеченным, и вскоре милиционерам стало понятно, что подозреваемый их вычислил.

Каждый день в отделении разгоралась настоящая война между Телицыным и Бакиным. Один кричал, что нужно немедленно арестовывать и «давить», а другой требовал собрать больше доказательств.

– Через 72 часа вам придется его отпустить, а еще через сутки он исчезнет, и трупы будут появляться уже в другом месте, – говорил Бакин, и спорить с этим было сложно. С другой стороны, если он распознал слежку, то мог сбежать и без ареста.

Утром 18 октября оперативники отзвонились в отделение и сообщили, что Головкин исчез. Все отделение замерло в напряженном ожидании, а начальство из Москвы, как будто почувствовав неладное, потребовало, чтобы Бакин на следующий день приехал с докладом. До самого вечера все хранили молчание, а вечером машину Головкина увидели во дворе рядом с квартирой его матери. Оперативники выдохнули. Никто еще не был на сто процентов уверен в виновности зоотехника, но все так долго считали его единственной подходящей кандидатурой, что теперь не хотели упускать шанс закрыть дело.

Утром Бакин поехал на ковер в Москву, а в местном отделении проводили очередную планерку. Начав с привычного обсуждения более мелких дел, все очень быстро переключились на Головкина.

– Что по задержанию? – поинтересовался один из оперативников.

– Бакин в Москве, – подал голос кто-то из сотрудников.

Смолеева будто случайно открыла папку с фотографиями трех детских трупов, найденных две недели назад. Телицын подтянул к себе папку и стал рассматривать снимки. Мужчина взглянул на Наталью, а потом незаметно пододвинул папку поближе к начальнику отдела. Так, чтобы тот обратил на нее внимание.

– А это что? – спросил вдруг начальник отдела, указывая на расплывчатые светлые пятна на голове одного из ребят. Плохое качество фотографии превращало детали в набор цветных пятен, из которых складывалась кое-какая картинка.

– Седина, – ответила Наталья. – Они поседели перед смертью.

Мужчина еще несколько мгновений смотрел на нечеткие полароидные снимки, а потом наконец произнес:

– Раз Бакин в отъезде, будем действовать своими силами.