18

Манцикерт

(1055–1081)

Константин IX умер вдовцом: его жена Зоя скончалась в 1050 году. Возможно, удивление вызовет тот факт, что он тяжело перенес ее смерть. Правда, он был многим ей обязан – не только короной, но и почти супружеской жизнью с любовницей, которая была бы невозможна, если бы старая императрица не отнеслась к ней благожелательно. Тем не менее многим людям его горе казалось преувеличенным. Поскольку законных наследников у Константина не было, корона снова перекочевала к Феодоре. Прежде ее статус императрицы был несколько призрачным, но ныне, в очередной раз отказавшись от замужества, она решила править от собственного имени. Делала она это спокойно и эффективно: публиковала законы, принимала послов и упрямо сопротивлялась постоянным попыткам патриарха захватить власть. Однако ей было уже 77 лет; кто станет ее преемником?

Ответа на этот вопрос еще не было, когда в конце августа 1056 года обнаружилось, что часы Феодоры сочтены. Встревоженные советники императрицы собрались, чтобы обсудить, чье имя представить ей на утверждение. В конце концов их выбор пал на пожилого патрикия по имени Михаил Вринга, прежде занимавшего пост стратиотика – гражданскую должность, которая имела отношение к военной администрации. «Этот муж умел скорее подчиняться и повиноваться, нежели повелевать», – презрительно писал Пселл, однако те, кто окружал трон, рассматривали это как явное достоинство. Старая императрица быстро угасала; она больше не могла говорить, но те, кто находился к ней ближе всего, настаивали, что видели, как она кивнула головой в знак согласия. Через несколько часов она умерла, и Михаил VI Стратиотик стал императором.

По боковой линии Михаил был потомком Иосифа Вринги, главного министра Романа II, однако проявлял прискорбно мало политических талантов предка. Мудрое правление в Византии середины XI века состояло прежде всего в умении сохранять равновесие между администрацией и военной аристократией; Михаил же потакал первым и подвергал преследованиям вторых. Весной 1057 года, во время ежегодной церемонии на Страстной неделе, когда император по традиции раздавал дары, весь сенат, а также все старшие судьи и чиновники, к своему изумлению, получили огромные награды и автоматическое повышение по службе – некоторых повысили на два, а то и на три ранга. Потом настала очередь армии, но вместо того, чтобы выразить главным военачальникам благодарность за верную службу его предшественникам, Михаил обрушил на главнокомандующего Исаака Комнина лавину оскорблений, обвинив, что он едва не потерял Антиохию, развратил армию, не выказывал никаких лидерских качеств и растратил государственные деньги.

Похоже, эти беспочвенные нападки были просто результатом уязвленного самолюбия: в течение сорока лет военная аристократия относилась к Михаилу свысока, и теперь он наконец мог высказать им все, что о них думает. С этого времени его падение было обеспечено. Негодующие генералы устали от правления бюрократов, которые обустраивали себе теплые гнездышки, пока армия слабела, а враги империи наступали; они считали, что пришло время избавиться от длинной череды ни на что не годных императоров, престарелых императриц и бесполых евнухов, которые ими манипулируют, и вернуть древнюю римскую традицию настоящих императоров-военачальников, лично ведущих армию к победе. Исаак Комнин казался им очевидным выбором, но он ответил отказом и уехал в свое поместье в Пафлагонии. Однако его коллеги остались в столице, чтобы выяснить народные настроения, и вскоре обнаружили неожиданного союзника – патриарха Михаила Керулария, который тайком открыл заговорщикам двери Святой Софии.

В ту ночь во мраке главной церкви военные лидеры Византии собрались, чтобы обсудить свержение Михаила Стратиотика, и вскоре сошлись на том, что Исаак Комнин – единственно возможный преемник. 8 июня 1057 года находившийся в своем поместье Исаак позволил провозгласить себя императором. Движение, которое он возглавил, не было обычным мятежом. Это была полномасштабная гражданская война, в которой участвовала практически вся азиатская армия и которую поддерживали многие византийцы из всех социальных классов и слоев общества. Исаак, которого его солдаты провозгласили императором и по старой традиции подняли на щит, имел гораздо больше законных прав на трон, чем Михаил: он явился не как претендент, а как тот, кто в глазах своих сторонников уже был законным василевсом. Что касается Михаила, то он ни о чем не подозревал, пока не получил весть о провозглашении Исаака императором. После этого он призвал в столицу европейскую армию и те азиатские полки, которые остались ему верны. Командование этой армией было поручено доместику схол Феодору и, что гораздо любопытнее, магистру Аарону, члену болгарской княжеской семьи, который приходился Исааку Комнину шурином.

Прибыв в Константинополь в начале августа, Феодор и Аарон отправились в Азию и устроили штаб-квартиру в Никомедии, что оказалось катастрофической ошибкой. Если бы они дошли до Никеи, чьи огромные стены защищали единственную дорогу в обход Мраморного моря, Исааку, не имевшему кораблей, было бы трудно наступать дальше; вместо этого Никея сдалась ему почти без борьбы. В течение нескольких недель две армии стояли лагерем между этими двумя городами на расстоянии около пяти миль (8 км) друг от друга. 20 августа они вступили в бой. Обе стороны понесли тяжелые потери, но окончательный исход был неизбежен, и разбитая армия Михаила беспорядочно бежала в Константинополь. Единственной надеждой старого императора осталась дипломатия. Через пару дней в лагерь Исаака отправилась делегация во главе с Михаилом Пселлом. Предложение было достаточно простым: Исаак придет с миром в Константинополь, где его сделают кесарем, что подразумевает автоматическое наследование трона после смерти Михаила. Пселл описал, как его приняли 25 августа:

Сам царь сидел на двуглавом кресле, высоком и отделанном золотом, опирал ноги на скамейку, и роскошные одежды сверкали на нем. Он гордо поднял голову, выпятил грудь, багрянец битвы румянил его щеки, глаза были сосредоточенны и неподвижны и свидетельствовали о напряженной работе мысли; потом он поднял взор и, как бы уйдя от пучины, причалил в спокойной гавани. Воины несколькими кругами опоясывали Исаака. Внутренний и самый малочисленный из них был составлен из первых людей, доблестных отпрысков знатнейших родов, осанкой не уступавших древним героям. Эти отборные воины служили живым примером всем стоявшим за ними. Их опоясывал второй круг, оруженосцы первых, бойцы передовой линии (некоторые заполняли следующие отряды), также лучшие из начальников полуотрядов, они стояли на левом фланге. Окаймляло их кольцо простых воинов и свободных. А дальше уже располагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других земель, италийцы и тавроскифы, сам вид и образ которых внушали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые подкрашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудержимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев неотразим, но они быстро переполняются гневом; тавроскифы же не столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого внимания на раны. Они заполняли круг щита и были вооружены длинными копьями и обоюдоострыми секирами.

Несмотря на тревожную обстановку, беседа прошла успешно. Исаак подтвердил, что ему вполне достаточно титула кесаря – при некоторых необременительных условиях. Однако тем же вечером из столицы пришли новые вести: в результате переворота, поддержанного патриархом, Михаила свергли, и ему пришлось укрываться в Святой Софии. 1 сентября 1057 года Исаак I Комнин триумфально вошел в столицу в сопровождении нескольких тысяч жителей Константинополя, которые переплыли через Мраморное море, чтобы его приветствовать. Михаил VI Стратиотик пробыл у власти один год. Надо отдать должное его преемнику: Михаила не ослепили и не сослали – отречения сочли достаточным. Вскоре Михаил Старик, как его называет Пселл, умер как частное лицо.

Исаак Комнин принял византийский трон лишь с одной мыслью – вернуть империи то величие, которым она обладала полувеком ранее. Пселл рассказывает, что он принялся за работу вечером того же дня, когда вошел во дворец, – даже не приняв ванну и не переодевшись. Его целью была полная военная реформа, и он шел к ней с военной эффективностью. Он обеспечил армии надлежащую финансовую поддержку и быстро восстановил твердую военную власть, в которой заключалась единственная долгосрочная надежда на безопасность. Однако на все это требовались деньги, и Исаак немедленно приступил к выполнению программы по крупномасштабной конфискации территорий. Обширные земельные владения, недавно подаренные фаворитам и временщикам, были отняты без компенсации; однако его меры в отношении церковной собственности оказались более сложными. Михаил Керуларий был тогда почти так же влиятелен, как и сам василевс, и пользовался даже большей популярностью. Будучи во многом ответственным за свержение Михаила VI, он ожидал признания своих заслуг. Исаак был вполне готов на уступки там, где не возникало прямой угрозы интересам империи; он охотно передал в управление Керуларию храм Святой Софии (раньше это была императорская обязанность) и согласился не вторгаться на территорию духовных вопросов, а патриарх, в свою очередь, обязался вести себя таким же образом в отношении мирских дел. Трудность заключалась в том, чтобы провести границу между этими двумя сферами жизни. На этот счет у патриарха были собственные, весьма определенные мысли, выражая которые он без колебаний пригрозил Исааку свержением.

Император счел, что Керуларий зашел слишком далеко. 8 ноября 1058 года патриарха арестовали и отправили в ссылку; однако даже после этого он отказался уйти с поста, и Исааку пришлось организовать официальный приговор о лишении патриарха власти. Необходимый для этого синод благоразумно собрали в провинциальном городе. В прежние времена Керуларий оказал бы яростное сопротивление, но он был уже стар, и это напряжение оказалось ему не по силам. Он умер от гнева и разбитого сердца еще до того, как приговор был вынесен. Однако битва еще не кончилась: народ счел любимого патриарха мучеником, и императору так и не удалось восстановить свою популярность среди населения. Всего через год с небольшим после начала царствования он обнаружил, что церковь, аристократия и народ непримиримо настроены против него. Только солдаты поддерживали его все как один; благодаря им он защитил восточные границы и отбил несколько нападений венгров и печенегов. Все это время он поражал окружающих своей сверхчеловеческой энергией: казалось, ему почти не требуется сна или даже простого отдыха. Его единственным развлечением была охота, которой он занимался с той же неутомимой решительностью. Именно во время охоты ближе к концу 1059 года он заразился лихорадкой, которая стала причиной его преждевременной смерти.

Вернувшись во Влахерны, умирающий император назначил преемником (почти наверняка по наущению Пселла) Константина Дуку, самого аристократичного из группы интеллектуалов, занимавшейся возрождением университета несколькими годами ранее. После этого Исаак приказал отнести себя в Студийский монастырь, где надел монашескую рясу и через несколько дней умер.

Если ответственность за этот выбор действительно лежит на Пселле, то бремя этой вины должно тяжко давить на него, так как в истории Византии не было императора, чье восшествие на трон имело бы более катастрофические последствия. Если бы Исаак Комнин правил двадцать лет, а не два года, он восстановил бы силу армии до того уровня, на котором она находилась при Василии II, и смог бы завещать непобежденную и не уменьшившуюся империю своему племяннику Алексею. Этому, однако, не суждено было случиться: трагическая преждевременная смерть Исаака и его выбор преемника сделали неизбежной первую из двух катастроф, которые в конечном итоге привели к краху Византии.

В течение нескольких недель после смерти Исаака стало ясно, что его краткое царствование лишь ненадолго остановило упадок империи. При Константине X Дуке этот упадок достиг низшей точки. Он не был злым человеком; он был умным и образованным потомком одной из старейших и богатейших семей военной аристократии. Если бы он остался верным своему происхождению и если бы за время своего восьмилетнего царствования продолжил работу Исаака, укрепляя армию и готовя ее к грядущим вызовам, ситуацию, возможно, удалось бы спасти. Однако он предпочел приятную жизнь в Константинополе, где проводил время в ученых спорах и набрасывал черновики бесконечных трактатов о тонкостях законодательства. Цена, которую заплатила за это империя, была очень высокой.

Бюрократия снова оказалась всемогущей: ведь несмотря на то, что Византийская империя была абсолютной монархией, экономика в ней управлялась согласно социалистическим принципам. Частное предпринимательство находилось под жестким контролем; производство, труд, потребление, иностранная торговля, социальное обеспечение и даже перемещение населения – все это находилось в руках государства. Следствием этого стало необъятное полчище чиновников, которым император внушал лишь один принцип: если не уничтожить, то обуздать силу армии. Ее надлежало лишить большой части финансирования, ограничить полномочия военачальников, а солдат из бывших крестьян постепенно заменить иностранными наемниками. Константин и его правительство интеллектуалов не понимали, что, во-первых, именно эти меры, вероятнее всего, приведут к дальнейшим переворотам, а во-вторых, у ворот Византии стоит враг – самый грозный из тех, кого она видела на протяжении многих веков.

Турки-сельджуки впервые появились в конце X века как кочевое племя в Мавераннахре, где приняли преобладавший там ислам. К 1045 году они распространились по всей Персии, а десять лет спустя стали хозяевами Багдада и установили протекторат над отжившим свой век Аббасидским халифатом. Однако это никогда не было их конечной целью, как не была ею и Византия. Их взгляд был прикован к находившемуся под властью Фатимидов Египту, чья империя тогда простиралась до самого Алеппо. Будучи ортодоксальными мусульманами-суннитами, они презирали этих шиитских выскочек, которые в их глазах были не только чудовищными еретиками, но и подрывали изначальное единство ислама. Они знали, что Фатимиды не успокоятся, пока не возьмут Багдад, и были полны решимости уничтожить их прежде, чем у них появится такая возможность.

С 1063 года султаном сельджуков был Алп-Арслан, которому тогда было немного за тридцать; говорят, усы у него были такие длинные, что приходилось завязывать их на затылке, когда он ехал на охоту. Весной 1064 года он повел большое войско против Армении и захватил ее столицу Ани, откуда смог беспрепятственно пройти через Анатолию до самой каппадокийской Кесарии, которую подверг очередному безжалостному разграблению, а потом продвинулся еще дальше, остановившись в сотне миль (160 км) от Анкиры. В тот же год умер Константин Х. Даже на смертном одре он изо всех сил пытался увековечить свою политику. Он заставил свою молодую жену Евдокию поклясться, что она больше не выйдет замуж, и потребовал от министров письменного обязательства признать преемником только одного из членов его семьи. Впрочем, к этому времени уже стало известно о судьбе Кесарии, и люди повсюду были встревожены. Даже среди чиновников многие видели необходимость радикальной смены политического курса. Однако, если не считать переворота, единственным способом обеспечить стране действительно законного императора был брак Евдокии, в который она поклялась не вступать.

Сама императрица была вполне готова снова выйти замуж, если бы ее освободили от данной клятвы. Для этого требовалось разрешение и от патриарха, и от сената. К несчастью, патриархом был Иоанн Ксифилин – один из ближайших друзей и соратников Константина, а сенат почти полностью состоял из его назначенцев, так что шансы Евдокии были невелики. Однако она проявила находчивость и сказала патриарху, что подумывает выйти замуж за его брата; Ксифилин ей поверил и убедил сенаторов дать на брак согласие. Лишь после этого Евдокия объявила, что выйдет замуж не за брата патриарха, а за невероятно красивого мужчину, который был воплощением военной аристократии. Его звали Роман Диоген, и 1 января 1068 года его короновали императором.

Роману невозможно не посочувствовать. Этот способный администратор и храбрый воин вполне осознавал серьезность исходившей от сельджуков угрозы и с воодушевлением взялся за восстановление благополучия империи; в том, что он потерпел поражение, нет его вины. В Константинополе ему приходилось иметь дело с Пселлом и семьей Дуки, которые активно возражали против его воцарения и были полны решимости его сокрушить; на поле боя он обнаружил деморализованную армию, состоявшую главным образом из наемников, страдавшую от плохого питания и снабжения и часто находившуюся на грани мятежа. В 1068 и 1069 годах он дважды отправлялся на Восток, где заметно укрепил византийские позиции; его мужество и упорство представляют собой единственные яркие страницы в саге о разочарованиях и неорганизованности, трусости и хаосе.

Зная, что нынешняя восточная армия никак не сможет обеспечить безопасность Анатолии, в Константинополе Роман проводил время, ликвидируя задержки с армейскими выплатами, занимался производством вооружения и снаряжения и наймом новых солдат. Одновременно он тщательно планировал новую кампанию, в которой сможет бросить в бой 60 000 или 70 000 человек. Во вторую неделю марта 1071 года экспедиция пересекла Босфор и направилась на восток, в Эрзерум, где Роман разделил армию на две части. Большую часть он отправил под командованием Иосифа Тарханиота в Ахлат, находившийся в нескольких милях от северного берега озера Ван, а сам со вторым командующим Никифором Вриеннием направился к небольшому городу-крепости Манцикерт, который сдался ему без борьбы. Тарханиоту повезло меньше. Мы не знаем, что именно произошло; мусульманские историки упоминают о битве, в которой Алп-Арслан одержал решающую победу, однако ни в одном византийском источнике нет сведений о подобном бое. Самый надежный из них, Атталиат, просто сообщает, что одной только новости о прибытии султана было достаточно, чтобы обратить «подлеца» Тарханиота в стремительное бегство, и что за ним последовало его войско. Впрочем, все наверняка было не настолько просто. Тарханиот пользовался большим уважением и командовал силами 30 000 или 40 000 человек – весьма вероятно, что это войско было больше всей армии сельджуков. Если отказаться от мусульманской версии, то у нас остается несколько разных версий: Тарханиот был зол на Романа, которому советовал не разделять армию, и вознамерился доказать его неправоту; Алп-Арслан застал его войско врасплох, и всеобщее бегство было единственным выходом; или Тарханиот стал орудием в руках семейства Дука и намеренно покинул императора, когда настал нужный момент. Эта теория могла бы также объяснить, почему Роману ничего не сообщили, хотя он находился всего в 30 милях (48,2 км). Одно можно сказать наверняка: ко времени встречи императора с сельджуками его покинуло больше половины солдат.

Роман Диоген захватил Манцикерт, однако наслаждался победой недолго. Буквально на следующий день его войско серьезно пострадало от нападения нескольких групп сельджукских лучников, во время которого Вриенний получил три неприятные, но, к счастью, поверхностные раны. Ночь была безлунной, и византийцы почти не спали. Сельджуки продолжали наседать, производя в темноте такую суматоху, что каждый раз казалось, будто они захватили лагерь. На следующее утро все были приятно удивлены, увидев, что частокол вокруг лагеря выстоял; неприятным потрясением стало то, что большой контингент наемников-узов перебежал к сельджукам – в армии было еще несколько тюркских подразделений, каждое из которых могло последовать их примеру в любое время. При таких обстоятельствах и учитывая, что половина армии во главе с одним из лучших полководцев бесследно исчезла, можно было ожидать, что император примет делегацию, прибывшую на следующий день с предложением перемирия.

Но почему султан хотел перемирия? Возможно, потому, что он был далек от окончательной победы. Сельджуки всегда предпочитали вести нерегулярные боевые действия, а не вступать в генеральные сражения, которых они при любой возможности избегали. Кроме того, была ли хоть какая-то причина для битвы? Единственное серьезное разногласие касалось Армении, которая имела большое стратегическое значение и для султана, и для Романа. Если бы они сумели договориться о взаимоприемлемом разделе ее территории, обе армии остались бы целы, и Алп-Арслан вновь обратился бы к цели, которая действительно его интересовала, – Фатимидам.

Однако император остался тверд: это была единственная возможность окончательно избавить империю от тюркской угрозы. Алп-Арслан находился на расстоянии нескольких миль; сам Роман все еще командовал войском, численность которого вряд ли когда-либо возрастет. Кроме того, если он вернется в Константинополь без борьбы, какие у него шансы сохранить трон – и даже жизнь – и выстоять против интриг семьи Дука? Отправив посольство восвояси с минимальной любезностью, он приготовился к схватке.

Как ни странно, сражение при Манцикерте до последнего ее этапа едва ли можно было назвать битвой. Роман выстроил войско в длинную линию, состоявшую из нескольких шеренг, расположив кавалерию на флангах. Сам он встал в центре, левым флангом командовал Вриенний, правым – каппадокийский военачальник Алиат. В арьергарде находились, как пишут источники, «рекруты из благородных семей» под командованием Андроника Дуки, племянника покойного императора (что вызывает некоторое удивление). Этот молодой человек, похоже, даже не пытался скрыть свое презрение к Роману, и удивительно, что ему вообще позволили участвовать в кампании. В течение дня византийская армия продвигалась по степи, но сельджуки отступали широким полумесяцем, предоставляя всю инициативу конным лучникам, которые подъезжали к флангам византийцев, осыпали их градом стрел и снова отъезжали; однако для находившегося в центре императора, к его разочарованию, на месте врага постоянно была пустота. Он продолжал ехать в надежде, что каким-то образом ему удастся заставить противника развернуться и вступить в бой; внезапно он понял, что солнце быстро клонится к закату и что он покинул лагерь практически без защиты. Он дал сигнал возвращаться и повернул коня.

Именно этого и ждал Алп-Арслан. С окружавших степь холмов ему было видно каждое движение Романа, и он дал приказ атаковать. Строй византийцев смешался и рассыпался; некоторые отряды наемников, решившие, что императора убили, обратились в бегство. Сельджуки тем временем бросились наперерез распавшемуся строю, отрезая его от арьергарда. Арьергард должен был теперь пойти вперед, зажать врага между собой и передней линией и не дать ему уйти. Вместо этого Дука намеренно пустил среди своих людей слух, что император потерпел поражение и битва проиграна. После этого они бежали с поля боя, а по мере распространения паники за ними следовало все больше и больше воинов. Только левый фланг, увидев, что император попал в трудное положение, поехал ему на выручку; однако сельджуки быстро набросились на них с тыла, и они тоже вынуждены были бежать.

Роман тем временем оставался на месте, напрасно призывая свое войско собраться вместе – хаос и сумятица оказались слишком велики. Вот что пишет очевидец этих событий Михаил Атталиат:

И какое было смятение, и плач, и горе, и ужас неудержимый, и пыль до небес, и, наконец, турки, нахлынувшие на нас отовсюду! Поэтому каждый, сколь у него нашлось рвения, или стремительности, или сил, вверил бегству собственное спасение. Неприятели же, преследуя бегущих по пятам, одних убили, других взяли живыми, а третьих растоптали [лошадьми]. И случилось ужасное, всякие слезы и жалобы превышающее, ибо что может быть печальнее, чем лагерь императора, бегством и поражением от варваров бесчеловечных и грубых низринутый, чем император, лишенный помощи и варварским оружием окруженный, чем палатки императора, командиров и стратиотов, ставшие добычей этих мужей, [что может быть горше], чем узреть все у ромеев опустошенным, а царство увидеть в мгновенье ока рухнувшим?!

Кто выжил? Фактически лишь те, кто вовремя обратился в бегство. Наемники повели себя так, как слишком часто поступают наемные войска; однако они были связаны контрактом, им выплатили жалованье, и они могли бы проявить хоть немного мужества. Настоящими негодяями стали «рекруты из благородных семейств», которые составляли арьергард, и их командующий Андроник Дука. Их позорное бегство, вероятно, было результатом предательства, а не трусости, но от этого оно не становится ни на йоту более простительным.

Был и еще один выживший – сам Роман Диоген. Оставшись практически в одиночестве, он отказался бежать. Лишь после того, как под ним убили коня, а раненой рукой он больше не мог держать меч, он позволил взять себя в плен. Турки не оказали ему никакого особого обхождения: всю ночь он пролежал среди раненых и умиравших. Только на следующее утро, одетый как простой солдат и закованный в цепи, он предстал перед султаном. Сначала Алп-Арслан отказался поверить, что брошенный к его ногам измученный пленник действительно император; только когда его официально опознали бывшие турецкие послы и еще один пленный византиец, султан поднялся с трона и, приказав Роману поцеловать землю перед ним, поставил ногу на шею своей жертве. Это был лишь символический жест; после этого он поднял Романа на ноги и уверил, что теперь с ним будут обращаться с должным почтением. В течение недели император был гостем султана; он ел за его столом, и Алп-Арслан обращался с ним исключительно дружелюбно и любезно. Все это, разумеется, соответствовало высочайшим традициям исламского благородства, но было и здравой политикой со стороны султана: гораздо лучше, если дружески настроенный Роман вернется в Константинополь и снова займет трон, чем если престол захватит какой-нибудь неопытный и упрямый молодой человек, который станет думать лишь о мести.

Условия мира были и милосердными, и умеренными. Султан не потребовал обширных территорий, ограничившись лишь Манцикертом, Антиохией, Эдессой и Иераполем, а также выдачей одной из императорских дочерей замуж за его сына. Оставался вопрос выкупа. Алп-Арслан вначале предложил 10 миллионов золотых монет, но, когда Роман возразил, что в императорской казне просто нет такой суммы, охотно уменьшил ее до 1,5 миллиона плюс еще 360 000 в качестве ежегодной дани. Было решено: при первой же возможности император вернется в Константинополь, чтобы не лишиться трона в свое отсутствие. Итак, через неделю после битвы Роман отправился домой. Султан проехал с ним первую часть пути, а на оставшуюся дал ему в сопровождающие двух эмиров и сотню мамелюков.

В Константинополе весть о поражении стала вторым сокрушительным ударом за этот несчастливый год. В прошлом апреле, всего через месяц после отъезда Романа на Восток, норманны под командованием Роберта Гвискара захватили Бари. Это был конец пятисотлетнего присутствия Византии в Италии. Вести из Бари по крайней мере не вызывали сомнений; те же, что доходили из Манцикерта, были совершенно сумбурными и неясными. Все сходились только в одном: Роман больше не может оставаться василевсом. Кто же займет его место? Одни выступали за Евдокию, другие высказывались в пользу Михаила, ее сына от Константина Х; третьи считали главной надеждой империи брата Константина, кесаря Иоанна Дуку. В конечном итоге именно Иоанн перешел к действиям, хотя поступил так якобы не от своего имени. К счастью, за ним стояла Варяжская гвардия. Он разделил ее на две группы; одна под командованием его недавно вернувшегося сына Андроника прошла по дворцу, провозглашая Михаила императором; вместе со второй он пошел прямиком в покои императрицы и арестовал ее. Все закончилось очень быстро: перепуганную Евдокию изгнали, обрили и заставили принять монашеский обет; Михаила VII Дуку надлежащим образом короновали – церемонию в храме Святой Софии провел патриарх. Оставалось лишь разобраться с Романом Диогеном.

Перемещение Романа после отъезда из лагеря сельджуков трудно отследить. Он, конечно, пытался собрать остатки своей некогда большой армии, намереваясь пойти с ней на столицу; однако кесарь Иоанн был к этому готов. После двух поражений бывший император сдался Андронику Дуке, согласившись отказаться от всех притязаний на трон и уйти в монастырь; в ответ он получил от своего преемника гарантии, что ему не причинят вреда. Андроник, видимо, считал, что его решение посадить ослепленного Романа на мула и с позором провезти 500 миль (804,6 км) от Аданы до города Котиай не причинит тому вреда, хотя оно выглядит странной интерпретацией данного им обещания. Однако в свете того, что произошло дальше, этот вопрос становится излишним. Иоанн Скилица пишет: «Романа, словно разлагающийся труп, везли на дешевой вьючной скотине; его лишили глаз, голова и лицо его кишели червями; после этого он прожил еще несколько мучительных дней, издавая отвратительное зловоние, и наконец испустил дух. Его похоронили на острове Проти, где он ранее построил монастырь».

Это оскорбление было не последним. За несколько дней до смерти Роман получил письмо от своего давнего врага Пселла, который поздравил его с тем, что тот лишился глаз; патриарх назвал это большой удачей и верным признаком того, что Господь всемогущий счел его достойным небесного света. Когда Роман лежал в предсмертных муках, эта мысль должна была подарить ему глубокое утешение.

Битва при Манцикерте стала величайшей катастрофой для империи за все 750 лет ее существования. Унижение было серьезным, так как поведение армии в этой битве стало сочетанием предательства, паники и позорного бегства. Судьба императора тоже не имела себе равных со времени пленения Валериана персидским царем Шапуром I в 260 году. Однако истинная трагедия заключалась не в самой битве, а в ее последствиях. Если бы Роману позволили сохранить трон, он бы выполнил договор, заключенный с Алп-Арсланом, а тот возобновил бы поход против фатимидского Египта. Даже если бы Романа сменил более достойный император, причиненный империи ущерб можно было уменьшить: новый Никифор Фока или Иоанн Цимисхий, не говоря уж о Василии II, за несколько месяцев уладил бы ситуацию, ведь сельджуки начали систематические вторжения в Анатолию только летом 1073 года, то есть спустя два года после битвы. К тому времени вряд ли можно было их за это винить: отказ Михаила VII принять обязательства по подписанному Романом договору дал им для этого законные основания, а хаос внутри империи и крах прежней оборонительной системы, основанной на военных резервах, обеспечили тюркам полное отсутствие сопротивления со стороны византийцев.

В Анатолию хлынули многотысячные туркменские племена сельджуков, и примерно к 1080 году сын Алп-Арслана Мелик-шах уже контролировал территорию 30 000 кв. миль (ок. 77 700 кв. км), которую назвал Румским султанатом в знак признания того, что когда-то она входила в состав Римской империи. Византия по-прежнему владела Западной Малой Азией и побережьем Средиземного и Черного морей, однако она мгновенно лишилась главного источника зерна и почти половины людских ресурсов. В битву, из-за которой произошла эта потеря, вообще не стоило вступать, и ее легко можно было выиграть. Даже после поражения оставалась возможность избежать его последствий, но правящие круги в Константинополе, ослепленные самодовольным интеллектуализмом и маниакальным честолюбием, упустили все представившиеся для этого шансы. При этом они замучили мужественного и честного человека, стоившего больше, чем все они, вместе взятые, который при их верности и поддержке мог бы спасти ситуацию. Они же нанесли империи удар, от которого она больше не оправилась.

Продолжение царствования Михаила VII стало такой же катастрофой, как и его начало. Римская церковь неуклонно распространяла свое влияние за пределами Адриатики, в тех землях, на которые Василий II некогда заявил права сюзерена. Влияние империи ослабевало, и все больше проблем стали доставлять венгры и печенеги. Через пятьдесят лет после смерти Василия все его достижения на Балканах рассыпались в прах. Внутренняя ситуация была немногим лучше. Инфляция выросла до такой степени, что золотая номисма потеряла четверть своей стоимости. Вскоре императора стали называть Михаил Парапинак («Минус четверть»), и это прозвище пристало к нему до самой смерти. Начались мятежи военных. Первый инспирировал норманнский кондотьер Руссель де Байоль, которого отправили в числе смешанного войска из франкской и норманнской кавалерии против сельджукских мародеров в Анатолии. Оказавшись на подконтрольной туркам территории, он обманул возложенное на него доверие и с 300 последователями основал самопровозглашенное независимое норманнское государство. Если бы Михаил VII хоть на минуту задумался, он бы понял, что по сравнению с наплывом турок Руссель представлял минимальную опасность; вместо этого Михаил обратился к сельджукам за помощью, предложив в обмен официально уступить им и так уже оккупированные территории, чем безмерно усилил турецкое влияние. И даже тогда Русселю удалось ускользнуть; его нашли и взяли в плен лишь после того, как отправили за ним войско под командованием самого способного из молодых византийских полководцев, Алексея Комнина.

Однако Алексей не мог находиться всюду одновременно, а опытных военачальников было мало; поэтому год или два спустя, когда империя столкнулась с двумя новыми, гораздо более серьезными мятежами, Русселя внезапно отпустили из плена, и он обнаружил, что вместе с Алексеем воюет против двух новых претендентов на трон. Первым был Никифор Вриенний, который преданно сражался при Манцикерте, не желал дальше мириться с некомпетентностью Михаила Парапинака и его правительства и поднял мятеж в 1077 году; он пошел на Адрианополь, где его провозгласили василевсом. Неделю спустя он и его войско уже стояли у стен столицы. Мятеж Вриенния вполне мог стать успешным, если бы не второе восстание, почти одновременно начавшееся на Востоке. Его вождем стал стратиг фемы Анатолик Никифор Вотаниат. Как и Вриенний, он восстал против императора из высоких побуждений.

Вриенний первым появился на поле сражения, однако Вотаниат имел более благородное происхождение, поскольку родился в семье, относившейся к старой военной аристократии. Кроме того, он был сильнее, так как сумел подкупить сельджуков, нанятых Михаилом, чтобы ему противостоять. Ни тот ни другой не совершали прямого нападения на Константинополь, прекрасно зная от тайных осведомителей в столице, что недовольство народа растущими ценами скоро обострит ситуацию; так и случилось в марте 1078 года. Во всех уголках города начались беспорядки; многие правительственные здания сожгли дотла. Михаил, которому посчастливилось уйти живым, отрекся от престола и удалился в Студийский монастырь, а 24 марта Никифор Вотаниат триумфально вошел в Константинополь. Его соперника Вриенния схватили и ослепили.

Это было зловещее начало царствования. Вотаниат был толковым военачальником, но ничего не смыслил в политике; кроме того, ему было уже хорошо за семьдесят, и в попытке добиться трона он растратил большую часть своих сил. Не сумев справиться с кризисом, он мог лишь присутствовать при дальнейшем распаде империи. Старая партия государственной бюрократии развалилась, а с ней и власть сената; византийцам оставалось только молиться, чтобы хоть один из борющихся за власть военачальников оказался способен положить конец хаосу.

Три года спустя эта молитва была услышана. Вотаниат, в свою очередь, отрекся от престола в пользу молодого полководца-аристократа, который взошел на трон на Пасху 1081 года и правил следующие тридцать семь лет, подарив империи порядок, в котором она так отчаянно нуждалась, и управляя ею твердой и уверенной рукой. Этим человеком был Алексей Комнин, племянник Исаака I. Даже ему не удалось исправить последствия битвы при Манцикерте, но он сумел восстановить доброе имя Византии среди других государств.