16

На дороге

1989 г., Одинцовский район

Мир вокруг менялся. С конца 1980-х с полок магазинов постепенно исчезали товары. Первым пропал алкоголь, который теперь приходилось покупать из-под полы. С трудом можно было уговорить продавщицу отпустить лишнюю бутылку водки или портвейна. Вскоре вслед за алкоголем дефицитом стали мясо, колбаса и кондитерские изделия. К 1989 году в продаже остались только базовые продукты, а в витринах выстроились бесконечные батареи железных банок с консервированными кальмарами – их советские люди покупать опасались. «Есть было нечего, но мы не голодали» – так описывают те годы жители Москвы и Подмосковья. В магазинах обычно предлагалось нечто странное и зачастую просроченное. Сырокопченую колбасу и икру удавалось раздобыть только на работе, в составе подарочных наборов. А с начала 1990-х в институты и на некоторые производства стала поступать американская гуманитарная помощь, включавшая порой самые неожиданные продукты, которые никто никогда в СССР не пробовал. К примеру, в таких посылках попадалось арахисовое масло. Для любого американца это продукт первой необходимости. Москвичи же обычно плевались от него, выкидывали или умудрялись продать.

Нормально поесть стало нельзя, но вот думать можно было все, что угодно. Иногда даже говорить что думаешь. Сначала тихо, а затем все громче начали подавать голос правозащитники. Дух свободы особо остро ощущался в зарубежной рок-музыке. Если раньше рок слушали в записи и затем пытались воспроизвести на квартирных концертах, то теперь он переместился в Дома культуры и на стадионы, а в подполье оказалась электронная музыка. Кассеты с записями передавали из рук в руки, пленка затиралась до дыр. То и дело в новостях появлялись сообщения об акциях протеста, арт-перформансах и провокационных выставках. Открывались первые ночные клубы, которые пока еще работали нелегально, но уже особо не скрывали своего существования. В начале 1990-х в Петербурге было организовано общество защиты прав сексуальных меньшинств, выступавшее за отмену уголовной статьи за мужеложество и работавшее совместно с феминистским движением. В Москве появилось несколько гей-клубов, слава о которых потихоньку распространялась в пределах Третьего транспортного кольца.

Головкин жил и работал в Одинцове. И если его сестра обитала в интеллигентном и либеральном районе рядом с метро «Речной вокзал», впитывая его атмосферу, то он и представить не мог, что иметь влечение к представителям своего пола когда-нибудь сочтут приемлемым в этой стране. Он вырос на документальных фильмах об ужасах Второй мировой и на немногочисленных зарубежных боевиках, поэтому сексуальная жизнь для него была неразрывно связана с насилием и болью. Эти чувства он знал, умел видеть и распознавать.

За три недели отпуска с семьей он как будто побывал в другом мире, и воспоминания о холостяцкой захламленной квартире в Одинцове, где в шкафу хранились жуткие сувениры, казались ему чем-то нереальным. Однако отпуск имеет свойство заканчиваться, и по мере приближения к Москве прежняя жизнь и привычные фантазии постепенно начали овладевать его мыслями и чувствами. В последние несколько дней отдыха его начали мучить кошмары: он вновь и вновь видел со стороны, как выходит из здания ипподрома и встречает компанию подростков, которые его избивают. С тех пор прошло уже без малого десять лет, но психологическая травма, в отличие от физической, имеет свойство со временем разрастаться, подобно раковой опухоли, и постепенно захватывать все сферы жизни человека. Накануне отъезда Головкин вдруг забеспокоился о том, хорошо ли он спрятал свои страшные трофеи, и, отперев дверь квартиры, первым делом бросился к массивному шкафу, где были сложены ценные для него вещи. На самом видном месте лежали Polaroid с новой кассетой и коробка со стопкой маленьких квадратных снимков, на которых в основном были запечатлены его подопечные. Он делал эти фотографии, когда мальчишки приходили к нему, чтобы посмотреть очередной низкосортный боевик. На снимках подростки сидели на полу и тахте перед телевизором. Кто-то ел бутерброды, кто-то махал рукой фотографу, а кто-то пытался поставить приятелю «рожки». Последними в стопке были фотографии Ромы и еще нескольких ребят, которых он запечатлел обнаженными. Головкин отбросил эти снимки в сторону и постарался забыть о них. Спустя час, собравшись с мыслями и распаковав вещи, он все же нашел в себе силы поднять с пола снимки и бросить их в коробку с «сувенирами».

Ему казалось, что за эти три недели мир переменился, если не перевернулся с ног на голову, а все вокруг просто не хотят ему об этом говорить. Всепоглощающий, липкий страх постепенно парализовал его, лишив сил и опустошив мозг. В результате ему пришлось позвонить на работу и сообщить, что он выйдет на день позже. К его удивлению, голос начальника смены звучал вполне обыденно. Было даже слышно, что тот немного расстроен из-за дополнительного отгула, который решил взять зоотехник.

Головкина этот телефонный разговор отрезвил, и он попытался убедить себя в том, что никто ничего не знает и за время его отсутствия о нем ничего не говорили. Самовнушение сработало, и на следующий день Головкин появился на конезаводе. Запала хватило ровно до момента встречи с коллегами. Как только он увидел старую знакомую, которая пыталась однажды пригласить его на свидание, вновь навалилось ощущение ужаса, и он буквально впал в ступор, не в силах произнести ни слова в ответ на дежурные вопросы об отдыхе.

Но рано или поздно любой рабочий день подходит к концу, даже если это первый день после отпуска.

– Сереж, не хочешь в автошколу походить? У нас тут за углом площадку открыли, все наши уже записались, – сообщила девушка, недавно устроившаяся помощником жокея.

Головкин уже переоделся в старые джинсы и свитер, который предпочитал носить зимой и летом, и мыслями был далеко, в своей холостяцкой конуре. Вопрос коллеги застал его врасплох.

– Не знаю. Стоит, наверное. Машину бы мне кто выдал, а научиться всегда можно, – ответил он после минутной заминки.

– Сейчас с этим проще, иди и покупай у кооператоров, – пожала плечами девушка. – Значит, я скажу, чтобы тебя записали?

Головкин кивнул, стремясь поскорее закончить разговор, но уже вечером вдруг понял, что ему жизненно необходимо купить автомобиль. Его буквально затрясло от предвкушения новой степени свободы, которую ему может подарить собственная машина. Сама мысль о том, что в его руках будет руль, а значит, и контроль над любой ситуацией, будоражила воображение.

Обучение в автошколе, занятия с инструктором, хлопоты, связанные с покупкой машины, и новая группа по профориентации, которая поступила на его попечение, полностью завладели его мыслями. Поначалу ему просто не хватало ни времени, ни сил на то, чтобы снова погрузиться в мир собственных фантазий, а потом этот омут стал казаться столь черным и гибельным, что он не решался в него заглянуть.

Как-то раз начальник смены попросил его задержаться после работы и зайти к нему в кабинет. Весь день Головкин сходил с ума от страха, представляя, что ему предстоит услышать. Всякий раз финалом его мысленного диалога с начальником становился арест или увольнение. В его сознании эти вещи были равнозначно катастрофическими.

– Сереж, я попросил, чтобы тебя к медали представили, так что ехать тебе на выставку в этом году, не отмажешься, – жизнерадостно заявил начальник смены, отодвигая в сторону премиальную ведомость. На Головкина в этом месяце премиальных денег не нашлось, но непосредственный руководитель полагал, что новость о медали послужит для зоотехника утешением.

– За что медаль? – опешил Головкин.

– За достижения в народном хозяйстве, – пояснил начальник.

– Почему я?

– Так а кто еще? Ты чуть ли не со школы здесь работаешь, детей учишь, всегда норму перевыполняешь, кого ж еще к медали представлять? – искренне удивился мужчина. Он еще помнил, как лет пятнадцать назад эта награда радовала сотрудников. В последние же годы большинство из них воспринимали ее равнодушно: «Медаль так медаль, денег за нее не дают». Такой реакции, как у Головкина, он не ожидал: зоотехник, казалось, впервые почувствовал, что его ценят.

Как давно вам говорили, что вы молодец? А в детстве вас часто хвалили? В младшем возрасте вы удостаивались поощрения за прочитанное стихотворение в детском саду или за победу в школьной олимпиаде? Или ваши родители считали, что можно было выступить лучше? А может, вы слышали от них: «Ну что с него взять? Хоть так, и то хорошо»? Сергей Головкин имел в своей жизни немало достижений, достойных доброго слова, но ни разу близкие люди не произнесли фразу «Ты молодец!». Вплоть до тридцати лет этот человек жил с ощущением того, что появился на свет неудачником, которому не суждено выбраться с обочины жизни. Сомнительно звучат истории о том, как кто-то был ничтожеством вплоть до определенного возраста, а потом вдруг стал крайне успешным. Беда в том, что, если вам вовремя не сказали ободряющего слова, вы не будете считать себя достойным успеха и поэтому вряд ли его добьетесь.

Неожиданно Головкин вдруг ощутил свою значимость и востребованность. На работе стали задерживать зарплату, и люди начали увольняться один за другим, предпочитая устроиться в какой-нибудь кооперативный магазин. Так он неожиданно стал самым опытным сотрудником, к которому теперь все бегали за помощью или советом. Он успешно отучился в автошколе и даже сумел с первого раза сдать экзамен в ГАИ.

– Поздравляю с получением прав, – с добродушной улыбкой объявил инспектор, принимавший последний экзамен. – За документами приходи в среду. Правила не нарушай.

– Хорошо, – довольно улыбнулся Головкин.

– Ну а если лихачишь, то, как говорится, не попадайся. Катайся по ночам, и будет тебе счастье, – хмыкнул инспектор, открывая пассажирскую дверь и жестом подзывая следующего претендента на получение прав.

– Почему по ночам? – не понял Головкин.

– В ГАИ пересменка с одиннадцати до трех, в это время на постах никого. Это все водители знают, а ты ж теперь водитель, так что знай, – все так же по-дружески отозвался инспектор, у которого в тот день явно было слишком хорошее настроение.

Буквально через пару недель после этого Головкин на все свои сбережения приобрел новый «ВАЗ-2103» бежевого цвета, на котором не без труда проехал несколько кварталов до своего дома и раза с пятого все-таки припарковался во дворе. Мужчины, заседавшие за столиком возле гаражей, неодобрительно цокали, глядя на мучения начинающего водителя.

– Кто ж такую красоту бросает где ни попадя? – неодобрительно крикнул сосед по лестничной клетке.

– Почему бросает? – не понял Головкин.

– Кто новую машину на улице гнить оставляет? Она ж к лету в ржавую банку превратится. Дождь, снег – все по ней бить будет. Гараж сначала надо покупать, а потом уже машину, – пояснил пожилой мужчина, который помогал чинить автомобили всем жителям двора.

– Мужчине нужен гараж, – согласно кивнул третий. – Садись к нам, обмоем покупку.

Головкин неуклюже направился в их сторону, всеми силами стараясь изобразить, что для него это привычная ситуация. О покупке гаража он действительно подумывал давно. Иметь собственное пространство, где можно обустроить все по-своему, спрятать все, что угодно, хотелось каждому. Гараж служил своего рода символом свободы и самостоятельной жизни.

По вечерам Головкин учился водить, но погода вконец испортилась, и неопытный автолюбитель боялся не справиться с управлением. Поэтому после работы он теперь бродил по окрестностям в поисках объявлений о продаже гаража. Несколько раз ему предлагали купить автомобильное место в гаражном кооперативе, но Головкина не привлекали бесконечные ряды зеленых коробок, наспех собранных из листового железа. Гараж в его понимании являлся чем-то вроде загородного домика, в котором он постепенно устроит свой собственный мир со своими правилами. Ему был нужен отдельно стоящий бокс подальше от людских глаз. Большинство же из них строилось по соседству с жилыми домами, поэтому подходящего варианта все никак не попадалось. Наконец в один из дней он набрел на обособленный гараж недалеко от поселка Горки-10. По всему было видно, что им никто не пользуется: трава вокруг выросла по пояс, а замок заржавел, кажется, уже навсегда. Головкин достал из сумки блокнот и от руки написал: «Куплю ваш гараж», а ниже нацарапал цифры с номером телефона. Естественно, эту бумажку вскоре сдуло ветром, но он стал частенько прогуливаться в окрестностях и в какой-то момент наткнулся на компанию мужчин, увлеченных игрой в карты. Они рассказали, кому принадлежит гараж, и пообещали передать владельцу о потенциальном покупателе. Еще через пару недель сделка состоялась, и Головкин стал полноправным хозяином бокса из проржавевшего листового железа. По-хорошему гараж нужно было снести и отстроить заново, но этот факт ничуть не омрачал его радости. Даже получение квартиры не могло сравниться с этим событием. Жилье ему предоставило производство, и единственной его заслугой стало то, что он долго проработал на конезаводе.

Гараж же и машину он купил на собственные деньги, приложив усилия. Он стал властелином своего личного мирка, который ему предстояло отстроить с чистого листа.

Головкин стал целыми днями пропадать в гараже. Каким-то чудом ему удалось найти новое железо. Мужчина из гаражного кооператива одолжил сварочный аппарат, а потом кто-то другой в обмен на этот же аппарат выдал ему набор необходимых инструментов. Он чувствовал, что негласно его все же приняли в особый мужской клуб, который формировался во дворе любого жилого дома. Бокс Головкина находился метрах в пятистах от гаражного комплекса, выстроившегося стройной батареей одинаковых зеленых коробок сбоку от пятиэтажки, но к нему все равно приходили и частенько помогали советом или инструментами. Головкин каждый раз впадал в состояние, близкое к панике, когда кто-то начинал настойчиво стучаться в дверь, пока он что-то красил или мастерил. Несколько раз он не открывал просто потому, что не был готов с кем-то разговаривать.

– Открой, черт тебя подери, я видел, как ты заходил. Ты там бункер строишь, что ли? – раздался раздраженный окрик в один из таких дней.

Головкин отбросил молоток и направился к двери. На пороге стоял изрядно подвыпивший сосед, одолживший ему когда-то сварочный аппарат. Мужчина явно искал добавки и потенциального собутыльника. Он подозрительно оглядел хозяина гаража и то, что находилось внутри помещения. Головкин вдруг почувствовал парализующий страх, который обычно испытывал, когда мать заглядывала к нему в комнату.

– Яму будешь делать или погреб? – спросил мужчина.

– Так разве можно? – удивился Головкин.

– Машину чинить умеешь? – задал сосед еще один бесцеремонный вопрос. Головкин отрицательно помотал головой. – Значит, погреб, – заключил мужчина. – Бетон будет нужен – обращайся. Ты, говорят, на конезаводе работаешь ветеринаром? Спирт в ассортименте есть?

– Куда ж без него, – усмехнулся Головкин, привыкший за последнюю пару лет сухого закона к тому, что этой универсальной валютой можно расплатиться за все.

– Правильно, спирт и бетон – без них никуда. У тебя, кстати, не найдется? – Сосед так заискивающе произнес последнюю фразу, что стало понятно, почему он решил зайти. Головкин кивнул и ушел в глубь гаража, вернувшись с двумя пузырьками медицинского спирта. Мужчина рассыпался в словах благодарности и распрощался, почувствовав, что мешает. Головкин же в очередной раз отметил, что волшебные склянки моментально пробуждают в людях вежливость и чувство такта.

– Сварочный аппарат вернешь, когда удобно будет. Только обязательно верни, – сказал на прощание мужчина, пряча в карман куртки драгоценную добычу.

– Обязательно, – кивнул хозяин гаража.

Когда железная дверь с грохотом захлопнулась, Головкин с облегчением выдохнул. Солнечный свет больше не разъедал глаза, лишь тонкие белые полоски света кое-где просачивались сквозь щели и струились по полу. Голая электрическая лампочка давала тусклый грязноватый свет, к которому Головкин успел привыкнуть. При нем спокойно можно было что-то мастерить, сосредотачиваясь на монотонной и засасывающей работе. За время строительства гаража здесь скопилось столько всякого хлама, что машину уже некуда было ставить. В углу помещался стол, на котором лежала паяльная лампа, по полу были разбросаны переходники и инструменты. Потолок буквально утопал во тьме, так как свет от лампочки был скудным, но Головкин знал, что там, над стремянкой, висит крюк, через который легко перекинуть веревку…

Ближе к одиннадцати вечера он вышел из гаража и направился к автомобилю. Следующий день был выходным, поэтому можно было спокойно поколесить по окрестным дорогам, чтобы наездить стаж, без всяких угрызений совести игнорируя правила. В какой-то момент на шоссе показалась фигурка голосующего ребенка. Мальчик лет десяти-одиннадцати, давясь от слез, отчаянно махал рукой, пытаясь остановить машину. Головкин переместил ногу на педаль тормоза, выдохнул и надавил на нее. Дернувшись, «Жигули» остановились.

– Куда тебе? – спросил он, выкручивая ручку, чтобы открыть окно пассажирской двери.

– К бабушке с дедушкой, – выдавил мальчик и неуклюже вытер лицо рукавом.

Головкин кивнул ему на место рядом с собой, и подросток юркнул в машину. Костя разругался с родителями и убежал из дома. За полтора часа, которые мальчик простоял на дороге, он успел прокрутить в голове недавний скандал такое количество раз, что окончательно и бесповоротно убедился в своей правоте и несправедливости мира. Головкин сосредоточенно следил за дорогой и за своим дыханием. Ему все время казалось, что он дышит чересчур прерывисто и громко, а это могло напугать ребенка. Он взял с приборной панели пачку сигарет и закурил. Стало легче. Изначально Головкин остановился, чтобы просто подбросить мальчика, куда тот скажет. Но сейчас, когда паренек сел в машину, он уже не мог отделаться от сводящих с ума мыслей.

– Можно? – спросил мальчик, указывая глазами на сигареты.

Мужчина повернулся к своему пассажиру, посмотрел на него и медленно кивнул:

– Можно. Бери, пока дают. Кстати, хочешь разжиться парой блоков?

Костя недоверчиво посмотрел на мужчину за рулем, взял пачку сигарет и стал судорожно щелкать зажигалкой.

– Неподалеку есть склад, у меня все знакомые там уже побывали, а мне одному не с руки. Если хочешь, можем вместе попробовать туда залезть, – пояснил Головкин.

Подросток наконец поджег сигарету и тут же закашлялся.

– А это надолго? – спросил он, отдышавшись. Родители для него сейчас, конечно, были главными врагами человечества, но и приезжать к бабушке с дедушкой за полночь ему не хотелось.

– Десять минут отсюда, за полчаса управимся.

Мальчик согласился. Какой подросток откажется от предложения залезть ночью на склад?

Машина вдруг поехала медленнее, а потом с недовольным ворчанием остановилась на обочине проселочной дороги. Костя непонимающе озирался по сторонам.

– Там только сторож на въезде дотошный. Меня он знает, а тебя точно заметит и заподозрить что-то может… – Водитель резко вдохнул и продолжил: – Тебе придется минут на пять в багажник залезть, пока пост проедем.

Мальчик помолчал, а потом начал открывать дверь машины. Головкин завороженно наблюдал за происходящим. Лишь когда подросток уже вышел на дорогу и стал пытаться открыть крышку багажника, мужчина опомнился.

Субтильный подросток легко уместился в багажнике «Жигулей» и в предвкушении предстоящих приключений теперь взирал снизу на мужчину, закрывающего крышку. Головкин чувствовал себя хозяином мира, которому подвластно решать, кому жить, а кому умирать. Это чувство пьянило и вдохновляло.

Головкин миновал здание администрации конезавода, свернул за угол и, проехав еще метров пятьсот, припарковался возле своего гаража. Когда он открыл багажник, подросток инстинктивно загородился рукой от резкого света фонарика.

– Вылезай и иди в гараж, – совсем другим тоном приказал мужчина. Онемевший от ужаса подросток молча подчинился – детям свойственно слушаться старших, особенно в экстремальных ситуациях. Когда за Костей с грохотом захлопнулась железная дверь, он вздрогнул. В гараже не было ни единого источника света. Бесконечное, абсолютно черное пространство, и голос, который отдает приказы.

– На колени, – велел Головкин, чувствуя дикое возбуждение вместе с бешеной порцией адреналина в крови. Подросток стал опускаться на пол. Мужчина на ощупь нашел выключатель и нажал на кнопку. Желтовато-грязный свет озарил часть внутреннего пространства. Головкин стал быстро расстегивать ремень, чтобы приспустить штаны. Подросток не сопротивлялся, считая, что так все быстрее закончится. Покорность рождает насилие, она дразнит дремлющую в человеке жестокость. Мальчик тихо скулил, подчиняясь приказам мучителя, а тот смотрел на утопающий во тьме потолок. Где-то там есть крюк, на который он не будет вешать лампочку…

– Забирайся на стремянку, – приказал Головкин. Перепуганный Костя все еще надеялся, что если будет послушным, то его отпустят. Нужно только подняться по ступенькам, что в этом такого? Что еще худшее может произойти?..

Головкин набросил на шею мальчика веревку и вытащил из-под него стремянку. Подросток стал беспомощно дергаться в тусклом свете. Когда на тебе удавка, а опору уже выбили из-под ног, то чем сильнее сопротивление, тем быстрее наступает смертельное удушье. Воздух быстро закончился в легких мальчика, раздались сдавленные хрипы вперемешку с тонущим в темноте словом «пожалуйста», которое Костя так и не успел договорить.

Убийца завороженно наблюдал за тем, как из ребенка уходит жизнь. Боль, страх, стыд, отчаяние… Все эти чувства он знал и наблюдал множество раз, умел их распознавать и пропускал через себя. В эту минуту он был одним целым с жертвой. Это переживание так сильно напоминало любовь и страсть, что Головкин ощущал себя живым и настоящим, как никогда.

Прошло минут десять после того, как ребенок в удавке перестал подавать признаки жизни. Снаружи послышались какие-то звуки, и убийца вздрогнул. Нужно было срочно что-то предпринять.

– Зайдем к ветеринару, попросим еще спирта, – услышал он мужской голос, в котором узнал соседа-автолюбителя. Звук раздавался буквально в паре метров. Казалось, визитеры стоят перед самой дверью. Головкин в ужасе смотрел на висящее тело.

– Что ему здесь делать ночью? – раздался незнакомый голос явно нетрезвого мужчины.

– Так вот его машина. Пойдем, говорю.

– Жена, что ли, выгнала, в гараже заснул? Да ну его, пойдем. Мутный он, и спирт у него мутный, – недовольно заворчал приятель соседа.

Голоса стали отдаляться, и Головкин заметался по гаражу в поисках чего-то, во что можно укутать труп. Мешок из-под строительной смеси более или менее подходил для этой цели. Он вытряхнул остатки песка на пол и принялся заталкивать в него тело мальчика. В мешок, рассчитанный на пятьдесят килограммов смеси, подросток уместился более или менее спокойно, но вот голова торчала наружу. Головкин на ощупь отыскал в углу бокса ножовку и принялся судорожно пилить. Искаженное судорогой детское лицо уже мало напоминало человеческое, но все же будоражило сознание убийцы. Ему была невыносима мысль о том, что сейчас придется расстаться с этим телом. Впав в раж, он стал его расчленять. Эта выматывающая работа дарила наслаждение, но просто выкинуть останки он не мог. Ему так хотелось сохранить все то, что еще час назад было живым существом. Справившись с собой, он все же запихнул то, что осталось от Кости, в мешок, но вот голову выкинуть не смог. Его завораживала застывшая на лице гримаса ужаса.

…Головкин связал ему руки за спиной, накинул на шею веревочную петлю и задушил. После чего, глумясь над трупом, убийца подвесил его за ноги к потолку, отрезал нос и уши, отчленил голову, нанес множество ножевых ударов по туловищу, вырезал внутренние и половые органы. С помощью хирургических ножей и топора Головкин расчленил труп, вырезал мягкие ткани, поджарил их на паяльной лампе и съел. Отчлененную голову он хранил в гараже – вскрыл черепную коробку, выжег мозг, постепенно отсепарировал кожу и мягкие ткани. Позже Головкин демонстрировал череп… другим жертвам для запугивания.

Из протокола 1992 г.

Близился рассвет. Тьма потихоньку начала рассеиваться, уступая место зыбкому стелющемуся туману. Пора было заканчивать со всем этим. Головкин уже и сам с трудом верил в то, что все произошедшее было на самом деле, а в мешке покоится расчлененное детское тело. Даже лежащая на столе голова теперь смотрелась глупой бутафорией. Нужно было спешить, чтобы управиться засветло. Головкин взял мешок и направился к машине. Уходя, он прикрыл голову Кости своей старой рубашкой.

Погрузив мешок в багажник, убийца уселся за руль и выехал на дорогу. Попетляв немного по знакомым развязкам, он заприметил лесную опушку рядом с железнодорожной станцией. Со стороны казалось, что это непролазная чаща, в которую и пешком-то не зайдешь, а уж на машине и подавно не заедешь, но Головкин знал, что за деревьями начинаются проселочная дорога и большая поляна с поваленными осинами. Эти деревья упали после урагана несколько лет назад. Убирать их никто не собирался, поэтому люди стали просто обходить это место стороной. Головкин кое-как добрался до проселочной дороги, припарковал машину, вытащил из багажника мешок и направился к бурелому. Осмотревшись, он понял, что без лопаты ему не обойтись. Пришлось выкопать нечто наподобие могилы, чтобы захоронить тело. Он вытряхнул останки мальчика в яму и забросал их землей, а мешок решил выкинуть в другом месте.

Перед тем как отправиться домой, Головкин раз пять осмотрел свои «Жигули», а потом все же отправился к речке, чтобы на всякий случай помыть автомобиль. Освободился он только к вечеру. Поначалу убийца хотел пойти в гараж, чтобы побыть наедине с отрезанной головой, но адреналин в крови уже стал потихоньку утихать, и на него вдруг разом обрушилась дикая усталость. В гараж Головкин пришел только вечером следующего дня. Сдернув рубашку, он с сожалением увидел, что голова покрылась трупными пятнами, а гримасу чистого ужаса уже сложно различить на фоне развившегося процесса разложения. Так нередко происходит с памятными вещами. Мы храним их в надежде на то, что они смогут пробудить в нас дорогие сердцу воспоминания, но их сила начинает слабеть непосредственно в момент приобретения. И вот нам уже сложно припомнить, откуда этот магнитик на холодильнике или чья это голова в морозилке.