29

Крушение империи

(1448–1453)

Иоанн VIII Палеолог умер бездетным. Из пяти его братьев первый, Феодор, скончался за четыре месяца до Иоанна, а второй, Андроник, умер еще молодым в Фессалониках. Из трех оставшихся – Константина, деспота Мореи Димитрия и Фомы – своим преемником Иоанн назвал Константина. Жаждавший власти Димитрий немедленно оспорил это решение, однако мать, императрица Елена, в конце концов поддержала Константина, одновременно объявив себя регентшей до его приезда. Фома также выступил против Димитрия, и тот был вынужден подчиниться.

В Морею отправили двух гонцов, наделенных полномочиями объявить Константина императором. Разумеется, они не могли провести коронацию, и к тому же в Мистре не было патриарха, так что проведенная там 6 января 1449 года церемония была гражданской. Константин XI Палеолог Драгас (он всегда предпочитал использовать греческую форму фамилии своей матери-сербки) так и не был официально коронован. После Флорентийского собора православная церковь раскололась: патриарха Григория III, горячего сторонника унии, проклинала за предательство большая часть его паствы. Сам Константин никогда не осуждал унию, и, если ее поддержка могла увеличить шансы на получение помощи от Запада, его долгом было так и поступить. Однако цена оказалась высока: противники унии отказывались молиться за императора, а без коронации он не мог претендовать на их верность; коронация же могла спровоцировать гражданскую войну тогда, когда Византия столкнулась со своим самым безжалостным врагом.

О загадочном молодом князе, недавно унаследовавшем османский трон в Адрианополе, мало что знали. Детство Мехмеда, третьего сына Мурада, родившегося в 1433 году, было несчастливым. Его мать (возможно, христианка) была рабыней в гареме. Его старший брат Ахмед умер в 1439 году, а младшего Али в 1444-м задушили во сне. Мехмеда, ставшего наследником престола, срочно призвали в Адрианополь, где передали самым ученым людям того времени; вместе с ними он заложил основы образования и культуры, благодаря которым вскоре прославился. Говорят, что, заняв трон, он бегло говорил на шести языках – турецком, арабском, греческом, персидском, латыни и иврите.

Когда султан Мурад умер от апоплексического удара 13 февраля 1451 года, Мехмед II находился в Анатолии. Он добрался до Адрианополя всего за пять дней; там он утвердил министров отца на их должностях или назначил их на другие посты. Вдова Мурада пришла поздравить его с восшествием на престол; Мехмед II тепло ее принял, однако, вернувшись в гарем, она обнаружила, что ее новорожденного сына убили в ванне – молодой султан не желал рисковать.

Однако Мехмеду II было всего 19 лет, и на Западе его считали слишком незрелым, чтобы он мог представлять собой серьезную угрозу – такую, какой был его отец. Мехмед II всеми силами поддерживал это заблуждение: послам из Константинополя он охотно клялся жить в мире с Византией и сохранять традиционные дружеские отношения. Тем не менее Константин не терял бдительности, и его подозрения подтвердились, когда в апреле 1451 года Мехмед II принялся строить на Босфоре крепость в нескольких милях от Константинополя – в самой узкой части пролива, напротив Анатолийской крепости Баязида. Это не только предоставляло ему полный контроль над Босфором, но и обеспечивало идеальную базу, с которой можно было атаковать Константинополь с северо-востока, где Золотой Рог был фактически единственной линией обороны города. Легко представить, как отреагировали на это в столице. Константин отправил к Мехмеду II одно за другим два посольства, нагруженные дарами; они напомнили султану, что он нарушает данную клятву, и просили его пощадить хотя бы ближайшие византийские поселения. Мехмед II не принял ни первых, ни вторых послов. Через две недели Константинополь предпринял последнюю попытку; на этот раз послов казнили на месте.

Румельская крепость стоит и по сей день, практически не изменившись с окончания строительства (оно закончилось в четверг, 31 августа 1451 года, всего через 20 недель). Когда крепость была готова, султан объявил, что любой проплывающий мимо корабль, откуда бы он ни плыл, должен встать на якорь для осмотра. В конце ноября шедший из Черного моря венецианский корабль проигнорировал это указание. Корабль взорвали, экипаж перебили, а капитана Антонио Риццо посадили на кол. Мнение Запада в отношении Мехмеда II быстро изменилось: он явно имел серьезные намерения.

Во вторник 12 декабря 1452 года Константин XI и его двор присутствовали на службе в храме Святой Софии, где, как и во Флоренции, официально огласили Laetentur Coeli. Уния состоялась – по крайней мере, теоретически. Людей на службе присутствовало мало, император казался вялым и апатичным. Не было никакого ликования; церкви, чьи священники поддержали унию, включая и храм Святой Софии, с того времени почти пустовали – народ принял неизбежное, но люди молились лишь там, где старинная литургия осталась без изменений.

Всего через месяц, в январе 1453 года, Мехмед II призвал своих министров в Адрианополь, где сообщил, что его империя никогда не будет в безопасности, пока Константинополь остается в руках христиан. Город должен быть взят, и для этого самое время. Прежние попытки терпели неудачу из-за невозможности блокады Константинополя. Ныне турки впервые обладали превосходством во флоте. Если Константинополь нельзя взять штурмом, нужно заморить его голодом. Два месяца спустя даже ближайшие советники султана были поражены размерами армады, которая собралась в Галлиполи, однако их удивление не шло ни в какое сравнение с тем, какое испытали византийцы, когда эта армада бросила якоря у стен Константинополя.

Во Фракии тем временем собиралась сухопутная армия. Мехмед II лично занимался ею всю прошлую зиму: он мобилизовал все полки, запретил увольнения и завербовал огромное количество наемников, собрав в общей сложности около 80 000 человек в регулярных войсках и до 20 000 башибузуков (солдат нерегулярной армии). Однако он еще больше гордился другим: годом ранее немецкий инженер по имени Урбан предложил отлить для него бронзовую пушку, которая сможет сокрушить стены самого Вавилона. Мехмед II хорошо ему заплатил и три месяца спустя получил грозное орудие, потопившее корабль Риццо. Он потребовал отлить вторую пушку, размером вдвое больше первой; ее сделали к январю 1453 года. Говорят, что она была почти восемь метров в длину, 20 сантиметров в толщину, с дулом диаметром полметра и могла стрелять ядрами весом 600 килограммов на расстояние больше мили. Для доставки этого грозного орудия к стенам Константинополя были мобилизованы 200 человек, которые выравнивали дороги и укрепляли мосты; тащили пушку 30 пар быков, и еще 200 человек удерживали ее в равновесии.

5 апреля Мехмет разбил шатер у стен Константинополя и отправил к императору гонца с посланием, требуемым по законам ислама: султан пощадит всех его подданных при условии немедленной добровольной капитуляции, в случае отказа пощады не будет никому. Ответа он не получил. Рано утром 6 апреля открыли огонь из пушки. Жителей города это не застало врасплох: всю прошлую зиму мужчины, женщины и дети трудились под предводительством императора над укреплением городских стен. Несмотря на то что основная угроза находилась на западе, стены вдоль Мраморного моря и Золотого Рога тоже укрепили – никто не забыл Четвертый крестовый поход. С приходом весны приготовления были завершены. Пасха выпала на 1 апреля, но даже в тот день большинство византийцев не пошли в храм Святой Софии с его католическим обрядом; однако они знали, что сделали все возможное для подготовки к грядущей атаке.

Через три месяца после гибели Антонио Риццо, в феврале 1453 года, сенат Венеции наконец проголосовал за то, чтобы отправить в Константинополь два корабля, по 400 человек на каждом, а следом еще 15 галер, как только они будут готовы; но даже первые корабли вышли из лагуны лишь 20 апреля. К этому времени до Константинополя уже добрались три генуэзских судна, зафрахтованные папой Николаем V и нагруженные провизией и военными припасами, купленными на его личные средства. К чести Венеции надо сказать, что ее колония в Константинополе повела себя благородно. Байло Джироламо Минотто обещал императору всяческую поддержку, уверив, что ни одно венецианское судно не покинет гавань без его разрешения. Колония смогла предоставить в общей сложности десять торговых судов. Многие генуэзцы, как и ожидалось, прибыли из колонии в Галате, но среди них была и группа решительных молодых людей из самой Генуи. Их предводитель Джованни Джустиниани Лонго, происходивший из знатной семьи, был известным экспертом по осадной войне; он прибыл в Константинополь 29 января с личным войском 700 человек. Все это несколько приободрило Константина, однако его ждал тяжелый удар: в ночь на 26 февраля семь венецианских кораблей ускользнули из Золотого Рога, везя на борту около 700 итальянцев, хотя всего несколько дней назад их капитаны торжественно поклялись остаться в городе.

Император наконец смог оценить имеющиеся у него ресурсы. В Золотом Роге стояли на якоре еще восемь венецианских кораблей, пять генуэзских и по одному из Анконы, Каталонии и Прованса, а также десять византийских (все, что осталось от флота империи) – всего 26 судов, жалкое количество в сравнении с османской армадой. Однако более серьезной проблемой была нехватка людей: число годных к военному делу мужчин, включая монахов и священников, которые могли встать на защиту стен, составляло всего 4983 грека и менее 2000 иностранцев. Против стотысячной армии Мехмеда II Константин мог выставить меньше 700 человек на защиту стен протяженностью 14 миль (22,5 км).

К утру 6 апреля большинство защитников города были на своих местах. Император и Джустиниани командовали самым уязвимым участком, расположенным в том месте, где стена пересекала долину небольшой реки Ликос, примерно в миле от ее северного конца. На стенах вдоль моря было меньше людей, но их гарнизоны были дозорными, сообщавшими о перемещениях турецких кораблей. Султан подверг Феодосиевы стены обстрелу, равного которому в истории осадных войн прежде не было, и к вечеру первого дня сокрушил участок стены у ворот Харисия. Его солдаты то и дело пытались пробиться через разрушенную стену в город, но снова и снова были вынуждены отступать, пока наступление ночи не вынудило их вернуться в лагерь. Утром турки увидели, что стену отстроили заново, и Мехмед II принял решение вести обстрел, пока не подтянет подкрепления. 11 апреля обстрел возобновился и продолжался без перерыва в течение 48 дней. Стрелять из большой пушки можно было лишь раз в два-три часа, однако ее ядра причиняли огромный ущерб, и через неделю внешняя стена через Ликос рухнула в нескольких местах; защитники постоянно работали, ремонтируя разрушенные участки, но было ясно, что они не смогут делать это бесконечно.

Вскоре прибыли три отправленные папой генуэзские галеры, а вместе с ними – тяжелое транспортное судно от Альфонсо Арагонского, нагруженное сицилийским зерном. Поскольку Мехмед II решил собрать самые серьезные морские силы у стен Константинополя, он неразумно оставил пролив без присмотра, и корабли смогли беспрепятственно войти в Мраморное море. При их появлении утром 20 апреля султан объехал Золотой Рог, чтобы лично отдать приказ своему флотоводцу Сулейману Балтоглу – корабли ни при каких обстоятельствах не должны добраться до города.

Балтоглу подготовился к атаке, но его парусные корабли были бессильны против свежего южного ветра, а гребные галеры были неуправляемыми при высокой волне. Капитаны, практически незащищенные от града стрел, дротиков и других снарядов, который обрушивался на них при попытках приблизиться к судам, были вынуждены наблюдать, как четыре корабля спокойно приближаются к Золотому Рогу. Внезапно ветер стих, и Балтоглу отдал приказ наступать и идти на абордаж. Его флагманский корабль напал на императорское судно, врезавшись ему в корму. Однако турецкие суда обладали низкой осадкой, поэтому забросить крюки и взобраться на более высокое судно было почти невозможно; генуэзские моряки были вооружены огромными топорами, которыми отрубали головы и руки всем, кто пытался подняться на борт. Генуэзские капитаны подвели свои корабли к транспортному судну и связали все четыре корабля вместе, превратив их в подобие окруженного водой замка, спокойно стоявшего посреди всеобщего хаоса. На закате вновь поднялся ветер, паруса христианских кораблей надулись, и плавучая крепость стала продвигаться к входу в залив, вдребезги разбивая встречавшиеся на ее пути турецкие корабли. Через четыре часа, глубокой ночью, цепь через пролив была поднята, и четыре корабля спокойно вошли в Золотой Рог.

Султан пристально наблюдал за морским боем с берега, иногда в волнении въезжая на коне в прибрежные воды. Он впал в такую ярость, что приближенные опасались, не сошел ли он с ума. На следующий день он приказал немедленно казнить Балтоглу; флотоводца спасло лишь то, что его подчиненные подтвердили, что он вел себя мужественно, однако его все же подвергли наказанию палками и лишили должности и всех владений; больше о нем никто никогда не слышал.

Следующей целью султана стал Золотой Рог. Он уже послал своих инженеров на дорогу, идущую позади Галаты, от берега моря через холм рядом с нынешней площадью Таксим, и спускающуюся к Золотому Рогу. Были отлиты железные колеса и металлические колеи, а плотники смастерили деревянные помосты, на которых могли разместиться кили турецких кораблей. Это была очень сложная задача, однако при имевшихся у Мехмеда ресурсах она оказалась выполнимой. Утром 22 апреля генуэзская колония в Галате с изумлением наблюдала, как бесчисленное количество быков тянут через 60-метровый холм 70 турецких кораблей, которые потом спускают на воду в проливе.

Византийцы, не подозревавшие о планах султана, с трудом верили своим глазам. Мало того что их главная гавань перестала быть безопасной; теперь они были вынуждены защищать еще 3,5 мили (5,6 км) стен у моря, включая ту часть, которую разбили крестоносцы в 1204 году. К началу мая Константин знал, что долго не продержится. Еды не хватало, защитники стен все чаще отлучались, чтобы найти пропитание для своих семей. Оставалась лишь одна надежда, да и то слабая, что помощь из Венеции все-таки придет. Если корабли уже в пути, то сколько их и что они везут? Когда они приплывут и как их принять, если враг завладел Золотым Рогом? От ответов на эти вопросы полностью зависела судьба Константинополя. Незадолго до полуночи 3 мая венецианская бригантина под турецким флагом и с двенадцатью добровольцами на борту, переодетыми в турецкое платье, выскользнула из залива.

Ночью 23 мая она вернулась. Капитан немедленно отправился на встречу с императором и Минотто. Он сообщил, что в течение трех недель прочесывал Эгейское море, но нигде не увидел следов обещанной экспедиции. В конце концов он призвал к себе экипаж, и один из моряков предложил вернуться в Венецию, но его заставили замолчать. Остальным был ясен их долг: они должны сообщить об этом императору, как обещали; они вернулись, прекрасно понимая, что вряд ли покинут город живыми. Константин со слезами в голосе лично поблагодарил каждого из них.

Настало время знамений. 22 мая наступило лунное затмение; через несколько дней, когда самую священную из икон Богородицы несли по улицам, в последний раз прося Деву Марию о заступничестве, икона соскользнула с помоста и упала. Пройдя еще несколько сотен метров, процессия вынуждена была разойтись из-за налетевшей сильной грозы. На следующее утро город окутал туман – неслыханное дело для конца мая; а той же ночью купол Святой Софии залило неземное красное свечение, которое медленно поднялось от основания купола к его вершине и затем погасло. Это зрелище наблюдали и турки в Галате; Мехмеда II оно очень встревожило, и он успокоился, лишь когда его астрологи интерпретировали свечение как знак, что вскоре здание храма осветит истинная вера. Византийцам же было ясно, что дух Господа покинул их город.

И снова, как часто случалось в прошлом, министры Константина уговаривали его покинуть столицу, пока еще есть время, и возглавить византийское правительство в изгнании в Морее, пока он не сможет отвоевать город, как это сделал Михаил Палеолог почти два столетия назад. Измотанный император потерял сознание, пока они говорили; но придя в себя, он был решителен, как и прежде: это его город и его народ, и он не может их покинуть.

26 мая султан провел военный совет. Он объявил, что осада продолжалась достаточно долго и пришло время для последней атаки. Весь следующий день шли приготовления, а второй день посвятили молитвам и отдыху. Атака должна была начаться рано утром во вторник 29 мая. Турки не пытались скрыть свои планы от защитников. В течение следующих 36 часов подготовительные работы шли без остановки; ночью турки разжигали огромные костры, чтобы солдатам было легче трудиться, а барабаны и трубы призывали их прикладывать еще больше усилий. На рассвете 28 мая внезапно настала тишина. Пока люди Мехмеда II готовились к завтрашнему дню, сам он отправился инспектировать позиции и вернулся лишь поздним вечером, чтобы тоже отдохнуть.

В этот последний в истории империи понедельник все в городе забыли о ссорах и разногласиях. Работа на стенах продолжалась как обычно, но все остальные жители Константинополя собрались на последнюю всеобщую молитву о заступничестве. Под звон колоколов самые почитаемые иконы и самые ценные реликвии вынесли из храмов и понесли в длинной, спонтанно собравшейся процессии, которая шла по улицам вдоль всех городских стен, останавливаясь для особых молитв в тех местах, где артиллерия султана могла сосредоточить огонь. Когда процессия завершилась, император в последний раз собрал своих командующих. Вначале он обратился к греческим подданным, сказав, что есть четыре великие ценности, за которые человек должен быть готов умереть: вера, страна, семья и государь. Сейчас они должны приготовиться отдать жизнь за все четыре. Итальянцев он поблагодарил за все, что они сделали, и уверил их в своей любви и доверии. Они и греки стали единым народом; с Божьей помощью они победят.

Наступили сумерки. Люди со всего города шли к храму Святой Софии. В течение последних пяти месяцев греки избегали входить в этот собор, считая его оскверненным латинскими богослужениями, которые не может принять ни один достойный византиец. В ту ночь литургические разногласия были забыты; Святая София как ни одна другая церковь служила духовным центром Византии, и в решающий момент люди могли пойти только туда.

Самая последняя вечерняя служба в главной церкви города стала и самой вдохновляющей. Те, кто нес службу на стенах, остались на своих постах; практически все остальные жители Константинополя – мужчины, женщины и дети – собрались в храме, чтобы получить причастие и помолиться о спасении. Служба еще шла, когда прибыл император. Вначале он попросил отпущения грехов у всех присутствовавших епископов, католических и православных, а затем причастился. Гораздо позже, когда в храме погасили все свечи, кроме нескольких постоянных светильников, он некоторое время молился в одиночестве, после чего вернулся во Влахерны, чтобы проститься с домочадцами. Ближе к полуночи он в сопровождении Георгия Сфрандзи в последний раз проехал вдоль Феодосиевых стен, чтобы удостовериться, что все готово.

Мехмед II подал сигнал к атаке в половине второго ночи. Внезапно тишину разорвал грохот барабанов и вой труб, смешавшийся с военным кличем турок, от которого кровь стыла в жилах; этот шум и мертвого бы поднял из могилы. В городе в тот же миг зазвонили колокола, оповещая всех жителей о начале последней битвы.

Султан знал: чтобы взять город, он должен не давать его защитникам ни минуты отдыха. Первыми он послал на штурм своих наемников – башибузуков. Они были плохо вооружены, почти не обучены и не обладали выносливостью, но их стремительная атака действительно внушала ужас. В течение двух часов они бросались на стены; затем, около четырех часов утра, пошла вторая волна – несколько полков анатолийских турок, великолепно обученных и дисциплинированных воинов. Они были близки к тому, чтобы пробиться в город, но защитники под командованием самого императора сомкнулись вокруг них, убили кого смогли, а остальных оттеснили за ров. Султан, как обычно, впал в ярость, но все же не слишком обеспокоился: победу должны были одержать не анатолийцы, а его элитный полк янычар – именно его он и бросил в бой.

У христиан не было времени прийти в себя перед третьей атакой. С мерным, безжалостным топотом, вселявшим ужас в сердца тех, кто его слышал, отборное войско Османской империи стремительно двинулось вперед, не нарушая строй, несмотря на град сыпавшихся со стен стрел, а оглушительная военная музыка, заставлявшая их идти в ногу, словно сама превратилась в оружие. Волна за волной они подходили и бросались на укрепления, рубили опоры, забрасывали на стены штурмовые лестницы, а потом по команде неспешно уступали место следующей волне и отдыхали в ожидании, пока снова настанет их очередь. У защитников возможности для отдыха не было. Битва продолжалась уже больше пяти часов, и вряд ли они смогли бы продержаться долго.

А потом произошла катастрофа. Вскоре после рассвета Джованни Лонго ранила арбалетная стрела, пробившая его нагрудник и вонзившаяся ему в грудь. Мучимого болью, его понесли на стоявший в гавани генуэзский корабль, и, прежде чем ворота снова заперли, генуэзцы хлынули наружу. Увидев это, султан немедленно снова бросил в атаку янычар, и вскоре греки стали отступать к внутренней стене. Оказавшись между двумя рядами укреплений, они стали легкой добычей для наступавших турок, и многие были убиты на месте.

В этот миг над башней, расположенной чуть севернее, взвился турецкий флаг. Примерно часом ранее делавшая обход группа турецких наемников обнаружила у подножия башни наполовину скрытую маленькую дверь. Это были ворота для вылазок из города, известные как Керкопорта, выходя через которые генуэзцы устроили несколько успешных набегов на турецкий лагерь. Башибузуки сумели открыть ворота и взобрались на башню. В суматохе они смогли водрузить там флаг, оставив ворота открытыми для остальных. Почти наверняка именно они, а не янычары первыми вошли в город; однако к тому времени все полки хлынули внутрь через появляющиеся бреши. Константин, сорвав императорские знаки отличия, бросился в самую гущу схватки, и больше его никто не видел.

Настало утро, в небе висела ущербная луна. Всюду на стенах лежали погибшие и умирающие; живых защитников почти не осталось. Уцелевшие греки поспешили к своим семьям в надежде спасти их от насилия и грабежей, которые уже начались; венецианцы пробирались в гавань, генуэзцы – в относительно безопасную Галату. В Золотом Роге почти никого не было, так как большинство турецких моряков уже сошли на берег, чтобы не отстать от армии в поисках женщин и добычи. Венецианский командующий не встретил никакого противодействия, когда его моряки попытались прорваться через цепь; маленький венецианский флот, семь генуэзских кораблей и полдюжины византийских галер, переполненных беженцами, прорвались в Мраморное море и через Дарданеллы вышли в открытое море.

К полудню улицы города были залиты кровью. Турки грабили дома, насиловали и сажали на кол женщин и детей, разрушали церкви, вырывали иконы из окладов и книги из переплетов. От императорского дворца во Влахернах остались лишь стены; самую священную икону Византии, Одигитрию, разрубили на четыре части и уничтожили. Самые чудовищные события разыгрались в храме Святой Софии. Там уже шла утренняя служба, когда прихожане услышали, как приближаются обезумевшие завоеватели. Огромные бронзовые двери немедленно захлопнули, однако вскоре турки разбили их и вошли в храм. Выглядевших более бедно и менее привлекательно прихожан убили на месте, остальных увели в турецкий лагерь, где они остались ждать решения своей судьбы. Священники продолжали богослужение, пока их не убили у алтаря; однако среди православных есть те, кто до сих пор верит, что один-два человека, взяв дискосы и потиры, чудесным образом исчезли в южной стене святилища. Там они останутся до тех пор, пока Константинополь вновь не станет христианским городом – тогда они возобновят богослужение с того места, на котором оно было прервано.

Султан Мехмед II обещал дать своим воинам три дня на разграбление города, однако никто не возражал, когда он велел прекратить бесчинства в тот же вечер. К тому времени грабить было почти нечего, и его солдаты целиком ушли в дележ добычи и пленников. Ближе к вечеру султан медленно подъехал к храму Святой Софии в сопровождении министров, имамов и охранников-янычар. Спешившись у главного входа, он взял горсть земли и в знак покорности посыпал ею свой тюрбан, после чего вошел в храм. Идя к алтарю, он остановил одного из солдат, рубившего мраморный пол: грабить не значит уничтожать публичные здания, сказал он. По его приказу главный имам поднялся на кафедру для проповедей и вознес хвалу Аллаху Всемилостивейшему и Милосердному, единому и единственному Богу, и Мухаммеду – пророку Его. Султан коснулся земли головой в тюрбане, вознеся благодарственную молитву. Святая София превратилась в мечеть.

Выйдя из храма, он пошел через площадь к старому разрушенному императорскому дворцу, который 1100 лет назад заложил Константин Великий; бродя по его древним залам, шагая по пыли, покрывавшей мозаичный пол (некоторые из этих мозаик дожили до сегодняшнего дня), он, как рассказывают, шептал строки из стихотворения персидского поэта:

Сова кричит невбет на могиле Афрасиаба,

И паук несет службу пердедара в императорском дворце.

Мехмед II добился своей цели: Константинополь принадлежал ему. Султану был всего 21 год.