21

Мануил Комнин

(1143–1180)

Мануила Комнина провозгласил василевсом его отец, но это никоим образом не гарантировало, что он унаследует престол. Императоров делали в Константинополе, а Мануил находился в киликийской глуши. С одной стороны, ему следовало как можно скорее возвращаться в столицу; с другой – он должен был исполнить сыновний долг: организовать поминальную службу и основать монастырь на месте смерти Иоанна, после чего перевезти тело в Константинополь для захоронения. Он немедленно отправил в столицу Аксуха, присвоив ему титул регента и дав указание арестовать своего самого опасного соперника – брата Исаака, которого отец обошел вниманием, но который жил в Большом дворце и имел прямой доступ к казне и императорским регалиям.

Аксух добрался до столицы даже раньше известия о смерти императора. Он схватил Исаака и заодно велел арестовать еще одного Исаака – брата Иоанна, уже изгнанного за прежние заговоры. Единственным возможным источником затруднений оставалась патриархия; патриарший престол в те дни пустовал. Аксух призвал церковных иерархов во дворец и вручил им официальный документ, по которому храму Святой Софии ежегодно жертвовалось 200 серебряных монет. Они с благодарностью приняли этот дар, уверив Аксуха, что сложностей с коронацией не возникнет. Иерархи и не подозревали, что под плащом у Аксуха был другой, заготовленный на крайний случай документ, в котором предлагалось 200 золотых монет. Когда в середине августа в столицу прибыл Мануил, первым делом он назначил Михаила Куркуаса новым патриархом, который в первую очередь и должен был провести коронацию императора. Через несколько дней Мануил приказал отпустить обоих Исааков – их больше незачем было бояться. Его положение наконец стало прочным.

Первое, что люди замечали в Мануиле Комнине, – его рост; помимо этого, он отличался от отца по крайней мере в двух вещах: во-первых, он был замечательно хорош собой, а во-вторых, обладал обаянием, любовью к удовольствиям и умением наслаждаться жизнью, что представляло собой приятный контраст с высокой принципиальностью и аскетизмом Иоанна. При всем этом Мануил совершенно не был поверхностным. Прекрасный воин и великолепный наездник, он, возможно, был слишком упрям, чтобы стать таким военачальником, каким был его отец, но в его энергичности и мужестве невозможно усомниться. Будучи искусным дипломатом и прирожденным государственным деятелем, он оставался при этом типичным византийским интеллектуалом, образованным как в области искусства, так и в науках, любившим погрузиться в богословские вопросы и поспорить – не столько ради установления истины, сколько ради самой любви к дебатам. Неудивительно, что его популярность среди церковников неуклонно падала – они с недоверием относились к его постоянным попыткам наладить отношения с Римом, сетовали на то, что он часто заключал тактические альянсы с сарацинами, и были потрясены, когда он не только пригласил сельджукского султана в Константинополь, но и позволил ему участвовать в торжественной процессии, шедшей в храм Святой Софии.

Пожалуй, больше всего церковь возмущала личная жизнь Мануила. Он обладал непомерным аппетитом к женскому полу, и при этом обходился с женщинами так, что устоять перед ним было невозможно. Несомненно, дополнительным стимулом для его природных наклонностей стала внешность и характер его первой жены Берты фон Зульцбах, свояченицы короля Германии Конрада III. Берта, взявшая до брака имя Ирина, была, как говорят, «озабочена украшением своего тела меньше, чем украшением духа; отвергнув пудру и краску, она стремилась лишь к той красоте, которая происходит от сияния добродетели». Неудивительно, что она так и не внушила любви ни Мануилу, ни его подданным, которым она казалась чопорной и неизящной. Она оказалась ценной лишь в дипломатической сфере и сыграла важную роль в союзе, который Мануил и Конрад заключили во время визита германского короля в Константинополь в 1148 году. В остальное время она вела тихую жизнь во дворце, занимаясь благочестивыми делами и образованием двух дочерей.

Мануил Комнин взошел на византийский престол с гневом в сердце: он не мог простить Раймунду Антиохийскому расторопность, с которой тот бросился захватывать отвоеванные византийцами замки, как только Мануил отправился в Константинополь после смерти отца. В начале 1144 года Раймунд осуществил честолюбивую военную вылазку на юго-восток: потерянные замки были отвоеваны, земли вокруг Антиохии разорены. Тем временем флот прошел вдоль всего побережья княжества, уничтожив все вытащенные на берег корабли и забрав множество местных жителей в плен.

Однако год еще не закончился, а ситуация в Утремере полностью изменилась. В канун Рождества Занги захватил Эдесское княжество крестоносцев, и Антиохия, похоже, была следующей в его списке. Раймунду оставалось только усмирить свою гордыню и обратиться за помощью к Мануилу. Вначале император его проигнорировал, и лишь после того, как Раймунд встал на колени у могилы Иоанна, ему неохотно пообещали регулярные денежные дотации, но отказали в прямой военной помощи.

В следующем году Занги убил пьяный евнух, и государства крестоносцев избавились от своего самого грозного врага; однако падение Эдессы ужаснуло весь христианский мир. Как это могло случиться? Возможно, франки из Утремера действительно выродились, как про них говорили, и Всевышний счел их недостойными охранять святые места? Сами франки отлично понимали истинную причину: первая большая волна воодушевления крестоносцев спала, и массовая иммиграция превратилась в тонкий ручеек; многие пилигримы по-прежнему прибывали без оружия, и даже тем, кто был готов орудовать мечом, одной летней военной кампании обычно оказывалось более чем достаточно. По этим причинам к папе римскому направили послов с просьбой как можно скорее организовать новый крестовый поход.

Папа Евгений III и сам находился в не слишком устойчивом положении. В обычной для средневекового Рима сумятице он был вынужден бежать из города через три дня после своего избрания и спасаться в Витербо. Он был бы рад благословить Второй крестовый поход, но кто его возглавит? Король Конрад все еще занимался собственными проблемами в Германии, английский король Стефан столкнулся с гражданской войной, о Рожере Сицилийском не могло быть и речи. Оставался король Франции Людовик VII. Ему было всего 24 года, однако его окружал ореол мрачного благочестия, безумно раздражавший его прекрасную и жизнерадостную супругу Элеонору Аквитанскую. Он – прирожденный паломник, крестовый поход – его христианский долг; и потом, разве Элеонора не племянница князя Антиохии? На Рождество 1144 года Людовик VII объявил о своем намерении принять крест и послал за Бернардом, аббатом Клерво.

Святой Бернард Клервоский, которому тогда было 55 лет, был самым влиятельным духовным лицом в Европе. Высокий и худой, с лицом, на котором лежала тень полной чрезмерного аскетизма жизни, он был снедаем религиозным рвением, не оставлявшим места для умеренности и терпимости. Он никогда не сидел на месте, вечно проповедовал, убеждал, спорил, полемизировал, писал бесчисленные письма и безрассудно нырял в гущу любой ссоры; предложенный папой крестовый поход пришелся ему по сердцу, и он охотно согласился начать его на собрании, назначенном королем на следующее Вербное воскресенье в Везле в Бургундии.

Имя Бернарда всегда оказывало магическое воздействие: с приближением назначенной даты в этот маленький городок хлынули мужчины и женщины из всех уголков Франции. 31 марта 1146 года, взойдя на большой деревянный помост, возведенный на склоне холма, Бернард произнес самую судьбоносную речь в своей жизни. Пока он говорил, толпа, вначале хранившая молчание, стала кричать, требуя раздать им кресты, чтобы нашить их на одежду. Целые связки таких крестов приготовили заранее, а когда запасы закончились, аббат сорвал с себя свой плащ и стал рвать его на полосы, чтобы сделать из них кресты. Он и его помощники продолжали нашивать кресты даже с наступлением ночи.

Мануил Комнин, прекрасно понимавший, каким кошмаром обернулся для его деда Первый крестовый поход, не желал его повторения. Он обязался предоставить войскам крестоносцев провиант и припасы, но подчеркнул, что за все это придется платить, а все командующие снова должны будут принести ему клятву верности. Если у него и были слабые надежды на качество новой армии крестоносцев, то вскоре они рассыпались в прах. Армия, вышедшая из германского города Регенсбурга в мае 1147 года, состояла из самых разных людей – от религиозных фанатиков до свободных бездельников и беглецов от правосудия, как всегда привлеченных обещанием отпущения грехов. Едва вступив на территорию Византии, они принялись грабить, разрушать, насиловать и даже убивать, если у них случалось такое настроение. Стычки между крестоносцами и военным эскортом, который позаботился предоставить им Мануил, становились все более частыми, и, когда к середине сентября армия добралась до Константинополя, отношения между германцами и греками были хуже некуда.

Французская армия была меньше и приличнее. Присутствие множества знатных дам, сопровождавших своих мужей (среди них была и сама королева Элеонора), оказывало на людей усмиряющее действие. Однако балканские крестьяне к этому времени уже были настроены откровенно враждебно и запрашивали огромные цены за тот немногий провиант, который остался после германской армии. Вскоре недоверие стало взаимным, что привело к жульничеству с обеих сторон, и поэтому французы быстро прониклись серьезным негодованием по отношению и к немцам, и к грекам; а прибыв в Константинополь 4 октября, они были потрясены сообщением, что император заключил с турками перемирие.

Разумеется, Мануил поступил совершенно правильно: армии крестоносцев представляли для него гораздо большую опасность. Он прекрасно знал, что французские и немецкие сторонники крайних мер предлагали совместное нападение на Константинополь, и ему удалось спасти положение, лишь намеренно распространив сообщения об огромной турецкой армии, собирающейся в Анатолии, и намекнув франкам, что если они не поторопятся пройти через Анатолию, то у них это может и вовсе не получиться. Кроме того, это было в их интересах: в случае нападения шансов у них было мало. Мануил предоставил крестоносцам провиант и проводников, предупредил, что воды будет мало, и посоветовал держаться ближе к побережью, которое все еще находилось под контролем Византии. Больше он ничего не мог для них сделать.

В течение нескольких дней после того, как император распрощался с крестоносцами, он получил два донесения. В первом сообщалось, что турки застали немецкую армию врасплох у Дорилея и практически ее уничтожили; во втором говорилось, что флот короля Рожера Сицилийского плывет воевать против Византии. Им командовал Георгий Антиохийский, изменник-грек, поднявшийся до величайшего титула, который могло предложить ему его государство: адмирал адмиралов, главный министр королевства. Без труда захватив Корфу и разместив там свой гарнизон, сицилийцы разграбили Афины и Коринф и проникли внутрь материка до самых Фив – центра всего византийского шелкопрядильного производства. Там Георгий захватил бесчисленные тюки с парчой и взял в плен искусных ткачих, которых триумфально привез в Палермо.

Весть об этом грабеже привела Мануила в ярость, а то, что адмирал был греком, вряд ли могло смягчить его гнев. Рожера следовало навечно изгнать из Средиземноморья. Для этого, однако, трудно было найти подходящих союзников. Франция и Германия вышли из игры, и мысли Мануила обратились к Венеции. В марте 1148 года в обмен на расширение торговых привилегий венецианцы обещали ему полную поддержку своего флота на полгода. К апрелю огромный экспедиционный корпус под командованием Мануила был готов выступать, однако внезапно все пошло наперекосяк. На территорию Византии неожиданно хлынули половцы, смерть дожа задержала венецианский флот, а штормы помешали погрузке на корабли, и два флота начали осаду Корфу только осенью. Мануил тем временем поехал в Фессалоники, где его ожидал важный гость – Конрад Гогенштауфен, недавно вернувшийся из Святой земли.

Второй крестовый поход потерпел фиаско. Конрад вместе с немногими выжившими в Дорилее продолжил путь в компании французов до Эфеса, где он заболел. Мануил приплыл из Константинополя и привез его с собой во дворец, где лично ухаживал за ним до полного выздоровления. Затем, в марте 1148 года, он дал ему корабли, чтобы добраться до Палестины. Французы тем временем мучительно пробивались через Анатолию. Людовик проигнорировал совет императора держаться ближе к побережью, однако все враждебные столкновения упорно приписывал вероломству византийцев, и у него быстро развилось почти психопатическое чувство обиды на греков. В конце концов он сел в Анталье на корабль, оставив своих спутников бороться дальше, как сумеют. Последние остатки огромного войска добрались до Антиохии лишь к Пасхе 1148 года.

И это только начало. Первой целью крестоносцев должен быть стать Алеппо, где сосредоточились основные силы мусульман, которыми правил сын Занги Нур ад-Дин, еще более великий, чем его отец. Раймунд убеждал Людовика немедленно начать атаку, но тот заявил, что вначале должен помолиться в храме Гроба Господня. Королева Элеонора, чьи отношения с Раймундом, как подозревали, вышли за рамки покровительства, объявила о своем намерении остаться в Антиохии и подать на развод. Людовик все равно потащил ее в Иерусалим, куда и прибыл в мае вскоре после Конрада, в компании своей молчаливой жены. Там они оставались до 24 июня, когда общее собрание решило осуществить согласованное нападение на Дамаск. Это было единственное крупное арабское государство, все еще враждебное по отношению к Нур ад-Дину, которое могло стать их потенциальным союзником. Напав на Дамаск, они вынудили его склониться в сторону Нур ад-Дина, что обеспечило им полное поражение. По прибытии они обнаружили, что стены Дамаска крепки, а защитники решительны. 28 июля, всего через пять дней после начала кампании, крестоносцы отступили. Некогда славная армия отказалась от этой затеи через четыре дня борьбы, не отвоевав у мусульман ни пяди земли.

Людовик не торопился возвращаться во Францию: его жена была решительно настроена на развод, и его страшили связанные с этим трудности и неловкость. Конрад 8 сентября уплыл в Фессалоники, откуда император во второй раз отвез его в Константинополь. К этому времени они стали близкими друзьями. Мануила завораживали западная культура и традиции, а Конрада совершенно покорило обаяние императора. На Рождество племянницу Мануила Феодору выдали замуж за брата Конрада, герцога Австрии Генриха II, и два государя договорились провести совместную кампанию в Южной Италии. Из этого мало что вышло, но это единственный положительный результат Второго крестового похода, который в остальном оказался позором для христианского мира.

Попрощавшись с другом, Мануил отправился к своим войскам на Корфу, где осада продолжалась всю зиму. Сицилийский гарнизон сдался лишь в сентябре 1149 года. Император предложил Конраду встретиться в Италии; он все еще ждал хорошей погоды, когда пришла весть о большом восстании сербов. К своей ярости, он также узнал, что Георгий Антиохийский привел флот из 40 кораблей прямо к стенам Константинополя, проплыл некоторое расстояние по Босфору, разграбил несколько богатых вилл на побережье и даже дерзко выпустил несколько стрел в сторону дворца. Это было еще одно оскорбление, которого император не забыл, однако восстание сербов представляло собой гораздо более серьезную опасность, особенно если за ним, как подозревал Мануил, стоял король Сицилии. Император не знал, что Рожер организовал похожий мятеж и против Конрада, профинансировав союз немецких князей во главе с графом Баварии Вельфом, который считал себя претендентом на престол. Таким образом король Сицилии, столкнувшись с совместными действиями двух императоров, успешно помешал им обоим. Этот беспринципный авантюрист, по крайней мере, оказался достойным соперником.

29 июля 1149 года Людовик VII и Элеонора прибыли из Палестины в Калабрию и верхом отправились в Потенцу, где их ждал Рожер. Во время нападения греческих пиратов Людовик VII лишился нескольких домочадцев и большей части своего багажа и уже успел убедить себя в том, что в провале крестового похода виноват только Мануил Комнин. Он с большой готовностью выслушал предложение короля Сицилии создать союз против Византийской империи. Рожер полностью разделял его убежденность в том, что Мануил сообщил туркам все детали крестового похода, и кампания была обречена еще до своего начала. Первостепенной задачей стало устранение Мануила; лишь после этого они смогут организовать Третий крестовый поход, который сотрет память об унижении Второго.

Это предложение было совершенно лицемерным: короля Сицилии не интересовали ни христиане, ни Утремер. Он всегда предпочитал арабов, которые составляли большую часть населения Сицилии, занимались у него государственной службой и чьим языком он владел в совершенстве. Однако Рожер претендовал на Антиохию и Иерусалим; кроме того, если он не выступит против Мануила, тот сам выступит против него. Когда Людовик отправился в Тиволи, чтобы выяснить настроение папы римского, Евгений отнесся к идее вяло: ему совершенно не хотелось видеть Рожера более сильным, чем тот был сейчас. Однако прочие ведущие церковные лидеры, включая святого Бернарда, проявили воодушевление, и после возвращения короля в Париж главным поборником нового крестового похода стал Сугерий, аббат Сен-Дени.

План рухнул из-за Конрада, которого глубоко оскорбила узурпация его императорских прерогатив; кроме того, у него были серьезные подозрения, что Рожер финансирует Вельфа Баварского. Мануил был надежным другом, который не станет разрывать их союз. Так что из великого альянса ничего не вышло, и вскоре маятник качнулся в обратную сторону. Вельф потерпел поражение в 1150 году, а в 1151-м сокрушили и сербов, и венгров, и силы двух империй наконец могли отправиться в Южную Италию. Венеция обещала поддержку, и даже папу Евгения в конце концов удалось перетянуть на свою сторону. Будущее Рожера выглядело мрачным. Затем, 5 февраля 1152 года, Конрад умер в Бамберге в возрасте 59 лет. Последним его указанием, данным племяннику и преемнику Фридриху Швабскому, было продолжать борьбу. Фридрих только этого и хотел; однако восшествие на трон принесло с собой некоторые сложности, и вскоре он решил отсрочить поход на неопределенное время. Фридрих и его дядя расходились во мнениях касательно Византии. Мысль об императоре-сопернике была для Фридриха достаточно неприятной, идея же о разделении, а уж тем более о передаче Византии спорных итальянских провинций казалась ему настоящим кощунством. Не прошло и года с его воцарения, как он подписал с папой договор, по условиям которого Византия не получит никаких уступок на итальянской территории.

8 июля папа Евгений III внезапно умер в Тиволи. Его смерть вызвала глубокую скорбь, чего нельзя сказать о Бернарде Клервоском, который последовал за ним в могилу шесть недель спустя. Объявленный им Второй крестовый поход привел к самому позорному унижению христиан за все Средневековье. Многие считали Бернарда великим человеком, но мало кто называл его приятным. Затем, 26 февраля 1154 года, в Палермо умер король Рожер. Его сын и преемник Вильгельм Злой не вполне заслуживал это прозвище; однако был ленив, любил удовольствия и не обладал умом и утонченностью отца. Последней в этой череде смертей стала кончина сменившего папу Евгения Анастасия IV, место которого занял человек совершенно иного калибра – Адриан IV (Николас Брейкспир), единственный англичанин, когда-либо носивший папскую тиару. Он родился примерно в 1115 году и, еще будучи студентом, приехал в Рим, где его способности и красноречие привлекли внимание папы Евгения III; после этого Николас стал быстро подниматься по карьерной лестнице. Избрание его состоялось весьма ко времени: через полгода в Италию прибыл Фридрих Барбаросса и потребовал короновать его императором.

Фридриху тогда было 32 года. Этот высокий, широкоплечий, скорее привлекательный, нежели красивый мужчина, с глазами, так ярко сверкавшими из-под копны рыжеватых волос, что казалось, он всегда готов рассмеяться, обладал вместе с тем железной волей и преследовал одну-единственную цель – восстановить империю до ее былого величия. Прибыв в Северную Италию в начале 1155 года, он пришел в ярость от царивших повсюду республиканских настроений и решил устроить демонстрацию силы. Милан оказался ему не по зубам, но он устроил показательный пример из союзницы Милана Тортоны, которую захватил после двухмесячной осады и от которой не оставил камня на камне.

Отпраздновав Пасху в Павии, Фридрих с такой скоростью двинулся через Тоскану, что вызвал у папской курии серьезную тревогу, и Адриан решил поехать ему навстречу; 9 июня они встретились близ Сутри. Встреча оказалась неудачной. Согласно традиции, король должен был подойти к папе пешком, ведя лошадь под уздцы последние несколько метров, и подержать стремя, пока папа спешивается. Однако Фридрих этого не сделал, и Адриан в ответ отказался одарить его традиционным святым поцелуем. Фридрих возразил, что он не конюх папы, однако Адриан стоял на своем. Это была не мелкая деталь протокола, а публичный акт неповиновения, который подрывал самую основу взаимоотношений между империей и папским престолом. В конце концов Фридрих уступил: два дня спустя церемонию повторили, и он сделал то, что от него ожидалось. Адриан сел на приготовленный трон, Фридрих встал на колени и поцеловал его ногу, получив в ответ положенное церемониальное лобызание.

Однако путь еще не освободился. Со времени последней коронации римляне возродили сенат, и делегация сенаторов, появившаяся в лагере императора, настаивала, что Фридрих, прежде чем получить корону, должен добровольно уплатить 5000 фунтов золота. Фридрих отказался, сенаторы удалились, но было ясно, что следует ожидать серьезных проблем. И папе, и будущему императору необходимо действовать быстро. На рассвете 17 июня Фридрих вошел в Рим и отправился прямиком в собор Святого Петра, где его ждал папа, прибывший на пару часов раньше. После быстрого богослужения Адриан торопливо опоясал Фридриха мечом святого Петра и возложил на его голову императорскую корону. В ней император и вернулся в свой лагерь за городскими стенами, а папа спешно удалился в Ватикан.

Еще не было 9 часов, когда сенаторы стали собираться, чтобы обсудить, как лучше предотвратить коронацию, и тут они узнали, что она уже состоялась. В ярости они призвали народ к оружию. В лагере, расположенном выше над городом, немецкие солдаты тоже получили приказ готовиться к битве. Фридрих второй раз за день вошел в город, но на этот раз он был в доспехах и при оружии. Лишь с наступлением ночи его войскам удалось изгнать мятежников за мосты. По некоторым сведениям, погибла почти тысяча римлян, еще шестьсот человек взяли в плен. Сенат дорого заплатил за свое высокомерие, но и императору корона досталась немалой ценой. Единственным разумным решением для сенаторов было отступить, забрав с собой папу и курию. Через месяц Фридрих отправился обратно в Германию, оставив беспомощного Адриана изолированным в Тиволи.

Для Мануила Комнина положение теперь совершенно изменилось. Он больше не мог ожидать помощи от Западной Римской империи; за любой передел Италии пришлось бы бороться. Если немцы действительно выступят против Вильгельма Сицилийского, нужно, чтобы Византия приняла участие в войне и защитила свои законные права; если же не выступят, то Мануилу придется взять инициативу на себя. Хорошей новостью было то, что норманнские бароны в Апулии снова находились на грани восстания. Они всегда ненавидели дом де Готвилей, и смерть Рожера побудила их предпринять очередную попытку стряхнуть с себя сицилийские оковы; когда Фридрих их подвел, они были готовы принять помощь от Мануила, а тот – ее предоставить. Первым делом он отправил в Италию двух своих старших военачальников, Михаила Палеолога и Иоанна Дуку, чтобы они связались с главными центрами сопротивления и договорились о всеобщем восстании. Если окажется, что Фридрих все еще находится в Италии, они должны в последний раз попытаться убедить его объединить силы. По прибытии генералы выяснили, что император находится в Анконе, где он охотно их принял.

Фридрих отправился из Рима на север в ярости. Он жаждал немедленно повести армию против короля Вильгельма Сицилийского, однако его хилые немецкие бароны и слышать об этом не желали. Хватит с них солнца, насекомых и болезней. С грустью он сообщил византийским посланникам, что им придется начинать кампанию в одиночку.

Мануила это известие не особенно встревожило: недостатка в союзниках у него не было. Восстание быстро ширилось под руководством нового предводителя – графа Лорителло Роберта III. Летом 1155 года он встретился с Михаилом Палеологом в городе Вьесте. Они быстро пришли к соглашению, после чего перешли в атаку. Первой их целью был Бари. Большинство его жителей составляли греки, которые не любили палермское правительство, и город пал почти сразу. Когда армия Вильгельма Сицилийского наконец появилась, ее почти уничтожили у стен Андрии, где местное население немедленно сдалось. Будущее тех, кто сохранил верность сицилийской короне, выглядело мрачно.

Довольный папа Адриан следил за этими событиями из Тиволи, а затем из Тускула. Он в значительной степени предпочитал греков сицилийцам, и настала пора с ними объединиться. Переговоры прошли в конце лета; на них Адриан обязался собрать наемные войска в Кампании. 29 сентября он двинулся на юг. Вот так, всего через сто лет после великого раскола, византийский император стал союзником папы римского. Изгнанные апулийские вассалы радостно согласились признать его сюзереном в обмен на его поддержку, и к концу 1156 года вся Кампания и большая часть Апулии находились в руках греков либо папы. Такими темпами вся Южная Италия вскоре могла признать верховную власть Константинополя. Вильгельм будет уничтожен; Адриан, увидев, что греки добились успеха там, где немцы потерпели поражение, признает превосходство византийского оружия, и великая мечта Мануила – объединение Римской империи под властью Константинополя – наконец осуществится.

Но Вильгельм Сицилийский вовсе не собирался сдаваться. Он проиграл первый раунд, но затем стряхнул с себя привычную апатию, и кровь его вскипела. В начале 1156 года его армия и флот встретились в Мессине: греков, сторонников папы и мятежников нужно было атаковать одновременно с суши и с моря. В апреле его армия перебралась на материк, а флот поплыл на юг через проливы и повернул к Бриндизи, который тогда находился в осаде византийцев. Когда Вильгельм перешел в наступление, греки увидели, что их мятежные союзники один за другим испаряются. Наемники, как водится, в самый критический момент затребовали непомерного повышения жалованья, а получив отказ, дружно исчезли. Граф Лорителло дезертировал, его примеру последовали многие его соотечественники. Михаил Палеолог умер; Иоанн Дука обнаружил, что противник безнадежно превосходит его численностью. Его, других выживших византийцев и тех немногих норманнских мятежников, которые еще не сбежали, взяли в плен. Греческие корабли захватили вместе с большим количеством золота и серебра. За один-единственный день, 28 мая 1156 года, все достижения прошлого года в Южной Италии сошли на нет. Вильгельм Сицилийский обошелся со своими греческими пленниками по законам военного времени, а к своим мятежным подданным без всякой жалости. Доблестно сопротивлявшийся Бриндизи он пощадил; капитулировавшему Бари пришлось поплатиться. Жителям дали два дня на спасение имущества, после чего город был уничтожен вместе с собором. Осталась стоять лишь церковь Святого Николая.

Стало ясно, что пришло время для радикальных перемен в политике империи. Если Мануил не мог вернуть утраченные итальянские провинции силой оружия, то этого не мог сделать и Барбаросса; однако Фридрих наверняка организует новый поход и может даже свергнуть Вильгельма с трона. В таком случае, с учетом того, что он намерен объединить две империи, не сделает ли он своей следующей целью Византию? Вывод прост: выскочка Вильгельм Сицилийский гораздо предпочтительнее Фридриха. Придется достичь с ним какого-то соглашения. Летом 1157 года Мануил отправил в Италию нового, весьма способного посла – Алексея, сына главного доместика Аксуха. Ему были даны указания, подобные тем, что прежде получил Михаил Палеолог: он должен был якобы связаться с потенциальными мятежниками, найти наемников и в целом вызвать к себе неприязнь; второй же его задачей было установление тайных сношений с Вильгельмом Сицилийским и обсуждение условий мира. Эти две цели не настолько противоречили друг другу, как может показаться на первый взгляд: чем более яростной будет предварительная схватка, тем более благоприятными для Византии могут быть условия, предложенные Вильгельмом.

Алексей с одинаковым успехом выполнил обе части своей миссии. Через пару месяцев после его прибытия Роберт из Лорителло по его наущению снова опустошал сицилийские территории на севере, а еще одна группа мятежников пришла через Капую и серьезно угрожала Монтекассино, у стен которого в январе 1158 года в ожесточенной схватке даже нанесла поражение королевской армии. Тем временем ранней весной было заключено тайное соглашение и подписан соответствующий мирный договор. Норманнским баронам, внезапно лишившимся финансирования, оставалось лишь покинуть недавно завоеванные территории и искать себе более надежного сторонника.

Ко времени подписания сицилийского мирного договора Мануил Комнин занимал византийский трон уже пятнадцать лет, в течение которых он был занят делами во всех уголках своей империи. Единственным регионом, которому он смог уделить относительно мало внимания, был тот, в котором он начал свое царствование, – Киликия и государства крестоносцев; осенью 1158 года Мануил выехал из Константинополя, чтобы исправить это упущение.

Император пребывал в гневе, и на то были серьезные причины. Первым объектом его ярости стал Торос, старший из оставшихся в живых сыновей Левона Рубенида. Он сбежал из константинопольской тюрьмы в 1143 году, а в 1151-м убил императорского наместника в Мопсуестии и семь лет спустя все еще оставался безнаказанным. Однако более серьезной причиной был князь Антиохии Рено де Шатильон. Младший сын мелкого французского дворянина, Рено принял участие во Втором крестовом походе, а затем решил остаться на Востоке. Он мог бы жить там в безвестности, если бы не смерть Раймунда Антиохийского, который в 1149 году позволил войскам эмира Нур ад-Дина окружить себя и свою армию. Следствием этого стала массовая резня, после которой Нур ад-Дин послал оправленный в серебро череп Раймунда в качестве подарка халифу Багдада. Хотя эмир не закрепил победу походом на Антиохию, было ясно, что вдове Раймунда Констанции нужно как можно скорее найти себе нового мужа. Сама она только этого и желала – несмотря на наличие четверых детей, ей был всего 21 год, но Рено привлек ее внимание лишь в 1153 году.

Он с самого начала оказался вероломным и безответственным. В обмен на признание он пообещал Мануилу предать Тороса правосудию; вместо этого он совместно с Торосом подготовил поход против мирного и процветающего Кипра, где франки и армяне вместе предались невиданной в истории острова вакханалии разрушения и осквернения. Так что неудивительно, что император отправился в Киликию с жаждой мщения в сердце. Впрочем, если Мануил гневался, то Рено охватила паника. Императорская армия была слишком сильна, чтобы ей сопротивляться, и его единственной надеждой были смирение и покорность, поэтому он явился в лагерь императора, посыпав голову пеплом. Когда Мануил наконец снизошел до того, чтобы его выслушать, он поставил три условия. Крепость Антиохии должна немедленно сдаться по первому требованию; город должен предоставить воинов для его армии; вместо патриарха-латинянина будет патриарх-грек. Лишь после того, как Рено поклялся выполнить все три условия, его простили и отпустили.

Через несколько дней из Иерусалима прибыл король Балдуин III. Они с Мануилом никогда прежде не встречались, но Балдуин недавно женился на тринадцатилетней племяннице императора Феодоре. Этот тридцатилетний правитель был умен и образован и в большой степени обладал тем же обаянием, которым славился Мануил. Они сразу понравились друг другу, и Балдуин с радостью принял участие в триумфальном въезде императора в Антиохию, состоявшемся в Пасхальное воскресенье, 12 апреля 1159 года. Празднование продолжалось восемь дней. В качестве жеста для франков Мануил даже организовал рыцарский турнир (развлечение, неизвестное жителям Востока), во время которого, к ужасу своих более пожилых подданных, сам принял участие в битве на копьях. Они с Балдуином крепко подружились, и, когда Балдуин сломал на охоте руку, Мануил настоял, что он сам будет его лечить, как он делал это с Конрадом.

К тому времени, как император покинул Антиохию, отношения между Утремером и Византией были лучше, чем когда-либо, и могли бы оставаться такими, если бы он выступил против Алеппо. Однако, когда он достиг границы, его встретили посланники Нур ад-Дина: в обмен на перемирие эмир обещал выпустить находившихся у него 6000 пленных христиан и отправить войско против турок. Мануил принял это предложение и отправился в Константинополь в сопровождении своей армии. Легко представить, как на это отреагировали франки. Для чего император провел через всю Малую Азию огромную армию, если он вернулся обратно, не вступив в бой с врагом? Они приняли его со всеми почестями в надежде, что он уничтожит врага, угрожавшего их существованию; вместо этого он заключил сепаратный мир и бросил их на произвол судьбы.

Однако какой бы важной ни считали Сирию франки, для Мануила она была лишь одной из многих отдаленных провинций. Он не мог себе позволить задерживаться в нескольких сотнях миль от своей столицы. К нему уже поступали сообщения, что в Константинополе плетутся заговоры, а на европейских границах неспокойно. Кроме того, Нур ад-Дин здорово пугал франков, которые сохраняли верность только под влиянием страха. Сельджуки представляли собой гораздо более серьезную опасность, чем атабек, так что Мануил не мог отказаться от его предложения о заключении союза. Последующие события показали, что император был прав: благодаря этому союзу сельджукский султан Кылыч-Арслан II был вынужден согласиться на подписание договора, по которому он возвращал все недавно захваченные греческие города, запрещал все дальнейшие набеги и соглашался предоставлять византийской армии свой полк по первому требованию. Для подписания этого соглашения он приехал в Константинополь с государственным визитом.

Император с самого начала решил поразить его великолепием. Он принял своего гостя, сидя на позолоченном троне, украшенном рубинами и сапфирами в обрамлении жемчуга. За время трехмесячного визита султана еду и питье ему дважды в день подавали в золотой и серебряной посуде, которая сразу становилась его собственностью. Устраивались пиры, турниры, цирки и даже спектакль на воде, во время которого демонстрировались впечатляющие и чудесные свойства греческого огня. К сожалению, представление, устроенное султаном, оказалось менее успешным. Один из его придворных предложил продемонстрировать полет. Закутавшись в одеяние, полностью состоявшее из карманов, он взобрался на высокий помост и бросился с него вниз. Когда минуту спустя его тело унесли, толпа не могла сдержать смех.

Положение Византии на Востоке тогда было самым прочным за все время с битвы при Манцикерте. Султан усмирен, атабек серьезно запуган; сухопутная дорога в Палестину снова свободна для паломников. Среди христиан лишь жители Утремера продолжали роптать. В конце 1159 года умерла императрица Ирина, оставив после себя лишь двух дочерей. Мануил по-прежнему отчаянно нуждался в сыне и поэтому на Рождество 1161 года женился на Марии, прекрасной дочери Констанции Антиохийской от Раймунда де Пуатье. Через полгода в Бейруте умер ее двоюродный брат, король Балдуин Иерусалимский; эта новость вызвала у Мануила слезы. Балдуин был хорошим королем; он мог бы даже стать великим. Двух государей связывала крепкая личная дружба, что немаловажно, когда речь идет о правящих монархах.

Однако более важное влияние на политику оказала смерть другого правителя – венгерского короля Гезы II. Она привела к спорному наследованию престола и войне, которая продолжалась до 1167 года, когда в результате крупной победы император завладел Далмацией, Боснией и большей частью Хорватии. На Западе главным проигравшим оказалась Венеция; можно представить, как она отреагировала на византийскую аннексию всего побережья Далмации. Не то чтобы это сильно удивило венецианцев – их давно тревожило, что Генуя, Пиза и Амальфи укрепляют свое положение в Константинополе, где у Венеции прежде было исключительное положение среди иностранных купцов.

Но у Мануила было что сказать в свое оправдание. Тогда в Константинополе проживали около 80 000 латинян, и все они пользовались особыми привилегиями. Среди них самыми многочисленными, привилегированными и неприятными были именно венецианцы. Он сумел преподать им еще один урок, когда в начале 1171 года произошло нападение на новое генуэзское поселение в Галате, в результате которого оно было почти разрушено. Ответственных за это нападение так и не нашли, но Мануил возложил вину на венецианцев и приказал немедленно арестовать всех находившихся на территории Византии граждан Венецианской республики и конфисковать их корабли и имущество. В одном только Константинополе были схвачены 10 000 человек.

Торговый квартал Риальто пришел в ярость. Слаженность и оперативность, с которой проводились аресты, говорила о тщательном планировании, и Венецианская республика настроилась на войну. Был отдан приказ о принудительном военном займе; венецианцев, проживавших за границей, призвали домой и вынудили поступить на службу. В сентябре дож Витале Микьель повел против Восточной империи флот из 120 с лишним кораблей, однако у острова Эвбея его встретили послы императора, сообщившие, что ему достаточно лишь отправить мирное посольство в Константинополь, и все трудности разрешатся.

Витале Микьель согласился, и это стало его самой ужасной ошибкой. Пока его послы двигались в сторону Босфора, он ждал развития событий на острове Хиос, и именно там случилась беда: на кораблях, где находилось множество людей, вспыхнула и с чудовищной скоростью распространилась чума. К весне тысячи людей умерли, а выжившие ослабели и совершенно пали духом. Вернувшиеся из Константинополя послы сообщили о полном провале – император и не собирался менять своего решения и призвал их только с целью выиграть время. Микьеле оставалось лишь вернуться и предстать перед своими подданными, но лучше бы он остался на Востоке – в их глазах он допустил преступное легкомыслие, попав в типично византийскую ловушку, а ныне еще и привез в Венецию чуму. Народ восстал против него, и собравшаяся толпа требовала его крови. Ускользнув из дворца, он попытался укрыться в монастыре Святого Захарии, но так до него и не добрался – он не прошел и ста метров, когда на него напали и закололи кинжалами.

Прошло еще четырнадцать лет, прежде чем дипломатические отношения между Венецией и Византией были восстановлены, и тридцать два года до того времени, когда венецианцам удастся отомстить; однако всего через пять лет после смерти дожа Венецианская республика стала центром внимания всего христианского мира. 24 июля 1177 года сменивший Микьеля дож Себастьяно Дзиани инициировал самую важную политическую церемонию XII века – примирение папы Александра III и императора Западной Римской империи Фридриха Барбароссы. Отношения Фридриха с папским престолом неуклонно ухудшались со времени его злополучной коронации. После смерти папы Адриана IV в 1159 году он намеренно организовал раскол с курией, после чего на ближайшие восемнадцать лет хаос на политической сцене лишь усилился из-за спорного избрания нового папы.

Для Мануила ссора между Барбароссой и папой казалась отличной возможностью восстановить верховную власть Византии, и, когда два папских легата прибыли в Константинополь в начале 1160 года, чтобы просить императора поддержать папу Александра III против кандидата Фридриха, он тепло их принял, а в 1166 году решил сделать Александру решительное предложение: он пойдет на богословские уступки, необходимые для устранения раскола, и предоставит папе обширные финансовые вливания, а в ответ Александр присудит ему императорскую корону и восстановит прежнее единство империи. Однако из этого ничего не вышло: две церкви слишком сильно разошлись, а сам Мануил был слишком непопулярен на Западе, где все считали, что он вынашивает зловещие планы против Сирии и Палестины, включая уничтожение франков и возвращение восточных обрядов в церквах.

Тем не менее до середины 1170-х годов Мануил Комнин находился на пике своего могущества. На востоке он стал сюзереном государств крестоносцев, укрепив эту власть династическим браком и подчинив себе сельджукского султана; на западе получил обширные территории за счет Венгрии и разрушил власть Венеции в пределах своей империи, получив при этом огромную прибыль. Однако Восток и Запад разделяло больше тысячи миль, и Мануил не мог находиться повсюду одновременно. После его договора с Кылыч-Арсланом он отвернулся от Малой Азии больше чем на десять лет. В мае 1174 года умер Нур ад-Дин, оставив Данышмендидов, которых он всегда защищал, без обороны против сельджуков. Кылыч-Арслан без колебаний захватил их территории, и два беглых князя из династии Данышмендидов обратились за помощью к Константинополю. Летом 1176 года император двинулся на Иконион, но по дороге его встретили посланники султана с предложением мира на щедрых условиях. Большинство его старших военачальников выступили за принятие этого предложения; к несчастью, в армии нашлось довольно много знатных молодых людей, горевших желанием воевать. Они упорно настаивали на продолжении похода, и император совершил глупость, прислушавшись к их мнению.

На подступах к крепости Мириокефал путь Мануила пролегал через длинный и узкий перевал; здесь на него и напали сельджуки, ринувшиеся с гор по обе стороны и сосредоточившие стрельбу на вьючных животных, чьи мертвые тела вскоре перекрыли дорогу в обоих направлениях. Какое-то время казалось, что массовая резня неизбежна; затем внезапно настало затишье, и в лагерь императора прибыл турецкий посланник. Он сообщил, что султан не желает дальнейшего кровопролития, и, если император согласится разрушить укрепления в Дорилее и Сублеуме (две крепости, которые он укрепил всего за два года до этих событий), Кылыч-Арслан с радостью заключит мир. Мануил согласился, и обе армии отступили.

Почему же султан поступил именно так? Этого мы никогда не узнаем. Возможно, он чувствовал, что в будущем ему вполне может понадобиться поддержка императора. В любом случае разрушение двух крепостей дало его подданным возможность беспрепятственно рассеяться по двум большим долинам, и это стало немалой наградой, а события при Мириокефале безусловно разрушили надежды Мануила на установление своей власти в Малой Азии. Так чего же Мануил Комнин добился на Востоке? В том, что касалось сарацин, – абсолютно ничего, и причиной тому стала одна-единственная ошибка. Полагаясь на мирный договор 1162 года, он на целых одиннадцать лет предоставил Кылыч-Арслана самому себе, и это позволило султану уничтожить своих соперников-мусульман и стать единственной значимой силой в Восточной Анатолии. Таким образом, Мануилу удалось лишь заменить множество мелких и враждебных по отношению друг к другу правителей одним, настроенным весьма решительно.

На Западе Мануила ждал последний дипломатический успех – заключенный в марте 1180 года брак между Алексеем, его сыном от Марии Антиохийской, и принцессой Анной Французской, дочерью Людовика VII от его третьей жены Адель Шампанской. Невесте было девять лет от роду, жениху десять. Через два месяца после свадьбы Мануил серьезно занемог и к середине сентября понял, что его смерть близка. Она пришла за ним 24 сентября; его похоронили в храме Христа Пантократора.

Мануила невозможно не пожалеть. Он был самым блестящим и одаренным из пяти императоров династии Комнинов, и, возможно, именно эти качества привели его к гибели. Его дед и отец медленно и терпеливо трудились над тем, чтобы поправить ущерб, причиненный Манцикертом; Мануил же, со своим быстрым умом, всюду видел возможности, а увидев, немедленно старался ими воспользоваться. Если бы он сосредоточился на ситуации на Востоке, то смог бы восстановить власть Византии в Анатолии; но его манил и очаровывал Запад, и внимание его поочередно занимали Италия и Венгрия, Сербия и Венеция, император Западной Римской империи и папа. Мануил одержал множество побед, но ни одной из них не закрепил, поэтому оставил империю в худшем положении, чем принял.

Кажется, даже в Константинополе у него было мало настоящих друзей. Причиной этого опять-таки оказалось его влечение к Западной Европе, ее искусству, традициям и мировоззрению. Его подданных обижало, что гости с Запада всегда получали более теплый прием, чем гости с Востока; особое негодование вызывало то, что он предпочитал западных архитекторов. Византийцев также раздражала непринужденность манер Мануила и его легкомысленное участие в организованных на западный манер турнирах, в которых он на равных соревновался с франкскими рыцарями. Слишком часто он говорил своим подданным, что они старомодны и все еще цепляются за устаревшие понятия и вышедшие из моды обычаи. Они были рады его уходу.

На счастье Мануила, он ушел как раз вовремя, оставив своих преемников пожинать бурю. Факт остается фактом: из многочисленных бед, которые вскоре обрушились на Византию, большая часть косвенно дело его рук. Мануил оставил тяжелое наследие, которое заставило бы потерпеть неудачу и гораздо более способных людей, чем те, кто, увы, пришел ему на смену.