28

Воззвание к Европе

(1391–1448)

Мануил II показал свой характер в первые же дни после восшествия на престол. Когда до него дошла весть о смерти отца, он находился в заложниках у султана и вернулся с ним в его столицу в Прусе. Он отлично понимал, что существует большая опасность, что Баязид, будучи сюзереном Византии, может назначить василевсом Иоанна VII. Ночью 7 марта 1391 года Мануил выбрался из лагеря и тайно вернулся в Константинополь, где его встретили с большим воодушевлением. Внешне сорокалетний Мануил был истинным императором, и даже Баязид как-то раз заметил, что его императорское происхождение можно распознать по одной только осанке. Он обладал отменным здоровьем и энергичностью, и этим больше походил не на отца, а на деда, с которым разделял любовь к литературе и традиционную для византийцев страсть к богословию. При этом он оставался человеком действия; дважды, в 1371 и 1390 годах, он приходил на помощь своему отцу, который все больше утрачивал способность к действию, и оба раза добивался полного успеха. В более счастливые времена из него мог бы получиться великий правитель.

В нынешней же ситуации было мало места величию. Мануил оставался всего лишь вассалом султана, а тот пришел в негодование, когда Мануил взошел на трон неправомочно, и еще дважды подверг нового императора унижению: во-первых, велел выделить целый район Константинополя для турецких купцов, которые больше не подчинялись византийским законам (их дела регулировались мусульманским кади); во-вторых, в мае 1390 года, всего через два месяца после воцарения Мануила, он призвал его обратно в Анатолию, чтобы тот принял участие в очередном военном походе, на этот раз на Черное море.

Император вернулся в Константинополь в середине января 1392 года, а 10 февраля взял себе жену. Ею стала Елена, дочь Константина Драгаша – сербского феодала и вассала султана. На следующий после бракосочетания день состоялась двойная коронация. Мануила уже короновали девятнадцать лет назад, однако он счел, что новая церемония, проведенная как можно более пышно и публично, станет лучшим средством для поднятия духа его подданных; кроме того, она напомнит им, что, несмотря на все унижения, которые ему, возможно, суждено перенести, он остается главным среди властителей христианского мира, равным апостолам, Божьим помазанником и наместником Господа на земле. Когда короны медленно опустили на головы императорской четы, было уже не так важно, что настоящие императорские знаки отличия находятся в залоге у венецианцев; что император, чью полубожественность так возвышенно восхваляли, всего месяц назад вернулся из военного похода, организованного мусульманским султаном; и что даже сейчас этот султан находится у ворот столицы.

Два года после коронации прошли для Мануила относительно мирно, однако зимой 1393/94 года Баязид призвал своих христианских вассалов в лагерь в Сере. Помимо императора, туда отправился его брат Феодор, деспот Мореи, его тесть Константин Драгаш, племянник Иоанн VII и сербский князь Стефан Лазаревич. Ни один из них не знал, что всех прочих тоже призвали к султану, и, лишь собравшись вместе, они осознали, до какой степени они оказались в его власти. Мануил, как и все остальные, подумал, что их всех собирались перебить и что Баязид отменил приказ в самый последний момент. Какие еще требовались доказательства, что к тому времени султан был эмоционально неуравновешен, а следовательно, более опасен, чем когда-либо? В конце концов, предупредив вассалов о грозных последствиях неподчинения его воле, султан их отпустил. Потрясенный Мануил спешно вернулся в Константинополь и до конца своих дней считал, что ему чудом удалось избежать смерти.

Вскоре Баязид призвал его снова, но на сей раз Мануил отказался. События в Сере убедили его в том, что время политики умиротворения закончилось и единственная надежда заключалась в сопротивлении. Он не питал на этот счет никаких иллюзий: его неповиновение расценят как отказ от вассальной зависимости, то есть фактически как объявление войны. Он пошел на этот риск лишь потому, что все еще был уверен в неприступности стен Константинополя. Когда город дважды сдавался перед вооруженными силами во время Четвертого крестового похода, в обоих случаях нападение производилось с моря, где вдоль побережья Золотого Рога располагались более низкие укрепления. Подобная атака была невозможна для Баязида, не имевшего действующего флота. Кроме того, Мануила поощрял король Венгрии Сигизмунд: его все больше беспокоило неуклонное наступление турок, и в 1395 году он обратился с призывом ко всем правителям христианского мира.

На этот раз они откликнулись, как и два соперничавших между собой папы – Бонифаций IX в Риме и Бенедикт XIII в Авиньоне. 10 000 французских и 6000 немецких рыцарей присоединились к армии Сигизмунда численностью 60 000 человек и к 10 000 тех, кого собрал воевода Валахии. Еще 15 000 человек прибыли из Италии, Испании, Англии, Польши и Богемии. Генуэзцы на Лесбосе и Хиосе, а рыцари на Родосе взяли на себя ответственность за устье Дуная и Черноморское побережье. Даже Венеция прислала корабли для патрулирования Дарданелл. Это огромное войско, почти наверняка насчитывавшее более 100 000 человек, в августе 1396 года двинулось по долине Дуная. Постоянные попытки Сигизмунда внушить воинам дисциплину и его призывы к осмотрительности были напрасными: пылкие молодые рыцари считали себя героями прежних времен, которые погонят врагов до самых врат храма Гроба Господня. Примерно через месяц после начала похода они дошли до Никополя, и именно там их нагнал султан. То, что произошло утром 25 сентября, можно назвать лишь массовой резней. Около 10 000 человек были обезглавлены в присутствии султана, множество людей попали в плен. Битва при Никополе стала своего рода рубежом: это была первая проба сил в войне между Западом и османским султаном, и вряд ли она могла служить хорошим предзнаменованием.

В начале 1397 года жители Константинополя с ужасом наблюдали, как на азиатском берегу Босфора возводят огромный замок, известный сегодня как Анатолийская крепость. Мануил в то время удвоил усилия в попытке получить помощь из-за границы. В 1397 и 1398 годах из Византии вновь выехали послы к папе римскому, к королям Англии, Франции и Арагона и к великому князю Московскому, а патриарх Антоний отправил делегации к королю Польши и митрополиту Киева. В Риме папа Бонифаций IX издал две буллы, призывавшие западные государства принять участие в новом крестовом походе или хотя бы прислать финансовую помощь на защиту Константинополя. Король Франции Карл VI послал 12 000 золотых франков и военную помощь, которая дошла до Византии в 1399 году, – 1200 воинов под командованием величайшего французского полководца того времени, Жана ле Менгра, маршала Бусико; он участвовал в сражении при Никополе и жаждал мщения. Бусико добрался до Константинополя в сентябре, однако сразу понял, что эффективная армия должна иметь гораздо более серьезную численность. Он настаивал, что император должен сам поехать в Париж и лично изложить дело французскому королю.

Неохотно доверив управление империей племяннику Иоанну VIII, Мануил покинул Константинополь и отправился на запад. В апреле 1400 года он высадился в Венеции, откуда медленно двинулся через Северную Италию, где его радостно приветствовали во всех городах, через которые он проезжал. Италия наконец осознала опасность, и в глазах итальянцев этот высокий величественный человек был главным защитником христианского мира и потенциальным спасителем Европы. Наконец, 3 июня 1400 года, перед самым своим пятидесятилетием, император прибыл в Париж, где в старом Лувре отремонтировали целое крыло, чтобы его принять. Однако за теплым приемом последовало разочарование: король Карл VI отказался рассмотреть возможность полномасштабного крестового похода.

После Парижа Мануил отправился в Лондон, где король Генрих IV отнесся к нему с величайшим почтением и уважением. Положение Генриха в собственном королевстве было шатким: многие подданные считали его узурпатором престола, да к тому же вероятным убийцей, и он не без оснований полагал, что прием императора Византии серьезно повысит его престиж. На Рождество он пригласил гостя на пир в своем дворце в Элтеме. Он оказался не в силах предоставить военную помощь, которую столь бодро обещал, однако проявил искреннее сочувствие к положению Византии и подарил Мануилу 4000 фунтов – эти деньги прихожане опускали в ящики для сбора пожертвований, установленные специально для этой цели в английских церквах.

Проведя в Англии около семи недель, в начале 1401 года Мануил вернулся в Париж. Он остался там больше чем на год, в течение которого вел переговоры с королями Арагона и Португалии, папой римским и антипапой в Авиньоне. С приближением осени Мануил стал падать духом: со всех сторон звучали лишь отказы и отговорки. Сильнее всего Мануила разочаровали французы, чей король Карл VI был уже безнадежно безумен. Император написал в Венецию, предлагая дожу Микеле Стено взять на себя руководство походом вместо Карла, но дож отказался.

В сентябре 1402 года в Париж прибыл Жан де Шатоморан, которого Бусико оставил в Константинополе с символическим французским войском из 300 человек. Он привез весть, которая немедленно изменила ситуацию: монголы под предводительством Тамерлана уничтожили османскую армию, а Баязида взяли в плен. Мануилу Палеологу больше незачем было оставаться на Западе, и он стал готовиться к возвращению домой.

Тамерлан родился в 1336 году. Он захватил монгольский трон в Самарканде в 1369 году, а тридцать лет спустя его владения простирались от Афганистана до границ Анатолии. Его имя страшило всех жителей Азии, знавших, что монгольская армия уничтожает все на своем пути; ему было уже за шестьдесят, однако он не утратил ни энергии, ни честолюбия. Его последняя схватка с османским султаном состоялась в пятницу 28 июля 1402 года к северу от Анкары (Ангорская/Анкарская битва). Султан совершил серьезную ошибку, поставив в первый ряд татарскую конницу – они не пожелали сражаться с единоверцами и дезертировали, перейдя на сторону врага. Через пару часов 15 000 турок лежали мертвыми. Баязид и его сыновья мужественно сражались, пока хватало сил. Князь Мустафа исчез, и его сочли погибшим; князя Мусу захватили в плен. Остальные спаслись, но их отца, захваченного монгольскими лучниками, заковали в цепи и привели в шатер завоевателя. Говорят, что Тамерлан, продвигаясь дальше по Анатолии, приказывал везти султана перед собой в железной клетке, которой он периодически пользовался как скамьей для ног или подставкой для посадки на лошадь. Гарем Баязида он вскоре забрал для своего личного пользования, а сербскую жену султана заставил прислуживать себе за столом обнаженной. В марте 1403 года с султаном внезапно случился удар, и через несколько дней он умер.

Дойдя до османской столицы Бурсы, монгольская орда учинила там насилие и грабеж, после чего сожгла город. Затем монголы направились в Смирну, которую мужественно защищали рыцари-госпитальеры, однако стены города в конце концов пали, и в декабре 1402 года от последнего христианского анклава в Малой Азии остались лишь дымящиеся развалины. Задержись Тамерлан в этом регионе подольше, и он мог бы нанести смертельный удар Османской династии, однако в 1403 году он покинул Малую Азию и повел свою орду обратно в Самарканд. Прошло несколько лет, прежде чем сыновья Баязида смогли вновь закрепиться в сердце Анатолии. В Европе дела обстояли совершенно иначе. Османы по-прежнему крепко держали в своих руках Румелию – европейские владения султана. Тем не менее великая битва разделила Османскую империю на две части, и между ее европейскими и азиатскими провинциями больше не было регулярного сообщения. Султан продемонстрировал, что он тоже лишь человек, который вовсе не непобедим; его армию победили один раз, а значит, ее можно победить снова.

Мануил Палеолог не особенно торопился возвращаться в Константинополь: обратная поездка через территорию Италии давала ему возможность провести переговоры с несколькими итальянскими государствами. Поражение Баязида убедило его, что настало самое подходящее время для согласованного нападения европейских держав, и он не собирался отказываться от своих усилий. Венецианцы приняли его с особой теплотой, которую умеряло лишь их желание как можно скорее доставить его домой. Изменившаяся ситуация на Востоке определенно должна была иметь важные дипломатические последствия, поэтому венецианцы снарядили для императора и его свиты три военных корабля и в конце концов убедили его отплыть 5 апреля 1403 года. 9 июня он сошел на берег в своей столице в сопровождении Иоанна VII, который приехал верхом из Галлиполи, чтобы его встретить.

Мануила ждали хорошие новости. Князь Сулейман, старший из оставшихся в живых сыновей Баязида, прибыл в Галлиполи, чтобы взять на себя правление европейскими провинциями. Терпимый и добродушный, он предпочитал полю боя стол переговоров, а еще больше любил жизнь, полную удовольствий. В начале 1403 года он подписал договор с Византией, Венецией, Генуей и рыцарями Родоса, Стефаном Лазаревичем и латинским герцогом Наксоса. Мануил с изумлением выслушал условия этого договора: византийцев освобождали от вассальной зависимости и от всех обязательств по выплате дани; взамен Сулейман открыто обязался считать византийского императора своим сюзереном. Он вернул Византии город Фессалоники и его окрестности, в том числе и гору Афон, Черноморское побережье от входа в Босфор до Варны и несколько Эгейских островов. Всех пленных отпустили; турецкие суда не могли войти в Дарданеллы или Босфор, не получив на то позволения. В обмен на это Сулейман лишь просил позволить ему править Фракией из своего дворца в Адрианополе.

Каким бы удивительным ни было предложение князя, его мотивы вполне понятны. У турок не существовало права первородства, и за османскую корону сражались не меньше четырех сыновей Баязида. Если Сулейман желал добиться престола, то Византия была ему нужна так же сильно, как сама она нуждалась в нем. Невозможно было сказать, как долго он продержится у власти, и император отлично понимал, что, невзирая на непосредственные преимущества договора 1403 года, он не может бесконечно полагаться на дружбу с турками даже в Адрианополе, не говоря уж об Анатолии; следовательно, он продолжал предупреждать об опасности христианские государства Европы.

В 1407 году после долгой болезни умер брат Мануила Феодор, деспот Мореи. Это был блестящий правитель, сохранивший целостность своих владений и авторитет императора, но он не оставил законных наследников мужского пола. Летом 1408 года Мануил сам отправился в Мистру, чтобы посадить на трон Мореи своего сына, тоже Феодора. В сентябре он все еще был там, когда из Фессалоник пришла весть о смерти Иоанна VII, которую Мануил воспринял гораздо более хладнокровно; однако Иоанн тоже не оставил наследника, и следовало позаботиться о преемнике. Император поспешил в Фессалоники, где посадил на трон своего третьего сына, восьмилетнего Андроника. Возвращаясь в Константинополь в начале 1409 года, он явно надеялся, что ему удастся сразу подчинить эти две провинции своей власти, но не успел он предпринять для этого хоть какие-то шаги, как вновь оказался вовлеченным в борьбу за Османский султанат: в начале 1411 года брат Сулеймана Муса захватил Адрианополь; Сулеймана взяли в плен и немедленно задушили.

Для Византии это было весьма серьезное известие. Император не питал иллюзий касательно Мусы, унаследовавшего от отца всю его жестокость. Придя к власти, Муса первым делом аннулировал договор 1403 года и объявил все уступки своего брата потерявшими законную силу. Затем он отправил несколько полков на осаду Фессалоник, а сам повел основные силы своей армии на Константинополь, как обычно оставляя позади разоренные земли. К счастью, Феодосиевы стены вновь оказались неприступными; однако Мануил знал, что существует лишь одна возможность удалить Мусу с политической сцены – его брат Мехмед. В начале 1412 года он отправил ко двору Мехмеда в Бурсе тайное посольство.

Теперь борьба за власть шла между двумя сыновьями Баязида. Мехмеду, который был гораздо более уравновешенным, чем Муса, союз с Византией казался невысокой ценой за османский трон, который никто не сможет оспорить. Он повел против брата огромную армию и 5 июля 1413 года нанес ему поражение в битве при Камурлу в Сербии; Мусу, в свою очередь, тоже задушили.

Мехмед отправил гонца к Мануилу II Палеологу после своей победы с таким посланием:

Иди и скажи моему отцу, императору ромеев, что с этого дня я буду подчиняться ему, как сын подчиняется отцу. Пусть лишь прикажет мне исполнить его волю, и я с великой радостью исполню его желание, как верный слуга.

Он открыто признал, что в большой степени обязан этой победой византийскому императору, и поспешил подтвердить все уступки, предложенные Сулейманом. Мануил по-прежнему не питал иллюзий относительно долгосрочных намерений турок, но положение страны было тогда гораздо лучше, чем за все двадцать два года с его воцарения. Может быть, для Византии все еще оставалась какая-то надежда.

Так случилось, что султан Мехмед вскоре столкнулся с новым кризисом – восстанием под предводительством человека, утверждавшего, что он старший сын Баязида Мустафа, которого считали убитым в битве при Анкаре. Само восстание довольно быстро подавили, однако венецианцы устроили претенденту на трон побег в Европу. Через некоторое время он добрался до Фессалоник, где молодой Андроник предложил ему убежище. Мехмед обратился к Мануилу, который приговорил лжеца к пожизненному заключению на острове Лемнос. Отношения между императором и султаном не испортились, однако в руках византийцев оказался претендент на османский престол; настоящий или нет (почти наверняка ненастоящий), он при правильном обращении мог стать чрезвычайно полезен в будущем.

19 января 1421 года старший сын Мануила Иоанн женился (крайне неохотно) на Софии Монферратской. Его первая жена умерла от чумы тремя годами ранее в возрасте пятнадцати лет; второй брак оказался еще более несчастливым. Бедняжка София была совершенно некрасива; злые языки говорили, что ее фигура спереди похожа на Великий пост, а сзади – на Пасху. Иоанн сослал ее в дальнюю часть дворца и не делал попыток вступить с ней в супружеские отношения. В конце концов в 1426 году она сбежала и вскоре ушла в монастырь. Однако истинная важность этого второго брака заключалась в том, что он стал подходящим поводом сделать Иоанна соправителем. Помня о том, какие трудности он сам испытывал поначалу, Мануил дал всем понять, что намерен сделать старшего сына своим преемником. Он тщательно обучил сына искусству управления государством, и молодой Иоанн был превосходно подготовлен к тому, чтобы занять императорский трон. С того времени он играл все более значимую роль в государственных делах. Как и многие представители младшего поколения, Иоанн считал, что необходимо проводить более агрессивную политику. При жизни Мануила и Мехмеда положение дел практически не менялось, однако 21 мая 1421 года Мехмед внезапно скончался, и его преемником стал старший сын Мурад II.

Выступавшая за войну фракция в Константинополе, в которую входил и Иоанн, потребовала, чтобы Византия воздержалась от признания Мурада султаном и чтобы против него выставили претендента Мустафу, находившегося в заключении на Лемносе. Это предложение привело Мануила в ужас, но он был стар, устал и вскоре сдался. Его правота очень скоро подтвердилась. Мустафу отпустили, и с помощью византийцев он быстро закрепился в Румелии, однако в январе 1422 года при попытке вторгнуться в Анатолию потерпел сокрушительное поражение и был вынужден бежать назад в Европу. Пару недель спустя из Малой Азии прибыл Мурад, положивший конец всем его надеждам. Однако разъяренный султан теперь был настроен на войну. Отправив часть армии на блокаду Фессалоник, сам он повел основное войско на Константинополь. Дойдя до города, он построил огромный вал, шедший параллельно Феодосиевым стенам от Мраморного моря до Золотого Рога; благодаря этому валу катапульты турок смогли перебрасывать снаряды через крепостные валы Константинополя. Однако защитники города проявили мужество и стойкость и неустанно трудились под командованием Иоанна.

К счастью для византийцев, султан был суеверен. Один старец предсказал, что Константинополь падет 24 августа, и в этот день Мурад сосредоточил все свои усилия на массированной атаке, однако защитные сооружения каким-то образом выстояли. Разочарованный и удрученный, он приказал снять осаду. Правда, для этого решения были и другие причины. С обеих сторон мало кто понимал, что старый Мануил тайно плетет интриги, чтобы в отсутствие Мурада посадить на османский престол младшего сына покойного султана, тринадцатилетнего Мустафу, и что Мурад, узнав об этом, был вынужден уйти, чтобы избежать нового витка гражданской войны.

В начале 1423 года молодой Мустафа, в свою очередь, был задушен тетивой от лука, пока Фессалоники находились в осаде. Сын Мануила Андроник, в свои 23 года страдавший от слоновой болезни и очевидно неспособный справиться с ситуацией, пошел на чрезвычайный шаг: с согласия отца и брата он предложил город Венеции. Он объяснил, что Византия больше не может себе позволить его защиту, а сам он слишком болен, чтобы нести такую ответственность. Если венецианцы готовы взять это бремя на себя, он лишь просит, чтобы они сохранили без изменений политическое и религиозное устройство города. После некоторых колебаний венецианцы согласились, и два представителя дожа приплыли в Фессалоники в сопровождении шести кораблей, нагруженных провизией и припасами. 14 сентября над крепостными валами гордо взвилось знамя Венецианской республики.

Ближе к концу года Иоанн Палеолог решил еще раз обратиться с призывом к Западу. Он считал, что к тому времени вся Европа должна понимать, сколь велика опасность – ибо, если падет Константинополь, кто тогда помешает султану продолжить наступление на запад? Он отплыл 15 ноября и вернулся год спустя, посетив Венецию, Милан, Мантую и Венгрию и нигде не добившись успеха. Вернувшись в столицу, Иоанн обнаружил, что положение дел несколько улучшилось: с султаном наконец заключили мир, и жители Константинополя снова могли спать спокойно. Старый Мануил, перенесший два года назад серьезный инсульт, был полностью прикован к постели, однако разум его оставался незамутненным. В один из дней он обратился к своему старому другу Георгию Сфрандзи и сказал: «В другое время мой сын мог бы стать великим василевсом, однако сегодня империи нужен не великий правитель, а хороший управляющий. И я боюсь, что его грандиозные планы и стремления могут навлечь гибель на этот дом».

Вскоре после этого старый император принял монашеский обет и надел монашеское облачение, взяв имя Матфей. Именно в этом качестве он отметил свое семидесятипятилетие 27 июня 1425 года. Всего через двадцать пять дней он скончался. Сфрандзи пишет, что скорбь о нем была более глубокой и массовой, чем о ком-либо из его предшественников; и он вполне ее заслужил.

Империя, единственным василевсом которой 21 июля 1425 года стал тридцатидвухлетний Иоанн VIII Палеолог, была фактически ограничена стенами Константинополя, который ныне представлял собой тягостное зрелище. За первую четверть XV века, после трех осад и нескольких эпидемий чумы, численность населения резко снизилась. К 1425 году в городе вряд ли насчитывалось больше 50 000 жителей, а возможно, и меньше. Экономически империя также находилась в крайне затруднительном положении. Прежде Константинополь был самым богатым и оживленным центром торговли в цивилизованном мире, ныне торговлю перехватили венецианцы и генуэзцы; их колонии тоже пострадали от общего беспорядка, и в византийскую казну попадал лишь тоненький ручеек таможенных пошлин. Деньги постоянно обесценивались, а система распределения продовольствия часто и вовсе не работала. Люди страдали от хронического недоедания, из-за чего снижалась сопротивляемость болезням, и в городе бушевали одна эпидемия за другой.

Повсюду становилась очевидной нехватка денег и рабочих рук. Многие церкви представляли собой лишь пустые стены; Ипподром Константина использовался для игры в поло; разрушался даже императорский дворец во Влахернах. Должно быть, Иоанн часто с завистью думал о своих младших братьях. Четверо сыновей Мануила находились в Морее, и на то были серьезные причины: Морею, в отличие от Константинополя, можно было защитить. Правда, Феодосиевы стены по-прежнему оставались надежными, но здоровых мужчин и женщин, способных защищать эти стены, с каждым днем становилось все меньше. Мало кто из умных людей еще лелеял какие-то надежды на спасение: на Западную Европу надеяться нечего, а турки, которыми правил Мурад II, после короткого периода неудач стали сильны, как и прежде. Вполне вероятно, что при следующем нападении султана на город у его жителей просто не хватит духа сопротивляться.

Морея же находилась в относительной безопасности. Правда, ее опустошили в 1423 году, когда через Фессалию прошла турецкая армия, словно и не заметившая хваленый Гексамилион Мануила – стену, проходившую через Коринфский перешеек, которую он построил несколькими годами ранее. Однако турки не задержались в Фессалии надолго, стену с тех пор укрепили, а Венеция обещала прийти на помощь, если этот инцидент повторится. Венецианские корабли уже патрулировали побережье и были весьма серьезным противником для турецкого флота, который все еще находился в зачаточном состоянии. По сравнению с условиями жизни в столице Морею можно было назвать вполне приятным местом, и, если бы в 1425 году кому-то предложили выбор – жить в Константинополе или в Мистре, мало кто стал бы колебаться.

Город Мистра, расположенный на склонах хребта Тайгет на Южном Пелопоннесе, был основан Гильомом Виллардуэном в 1249 году. Двенадцать лет спустя, после того как греки отвоевали Константинополь, Гильому пришлось вернуть Мистру Византии. Латиняне постепенно покидали город, но Мистра неуклонно разрасталась, пока не стала тем городом, куда Иоанн VI Кантакузин решил отправить своего сына Мануила, первого деспота Мореи. Это произошло в 1349 году – ровно через сто лет после основания города. К 1400 году Мистра превратилась в нечто большее, чем обычная столица провинции. Это был художественный, интеллектуальный и религиозный центр, сравнимый с тем, каким столетие назад был Константинополь; туда стремились величайшие художники Византии. Мистру часто посещал Иоанн Кантакузин, который там и умер в 1383 году. Среди прочих известных людей были митрополит Виссарион Никейский и будущий митрополит Киевский Исидор (оба они потом стали кардиналами Римской церкви); философ и богослов Георгий Куртесий, который под именем Геннадия II Схолариса занял пост патриарха Константинополя после его падения; и самый необычный из всех византийских мыслителей, Георгий Гемист Плифон.

В течение первых пяти лет нового царствования дела в Морее шли хорошо, но прогресс на юге перевешивался несчастьями на севере, так как в 1430 году Фессалоники вновь сдались султану. Турки продолжали держать блокаду, и вскоре венецианцы, которые и не думали превращать город во вторую Венецию, как они обещали, очень пожалели о том, что они вообще приняли его в дар. 26 марта прибыл сам Мурад, и город был захвачен в считаные часы. Последовало обычное неистовство убийств и грабежей; все церкви разграбили, многие разрушили; из дворцов знати вынесли все ценное, здания сожгли. Затем, по истечении установленных трех дней, Мурад призвал прекратить погромы. Фессалоники были вторым по величине городом Византийской империи, и он не желал превращать его в руины. Провозглашалась всеобщая амнистия, людям предложили вернуться в свои дома и гарантировали, что их больше не подвергнут дурному обращению. Что до венецианских правителей, то они каким-то образом сумели добраться до гавани, откуда уплыли на корабле в ближайшую венецианскую колонию на острове Эвбея.

Весть о падении Фессалоник пришла в Константинополь почти одновременно с известием, что папа Мартин V созвал церковный собор, который должен был начаться в Базеле в 1431 году. Иоанну Палеологу эта новость показалась лучом надежды: в соборе примут участие представители всех христианских народов Запада, и возможно, призыв Византии наконец услышат более восприимчивые к нему люди. Собор откладывался по разным причинам еще семь лет, а местом проведения назначили Феррару, однако император твердо намеревался его посетить; именно поэтому Иоанн снова оставил регентом своего брата Константина и в ноябре 1437 года отправился в историческую поездку, взяв с собой около семисот человек, среди которых были самые выдающиеся восточные священнослужители, когда-либо приезжавшие на Запад. Поехал сам патриарх Иосиф II, 18 митрополитов, среди которых был блестящий молодой Виссарион Никейский и Исидор, митрополит Киевский и всея Руси. Среди мирян были Георгий Куртесий, чьи познания в латинском богословии, как надеялись, поставят в тупик латинских теологов, и самый почитаемый из всех Георгий Гемист Плифон из Мистры. Все эти люди в большей или меньшей степени придерживались прозападных взглядов. Лидером ультраортодоксального лагеря был митрополит Эфесский Марк. Император также взял с собой своего брата Димитрия: зная его как интригана, он предпочитал, чтобы тот находился у него на глазах.

Собор с самого начала не заладился. Возникли мучительные сложности с протоколом и вопросами старшинства, так как император и папа римский ревностно блюли каждый свое достоинство. К примеру, вопрос, как должны располагаться в соборе их троны относительно друг друга, вызвал такие трудности, что они казались непреодолимыми. Для успеха миссии Иоанна на Запад было крайне важно, чтобы его рассматривали не как просителя, а как монарха великой христианской империи. Однако на кого он должен был произвести впечатление? Одной из главных причин посещения собора был поиск помощи от других европейских государей, и он считал, что до их прибытия никакие важные решения приниматься не должны; однако никто так и не прибыл. Латиняне проявляли все большее нетерпение, а папа, отвечавший за размещение и стол всей греческой делегации, был еще более озабочен, так как его финансовые резервы неуклонно уменьшались. Настал август, а с ним пришла чума. У греков, похоже, был от нее иммунитет, но среди латинян смертность оказалась очень высокой. Гости стали раздражать их еще сильнее, однако и византийцы начали терять терпение. Они уехали из дома почти год назад и до сих пор ничего не добились; кроме того, стало совершенно ясно, что ни один из европейских правителей и не собирался присутствовать на соборе. Серьезное обсуждение началось 8 октября, но 13 декабря, когда заседания кончились, стороны так и не пришли ни к какому соглашению.

На этом этапе папа римский сумел убедить делегатов перебраться во Флоренцию. Его мотивы носили главным образом финансовый характер: во Флоренции можно рассчитывать на помощь семьи Медичи; однако этот переезд принес и другие преимущества. Когда в феврале 1439 года возобновились заседания, усталые, встревоженные, тоскующие по дому и голодные греки стали проявлять большую готовность к компромиссам. К концу марта они согласились, что латинская формула, согласно которой Святой Дух исходит от Отца и от Сына, означает то же самое, что и недавно принятая греческая формула, согласно которой он исходит от Отца через Сына. Устранив с пути филиокве, они быстро уладили все прочие важные вопросы. К середине лета соглашение было практически достигнуто, и 5 июля официальный декрет об унии (представлявший собой скорее утверждение позиции латинян) был подписан всеми православными священниками, за исключением митрополита Эфесского, который остался непреклонен, но которому император запретил налагать вето. После этого латиняне поставили под документом свои подписи, и на следующий день указ официально объявили в кафедральном соборе Флоренции на латыни и на греческом языке. Латинская версия начиналась со слов Laetentur coeli – «Да возрадуются небеса». Вскоре обнаружилось, что поводов для радости у небес мало.

Иоанн Палеолог вернулся в Константинополь лишь в феврале 1440 года. Возвращение было печальным: за несколько недель до его приезда умерла его любимая третья жена Мария Трапезундская, а Флорентийский собор уже повсеместно осуждали, понося подписавших его как изгоев и предателей веры; произошло и несколько случаев физического нападения. Патриархи Иерусалима, Александрии и Антиохии отреклись от делегатов, поставивших под договором подписи от их имени, а героем дня стал митрополит Эфесский. Эта всеобщая антипатия серьезно ослабила положение императора, и летом 1442 года его вечно жаждущий власти брат Димитрий попытался захватить трон во имя православия. Он потерпел неудачу, но попытка переворота отражала более серьезное недовольство.

Папа Евгений IV предпочел не заметить этих событий. Когда церковь теоретически стала единой, он должен был организовать обещанный крестовый поход против врагов Византии. Необходимость в этом день ото дня становилась все более очевидной. Смедерево, большая крепость на Дунае примерно в 25 милях (40,2 км) к юго-востоку от Белграда, сдалась в 1439 году после трехмесячной осады; в 1441 году армия султана вошла в Трансильванию, и не было сомнений в том, что следующей станет Венгрия. Таким образом, именно венгры стали основной частью объявленного папой крестового похода; его вождем стал венгерский король Ласло I, а главнокомандующим – блестящий венгерский военачальник Янош Хуньяди. Необходимый флот обещали предоставить венецианцы, герцог Бургундии и сам папа; корабли должны были проплыть по Босфору до Черного моря, а оттуда подняться по Дунаю и встретиться с армией, которая одновременно выйдет с северо-запада.

Крестовый поход начался летом 1443 года. Крестоносцы беспрепятственно дошли до Болгарии, где незадолго до Рождества взяли Софию. В январе 1444 года произошла еще одна крупная победа, и к концу весны султан всерьез забеспокоился. Его войска были заняты боями в Анатолии, Албании и Морее, и в июне он пошел на уступки, обеспечившие ему десятилетнее перемирие. Когда весть об этом достигла Рима, папа Евгений пришел в ужас. Неужели все одержанные в этом походе победы окажутся напрасными? Он немедленно освободил короля Ласло от данной султану клятвы и фактически приказал продолжать крестовый поход. Ласло следовало отказаться, так как его армия к тому времени сильно уменьшилась, однако он подчинился приказу папы и в сентябре вернулся со своими войсками. Крестовый поход возобновился; участники прошли через Болгарию до Черного моря, где у Варны их должен был ждать флот. Однако флот занимался другим делом: Мурад поспешно выдвинулся из Анатолии, и корабли союзников отчаянно пытались помешать ему пересечь Босфор. Им это не удалось, и 10 ноября 1444 года войско султана прорвалось через пролив и набросилось на армию крестоносцев. У христиан, уступавших мусульманам в численности, не было никаких шансов. Ласло погиб, его армия была уничтожена; спастись удалось лишь Яношу Хуньяди и нескольким его людям. Крестовый поход окончился катастрофой и стал последним, организованным в Европе против турок.

Эта катастрофа свела на нет все труды Иоанна Палеолога, став крушением всей его дипломатии и концом всех его надежд. Он осознал, что ради этого он предал свою церковь и навлек на себя ненависть и презрение большинства подданных. Однако окончательное унижение было еще впереди: когда султан вернулся с победой, именно Иоанн, как его верный вассал, должен был поздравить его с этим триумфом.

Через одиннадцать дней, 31 октября 1448 года, Иоанн умер в Константинополе. Ему было всего 56 лет, однако перенесенные за несколько последних лет разочарования сделали его печальным и сломленным человеком. Больше не будет никаких крестовых походов; никто больше не верил, что империю можно спасти, и многие сомневались, стоит ли она спасения. Внешность Иоанна известна нам лучше прочих византийских императоров благодаря его портрету на фреске Беноццо Гоццоли в капелле Волхвов в палаццо Медичи-Риккарди во Флоренции. Возможно, он не очень-то заслуживал своей посмертной славы. Мануил II говорил, что империи нужен не великий василевс, а хороший управляющий; Иоанн не был ни тем ни другим. Тем не менее он делал все возможное; к тому же положение Византии уже давно было безнадежным, и все попытки Иоанна спасти ее были обречены на провал. Возможно, это было к лучшему: Византия, которую разрушали изнутри и которой угрожали извне, уменьшилась почти до невидимой точки на карте Европы, и требовался последний удар, который прекратит ее страдания. Он уже давно должен был обрушиться, и ждать его осталось совсем недолго.