22

Четвертый крестовый поход

(1180–1205)

Ребенком Алексей II Комнин не производил особого впечатления. Рассказывают, что он «всю свою жизнь проводил за играми или охотой и приобрел некоторые ярко выраженные порочные привычки». Империей вместо него правила его мать Мария Антиохийская. Она была первой латинянкой, когда-либо правившей в Константинополе, и поначалу находилась в крайне невыгодном положении. Византийцы не без оснований страшились дальнейшего расширения торговых прав и привилегий западных купцов и встревожились еще сильнее, когда Мария взяла в главные советники человека чрезвычайно прозападных симпатий – племянника Мануила, протосеваста Алексея. «Он привык проводить большую часть дня в постели… Когда светило солнце, он искал темноты, словно дикое животное; он получал большое удовольствие, когда тер свои гнилые зубы, и вставлял новые на место тех, что выпали от старости».

Недовольство росло; было раскрыто несколько заговоров, самым серьезным из которых стал организованный Андроником Комнином, двоюродным братом императора. В 1182 году Андронику было уже 64 года, но выглядел он лет на сорок. Рослый, элегантный и щеголеватый, он не утратил привлекательности, ума и обаяния, которые вкупе со славой о его почти легендарных подвигах в постели и на поле боя завоевали ему непревзойденную репутацию. Список его побед на обоих фронтах казался бесконечным. Три из этих побед в свое время привели Мануила в ярость. Первой была родная племянница императора, принцесса Евдокия; второй – его свояченица Филиппа Антиохийская; третьей – королева Феодора, двадцатиоднолетняя вдова короля Балдуина III. Она стала для Андроника любовью всей жизни.

Андроник всегда мечтал об императорской короне; когда после смерти Мануила он узнал о растущем недовольстве регентшей, его не пришлось убеждать в том, что ему наконец-то представилась возможность получить желанный венец. В отличие от Марии Антиохийской он был настоящим Комнином – энергичным, способным и решительным, а его романтическое прошлое принесло ему популярность, равной которой в империи не было. В августе 1182 года он двинулся на Константинополь. Его прежнее обаяние не утратило силы, и армия и флот поспешили к нему присоединиться. Он еще не пересек пролив, когда в Константинополе началось восстание, а вместе с ним вспыхнула и долго подавляемая ксенофобия. Следствием этого стали массовые убийства латинян; убили практически всех – женщин и детей, стариков и немощных и даже больных, находившихся в больницах. Протосеваста бросили в каземат, а позже ослепили; юного императора и его мать отвезли на императорскую виллу Филопатион, где они должны были ожидать, как соизволит поступить с ними Андроник.

Судьба их оказалась хуже любых их опасений. Триумф Андроника выявил в нем жестокость, о которой никто не подозревал: он принялся уничтожать всех, кто стоял между ним и троном. Первыми жертвами стали дочь Мануила Мария и ее муж – никто не сомневался, что их отравили. Императрицу задушили в тюрьме. В сентябре Андроника короновали как соправителя, а через два месяца маленького Алексея задушили тетивой от лука. В течение последних трех с половиной лет своей короткой жизни он был женат на Агнес Французской, которая при крещении получила более подобающее византийке имя Анна. Не успела она овдоветь, как новый шестидесятичетырехлетний император женился на двенадцатилетней императрице и, похоже, вступил с ней в супружеские отношения.

В каком-то смысле Андроник принес империи больше пользы, чем Мануил: он боролся с административными злоупотреблениями, где бы и в какой форме они ни обнаруживались. Трагедия заключалась в том, что по мере искоренения коррупции в правительстве сам он становился все более порочным. Казалось, его единственным оружием было насилие и грубая сила, и вскоре вся его популярность сошла на нет. В воздухе снова запахло бунтом; предатели были повсюду. Тех из них, кто попался в руки императору, пытали до смерти, часто в его присутствии, а порой он и сам принимал в пытках участие; однако многим удалось бежать на Запад, где их с готовностью приняли. Уже в 1181 году король Венгрии Бела III вновь захватил Далмацию и большую часть Хорватии. В 1183 году он вторгся в Византию и разграбил Белград, Браничево, Ниш и Сардику. В Азии тоже было неспокойно из-за аристократов-землевладельцев, к которым Андроник испытывал особую ненависть. Один из его дальних кузенов, внучатый племянник Мануила Исаак Комнин, даже официально обосновался на Кипре, объявив о его политической независимости. Однако главная угроза исходила от самого давнего и непреклонного врага Византии – нормандской Сицилии.

Всю зиму 1184/85 года Вильгельм II Добрый – сын Вильгельма Злого, по сравнению с которым он был ничуть не лучше, – провел в Мессине. Он всеми силами стремился заполучить византийскую корону и решил, что войско, которое он отправит ее добывать, будет сильнее на море и на суше, чем любая армия, когда-либо отплывавшая от сицилийских берегов. Ко времени готовности этого войска его флот насчитывал от 200 до 300 кораблей и вез около 80 000 человек. Войско отплыло из Мессины 11 июня 1185 года и направилось прямиком в Дураццо. По-видимому, Андроника застигли врасплох, и гарнизон, совершенно не подготовленный для осады, сдался без борьбы. Пока армия продвигалась по Балканскому полуострову, не было ни одной попытки помешать ее наступлению. 6 августа все наземные войска встали лагерем у стен Фессалоник, а 15-го числа флот занял позиции на рейде и началась осада.

Фессалоники были процветающим и богатым городом, христианские традиции которого были заложены еще при святом Павле. В качестве морской базы Фессалоники контролировали Эгейское море, а в качестве центра торговли соперничали с самим Константинополем. Однако даже при хорошей подготовке и обороне город не мог долго выдержать яростную атаку сицилийцев. Гарнизон мужественно сопротивлялся, но вскоре восточные бастионы начали рушиться, а с западной стороны была подкуплена группа немецких наемников, которые открыли ворота. 24 августа сицилийские войска ворвались во второй по величине город Византии и предались разгулу грабежа и насилия, равного которому Фессалоники не видели со времен Феодосия Великого, который за восемьсот лет до этих событий убил 7000 жителей. Женщин и детей хватали и насиловали, дома грабили и жгли, храмы оскверняли и разрушали. «Эти варвары, – писал летописец тех времен, – несли свою жестокость к самому подножию алтарей. Мы не понимали, зачем они хотят уничтожить наши иконы, используя их для костров, на которых они готовили пищу. Еще более преступным было то, что они плясали на алтарях, перед которыми трепетали ангелы, и пели нечестивые песни, после чего мочились по всей церкви, заливая весь пол».

Через пару недель жители города поняли, что могут заработать на этих иноземцах, которые так мало понимали истинную ценность вещей, а архиепископ жаловался на то, с какой легкостью знатные дамы отдавались сицилийским солдатам. Однако атмосфера оставалась взрывоопасной, и, должно быть, и греки, и сицилийцы испытали облегчение, когда армия двинулась дальше на восток, оставив в Фессалониках лишь небольшой гарнизон. Авангард войска дошел до Мосинополя, находившегося почти на полпути до Константинополя, когда произошло событие, полностью изменившее положение дел и обернувшееся для захватчиков катастрофой: подданные восстали против Андроника Комнина и убили его.

В Константинополе, как и в других местах, известия из Фессалоник вызвали у жителей панику. Реакция Андроника была типичной для его противоречивой натуры: с одной стороны, он решительно взялся за ремонт и укрепление городских оборонительных сооружений, а также спешно мобилизовал и снабдил провизией флот из 100 кораблей; но с другой – он словно бы оставался совершенно равнодушен к этой критической ситуации и еще больше погружался в мир личных удовольствий. За три года царствования у него развилась мания преследования, которая привела его к крайним проявлениям жестокости. Искра революции вспыхнула, когда кузен императора Исаак Ангел, навлекший на себя его гнев после того, как прорицатель назвал его наследником престола, бросился на императорского оруженосца, посланного его арестовать, и пронзил его мечом. После этого Исаак галопом помчался в храм Святой Софии, где с гордостью рассказал всем присутствовавшим о том, что он сделал. Люди откликнулись: всех глав семей призвали к оружию, открыли тюрьмы, и узники присоединились к своим освободителям, а в Святой Софии Исаака Ангела тем временем объявили василевсом.

Когда до Андроника дошли вести о восстании, поначалу он был уверен, что сможет восстановить контроль; однако, добравшись до Большого дворца, он обнаружил, что его стража не желает ему повиноваться, и все понял. Сбросив багряную мантию и сапоги, он торопливо погрузил на галеру свою юную жену и любимую наложницу и бежал с ними через Босфор. Всех троих вскоре настигли. Дам пощадили, а Андроника привели связанным к Исааку для наказания. Ему отрубили правую кисть и бросили его в тюрьму; там он провел несколько дней без еды и воды, после чего его ослепили на один глаз и на тощем верблюде провезли перед разъяренными бывшими подданными. Никита Хониат сообщает:

Одни били его по голове палками, другие пачкали ему ноздри пометом, третьи, намочив губку скотскими и человеческими извержениями, выжимали их ему на лицо. Некоторые поносили срамными словами его мать и отца, иные кололи его рожнами в бока, а люди еще более наглые бросали в него камни и называли его бешеной собакой. А одна распутная и развратная женщина, схватив из кухни горшок с горячею водой, вылила ему на лицо. Словом, не было никого, кто бы не злодействовал над Андроником… Перенесши такое множество страданий, вытерпев тысячи и других мучений… Андроник все еще имел довольно силы мужественно и с полным сознанием переносить и новые страдания. Обращаясь к нападавшей на него толпе, он ничего другого не говорил, как только: «Господи помилуй» и «Для чего вы еще ломаете сокрушенную трость?». Между тем бессмысленнейшая чернь и после того, как его повесили за ноги, не оставила страдальца в покое и не пощадила его тела, но, разорвав рубашку, терзала его детородные члены. Один злодей вонзил ему длинный меч в горло до самых внутренностей. А некоторые из латинян со всего размаха всадили ему и в задние части ятаган и, став около него, наносили ему удары мечами, пробуя, чей меч острее, и хвастая искусством удара. Наконец после такого множества мучений и страданий он с трудом испустил дух, причем болезненно протянул правую руку и провел ею по устам, так что многие подумали, что он сосет каплющую из нее еще горячую кровь, так как рука недавно была отрублена.

Когда Исаак Ангел принял корону, ему в наследство досталось отчаянное положение. Сицилийцы были меньше чем в 200 милях от Константинополя, их флот уже вошел в Мраморное море. Он назначил самого способного своего военачальника Алексея Врану главнокомандующим и отправил с ним самые серьезные силы, которые могла обеспечить империя. Эффект был мгновенный: греки вновь преисполнились воодушевлением. К тому же они увидели, что их враг стал слишком самоуверенным: сицилийские солдаты больше не ждали сопротивления, и дисциплина в войсках ослабла. Врана налетел на них и преследовал до самого Амфиполя, где они наконец согласились обсудить мирный договор. Их поражение не затронуло основную часть армии, и Фессалоники по-прежнему оставались в их власти. Однако приближалась зима, а осенние дожди во Фракии бывают очень сильными и холодными. Для армии, которая рассчитывала встретить Рождество в Константинополе, битва при Мосинополе оказалась более деморализующей, чем того заслуживала ее истинная стратегическая важность.

Однако греки заподозрили дурной замысел и решили ударить первыми. Они напали 7 ноября; сицилийцы обратились в бегство. Некоторых зарубили на бегу, многие утонули во вздувшейся реке Стримон, прочих взяли в плен. Те, кому удалось спастись, вернулись в Фессалоники, где немногим из них удалось сесть на корабли и вернуться на Сицилию; но, поскольку основная часть сицилийского флота все еще стояла у берегов Константинополя, большинству спасшихся не повезло. Жители Фессалоник восстали против них и сполна отомстили им.

Византия была спасена; однако ее жителям стоило бы воспринять сицилийское вторжение как предупреждение. Глаза других европейцев алчно глядели на их империю; всего через двадцать лет Константинополь вновь столкнулся с нападением, и тогда оно оказалось успешным.

Из всех правивших Византией династий Ангелов можно считать худшей. К счастью, их царствование было кратким: три императора этой династии – Исаак II, Алексей III и Алексей IV – правили в общей сложности всего девятнадцать лет. Каждое из этих царствований оказалось губительным, а все вместе они ответственны за величайшую беду Константинополя перед его окончательным падением.

Прискорбно, что Исаак счел необходимым ослепить обоих оставшихся в живых сыновей своего предшественника, но для большинства его подданных начало его царствования было «словно мягкая весна после суровой зимы или мирная тишина после яростной бури». Их ждало скорое разочарование: Исаак «торговал государственными должностями, словно овощами на рынке», а тем временем система фем, служившая основой управления и обороны, практически развалилась, и феодальная аристократия становилась все более буйной и неуправляемой.

Не то чтобы император вовсе не проявлял никакой активности – он выказывал значительную энергию при подавлении восстаний и защите границ, однако не смог предотвратить образование Второго Болгарского царства, а балканская кампания 1190 года привела к катастрофе: его войско попало в засаду, и сам он едва избежал смерти. К этому времени всем стало ясно, что дни византийской власти в Восточной Европе сочтены и больше не вернутся.

В октябре 1187 года пришла страшная весть: сарацины захватили Иерусалим. Это никого особенно не удивило: с мусульманской стороны взошла звезда Саладина (Салах ад-Дина) – гениального правителя, который поклялся вернуть Священный город своим единоверцам; с христианской стороны существовали лишь три находившихся в упадке франкских государства – Иерусалим, Триполи и Антиохия, которыми правили посредственности и которые раздирала внутренняя борьба за власть. В Иерусалиме случилась еще и трагедия с королем Балдуином IV: он был болен проказой, еще когда сел на трон в 1174 году, в возрасте тринадцати лет; через одиннадцать лет он умер. Именно тогда, когда королевству требовался решительный правитель, оно перешло под власть восьмилетнего ребенка; а когда год спустя умер и он, трон перешел к его отчиму, Ги де Лузиньяну, чья несостоятельность вполне заслуживала всеобщего презрения. Таким образом, когда в мае 1187 года Саладин пересек Иорданию и вошел в земли королевства крестоносцев, Иерусалим находился в крайне затруднительном положении. 3 июля Ги повел самое большое за всю историю его королевства войско к Тверии, где Саладин осадил замок. После долгого перехода в самое жаркое время года его армии пришлось разбить лагерь на засушливом плато; на следующий день мусульмане окружили полуобезумевшее от жажды войско у подножия небольшого холма с двумя вершинами под названием Рога Хаттина и порубили всех на куски.

Сарацинам оставалось лишь одну за другой захватывать изолированные христианские крепости. Когда они пришли в Иерусалим, его защитники героически держались двенадцать дней, но к 2 октября они поняли, что конец близок, и попытались договориться о мире. Великодушие Саладина к тому времени было широко известно. Он объявил, что каждый христианин сможет искупить свою вину, выплатив соответствующий выкуп. Из 20 000 бедняков, не имевших возможности собрать деньги, 7000 отпустили за общую сумму, собранную различными христианскими властями. В тот же день Саладин привел свою армию в город, и над Иерусалимом впервые за восемьдесят восемь лет взметнулось зеленое знамя пророка. Всюду сохранялся порядок – никаких убийств, грабежей и кровопролития. В конечном итоге мало кто из христиан попал в рабство.

Когда весть о падении Иерусалима достигла Запада, папа Урбан III умер от потрясения, однако его преемник Григорий VIII, не теряя времени, призвал христианский мир к оружию. Исаак вскоре понял, что предстоящий крестовый поход окажется гораздо опаснее двух предыдущих: во главе его встал давний враг Византии Фридрих Барбаросса. Не более дружественным по отношению к империи был и Вильгельм Сицилийский, который также объявил о желании принять крест. К счастью для Византии, Вильгельм умер в ноябре 1189 года, не оставив потомства, но его тетка Констанция, к которой перешла корона, вышла замуж за старшего сына Барбароссы Генриха, и это ясно указывало на то, что внешняя сицилийская политика останется неизменной. Из двух других западных государей, решивших принять участие в походе, английский король Ричард Львиное Сердце был шурином Вильгельма, а король Франции Филипп II Август помнил о страданиях, причиненных его сестре Агнес, и вряд ли от него можно было ожидать доброго расположения.

Ричард и Филипп решили отправиться в Святую землю морем, в обход Византии, так что они не играют особой роли в нашем повествовании, хотя следует заметить, что в мае 1191 года Ричард отнял у Исаака Комнина Кипр и передал его сначала тамплиерам, а потом Ги де Лузиньяну, свергнутому королю Иерусалима. Фридрих же предпочел идти по суше, отправившись в путь в мае 1189 года с самой большой армией численностью от 100 000 до 150 000 крестоносцев. Он, разумеется, уведомил императора о своих намерениях, но Исааку было отлично известно о его интригах с балканскими князьями, и его опасения лишь усилились, когда ему сообщили, что и сербы, и болгары предложили дать Фридриху клятву верности против Византии. После этого он отправил Константина Кантакузина и Иоанна Дуку ожидать великую армию у границы, однако те, вместо того чтобы приветствовать Барбароссу, как им велели, стали рьяно убеждать его напасть на их повелителя. Исаак был близок к панике, и, когда послы Фридриха прибыли, чтобы обсудить переправу армии в Азию, он бросил их в тюрьму. Разъяренный Фридрих немедленно приказал оставшемуся в Германии старшему сыну Генриху испросить благословения папы римского на крестовый поход против греческих еретиков, собрать флот и как можно скорее привести его в Константинополь. После этого Исаак сдался, пообещав предоставить необходимый транспорт в обмен на обещание Фридриха плыть не через Босфор, а через Дарданеллы, обойдя Константинополь стороной.

10 июня 1190 года после долгого и утомительного путешествия через Анатолию Фридрих Барбаросса вывел свое войско на плоскую прибрежную равнину Киликии. Стояла страшная жара, и небольшая речка Каликадн, протекавшая у города Селевкия и впадавшая в море, очень обрадовала людей. Фридрих, ехавший впереди на некотором отдалении от армии, пришпорил коня и поехал к реке. То ли он спешился, чтобы попить, и течение сбило его с ног, то ли конь поскользнулся и сбросил его, то ли текущая с гор ледяная вода оказалась слишком большим потрясением для его усталого старого тела (ему было почти 70 лет), нам доподлинно неизвестно. Когда его спутники добрались до реки, они нашли императора мертвым на берегу.

Армия Фридриха немедленно распалась. Его младший сын, герцог Швабский, взял на себя командование, но он не мог заменить отца. Войско двинулось дальше, везя с собой тело императора, которое тщетно пытались уберечь от разложения, погрузив в уксус. Войдя в Сирию, армия попала в засаду и потеряла множество людей. Выжившие, с трудом добравшись до Антиохии, полностью утратили боевой дух. Быстро разлагающиеся останки императора торопливо захоронили в соборе, где они оставались до 1268 года, когда армия мамлюков спалила здание собора дотла.

Армии Ричарда и Филиппа Августа прибыли на место без особых потерь, и именно благодаря им Третий крестовый поход оказался все же не столь унизительным, как второй, хоть им и не удалось вернуть Иерусалим. Они сумели отбить Акру, которая стала столицей Иерусалимского королевства на ближайшие сто лет, пока ее не завоевали мамлюки; однако это королевство, уменьшившееся до размеров узкой прибрежной полосы между Тиром и Яффой, было лишь бледной тенью прежней крестоносной Палестины.

На Рождество 1194 года сын Фридриха Барбароссы Генрих VI, женившийся на дочери Рожера II Констанции, получил в кафедральном соборе Палермо сицилийскую корону. Его жена не присутствовала на коронации – впервые забеременев в возрасте 40 лет, она ехала медленнее мужа, без спешки. Добравшись до Джези, города примерно в 20 милях (32,1 км) к западу от Анконы, она почувствовала родовые схватки. Там, в большом шатре, возведенном на главной площади, куда могли свободно входить городские матроны, на следующий день после коронации мужа она родила единственного сына, которого через пару дней гордо продемонстрировала на той же площади, пока он сосал ее грудь. Об этом сыне, Фридрихе, который позже стал известен как Stupor Mundi – Чудо мира, – мы еще услышим в нашей истории.

Когда родился Фридрих, его отец уже раздумывал о новом крестовом походе. Если бы Барбаросса не умер, он бы наверняка вернул Иерусалим – значит, его долг восстановить честь семьи. В Пасхальную неделю 1195 года он принял крест, а через несколько лет написал решительное письмо императору Исааку, в котором изложил множество совершенно невыполнимых требований. Письмо было типичным примером императорского бахвальства, но до адресата оно не дошло: 8 апреля 1198 года Исаак Ангел пал жертвой переворота, устроенного его старшим братом Алексеем III, который сверг его, ослепил и завладел троном.

Если Исаак был плохим императором, то об Алексее III можно лишь сказать, что он оказался гораздо хуже и еще легче поддавался манипуляциям. Когда Генрих потребовал огромной дани для своих наемных войск, перепуганный император немедленно ввел особый налог. Для выплаты сняли ценные орнаменты, украшавшие могилы императоров в храме Святых Апостолов. Два года спустя Алексей III беспомощно наблюдал, как его племянницу Ирину, дочь ослепленного Исаака, выдают замуж за младшего брата Генриха, Филиппа Швабского.

А как же великий поход, объявленный Генрихом в 1195 году? Многие из выдающихся людей Германии откликнулись на его призыв: два архиепископа, девять епископов, пять герцогов и бесчисленное множество мелких дворян. Они отплыли из Мессины и немедленно выступили против сарацинского врага, однако к концу октября до них дошли вести, что Генрих умер в Мессине от лихорадки. Многие дворяне решили немедленно вернуться, чтобы защитить свои интересы в неминуемой борьбе за власть, а когда в Германии разразилась гражданская война, за ними последовали большинство остальных участников похода, так что, когда в феврале 1198 года немецкие солдаты готовились к столкновению с египетской армией, они внезапно обнаружили, что командующие их покинули. Последовало паническое бегство к Тиру, где их ждали корабли, и второй немецкий поход потерпел еще большее фиаско, чем первый.

В конце XII века в Европе царила неразбериха. Восточная и Западная Римская империи остались без государей; нормандская Сицилия прекратила свое существование; Германию раздирала на части гражданская война; Англия и Франция занимались проблемами наследования, возникшими после смерти Ричарда Львиное Сердце в 1199 году. Из всех светил христианского мира твердо стоял у руля лишь один человек – папа Иннокентий III, занявший папский престол в 1198 году и немедленно объявивший очередной крестовый поход. Его не беспокоил тот факт, что для предводительства походом не хватает коронованных особ – от них было больше проблем, чем пользы; несколько крупных дворян отлично послужат для этой цели. Иннокентий III все еще занимался поиском подходящих кандидатов, когда получил письмо от графа Шампани Тибо III, младшего брата Генриха II, который правил Иерусалимским королевством с 1192 года и до своего случайного падения из окна в 1197 году. Он был внуком Людовика VII и племянником Филиппа Августа и Ричарда Львиное Сердце, и крестовые походы были у него в крови. Как только он сообщил Иннокентию III, что принял крест, другого предводителя похода и быть не могло.

Однако главные трудности были впереди. Ричард Львиное Сердце объявил, что ахиллесовой пятой мусульманского Востока, который должны сделать своей целью все грядущие походы, остается Египет; следовательно, участники нового похода должны отправляться морем, и им понадобятся корабли в таком количестве, которое есть лишь у одного государства – Венецианской республики. По этой причине в начале 1201 года шесть рыцарей под предводительством маршала Шампани Жоффруа де Виллардуэна прибыли в Венецию, которая согласилась предоставить корабли для 4500 конных рыцарей, 9000 помещиков, 20 000 пехотинцев и запаса провизии на 9 месяцев. Стоило все это 84 000 серебряных марок; в дополнение Венеция предложила предоставить за свой счет еще 50 полностью оснащенных галер – при условии, что получит половину завоеванных территорий.

Это решение передал крестоносцам дож Энрико Дандоло – самая поразительная фигура во всей венецианской истории. Ему уже было далеко за восемьдесят, и он был совершенно слеп. Хорошо его знавший Виллардуэн уверяет, что он не видел даже поднесенную к лицу руку. К счастью для потомков, Жоффруа оставил превосходные записи не только о самом походе, но и об этих предварительных переговорах. Он заметил мимоходом, что в соглашении Египет не упоминался как первоочередная задача, – такие новости ужаснули бы рядовой состав, для которого единственной законной целью выступал Иерусалим. Венецианцы были рады содействовать этому обману, так как именно тогда в Каире находились их послы, обсуждавшие весьма выгодное торговое соглашение; однако подобные соображения не должны мешать планам на крестовый поход, и стороны договорились, что крестоносцы соберутся в Венеции через год, на Рождество Иоанна Предтечи, 24 июня 1202 года, когда подготовится флот.

Увы, когда этот день настал, собравшееся на Лидо войско насчитывало меньше трети ожидаемого. Предводители похода оказались в крайне неловком положении: Венеция сдержала обещание, и флот стоял в лагуне – военные корабли и транспортные суда, которых хватило бы для перевозки армии в три раза больше собравшейся на берегу. При таких обстоятельствах крестоносцы не могли заплатить венецианцам обещанные деньги. Когда в Венецию прибыл главнокомандующий Бонифаций I Монферратский (Тибо Шампанский умер годом ранее), он обнаружил, что вся экспедиция находится под угрозой: венецианцы отказывались выпустить из порта хоть один корабль, пока им не заплатят; речь зашла даже о том, чтобы урезать продуктовые пайки для ожидающей армии, которая находилась исключительно на Лидо, – солдатам запрещалось входить в сам город. Бонифаций опустошил собственные сундуки, его примеру последовали прочие дворяне, и всех участников похода заставили отдать кто что может; однако набранной суммы все равно оказалось недостаточно – не хватало еще 34 000 марок.

Пока собирались пожертвования, старый Дандоло держал крестоносцев в неизвестности. Когда стало ясно, что получить от них больше ничего не удастся, он выступил с предложением. Венецианский город Зара (Задар) недавно достался венграм; если крестоносцы согласятся помочь Венеции его отвоевать, то можно договориться об отсрочке уплаты долга. Последовала еще одна церемония в соборе Сан-Марко, которую Дандоло, несмотря на возраст, провел с блеском. Он выступил перед собравшимися, в числе которых были все вожди крестоносцев, и обратился к своим подданным:

«Сеньоры, отныне вы соединились в союз с самыми лучшими на свете людьми и ради самого высокого дела, которое кем-либо когда-нибудь предпринималось. Я уже стар и немощен и нуждаюсь в покое; к тому же мое тело изувечено. Но тем не менее я вижу, что нет среди вас никого, кто мог бы управлять и повелевать вами в этом деле, как я, ваш государь. Если вы дозволите, чтобы я взял крест, дабы оберегать и вести вас, и чтобы на своем месте остался мой сын и защищал бы страну, тогда я отправлюсь жить или умереть вместе с вами и пилигримами…» Итак, он спустился с амвона и подошел к алтарю и преклонил колени, рыдая; и ему нашили крест на его большую шапку из бумажной материи, потому что он хотел, чтобы люди видели этот крест.

8 ноября 1202 года войско Четвертого крестового похода покинуло Венецию; однако 480 кораблей направились не в Египет и не в Палестину. Через неделю Зара была захвачена и разграблена; папа римский Иннокентий III пришел в ярость и отлучил от церкви всех участников похода, так что нельзя сказать, что его начало было удачным. Худшее ждало впереди: в начале нового года прибыл гонец с письмом от Филиппа Швабского – брата императора Генриха VI и зятя ослепленного Исаака Ангела. Годом ранее младший сын Исаака Алексей сбежал из тюрьмы, и двор Филиппа стал очевидным местом, где он мог укрыться. Если крестоносцы посадят на трон Алексея вместо его дяди-узурпатора, он профинансирует последующее завоевание Египта, предоставив 10 000 своих солдат, и будет за свой счет содержать 500 рыцарей в Святой земле. Кроме того, он переведет константинопольскую церковь в подчинение Риму. Старый дож принял это предложение с воодушевлением. Он не любил Византию; конкуренция с Пизой и Генуей становилась все ожесточеннее, и если Венеция хотела сохранить влияние на восточных рынках, то требуются решительные действия. Армия крестоносцев тоже была рада изменению планов, которое укрепит и обогатит поход и восстановит единство христианского мира. Итак, ровно через год после встречи в Венеции флот бросил якорь у берегов Константинополя.

Алексей III, как обычно, не подготовился к обороне города. Верфи не использовались с тех самых пор, как его брат шестнадцать лет назад полностью доверил кораблестроение Венеции; его адмирал за это время распродал якоря, паруса и снасти с немногих оставшихся кораблей, бесполезные остовы которых теперь лежали во внутренней гавани. Император и его подданные с изумлением наблюдали, как 5 июля, вскоре после рассвета, армия крестоносцев пересекла Босфор и высадилась чуть ниже Галаты, в северо-восточной части Золотого Рога. Галата была торговым поселением, в котором жили главным образом иностранные купцы, и потому не была окружена стенами. Ее единственным укреплением служила круглая башня, где находилась огромная лебедка, поднимавшая и опускавшая цепь, которая перекрывала вход в пролив. Ее гарнизон продержался полные сутки, но на следующее утро сдался. Венецианские моряки освободили запоры лебедки, и огромная цепь длиной 450 метров с грохотом упала в воду. Флот ринулся в пролив, уничтожив те византийские суда, которые обнаружились во внутренней гавани. Морская победа была полной.

Атака на город была направлена на самое слабое место византийской обороны – участок моря перед дворцом во Влахернах, который занимал угол, образованный Феодосиевыми стенами и теми, что шли вдоль пролива, на краю северо-западной части города. Нападение началось одновременно с моря и с суши; венецианские корабли сидели в воде низко под весом осадных орудий – катапульт и баллист на баках, трапов и штурмовых лестниц, подвешенных на веревках между реями. Армию крестоносцев, атаковавшую с суши, сначала отбросили размахивавшие секирами англичане и датчане из Варяжской стражи; но в конечном итоге дело решили венецианцы, и в значительной степени сам Энрико Дандоло.

Виллардуэн сообщает, что, хотя венецианские штурмовые суда подошли к суше так близко, что находившиеся на носу солдаты бились с защитниками лицом к лицу, моряки все еще не решались начать полномасштабную высадку:

Дож Венеции, который был старым человеком и ни капельки не видел, стоял весь в кольчуге на носу своей галеры и держал перед собой знамя св. Марка. И вот он закричал своим людям, чтобы его вывели на сушу, а если не сделают этого, то он их покарает. И они повели галеру так, что она пристала к берегу; и они выскочили из нее и вынесли перед ним на сушу знамя св. Марка. И когда венецианцы увидели на суше знамя св. Марка и галеру своего сеньора, который высадился на берег прежде них, каждый из них почувствовал себя пристыженным, и все они выскочили на сушу.

Вскоре 25 прибрежных башен оказались в руках венецианцев. К этому времени крестоносцы тоже ворвались в город и стали поджигать деревянные дома, пока не запылал весь квартал. Алексей III бежал в тот же вечер.

Византия осталась без императора в самый критический период истории страны, и старого Исаака Ангела торопливо освободили из тюрьмы и вернули на трон. Он был еще более слеп, чем Дандоло, однако оставался законным императором, так что, восстановив его на троне, византийцы теоретически уничтожили все основания для дальнейшего вторжения крестоносцев, помимо обязательств, принятых молодым Алексеем. Эти обязательства Исаак теперь был вынужден подтвердить, одновременно согласившись сделать своего сына соправителем. Лишь после этого крестоносцы объявили о его официальном признании, после чего удалились в Галату ждать обещанной награды.

1 августа 1203 года Алексея IV Ангела короновали совместно с его отцом. Он сразу пожалел о данных весной обещаниях: казна была пуста, а подданные открыто негодовали из-за новых налогов, которые он был вынужден ввести, – ведь они хорошо знали, на что пойдут эти деньги. Священники возмутились, когда он конфисковал и переплавил церковную утварь, и пришли в ярость по поводу его планов подчинить их Риму. Он становился все более непопулярным, а вездесущие крестоносцы продолжали оказывать на него давление. Однажды ночью группа франков наткнулась на небольшую мечеть в сарацинском квартале за храмом Святой Ирины и спалила ее дотла. Пламя перекинулось дальше, и в течение следующих двух дней Константинополь поглотил сильнейший пожар со времен Юстиниана.

Когда несколько дней спустя к императору явилась делегация из трех крестоносцев, чтобы потребовать немедленной уплаты обещанной суммы, он ничего не смог им дать, и началась война. Ее не хотели ни крестоносцы, ни греки; жители Константинополя желали лишь избавиться от этих западных бандитов, которые разрушали их город и к тому же выкачивали из них последние деньги; франки же негодовали, что им приходится находиться среди изнеженных и избалованных людей, вместо того чтобы решительно сражаться с язычниками. Даже если греки полностью выплатят свой долг, франки не выиграют от этого материально – это лишь даст им возможность заняться собственными неоплаченными счетами в отношении венецианцев.

Ключ ко всему находился в руках Энрико Дандоло: он мог в любое время отдать флоту приказ к отплытию, к облегчению крестоносцев и к великой радости византийцев. Сначала он отказывался это сделать на основании того, что франки никогда не смогут выплатить ему свой долг, пока не получат денег от Алексея. Теперь он почти забыл об этом долге, так как сосредоточился на гораздо более масштабной цели – свержении Византии. Советы Дандоло приняли иное направление: от Ангелов больше ждать нечего и, если крестоносцы хотят получить свое, им придется взять Константинополь силой. Оказавшись в городе и посадив одного из своих предводителей на трон, они смогут выплатить долг и профинансировать крестовый поход. Это шанс, который им больше не представится.

В Константинополе большинство людей считало, что Алексей IV должен уйти, и в январе 1204 года единственный по-настоящему сильный человек устроил самосуд над правителем. Алексей Дука, прозванный Мурзуфлом («насупленным») из-за своих сросшихся на переносице бровей, был знатным человеком, занимавшим при дворе пост протовестиария, который давал ему право беспрепятственно проходить в покои императора. Поздно ночью он ворвался в спальню императора, разбудил его и сообщил, что подданные восстали против него; закутав его в длинный плащ, он вывел его из дворца через боковую дверь туда, где ждали его сообщники. Несчастного юношу заковали в кандалы, а потом удушили тетивой от лука. Вскоре после этого умер его слепой отец; Виллардуэн полагает, что смерть была естественной – похоже, ему не пришло в голову, что ее могли подстроить.

Устранив соперников, Мурзуфл короновался в Святой Софии как Алексей V и немедленно стал проявлять те лидерские качества, которых не хватало империи. Стены и башни укрепили и сделали выше, а на них разместили достаточное количество людей. Все переговоры прекращались, как и выплаты долга, за который новый император не нес никакой ответственности. Крестоносцам оставалось лишь одно – массовая атака на город; именно это на протяжении нескольких месяцев советовал им Дандоло. Старый дож, которого отныне и венецианцы, и франки признали предводителем всего похода, несколько раз созывал совет в лагере у Галаты. На нем обсуждался не столько план атаки, сколько управление Византией после завоевания. Решили, что венецианцы и франки назначат по шесть делегатов в избирательный комитет, а тот, в свою очередь, изберет нового императора. Если выберут франка, то патриархом должен стать венецианец, и наоборот. Император получит четвертую часть города и всей империи, включая два главных дворца – Влахернский у Золотого Рога и старый дворец на Мраморном море. Оставшиеся три четверти должны быть разделены поровну: половина отойдет Венеции, а другая – в феодальное владение рыцарям-крестоносцам. Дожа специально избавили от необходимости свидетельствовать свое почтение императору за венецианскую часть.

Штурм начался утром в пятницу 9 апреля, на том же отрезке стены у моря, где Дандоло и его люди отличились десять месяцев назад. На новые, более высокие стены и башни невозможно было взобраться с мачт венецианских кораблей, но после нескольких неудачных попыток венецианцы соединили корабли попарно, и таким образом мощь атаки на каждую из башен выросла в два раза. Вскоре две башни сокрушили и заняли, и почти одновременно с этим франки прорвались через одни из ворот и хлынули в город. Мурзуфл, мужественно и решительно командовавший защитниками, галопом промчался по улицам в последней отчаянной попытке сплотить своих подданных; увидев, что он терпит поражение, он бежал вместе с женой Алексея III Евфросинией и ее дочерью Евдокией, чтобы присоединиться к Алексею во Фракии. Прибыв туда, он женился на Евдокии и стал собирать силы для ответного нападения.

Как только стены были проломлены, началась чудовищная резня. Лишь с наступлением ночи завоеватели объявили перемирие и вернулись в свой лагерь, разбитый на одной из больших городских площадей. На следующее утро все сопротивление прекратилось, однако трагедия жителей Константинополя лишь началась. Не напрасно франки так долго ждали за стенами богатейшей столицы мира. Теперь, когда им по традиции дали три дня на разграбление города, они набросились на него подобно саранче. Никогда еще со времен вторжений варваров не случалось в Европе такого разгула жестокости и вандализма; никогда прежде столько красоты и великолепных произведений искусства не уничтожалось столь бездумно и за столь короткое время. Среди свидетелей был Никита Хониат:

Расхищая драгоценные вместилища их, латиняне одни из них разбивали, пряча за пазуху бывшие на них украшения, а другие обращали в обыкновенное употребление за своим столом вместо корзинок для хлеба и кубков для вина… О нечестиях, совершенных тогда в великой церкви, тяжело даже рассказывать. Жертвенная трапеза, составленная из разных драгоценных веществ, сплавленных посредством огня и размещенных между собою так, что все они искусным подбором своих самородных цветов представляли верх совершеннейшей красоты, не оценимой ничем и достойной по своей художественности удивления всех народов, была разбита на части и разделена грабителями наравне со всем другим церковным имуществом, огромным по количеству и беспримерным по изящности. …Они вводили в церковь лошаков и вообще вьючных животных до самого неприкосновеннейшего места храма, и так как некоторые из них поскользались [поскальзывались] и не могли затем подняться на ноги по гладкости полировки каменного пола, то здесь же и закалывали их кинжалами, таким образом оскверняя их пометом и разливавшеюся кровью священный церковный помост.

Вот какая-то бабенка, преисполненная грехами, жрица нечестия, дьявольская слуга, гудок неприличных, соблазнительных и срамных напевов, хулительница Христова, уселась на сопрестолии, распевая свою визгливую мелодию, и потом бросилась в пляску, быстро кружась и потрясая ногою! И не эти только беззакония совершались именно, а другие нет, или эти – более, а другие – менее; но всякого рода преступления с одинаковым рвением совершались всеми. Предаваясь до такой степени неистовству против всего священного, латиняне, конечно уже, не щадили честных женщин и девиц, ожидавших брака или посвятивших себя Богу и избравших девство.

И «вот эти ревнители, – продолжает Хониат, – подъявшие на рамена крест и многократно клявшиеся им и словом Божиим проходить христианские страны без кровопролития, не сбиваясь и не уклоняясь ни направо, ни налево, вооружить свои руки против сарацин и обагрить мечи кровию опустошителей Иерусалима, не соединяться с женщинами, даже не входить с ними в беседу во все время, пока будут нести на плечах крест, как чистая жертва Богу, как шествующие путем Божиим».

Это был самый тяжелый час для Константинополя – возможно, даже более тяжкий, чем тот, в который город окончательно пал перед османским султаном. Однако не все его сокровища погибли. Пока франки неистово предавались разрушению, венецианцы сохраняли хладнокровие. Они тоже грабили, но ничего не уничтожали. Они умели распознать красоту, и все, что попадало им в руки, отправляли в Венецию; первыми туда отправились четыре бронзовые лошади, которые в течение следующих восьмисот лет возвышались на лоджии базилики Сан-Марко над одноименной площадью.

После трех дней ужаса был восстановлен порядок. Всю добычу собрали в одном месте и тщательно разделили: четверть для будущего императора, остальное пополам между франками и венецианцами. Сразу после этого крестоносцы уплатили свой долг Энрико Дандоло, после чего обе стороны принялись за следующую задачу – избрание нового императора. Дандоло с легкостью склонил избирателей на сторону беспечного и сговорчивого графа Балдуина Фландрского, которого 16 мая короновали в храме Святой Софии – третьего императора меньше чем за год. Взамен Венеция присвоила себе самое лучшее: ей полагались три восьмых города и всей империи и свободная торговля во всех византийских владениях, из которой полностью исключались две ее главные соперницы – Генуя и Пиза. В Константинополе дож потребовал для Венеции весь квартал, окружавший храм Святой Софии и патриархию и спускавшийся к самому Золотому Рогу; из остальных территорий он выбрал те регионы, которые обеспечивали ей непрерывную цепочку колоний и портов от лагуны до Черного моря, включая Пелопоннес и важнейший остров Крит.

Таким образом, от Четвертого крестового похода выиграли прежде всего венецианцы, и этим успехом они практически полностью обязаны Энрико Дандоло. Он отказался от византийской короны – принять ее означало создать непреодолимые конституционные проблемы на родине и, возможно, даже уничтожить республику; тем не менее он обеспечил венецианцам большинство при выборах и успех собственному кандидату. Более того, поощряя франков превратить империю в феодальные владения, он оставил Венецию вне феодальных рамок: новые владения принадлежали ей не как феоды, а как завоеванные территории. Для почти что девяностолетнего слепого это было выдающееся достижение, однако на этом он не остановился. Мурзуфл больше не мог доставить каких-то проблем: франки его схватили, привезли в Константинополь и казнили, сбросив с колонны Феодосия в центре города. Однако прежним крестоносцам приходилось всюду вести ожесточенную борьбу, чтобы установить свою власть, и яростнее всего эта борьба шла в новоприобретенном Венецией Адрианополе, где перед самой Пасхой 1205 года император Балдуин попал в руки болгар, и старому дожу, решительно сражавшемуся бок о бок с ним, пришлось вести разбитую армию обратно в Константинополь. Шесть недель спустя дож умер. Его тело не вернули в Венецию, а похоронили в храме Святой Софии, где его надгробие и сейчас можно увидеть на хорах над южным приделом.

Дандоло имел большие заслуги перед своим городом, но в широком мировом контексте стал катастрофой. Четвертый крестовый поход (если его вообще можно так называть) превзошел все предыдущие в вероломстве и двуличности, жестокости и алчности. Разграбление Константинополя оказалось для западной цивилизации большей потерей, чем сожжение Александрийской библиотеки в IV веке или разграбление Рима в V столетии; возможно, это была самая катастрофическая единовременная потеря за всю историю. Политический ущерб тоже оказался неисчислимым. Византия так и не вернула сколько-нибудь значительных территорий из утраченных владений и осталась бессильной перед наплывом турок Османской империи. В истории мало что сравнится по иронии с тем фактом, что судьбу восточного христианства решили люди, сражавшиеся под знаменем Креста Господня. Энрико Дандоло перевозил их, вдохновлял, поощрял и в конечном счете руководил ими во имя Венецианской республики; после этой трагедии Венеция обрела огромные преимущества – и она, как и ее величественный старый дож, должна нести столь же огромную ответственность за те разрушения, которые случились в мире по их вине.