24

Анжуйская угроза

(1261–1282)

Василевс вернулся в свою столицу, городские колокола издавали ликующий звон, и во всех храмах проходили благодарственные богослужения; однако Михаил VIII Палеолог не принимал участия в празднике. Когда он впервые увидел, во что превратился город, это произвело на него глубочайшее впечатление. Повсюду царило запустение: церкви лежали в руинах, дворцы разграблены, целые районы превратились в груды почерневшего дерева; большинство развалин находились там же, где и сто лет назад. После коронации Михаил тихо удалился в старый дворец (он счел дворец во Влахернах оскверненным латинянами), чтобы обдумать вызовы, с которыми он столкнулся.

Самым насущным была оборона. Большая часть Греции все еще находилась под владычеством франков, а Эпир и Фессалия, хоть и были греческими государствами, оставались враждебными по отношению к Константинополю, так же как Сербия и Болгария. Венеция и Генуя контролировали византийские воды и большую часть Восточного Средиземноморья. Папа Урбан IV, бывший латинский патриарх Иерусалима, отказывался принять крах империи крестоносцев, а вернувшийся на Сицилию Манфред обрадовался бы любому поводу снова начать наступление. Если все эти силы или даже некоторые из них объединятся, это убьет возрожденную империю еще в зародыше. Следовательно, первоочередной задачей императора было тщательное восстановление городских стен на суше и в море; кроме того, требовалось вернуть большую цепь, перекрывавшую вход в Золотой Рог. У Михаила не было иного выбора, кроме как довериться генуэзцам, единственным его западным союзникам, и он принялся за работу по восстановлению города. Больше всего народ нуждался в жилых домах, но Михаил не забыл и о разграбленных храмах и монастырях, понимая их огромное значение для народного духа; пробуждение религиозной жизни подданных одновременно оживило их патриотизм и чувство национальной гордости, обеспечив императору поддержку священства. Перед храмом Святых Апостолов он велел воздвигнуть колонну со статуей своего покровителя архангела Михаила; у подножия колонны располагалась еще одна статуя, изображавшая императора, который держал в руках макет Константинополя и в традиционной манере предлагал его архангелу.

Что до папы Урбана IV, Михаил VIII оказался прав в своих оценках: из двух посланников, отправленных к Святому престолу, с одного живьем содрали кожу, а второй едва сумел спастись. Поощряемый Балдуином Урбан настаивал на новом крестовом походе, чтобы вернуть Западу Константинополь. Венецианцы вполне предсказуемо всецело его поддерживали, однако, к его разочарованию, никто другой не проявил особого воодушевления. Французский король Людовик IX Святой разумно полагал, что цель крестовых походов заключается в борьбе с мусульманами, а не с братьями-христианами; Германия пребывала в смятении со времени смерти Фридриха II в 1250 году. Сын Фридриха Манфред мечтал о союзе с Римом, который мог обеспечить ему давно желанное папское признание, однако для Урбана IV подобный союз был немыслим. Он знал, что у короля Сицилии есть свои честолюбивые планы, и, даже если Балдуина восстановят на троне, перспектива быть обязанным за это Манфреду была слишком отвратительной, чтобы ее рассматривать.

От генуэзцев нечего было ждать, так как папа недавно отлучил их от церкви за поддержку Восточной империи; однако их дружеские отношения с Константинополем долго не продлились: летом 1263 года у острова Спеце совместный флот из 48 византийских и генуэзских кораблей встретился с 32 византийскими судами. Стычка закончилась унизительно для генуэзцев, чей флот потерпел позорное поражение. Прошли долгие годы, прежде чем они снова стали силой в Восточном Средиземноморье, но что более важно, они лишились уважения Михаила VIII Палеолога, платившего им за патрулирование и требовавшего лучшей службы за свои деньги. Несколько недель спустя Михаил внезапно распустил остатки их флота примерно из 60 кораблей и приказал им возвращаться домой.

У императора были и другие причины для недовольства. Генуэзцы прибывали в Константинополь в таких количествах и торговали там настолько агрессивно, что стали угрожать национальному торговому сообществу и становились опасно непопулярны среди местного населения. На следующий год был раскрыт заговор, затеянный генуэзским подеста в Константинополе Гульельмо Гуэрчио, собиравшимся предать Константинополь Манфреду Сицилийскому. Когда император предъявил Гульельмо неопровержимые доказательства, тот немедленно во всем сознался, после чего всех генуэзцев изгнали из города, и всего через три года после Нимфейского договора 1261 года союз с генуэзцами окончился катастрофой.

После разрыва с Генуей Михаил VIII Палеолог больше, чем когда-либо, нуждался в друзьях. Манфред его игнорировал, король Людовик был полностью поглощен своими делами. Оставался лишь сам папа римский, чья враждебность происходила не из личной неприязни, а лишь из естественного желания вновь видеть Константинополь подчиненным Риму. В то же время Михаилу было хорошо известно, что для папы гораздо предпочтительнее иметь на Босфоре греческого императора-еретика, чем короля Сицилии. Весной 1263 года грек по имени Николай, латинский епископ города Кротоне в Калабрии, отправился из Константинополя в Рим с письмом для папы, в котором содержались намеки на возможность церковного единства.

Урбан IV клюнул на приманку. В императорском письме звучали мысли о верности и послушании; при таких обстоятельствах Манфреду придется отказаться от своей мечты о Константинополе. Ответ папы, адресованный «Палеологу, прославленному императору греков», был написан в почти елейных выражениях. Отвезти ответ также доверили Николаю, однако по его возвращении в Константинополь папе ясно дали понять, что спорные вопросы можно решить лишь на Вселенском соборе. Ему пришлось согласиться; однако прежде, чем собор был созван, Урбан IV внезапно умер в Перудже 2 октября 1264 года.

Главной заботой папы Урбана IV в последний год жизни был Манфред Сицилийский. Их ссора была не просто личной: к тому времени вековое соперничество между папским престолом и Западной Римской империей (которую Манфред фактически представлял во время продолжавшегося междуцарствия) привело к серьезному расколу на итальянской политической сцене и возникновению двух противоположных лагерей – гвельфов (были сторонниками пап) и гибеллинов (выступали на стороне императоров династии Гогенштауфенов и пользовались их поддержкой). Урбана IV особенно разозлил захват Манфредом в 1258 года королевства Сицилия, в которое входила большая часть Южной Италии со столицей в Неаполе и которое Манфред отнял у своего шестилетнего племянника Конрадина, расширив таким образом свои владения до южной границы Папской области. По традиции это королевство находилось под сюзеренитетом папы, и после устроенного Манфредом переворота папский престол искал другого, более дружественного князя ему на смену. Выбор в конце концов пал на Карла, графа Анжу и Прованса, младшего брата короля Франции Людовика IX.

Карл был типичным образчиком младшего сына, который не мог простить судьбу за случайность своего появления на свет. Холодный и жестокий, честолюбивый и корыстный, он ничего не желал так сильно, как именем папы овладеть королевством Манфреда. Новый папа Климент IV, тоже француз, завершил приготовления, и на Троицу 1265 года Карл прибыл в Рим. У Манфреда было мало шансов выстоять против его 30-тысячной армии, и 26 февраля 1266 года он пал в бою. Его жену и троих малолетних детей взяли в плен; троих из них больше никто никогда не видел, а один из сыновей все еще находился в тюрьме сорок три года спустя. Карл был не таким человеком, который стал бы рисковать, и окончательно доказал это, когда Конрадин предпринял последнюю попытку спасти наследие своего рода: 23 августа Карл разбил его армию при Тальякоццо, сам Конрадин был взят в плен и 29 октября 1268 года обезглавлен на рыночной площади Неаполя. Ему было всего 16 лет, и он был последним из династии Гогенштауфенов.

Битва при Тальякоццо ознаменовала вытеснение немцев французами из Южной Италии. Для Михаила VIII Палеолога, наблюдавшего за этими событиями из Константинополя, эти перемены были совершенно нежелательными. Манфред причинил ему достаточно беспокойства, а Карл, как он подозревал, окажется гораздо хуже, и ближайшие события это подтвердили.

Начало и продолжение деятельности Карла было весьма успешным. Не пробыв на троне и года, он захватил Корфу и часть побережья Эпира, а в мае 1267 года поставил свою печать под двумя договорами, которые сделали еще более явными его долгосрочные намерения. В первом оговаривался брак Изабеллы, дочери Гильома Ахейского, и сына Карла Филиппа, с наследованием Ахейского княжества после смерти Гильома. Во втором Карл гарантировал, что он либо его наследники в течение семи лет обеспечат 2000 кавалеристов и восстановят Балдуина на троне; Балдуин взамен уступит сюзеренитет над Ахейским княжеством, большую часть Эгейских островов, третью часть ожидаемых завоеваний, включая Константинополь, королевство Фессалоники (на определенных условиях), и сам императорский трон, в случае если Балдуин и его сын Филипп де Куртене умрут, не оставив законных наследников. Венеция тем временем получит обратно все свои прежние права, а чтобы скрепить новый союз, Филипп женится на дочери Карла Беатрисе, как только она достигнет брачного возраста. Это был поразительный документ. В обмен на обещание незначительного военного подкрепления в будущем он обеспечивал Карлу небольшую империю, что позволяло ему с одинаковой легкостью выступить против Константинополя как по суше, так и по морю. Тревога Михаила VIII Палеолога по этому поводу вовсе не удивительна.

Императору больше, чем когда-либо, стало ясно, что нужно наладить отношения с папским престолом; однако Климент IV категорически отказался созвать собор, так как, по его выражению, «чистота веры не должна подвергаться сомнению». Таким образом, невозможно было обсудить ни догмат о Троице, ни прочие богословские противоречия между двумя церквами. Вместо этого Климент отправил императору текст «признания веры», который тот должен был принять безо всяких условий, прежде чем последуют какие-либо дальнейшие шаги. В конце письма говорилось: «…мы заявляем, что у нас нет недостатка в справедливости по отношению к тем, кто жалуется на притеснения от вашего величества, и что мы и впредь будем заниматься этим делом теми способами, которые предоставит нам Господь». Это был явно угрожающий намек. Столь же ясно было и то, что при таких обстоятельствах о союзе не могло быть и речи. Когда Климент умер в ноябре 1268 года, стороны конфликта были разобщены, как и прежде.

Однако даже не желавший сотрудничать папа был лучше, чем его полное отсутствие. В течение следующих трех лет Карлу удавалось держать трон понтифика пустым, обеспечив себе возможность действовать по собственному усмотрению, безо всяких ограничений со стороны Рима. К счастью, к тому времени Михаил VIII обзавелся двумя союзниками. В конце 1267 года он заключил новое соглашение с Генуей, по которому уступал ей весь район Галаты, а в апреле 1268-го подписал договор с Венецией, которая была серьезно озабочена захватом Корфу и части Эпира, откуда Карл мог при желании устроить блокаду всей Адриатики. Венецианцы пообещали не нападать на Византию и отказывать в помощи всем ее врагам, а в обмен на это император обязался предоставить венецианским купцам свободу проживания, путешествий и торговли во всех своих владениях, хотя генуэзцы при этом сохраняли за собой все существующие права. С того времени между двумя республиками началась свободная конкуренция.

Тем временем Карл Анжуйский, свободный от налагаемых папой ограничений, готовился к войне. Все верфи королевства работали сверхурочно; провизия, деньги и войска направлялись в Морею, которая должна была стать главным плацдармом готовящегося похода. Карл вел союзнические переговоры с европейскими князьями и даже с сельджукским султаном, царем Армении и монгольским ханом. В августе 1269 года ему удалось заключить торговое соглашение с Генуей, и разъяренный Михаил VIII утвердился во мнении, которое он многократно высказывал, – нельзя доверять генуэзцам. Будущее Византии, против которой объединились такие силы, выглядело безрадостным.

С того времени императору пришлось полагаться на дипломатию. Оставалась последняя надежда – на короля Людовика IX. Будучи ярым католиком и старшим братом Карла Анжуйского, он не мог рассматриваться как вероятный источник спасения; однако он готовился к крестовому походу и не мог думать ни о чем другом. Византийские послы поспешили в Париж, где объяснили королю, что василевс охотно присоединился бы к походу вместе с сильным войском, но, к несчастью, ему грозит нападение со стороны брата его величества, что помешает обеим сторонам оказать крестовому походу то содействие, которого он заслуживает. Второе посольство в 1270 году подтвердило готовность Михаила VIII вернуться в подчинение Риму, а что касается его конфликта с Карлом, то Михаил полностью полагается на личное решение Людовика IX.

Король Франции сразу дал ответ. Он немедленно сообщит курии и порекомендует отправить в Константинополь старшего прелата. Вскоре после этого на Босфор прибыл епископ Альбано с условиями, выдвинутыми курией: приложенное к ранее отправленному письму папы Климента «признание веры» должно быть подписано всеми главными священниками империи; в Константинополе тем временем должен состояться собор, на котором прочтут это признание, и его публично примут император, патриарх, священство и народ. В отчаянии Михаил VIII отправил к Людовику IX третье посольство. Король к тому времени отбыл в Тунис; послы прибыли к нему в начале августа и застали его тяжелобольным брюшным тифом, а 25 августа он умер. Им оставалось лишь вернуться в Константинополь, куда как раз прибыл Карл Анжуйский со своим флотом.

Почему после смерти брата Карл не отказался от крестового похода и немедленно выступил против Константинополя? Вероятно, потому, что кампания зашла уже довольно далеко, а имея все шансы на успех, было бы глупо не довести ее до конца. Карл полностью разгромил эмира Туниса, после чего отправился на зиму на Сицилию. Его армия и флот были в полной готовности, триумфальная победа над эмиром подняла их боевой дух; никогда еще Карл Анжуйский не был столь опасен, а Михаил Палеолог не находился под такой серьезной угрозой. Казалось, спасти его может лишь чудо.

И чудо произошло. Едва Карл добрался до Трапани, как 22 ноября на западе Сицилии поднялся сильнейший шторм, и все его 18 кораблей, а также многочисленные мелкие суда разбились вдребезги. Погибли тысячи людей и коней, которые находились на борту; в течение нескольких часов армия и флот были практически уничтожены. Получив эту весть, Михаил Палеолог плакал: Пресвятая Дева, заступница Константинополя, снова спасла свой город.

К 1271 году западный христианский мир почти три года жил без папы римского; это был самый большой перерыв в истории папства. Наконец подеста Витербо, где проходил конклав, приказал снять крышу с дворца, в котором собрались кардиналы. Это произвело желаемый эффект, и 1 сентября Теобальдо Висконти, архидиакон Льежа, был избран понтификом. Это известие застало его в Палестине, где он сопровождал английского принца Эдуарда, будущего короля Эдуарда I. Он сел на первый же корабль и по прибытии в Рим стал папой Григорием Х.

Путешествие Григория X на Восток произвело на него неизгладимое впечатление. Он был полон решимости вернуть Иерусалим, но, поскольку это было невозможно без помощи византийцев, церковная уния приобрела крайнюю важность. По этой причине в октябре 1271 года папа послал Михаилу VIII Палеологу личное приглашение на Вселенский собор, который должен был состояться в Лионе через два года. Понимая затруднения Михаила, он не требовал от него однозначного подчинения: признания главенства папы епископами вполне достаточно. Михаил сразу ответил, уверив папу, что и для него вопрос унии представляется самым важным. Его представители, конечно, посетят предстоящий собор, и он просит лишь охранную грамоту, так как король Сицилии вполне может уничтожить византийскую делегацию, когда она будет проезжать через его владения, а потом обвинит Михаила в том, что он вообще не послал на собор представителей.

Папа с пониманием отнесся к опасениям Михаила VIII и поручил аббату Монтекассино встретить послов по прибытии в Сицилийское королевство и сопровождать их до самого Рима, а сам тем временем внушал Карлу, что его моральный долг – содействовать предложенной унии. Король обратил его внимание на то, что сам папа обязался начать поход до мая 1274 года, но Григорий X упросил его о годовой отсрочке, и Карл, чей флот еще не восстановился после несчастья в Трапани, согласился довольно охотно.

Путешествие греческих делегатов в Лион не было приятным. Покинув Константинополь в марте 1274 года, они вскоре попали в шторм, во время которого потерпело крушение одно из двух их судов; утонуло все, что находилось на его борту, в том числе и подарки, посланные императором для папы. К тому времени, как три оставшихся посла прибыли в Лион в конце июня, собор шел уже семь недель. В нем участвовали все ведущие богословы Запада, в том числе и вся коллегия кардиналов; общее число участников составляло около 1500 человек. 24 июня послов проводили в папский дворец, где папа приветствовал их святым поцелуем, после чего они передали ему письма. Никаких обсуждений не проводилось. Через пять дней Григорий X руководил особым богослужением в честь грядущей унии, которое велось на двух языках и в котором византийцы принимали активное участие: отрывки из Евангелия, апостольских посланий и Символа веры зачитывались на латыни и греческом, включая несколько нарочитое троекратное повторение филиокве. Наконец 6 июля об унии объявили официально. Письмо императора прочли в переводе на латынь. В нем содержалось «признание веры» с филиокве и признание примата папской власти; император просил лишь разрешить византийской церкви сохранить свой Символ веры (который существовал до раскола) и те обряды, которые не вступают в противоречие с решениями Вселенских соборов. После этого главный логофет Георгий Акрополит дал клятву от имени императора. Впервые за 220 лет восточная и западная церкви пришли к согласию.

По крайней мере, так казалось. Лишь после возвращения послов из Лиона подданные Михаила VIII начали понимать истинное значение случившегося. Примат папской власти сам по себе был достаточно скверной новостью, но предательство – а именно так многие из них воспринимали случившееся – было еще хуже. По какому праву император посягнул на краеугольный камень их религии – сам Символ веры? Поправ каноническое право, он глубоко оскорбил Богородицу, под чьей особой защитой находился их город. Каких новых бедствий им теперь ждать? На протяжении веков они презирали Запад, считая его жителей невежественными и неотесанными еретиками, и 57-летняя оккупация Константинополя лишь укрепила их в этом мнении. А ныне, после всего лишь тринадцати лет свободы, на них вновь надели франкское ярмо. Вскоре на улицы вышли протестующие, и страсти разгорелись еще сильнее, когда патриархом был назначен хорошо известный сторонник унии Иоанн Векк.

Выходит, в этот раз Михаил VIII Палеолог неверно оценил нрав своих подданных? Возможно, в некоторой степени это так. Он считал, что не мог поступить иначе: уния с Римом на время спасла греческую империю, так как лишила короля Сицилии и номинального императора Латинской империи Филиппа де Куртене, сменившего своего отца Балдуина в 1273 году, любого нравственного оправдания действий против Византии; она узаконила в глазах Запада право Михаила на Константинополь и устранила папскую оппозицию, выступавшую против его программы по удалению с Балканского полуострова оставшихся латинян. Однако цена этой унии была действительно очень высокой.

Задолго до того, как императорские послы добрались до Лиона, началась последняя кампания их государя на Балканах: его войска заняли Бутринти, вытеснив анжуйскую армию обратно к Адриатике. Король Карл, занятый Италией и Сицилией, был вынужден смириться с серьезными потерями людей и территорий. На следующий год брат императора, деспот Иоанн Палеолог, осадил Иоанна Комнина Дуку в его замке в Неопатрии, однако тот и прежде попадал в затруднительное положение. Однажды ночью он по веревке спустился с городской стены и незамеченным прошел через лагерь византийцев. Через три дня он добрался до Фив, откуда поспешил обратно с тремя сотнями всадников и напал на византийскую армию с тыла. Деспот изо всех сил старался собрать своих людей, но они бежали, охваченные паникой. Через несколько месяцев он смог отомстить: в битве при Деметриаде в Пагасийском заливе были захвачены почти все предводители франков. Для Михаила VIII Палеолога эта победа в значительной степени перевешивала предыдущее поражение, однако для деспота Иоанна даже этот триумф не смог возместить унижение в Неопатрии, и по возвращении в Константинополь он немедленно подал в отставку.

10 января 1276 года в Ареццо умер папа Григорий X. Сменивший Григория Иннокентий V сохранил близкие контакты с Византией, но гораздо меньше стремился к новому крестовому походу. Иннокентий тоже был французом, и его избрание стало победой Карла Анжуйского, который беззастенчиво интриговал в его пользу. Однако этот папа тоже умер, пробыв понтификом всего пять месяцев; его преемник Адриан V умер спустя пять недель после избрания; сменивший Адриана Иоанн XXI пробыл папой всего семь месяцев – крыша его нового кабинета рухнула и задавила его насмерть. Кардиналы собрались на шестой конклав за полтора года, и через шесть месяцев наконец смогли бросить вызов махинациям Карла и избрать папу, способного оставить след в истории.

Джованни Гаэтано Орсини, ставший папой Николаем III, происходил из одной из старейших и влиятельнейших римских семей. Он не собирался терпеть постоянное вмешательство Карла в дела папского престола, а уж тем более его имперские притязания. Долгие годы Карл пользовался своим титулом римского сенатора, чтобы влиять на избрание папы – точно так же, как правами императорского наместника в Тоскане, чтобы достигать своих честолюбивых целей в Италии. В течение нескольких недель после избрания новый папа лишил его обоих этих постов и категорически запретил ему нападать на Константинополь. Запад и Восток были для Николая противоборствующими силами, равновесие между которыми сохранял папский престол. Михаил VIII был рад видеть, что его враг усмирен и больше не угрожает его империи.

Папа Николай III, хоть и спас Византию, все равно с тревожным подозрением относился к восточной церкви, и ему требовались доказательства полной унии. К несчастью, он не обладал терпением Григория X и его дипломатической ловкостью. Весной 1279 года Николай III отправил к императору новое посольство с целым перечнем категоричных требований. Он особо подчеркнул отказ удовлетворить просьбу императора о сохранении греками их древних обрядов, существовавших еще до раскола: «Единство веры, – писал он, – не допускает различий между верующими и конфессиями». В конце письма он объявлял о своем намерении назначить кардинала-легата с постоянной резиденцией в Константинополе.

Во всем, что касалось Рима, положение Михаила VIII становилось невыносимым. Византийская церковь не скрывала своего гнева, и он понимал, что больше не может оказывать на нее давление. Ему оставалось лишь снова пойти на компромисс. Призвав во дворец всех высших церковных сановников, он заговорил с ними как никогда откровенно:

Я понимаю, что против многих из вас я применил силу и что обидел многих друзей, в том числе и членов своей собственной семьи… Я считал, что дело сделано и что латиняне не станут больше ничего требовать… Но теперь они требуют дельнейших доказательств унии.

Господь свидетель, я не изменю нашу веру ни на йоту, ни на одно слово. Я обещаю сохранить божественный Символ веры наших отцов. Если я приму послов радушно, это не причинит вам никакого вреда. Я считаю, что все мы должны обращаться с ними по-доброму, дабы не создавать себе новых проблем.

Его слова возымели действие. Греческие священники выслушали послов в молчании и каким-то образом сумели остаться вежливыми, однако они наотрез отказались дать требуемые клятвы. Больше ничего нельзя было поделать: может быть, послы и убедились в преданности Риму Михаила и его сына Андроника (а может, и нет), но их прежние подозрения в отношении всей греческой церкви лишь укрепились – сердцами византийцев по-прежнему правил раскол.

Уладить дело с Карлом Анжуйским папе Николаю III тоже не удалось. Его попытки примирить двух врагов игнорировали оба – Карл по причине того, что еще жаждал завладеть Константинополем, а Михаил – потому что договор мог связать ему руки на Балканах, где он весьма успешно воевал против Ахейского княжества, Эпира и Фессалии. Гильом Ахейский умер 1 мая 1278 года, через год после смерти его наследника Филиппа Анжуйского. Таким образом, по условиям заключенного в Витербо договора, Карл унаследовал княжество, а с ним и сюзеренитет над всей Восточной Европой, еще находившейся в руках латинян. Жадность и порочность его наместников скоро привели к открытому бунту местных народов, и византийские войска отвоевывали Морею даже быстрее, чем прежде.

Карла это мало волновало. Смерть Николая III в августе 1280 года означала конец наложенных им запретов, и Карл наконец взялся за приготовления к давно откладываемому нападению на Константинополь. Порты и гавани на Пелопоннесе пригодились бы в морском походе против Византии, но у него не было для этого достаточного количества кораблей. Атаковать придется с суши. Осенью 1280 года войско численностью около 8000 человек, в числе которых были 2000 кавалеристов и большой отряд сарацинских лучников, двинулось на восток через Албанию к византийской крепости Берат.

В городе находился сильный и хорошо оснащенный гарнизон, однако местный командующий отправил в Константинополь гонцов с просьбой срочно прислать подкрепление. Гонцы застали Михаила VIII Палеолога в сильной тревоге: в городе продолжали кипеть страсти по поводу унии с Римом, и многие из его врагов могли расценить поход анжуйцев как способ раз и навсегда избавиться от Михаила. Если Берат падет, через несколько недель Карл будет в Фессалониках – и что тогда ждет Константинополь? Доверив своему племяннику Михаилу Тарханиоту лучшие войска, которые он смог собрать, император приказал провести по всему городу всенощное бдение. По крайней мере на эту ночь про церковную унию позабыли: из всех городских храмов эхом доносилась древняя византийская литургия, и люди молились за свою империю.

Осада Берата продолжалась всю зиму, пока в марте 1281 года не пришел Тарханиот со своим войском, и через пару дней произошла ожесточенная битва. Кавалерия латинян в тяжелых доспехах была хорошо защищена от византийских лучников, но лошадей под всадниками убивали одну за другой, и к вечеру большинство анжуйцев были убиты или взяты в плен. Для Михаила VIII Палеолога это была величайшая победа со времен возвращения Константинополя, и ее прямым результатом стала его власть над всей внутренней частью Албании и Северным Эпиром. Для Карла Анжуйского события этих нескольких роковых часов означали унижение и отсрочку осуществления его давней мечты об империи на востоке на неопределенный срок. Однако он ни в коем случае не распрощался с этой мечтой: несмотря на понесенные потери, его положение было вовсе не безнадежно; оно значительно улучшилось в феврале 1281 года после избрания понтификом еще одного француза, принявшего имя Мартина IV. Пылкий патриот Франции, не доверявший итальянцам, Мартин не скрывал своей решимости подчинить папский престол интересам Французского королевства, и со времени его назначения Карл мог беспрепятственно придерживаться политики экспансии.

Берат преподал ему урок: любой новый поход должен начинаться с моря, и первой его целью стала Венеция. Прежние попытки Карла заигрывать с республикой ни к чему не привели, однако к 1281 году Венеция была готова переметнуться на его сторону. Договор, подписанный 3 июля в Орвьето, предусматривал морской поход против Константинополя, в котором примут личное участие все три государя – Карл (или его старший сын), «император» Филипп де Куртене и дож Джованни Дандоло; поход должен был начаться весной 1283 года. 18 октября, всего через три месяца после его подписания, папа огласил приговор об отлучении византийского императора от церкви.

Михаил VIII был в ярости. Ни один василевс до него не сделал столько для папства, а вместо награды эта церковь наложила на него свой запрет, погубив двадцать лет трудов и оставив его беззащитным перед врагами. Однако даже тогда Михаил VIII не отрекся от унии, но приостановил все действия по внедрению латинских обрядов и приложил все усилия, чтобы восстановить хорошие отношения с греческой церковью – в грядущих испытаниях ее поддержка понадобится ему больше, чем когда-либо.

Карл Анжуйский был тогда самым могущественным государем в Европе. Помимо его королевств – Сицилийского (в которое входила также вся Южная Италия) и Албанского, он был правителем Ахейского княжества, Прованса, Форкалькье, Анжу и графства Мэн, сюзереном Туниса и (снова) римским сенатором. Король Франции был его племянником, а король Венгрии и номинальный император Константинополя – зятьями. Он заключил союзные договоры с Сербией, Болгарией, греческими князьями Эпира и с Венецианской республикой. Папа был марионеткой в его руках. Карл строил триста кораблей в Неаполе, Провансе и в своих портах на Адриатике, а постройка еще ста была заказана на Сицилии; это был достаточно мощный флот, который мог перевезти около 27 000 конных рыцарей и всю экипировку, необходимую для самой амбициозной военной кампании в его карьере.

Карлу противостояли Михаил VIII Палеолог, Генуэзская республика и король Арагона Педро III, который, будучи зятем Манфреда, заявлял законные права на наследство Гогенштауфенов. Его послы дважды приезжали к Михаилу с тайным визитом и каждый раз ехали дальше, на Сицилию, везя туда византийское золото, чтобы усилить недовольство среди местного населения. Карла всегда ненавидели на Сицилии, которую он обескровливал непомерными налогами. К Пасхе 1282 года в Мессине стояла на якоре его огромная армада, а его приказчики ездили по всему острову, реквизируя без компенсаций зерно, фураж, лошадей, крупный рогатый скот и свиней для обеспечения армии в долгом походе, так что антианжуйские настроения уже были на грани взрыва. Роковая искра вспыхнула в пасхальный понедельник 29 марта у церкви Святого Духа в Палермо. На площади, как обычно, собралась толпа в ожидании колокола, зовущего к вечерней мессе. Внезапно появилась группа пьяных анжуйских солдат, и один из них принялся приставать к молодой сицилийке; ее муж набросился на него и заколол кинжалом. Друзья анжуйца ринулись мстить за него, но их окружили и быстро всех перебили. Пока колокола звонили к вечерней молитве, жители Палермо бежали по улицам, призывая своих сограждан восстать против угнетателей. На следующее утро в городе не осталось в живых ни одного француза, а к концу апреля восстание добралось и до Мессины, где жители подожгли 70 анжуйских кораблей, стоявших в гавани. Разъяренный Карл осадил город, но 30 августа в Трапани высадился Педро III, а 2 сентября он вошел в Палермо, где его провозгласили королем. Две недели спустя его послы появились в лагере анжуйцев под Мессиной.

Положение Карла было отчаянным. Единственным разумным решением было вернуться на материк, пока это еще возможно, вновь собрать войска и запланировать новое вторжение на следующий год. Он заявил послам, что, разумеется, отвергает притязания их правителя на остров, однако готов на время отступить. Эвакуация шла все быстрее по мере приближения арагонской армии, и 2 октября жители Мессины открыли ворота своему новому королю.

Для Михаила VIII Палеолога и его подданных эта почти чудесная «сицилийская вечерня» стала очередным доказательством того, что Господь на их стороне, однако тревоги императора на этом не окончились. Росло давление со стороны турок, и не успел он вернуться из Анатолии, как ему пришлось отправлять еще одно войско против Иоанна Комнина Дуки, причем командование он опрометчиво взял на себя. Михаилу шел 59-й год, и перенесенные испытания не прошли для него даром; дойдя до небольшого фракийского поселения Пахомиос, он не смог двигаться дальше. В пятницу 11 декабря 1282 года он умер, объявив преемником своего сына и соправителя Андроника.

Андроник не питал иллюзий касательно непопулярности почившего императора в столице. По его приказу тело отца отвезли в отдаленное место и засыпали землей, чтобы защитить от диких животных. Не было ни могилы, ни погребальной церемонии. Поскольку Михаил VIII официально так и не отрекся от римской веры, в глазах православных он умер еретиком, так что не могло быть и речи о государственных похоронах; а если церковь решит отказать ему в христианском погребении, то лучше было не давать ей такой возможности. Годы спустя останки Михаила перевезли в близлежащий монастырь. Спасший Византию от верной гибели император, в чье царствование был возвращен Константинополь, получил в награду лишь посмертный приговор об изгнании и не вернулся в свою столицу ни при жизни, ни после смерти.

Сегодня Михаила VIII Палеолога помнят главным образом за возвращение Константинополя, хотя в этом мало его заслуги. Он никогда и не был императором-воином; он был прежде всего дипломатом – возможно, самым блестящим из всех родившихся в Византии. Для обеспечения безопасности империи он был готов пожертвовать чем угодно, даже церковью; при этом после его смерти империя находилась в большей безопасности, чем за все предыдущее столетие, а церковь осталась такой же свободной, какой и была. Можно возразить, что ему просто повезло, но то же самое можно сказать о большинстве великих людей – а Михаил VIII Палеолог был великим императором. Как и все великие, он обладал и недостатками. Он был неискренним и двуличным, а в гневе безжалостен и жесток. То, как обошелся с малолетним императором Иоанном Ласкарисом, потрясло всех его современников, в том числе и членов его семьи. И все же мало кто мог бы столь твердой рукой провести империю через один из самых опасных периодов во всей ее истории. Может, ему и повезло, но еще больше повезло его народу, с которым он был рядом именно тогда, когда в нем больше всего нуждались.

Ближайшим потомкам Михаила VIII повезло меньше. В экономическом плане он оставил империю на грани банкротства, а что касается войны, то его постоянная занятость европейскими делами дала туркам и монголам полную свободу действий. Сам он утверждал бы, что не может сражаться одновременно на двух фронтах и что Запад представляет большую опасность, чем Восток; однако большинству думающих византийцев было ясно, что силы ислама по-прежнему выступали гораздо более грозным врагом, чем король Анжу. Если бы столица осталась в Никее, византийское присутствие в Малой Азии сохранило бы равновесие, и в этом смысле возвращение в Константинополь стало почти катастрофой.

Во всем этом не было ничего нового. Византии всегда приходилось смотреть в обе стороны, и каждый достойный василевс оказывался вынужденным сосредоточиться на одной из них. Вряд ли Михаил мог действовать иначе. Если уж и винить кого-то, то других людей, западные государства и прежде всего греческих князьков Балканского полуострова, которые были так ослеплены собственным честолюбием, что не видели не только для себя, но и для всего христианского мира той угрозы, от которой их еще могла бы спасти сильная и единая Византия.