II

Апогей

10

Возвращение икон

(802–856)

Новым византийским императором стал предводитель восстания, в результате которого была низложена Ирина, бывший логофет казначейства, назвавшийся Никифором I. Он был полон решимости навести порядок в империи, и его весьма беспокоил вопрос, как именно это сделать. К несчастью, он вызвал ненависть монаха-летописца Феофана, который остается для нас единственным надежным источником сведений об этом периоде, так что в течение многих веков Никифор пользовался дурной репутацией. На самом же деле мало кто сумел бы поставить Византию на ноги лучше, чем он. Освобождение от налогов, объявленное Ириной, отменили; прочие сборы серьезно увеличились. Частные ссуды купцам запретили, владельцам кораблей разрешили получать ссуды только от государства, которое взимало за них 17 %. Император приказал своим чиновникам в провинциях обращаться с епископами и священниками «как с рабами»; еще больше презрения он проявлял к монастырям (отсюда и гнев Феофана): он расквартировал в них войска, конфисковал монастырскую собственность без компенсаций и обложил подушным налогом их обитателей и наемных работников. Вскоре экономическое положение государства стало более устойчивым по сравнению с прежними годами.

Никифор написал халифу, что больше не будет платить дань. В ответ Гарун аль-Рашид немедленно начал наступление, которое нанесло империи еще больший ущерб, когда византийский полководец Вардан Турк внезапно взбунтовался и объявил себя императором. Восстание почти сразу подавили, но сарацины успели захватить значительные территории. Гарун умер в 809 году, но к тому времени Никифор был занят на двух других фронтах. Первый из них находился в регионе, который занимает нынешняя Греция. В VI веке туда пришли славяне, и императорские указы там практически не действовали. К счастью, переселенцы не доставляли особых хлопот, но усилившиеся болгары представляли собой новую опасность. Огромное славянское объединение, занимавшее территории от Дуная до мыса Матапан, создавало не очень приятную перспективу, и поэтому в 805 году Никифор решил устроить масштабное переселение на Пелопоннес, куда свозили греков со всей империи. С ними туда пришла и христианская религия, в которую славяне еще не обратились. Как и большинство подобных программ, это переселение состоялось исключительно по принуждению; однако без него история Балкан была бы совершенно иной.

Переселение случилось как раз вовремя: в этом десятилетии произошло усиление Крума, одного из самых грозных предводителей болгар. Сначала он уничтожил аваров, затем, в 807 году, объединил дунайских болгар с теми, что жили в Трансильвании, сделав из них одну нацию. В конце осени 808 года он разбил византийскую армию у реки Стримон, а еще через полгода добрался до Софии и перебил весь ее гарнизон. Такая жестокость не могла остаться безнаказанной. Никифор немедленно покинул столицу во главе армии и при помощи нескольких форсированных переходов к Пасхе дошел до болгарской столицы Плиски, которая оказалась практически незащищенной. Деревянный дворец хана был сожжен дотла. Дойдя до Софии, Никифор остался там, чтобы заново отстроить крепость, а затем триумфально вернулся в Константинополь.

Весь 810 год император провел в подготовке к решающей кампании против Крума. С тех пор как умер Гарун, на восточной границе было спокойно, и армии азиатских фем могли присоединиться к своим европейским товарищам по оружию. В мае 811 года огромное войско вышло через Золотые ворота. Во главе его ехали император и его сын Ставракий. Плиску снова разрушили; Никифор не пощадил ни женщин, ни детей (говорят, что младенцев бросали в молотилки). 24 июля, все еще преследуя своего врага, он повел войско через скалистое ущелье, и болгары воспользовались благоприятным случаем, чтобы за ночь перегородить оба выхода из ущелья высоким деревянным частоколом. На рассвете Никифор понял, что попал в ловушку. Большинство его солдат изрубили мечами, а из тех, кто остался, многие сгорели, когда болгары подожгли частокол, а прочие погибли под искусственно вызванными обвалами. Бежать удалось немногим, в основном это была кавалерия, но из-за преследовавших их болгарских всадников они в панике прыгали в реку, и многие утонули. Ставракия, который испытывал невыносимые муки из-за поврежденного позвоночника, понесли обратно в Константинополь. Тело Никифора нашли на месте боя и отнесли в лагерь болгар, где отрубили ему голову и насадили ее на кол. Позже Крум приказал оправить череп Никифора в серебро и до конца жизни использовал его в качестве чаши для питья.

На Босфоре весть о смерти императора вызвала ужас. Люди никогда не любили Никифора, но были глубоко оскорблены этим поражением. Теперь они нуждались в новом сильном правителе, способном восстановить армию и вести переговоры с Карлом Великим, который все более настойчиво требовал признания своих имперских притязаний. Ждать чего-то подобного от Ставракия не приходилось – парализованный и страдающий от постоянных болей, он вызывал лишь жалость. Поскольку Ставракий был бездетен, он явно должен был отречься от престола в пользу единственного родственника мужского пола – мужа его сестры Михаила Рангаве, чье почти чудесное спасение из роковой битвы словно говорило о некоем Божьем расположении. Таким образом, 2 октября 811 года Михаил был коронован василевсом. Ставракия постригли в монахи; он умер в монастыре три месяца спустя.

Михаил I не оправдал надежд своих подданных. Слабовольный и легко поддающийся влиянию, он был прирожденной марионеткой, которой мог управлять любой, кто дергает за ниточки. Главными кукловодами стали два церковнослужителя, обладавшие в ту пору наибольшим влиянием: патриарх Константинополя Никифор и монах Фео́дор Студит. Никифор, как и его предшественник Тарасий, раньше был чиновником. Человек больших способностей и абсолютной честности, глубоко верующий священник и непоколебимый сторонник религиозных изображений, он тем не менее вызывал недоверие и ненависть со стороны монастырской партии, возглавляемой Феодором Студитом. Для них он был самозванцем, духовным лицом лишь по должности, чье посвящение в духовный сан стало насмешкой над самыми священными таинствами церкви. Их враждебность была тем более опасна, что Феодор, обладавший большой энергией и личным обаянием, быстро начал оказывать огромное влияние на императора, который советовался с ним по всем вопросам, как мирским, так и церковным, и всегда следовал его советам.

Когда Михаил взошел на престол, послы империи уже какое-то время находились при дворе Карла Великого в Ахене, и к смерти Никифора были достигнуты соглашения по всем ключевым вопросам. Правда, прошел еще год, прежде чем другие послы – на этот раз представители Михаила – отправились приветствовать Карла Великого в качестве императора, а мирный договор был заключен еще три года спустя; однако можно не сомневаться, что первым ветвь мира протянул Никифор – не зря последовавший за этим период называли Pax Nicephori.

По некотором размышлении император Запада мог показаться не такой уж плохой идеей. Константинополь, может, и стал Новым Римом, но оставался совершенно греческим по своей сути, не имел ничего общего с новой Европой, зарождающейся по ту сторону Адриатики, и не обладал в тех краях властью. Именно Ахен, а не Византий вновь установил на Западе Pax Romana. Римская империя должна оставаться неделимой, но так ли необходимо двум императорам делить ее? Пока они ладят между собой, разве не могут они придать империи новую силу? Карл Великий предложил отличные условия: он откажется от всех притязаний на Венецию и ее провинцию, а также от Истрии и от побережья Далмации; все, чего он просит, – признание его императорского статуса и права подписывать официальные документы как василевс. Теоретически это означало, что он и его наследники станут равными византийскому императору и обретут право наследовать его трон, хотя сомнительно, чтобы византийцы когда-либо принимали это толкование полностью. Империя Карла Великого вскоре распалась, однако Pax Nicephori не стал от этого менее важным. Он ознаменовал собой (впервые в истории) одновременное существование двух римских императоров, действительно независимых друг от друга, каждый из которых проводил собственную политику, но в то же время признавал и уважал притязания второй стороны. Таким образом, в этот период появился тот образец, по которому позже жила средневековая Европа.

Умирающий Ставракий был прав, возражая против воцарения Михаила Рангаве. Тот был почти до безумия расточителен и тратил огромные суммы на церкви и монастыри, отказываясь раскошеливаться лишь на одну статью расходов – оборону империи, в которой она нуждалась, как никогда прежде. Весной 812 года Крум захватил Девелтос – византийский город на Черном море – и взял в плен всех его жителей, включая епископа. В июне Михаил собрался оказать Круму сопротивление, однако недавно набранная армия взбунтовалась, и он был вынужден вернуться домой. Следующей целью хана стала Месембрия – один из богатейших портов на Балканах. Когда началась осада, патриарх Никифор провел службу в константинопольской церкви Святых Апостолов, прося Бога о заступничестве. В середине службы половина собравшихся внезапно окружила мраморный саркофаг Константина V и стала молить мертвого императора восстать из могилы и повести их к победе, как он часто делал это в прошлом. Вывод напрашивался сам собой: Константин был иконоборцем; под властью трех его преемников-иконопочитателей империя вновь и вновь подвергалась унижению и подавлению. Словом, маятник вновь был готов качнуться в обратную сторону.

5 ноября 812 года Месембрия пала. Михаилу стало ясно, что ему вновь придется выступить против врага и на этот раз он обязан победить. Всю зиму он собирал войска со всех уголков империи и в мае 813 года выступил в поход. В июне армии встретились в районе Вернисикии близ Адрианополя, и 22 июня Иоанн Аплакис, командующий македонцами на левом фланге, повел своих людей в атаку. Болгары в беспорядке отступили, и казалось даже, что битва закончится, едва начавшись. Однако затем произошло поразительное: анатолийские войска с правого фланга под командованием армянина по имени Лев внезапно обратились в бегство и покинули поле боя. По рассказам очевидцев, сначала Крум стоял, не веря своим глазам, а потом его воины обрушились на несчастных македонцев и всех их перебили. Теперь никто не стоял на его пути в Константинополь, и 17 июля болгары разбили лагерь у стен города. Однако к этому времени Михаил Рангаве уже не был императором. Ему вновь удалось уйти невредимым и вернуться в Константинополь, где он сообщил патриарху о своем намерении отречься от престола. Вместе с императрицей и пятью детьми он укрылся в церкви, пока не получил гарантий безопасности. Их пощадили, хотя троих сыновей Михаила кастрировали, чтобы помешать им в будущем претендовать на власть, а жену Прокопию и двух дочерей заточили в монастыри. Сам Михаил, приняв монашеское имя Анастасий, удалился в монастырь на одном из Принцевых островов в Мраморном море, где и умер в 845 году; а армянин Лев, который предал императора и не дал свершиться решительной победе, вошел в Константинополь через Золотые ворота и триумфально поехал к императорскому дворцу.

Так что же произошло на самом деле? Единственным разумным объяснением представляется предательство. Явная трусость анатолийцев, должно быть, была притворной и демонстрировалась с целью посеять настоящую панику. Что касается их командующего, сам он твердо стоял до последнего и тем самым спас свою репутацию и получил византийскую корону под именем Льва V. А что же Крум? Болгары неизменно избегали боев на открытых равнинах – так с чего вдруг их хитрый хан отказался от привычной тактики и повел свое войско навстречу армии, намного превосходящей его по численности? И действительно ли он замер на месте от удивления, пока анатолийцы бежали с поля боя, или просто позволил им уйти достаточно далеко, прежде чем принялся истреблять отважных македонцев?

За плечами у Крума было шесть лет непрерывных побед. На его совести значились смерть двух римских императоров и падение третьего, и он нанес поражение двум имперским армиям. Однако пока ему пришлось остановиться: он знал, что стены Константинополя невозможно взять штурмом. Поскольку из города не последовало никакой реакции, в качестве платы за отступление он потребовал выдать ему огромное количество золота и сундуков с роскошной одеждой, а также самых красивых девушек империи. В ответ Лев V Армянин предложил личную встречу у северной оконечности стены, где она спускается к Золотому Рогу. Он прибудет туда по воде, Крум – по суше, оба будут без оружия и явятся в сопровождении нескольких безоружных людей.

Хан принял предложение и поехал к назначенному месту верхом. Там к нему присоединился император и придворный чиновник по имени Гексабулиос. Все вроде бы шло гладко, но вдруг Гексабулиос сделал жест, в котором Крум распознал тайный сигнал, и едва успел прыгнуть в седло, как из укрытия неподалеку выскочили трое вооруженных людей. Он галопом помчался в безопасное место и был слегка ранен дротиками, которые нападавшие метали ему вслед; эта рана лишь усилила его ярость от столь бесстыдного предательства.

Крум начал мстить на следующий день. Болгары не могли проникнуть за стены, но они спалили дотла предместья за Золотым Рогом, со всеми их церквами, дворцами и монастырями. Все живое, уцелевшее в огне, безжалостно убивалось. Когда он отправился домой, сельскую местность к западу от города постигла та же участь. Евдомский дворец был разрушен до основания, от Селимбрии осталась лишь дымящаяся груда пепла; мужчин убивали, женщин и детей угоняли в рабство. После этого Крум повернул на север, к Адрианополю. Город уже некоторое время осаждало войско его брата, запасы еды подходили к концу, и прибытие Крума с основной частью армии наконец сломило дух осажденных. Всех жителей (10 000 человек) увели за Дунай, где многие из них, в их числе и архиепископ, приняли мученическую смерть.

Однако империя не сдавалась; ярость Крума возросла, когда осенью ему сообщили о внезапном нападении на болгарскую армию близ Месембрии. Эту атаку спланировал и осуществил сам император, который застал противника врасплох во время сна, в результате чего многих перебили. После этого Лев V двинулся вглубь вражеской территории; там он пощадил всех взрослых, но всех найденных детей хватали и разбивали им головы о камни. На этот раз хан принял решение сокрушить стены Константинополя, какими бы крепкими они ни были, а с ними и саму Византию. К началу весны 814 года столица гудела от слухов о его приготовлениях: о штурмовых лестницах и таранах, о высоких осадных машинах и катапультах, которые могли бросать в стены огромные камни или перебрасывать через них горящие головни. Византийцы лихорадочно работали над укреплением защитных стен, но спасение пришло с другой стороны. 13 апреля 814 года, когда новое войско Крума было готово выступать, у него случился внезапный припадок, и через несколько минут он скончался.

На империю снизошел мир. Сын Крума Омуртаг был молод и неопытен, и его внимание целиком поглотил мятеж болгарской аристократии. Подобные волнения в Багдаде парализовали и халифа аль-Мамуна. На Западе сохранялся Pax Nicephori. Лев V наконец получил возможность предпринять тот шаг, за который его помнили больше, чем за что-либо другое.

Нам мало известно о внешности императора Льва V; гораздо больше сведений мы можем почерпнуть о его характере. Первым следует упомянуть его всепоглощающее честолюбие: он поднялся к верховной власти из самых низов и лишь благодаря собственным усилиям. Если принять приведенное выше объяснение его поведения в битве при Версинике, то у нас не будет причин сомневаться в его мужестве или лидерских качествах; однако рассказы о его походе на болгар в 813 году указывают на присущую ему звериную жестокость, которая быстро завладевала им в гневе. Кроме того, он был армянином – этот народ известен находчивостью, хитростью, острым и тонким умом.

Этот ум ярко проявился в 814 году, когда Лев V вновь навязал империи иконоборчество. Причины для такого шага сильно отличались от тех, которыми руководствовался его тезка почти сто лет назад. Лев III искренне верил, что он повинуется воле Господа; подход Льва V был сугубо практическим. К этому времени город наводнили обездоленные крестьяне, которых сарацинские набеги на восточные провинции вынудили покинуть свои дома и лишили небольших земельных наделов. Крестьяне оказались довольно полезными во время войны с болгарами, однако с наступлением мира им вновь пришлось просить милостыню. Почти все эти уроженцы восточных провинций были иконоборцами и к тому же склонны винить в своих несчастьях Ирину, а через нее – осуждение иконоборчества, причиной которого она стала.

Таким образом, к 814 году существовала грозная волна народной поддержки иконоборчества не только среди недовольных солдат, но и среди представителей высшего класса и армейских чинов, и эта волна могла стать опасной, если не принять ее в расчет. Так что план Льва V был скорее средством сохранения внутригосударственного мира, чем выражением религиозных убеждений. Первым его шагом стало назначение специальной комиссии, которой приказали изучить Библию и писания Отцов Церкви в поисках доказательств в пользу иконоборчества. Председателем комиссии Лев назначил блестящего молодого армянина по имени Иоанн Грамматик, а его заместителем – епископа Антония Силейского, милого старого распутника, который большую часть времени рассказывал другим членам комиссии двусмысленные истории.

В декабре император, вооружившись отчетом комиссии, призвал во дворец патриарха Никифора. Вначале он предложил убрать лишь те иконы, которые висели низко, – «чтобы порадовать солдат»; однако патриарх и слышать об этом не хотел, и тогда Лев V, со свойственным ему коварством, придумал план. Первой его мишенью стало огромное изображение Христа над воротами Халке, которое убрали по приказу Льва III в 726 году и впоследствии вернули на место по приказу Ирины. Отряд солдат должен был устроить беспорядки, во время которых выкрикивать проклятия и оскорбления в сторону иконы; по случайности туда явится император и прикажет снять икону, чтобы сохранить ее от подобного святотатства в будущем.

Все прошло в соответствии с планом. После этого, ранним рождественским утром, у патриарха состоялась еще одна аудиенция с императором. Лев V вкрадчиво уверил его, что не планирует каких-либо богословских изменений, и позже, во время рождественской службы в соборе Святой Софии, нарочито бил поклоны перед иконой, изображающей Рождество Христово. Меньше чем через две недели, на Богоявление, заметили, что он больше не склоняется перед иконами. Еще через несколько дней он вновь призвал к себе Никифора, однако на этот раз патриарх пришел не один. С ним к императору явилась большая группа верующих, среди которых был и Феодор – бывший враг, но теперь его твердый сторонник. Во время аудиенции Феодор открыто выказал неповиновение императору; вскоре после этого Никифора посадили под негласный домашний арест, что помешало ему исполнять свои официальные обязанности.

На Пасху в храме Святой Софии прошел Всеобщий синод, хотя, несмотря на название, множество епископов-иконопочитателей не получили на него приглашения. К этому времени патриарх заболел и не мог посетить собрание, так что его сместили с поста заочно. На его место император назначил, что немаловажно, родственника Константина V по имени Феодот Касситера. Новый патриарх, несомненно, был иконоборцем, но оказался совершенно не способен управлять синодом. Никифор наверняка смог бы подействовать на собравшихся своим авторитетом; однако, когда некоторых ортодоксальных епископов подвергли перекрестному допросу и обстановка накалилась, Феодот утратил контроль над ситуацией. Лишь после того, как на несчастных прелатов напали физически (их швырнули на землю, били руками и ногами и плевали на них), делегаты заняли свои места и поступили так, как им велели.

Когда возродилось иконоборчество, была ликвидирована непосредственная опасность гражданских беспорядков, а на всех границах установился мир, Лев V смог поздравить себя с отличным началом правления. Он не стал принимать строгих мер против большинства иконопочитателей, которые отказывались покориться. Нескольких самых громогласных противников иконоборчества для проформы наказали: к примеру, настоятеля Феодора, признанного лидера иконопочитателей, трижды бросали в разные тюрьмы. Однако Феодор сам напросился: в предыдущее Вербное воскресенье он приказал монахам обойти вокруг монастыря, неся на уровне плеч самые ценные иконы. Однако большинство иконопочитателей обнаружили, что могут продолжать жить как прежде, если будут держаться в тени. Главными интересами Льва V были государственная безопасность и общественный порядок; богословские размышления, столь дорогие сердцу Феодора, имели для него второстепенное значение. И все же эдикт 815 года неизбежно вызвал новую волну разрушений. Кто угодно мог крушить любые изображения религиозного характера, не боясь понести наказание. Одежду с изображением Христа, Богородицы или святых рвали в клочья или топтали ногами; расписные панно мазали нечистотами, рубили топорами или жгли на площадях. Два периода иконоборчества нанесли огромный урон искусству, а если принять во внимание великолепное качество немногих остатков византийского искусства, переживших эти времена, то эта потеря сказывается до сих пор.

С самых ранних лет военной карьеры Лев V дружил с Михаилом – грубоватым, необразованным, заикающимся человеком скромного происхождения из провинциального фригийского городка Аморий. Когда Лев триумфально въехал в императорский дворец, Михаил ехал следом; когда они оба спешились, Михаил нечаянно наступил на мантию императора и чуть не сорвал ее с его плеч, но, несмотря на это, Лев назначил его командующим экскувиторами – одним из первоклассных дворцовых полков. Однако осенью 820 года до императора дошли слухи, что его друг занимается подстрекательством к мятежу, и на Рождество был раскрыт заговор, во главе которого, несомненно, стоял Михаил. Лев V немедленно призвал его к себе и предъявил доказательства; Михаил признал свою вину, и император приказал бросить его в огромную печь, которая подогревала воду для дворцовых ванн. Этот ужасный приговор привели бы в исполнение немедленно, если бы не его жена Феодосия. Она спросила, как он собирается принимать рождественское причастие, имея на совести подобное деяние. Тронутый ее словами, он отменил приказ. Приговоренного заковали в кандалы и заперли в дальней комнате дворца под постоянным надзором. Ключи Лев забрал себе и, глубоко встревоженный, пошел спать.

Но заснуть он не мог. Повинуясь внезапному порыву, он встал, схватил свечу и поспешил сквозь лабиринт коридоров к камере Михаила. Он обнаружил охранника крепко спящим на полу; узник лежал на убогом ложе и, по всей видимости, тоже спал. Лев тихо удалился, однако он не знал, что в комнате был третий человек. Михаил ухитрился взять с собой одного из личных слуг, который, услышав шаги, спрятался под кровать. Он не мог видеть лица пришедшего, но ему хватило вида багряных сапог, которые мог носить только василевс. Как только Лев ушел, он разбудил своего хозяина и охранника; второй, понимая, какая опасность грозит ему самому, с готовностью согласился помочь узнику. Под предлогом, что Михаил очень хочет покаяться в грехах перед казнью, охранник отправил еще одного надежного слугу Михаила в город, якобы для поиска священника, но на самом деле для того, чтобы собрать его соратников и организовать спасение.

Вскоре план был готов. Существовала традиция: по большим церковным праздникам хор монахов собирался у ворот дворца, прежде чем пойти в часовню Святого Стефана. В то рождественское утро, 25 декабря 820 года, задолго до первых лучей солнца, заговорщики оделись в монашеские рясы, скрыли лица под капюшонами, присоединились к певчим и пошли с ними во дворец. Оказавшись в часовне, они затерялись в темных углах. Вступительный гимн был сигналом к появлению императора, который занял привычное место и присоединился к пению. Заговорщики дождались, пока гимн дойдет до кульминационной точки, и напали. Как ни странно, Лев и совершавший богослужение священник оба надели остроконечные меховые шапки, чтобы защититься от пронизывающего холода. Первым нападению подвергся священник, и эта небольшая отсрочка дала императору возможность схватить тяжелый крест, которым он собирался защищаться. Однако через мгновение ему отрубили мечом руку у плеча, и она покатилась по полу, все еще сжимая в пальцах крест. Лев упал на землю, и следующий удар меча лишил его головы. Убийцы поспешили в камеру Михаила, где, к своему смятению, обнаружили, что не могут отпереть замки на его оковах. Нового императора Византии отнесли к трону и усадили на него в тяжелых железных ножных кандалах. Лишь около полудня во дворец прибыл кузнец с тяжелым молотом и зубилом и освободил Михаила – как раз вовремя, чтобы тот успел доковылять до храма Святой Софии на свою коронацию. Вскоре после этого останки Льва V вынесли из общественной уборной и протащили обнаженный труп до Ипподрома, где выставили на всеобщее обозрение. Оттуда его на муле отвезли в гавань, где ждали императрица и ее четверо сыновей; всех погрузили на корабль, который отвез их в ссылку на Принцевы острова. По прибытии их ждали плохие вести: новый император пожелал, чтобы всех четырех мальчиков кастрировали якобы с целью не допустить мыслей об отмщении.

Было бы большим преуменьшением сказать, что Михаил II Травл взошел на византийский трон с обагренными кровью руками. Конечно, многие другие императоры поступали так же, однако ни один не убивал своего предшественника более хладнокровно и с меньшими основаниями. У Льва V были свои недостатки, однако он многое сделал для восстановления благополучия империи, и, будь у него такая возможность, продолжал бы править твердой и уверенной рукой. Михаил мог оправдать это убийство отсутствием у Льва способностей к управлению не больше, чем религиозными мотивами, так как он разделял взгляды Льва на иконоборчество. Словом, им двигало исключительно тщеславие.

Жители Константинополя прекрасно это осознавали. Они смеялись над неотесанностью Михаила II, но и боялись его. И все-таки он оказался лучшим правителем, чем они ожидали, и его правление отмечено не грубостью и жестокостью, а крепким здравым смыслом. Руководствуясь именно им, он короновал своего семнадцатилетнего сына Феофила, сделав его соправителем. Михаил II прекрасно осознавал, что стал седьмым по счету василевсом за последние четверть века и что двое из его предшественников были низложены, двое погибли в битвах, а еще двоих убили. Кроме того, последние три из них не приходились друг другу и ему самому родственниками. Больше всего империя нуждалась в стабильности, и коронация Феофила стала первым шагом в этом направлении. Однако Феофилу самому следовало обзавестись наследником, так что вторым шагом была его женитьба на Феодоре, девушке поразительной красоты из Пафлагонии.

К тому времени империя вновь оказалась под угрозой – на сей раз со стороны военного авантюриста Фомы Славянина. Пока был жив Лев, поручивший ему командование значительными военными силами, Фома не доставлял никакого беспокойства, но, как только трон перешел к его давнему сопернику Михаилу, он принялся подстрекать народ к мятежу. На Востоке Фома объявил себя императором Константином VI, которому чудесным образом удалось избежать ослепления по приказу своей матери Ирины, и даже организовал церемонию коронации в Антиохии, которая тогда находилась в руках мусульман. На Западе Фома занял позицию ярого противника иконоборчества, надеясь таким образом завоевать широкую поддержку. Он повсюду выставлял себя борцом за права бедняков и всех, кто находился под гнетом налогов и коррумпированных чиновников. Несмотря на довольно почтенный возраст, в нем, похоже, было что-то привлекательное: его любезность и обаяние резко выделялись на фоне несвязной и грубой речи императора. Однако бесчисленные сторонники Фомы не знали, что он получал значительную финансовую поддержку от халифа аль-Мамуна, которому он вполне мог пообещать в случае успеха сделать империю феодальным владением халифата.

Этот испорченный, обидчивый и все же харизматичный человек вторгся в империю весной 821 года, и в течение нескольких месяцев всего две фемы во всей Малой Азии остались верными Михаилу II. Поняв, что у него за спиной находится практически вся империя от Арарата до Эгейского моря, в декабре 821 года Фома прошел через Фракию и осадил Константинополь. Однако жители столицы отличались от жителей Анатолии. Они сопротивлялись со своим обычным мужеством, а стены их города, как всегда, были прочными. Осадные машины Фомы не могли сравниться с катапультами и баллистами, которые Михаил II приказал разместить на крепостных валах; и, хотя он разгромил флот у анатолийского побережья, яростные зимние ветра не давали его кораблям причинить городу какой-то значительный ущерб. Когда настала вторая после мятежа зима, Фома все еще не сумел одержать ни одной крупной победы, но эта патовая ситуация могла бы длиться бесконечно, если бы не сын Крума Омуртаг, который заключил с империей тридцатилетнее перемирие и предложил Михаилу помощь оружием. В марте 823 года огромное войско болгар помчалось на юг и наголову разбило мятежную армию на равнине близ Гераклеи. Когда несколько недель спустя император выехал из столицы со своей армией, чтобы раз и навсегда разобраться с Фомой, у того уже не было сил к сопротивлению. Фома попытался применить обычную тактику притворного бегства, но, когда следовало повернуться и напасть на врага, его войска просто сложили оружие. Сумев уйти с горсткой соратников, он бежал в Аркадиополь и забаррикадировался там.

Роли поменялись: Михаил II стал осаждающим, а Фома осажденным. Фома продержался все лето, но в октябре, когда его люди были вынуждены поедать гниющие трупы лошадей, стало ясно, что дальнейшее сопротивление невозможно. Император послал в город сообщение, в котором обещал солдатам полное помилование, если они передадут своего предводителя в его руки. Не желая подвергнуться массовому истреблению, те согласились. Фому привели к императору в цепях и грубо толкнули на землю; Михаил II поставил на шею жертвы ногу в багряном сапоге и объявил его участь: ему надлежало отрубить ступни и кисти, а тело посадить на кол. Приговор немедленно привели в исполнение, и к началу 824 года самое серьезное восстание в византийской истории завершилось.

Однако этого нельзя было сказать о несчастьях Михаила II. В 825 году в византийских водах показался огромный арабский флот, везущий 10 000 вооруженных мусульманских беженцев, высланных из Андалусии за несколько лет до того. Они захватили Александрию в 818 году, а семь лет спустя халиф аль-Мамун выслал их, и они направились на Крит, где основали город Кандия (современный Ираклион), который с тех пор оставался столицей острова. Оттуда они быстро расселились по острову, насильственно насаждая ислам и обращая местных жителей в рабство. С этого времени Крит стал прибежищем пиратов, и ни один остров или гавань в восточной части Средиземного моря не могли считать себя защищенными от их нападений; Кандия же стала самым оживленным рынком рабов того времени. С 827 по 829 год Михаил трижды отправлял туда войска, однако для восстановления контроля над этим регионом потребовалось еще несколько попыток, которые предпринимали уже его преемники.

Всего через два года после захвата Крита еще одна группа арабов вторглась на территорию Сицилии, однако на этот раз они явились по приглашению – чтобы поддержать Эвфемия, бывшего византийского флотоводца, которого сняли с должности из-за любовной связи с местной монахиней. Решив, что лучшая защита – нападение, он поднял восстание, попросив о помощи эмира североафриканского Кайруана. В июне 827 года на Сицилию приплыл флот почти из ста арабских кораблей. Завоевателям не удалось сделать все по-своему. Эвфемия вскоре убили, однако борьба между христианами и сарацинами (которую до сих пор каждый вечер изображают в традиционных кукольных представлениях в Палермо) продлилась полвека. Тем не менее Сицилия оказалась даже лучшей цитаделью для пиратов, чем Крит: вскоре войска пророка пересекли Мессинский пролив, захватили Калабрию и большую часть Апулии и добрались оттуда через Адриатику до побережья Далмации. Император и его преемники делали все возможное, но их флот не мог справиться с Критом и Сицилией одновременно.

Как и его предшественник, Михаил II не интересовался богословскими рассуждениями. Можно сказать, что император был иконоборцем: как он сам заявлял, он ни разу в жизни не поклонялся иконе. Однако Михаил II не был фанатиком. Взойдя на трон, он освободил и вернул из ссылки всех приговоренных иконопочитателей, включая, разумеется, и Феодора Студита, который немедленно возобновил кампанию по восстановлению икон. Хотя Михаил II твердо придерживался своих основных принципов, он был готов позволить своим подданным жить так, как им нравится, при условии, что они воздержатся от проповедей или попыток обратить других в свою веру. За пределами столицы все было еще проще. Профессиональные иконописцы или пылкие иконопочитатели могли уехать в Грецию или Малую Азию и там без помех заниматься своими делами.

Такая умеренность сделала императора популярным в религиозных кругах. Единственные серьезные разногласия с церковью случились у него по поводу его второго брака, в который он вступил после смерти любимой первой жены Феклы. Ортодоксальные богословы осуждали повторные браки, особенно если в них вступали императоры; еще более неудачным обстоятельством стало то, что вторая жена Михаила – Евфросиния, дочь Константина VI, – долгое время была монашкой. Неизвестно, каким образом Михаилу удалось добиться ее освобождения от монашеского обета, но он сумел это сделать, и второй брак оказался для него столь же счастливым, как и первый. Евфросиния дежурила у постели мужа во время его последней болезни и в октябре 829 года закрыла ему глаза. Он стал первым императором за полвека, который умер в своей постели, оставаясь при этом правящим монархом, и первым, кто оставил после себя крепкого и здорового сына, ставшего его преемником.

Ко времени смерти отца Феофил уже был его соправителем в течение восьми лет, но в летописях того периода о нем почти нет упоминаний. Приняв власть в возрасте 25 лет, он получил то, что полагалось ему по праву, и проявил прекрасные способности к ответственному управлению империей. В отличие от Михаила II Феофил был интеллектуалом, с характерной для византийца страстью к богословию; однако он также получил отличное военное образование и был весьма компетентным полководцем. Наконец, новый император был эстетом и покровителем искусств и питал особую любовь к исламской культуре. Как и его пример для подражания, великий халиф Гарун аль-Рашид, Феофил довольно рано взял в привычку бродить инкогнито по улицам Константинополя, слушая жалобы людей и постоянно изучая цены, особенно на продукты питания. Кроме того, раз в неделю он ездил верхом из одного конца города в другой – из дворца до храма Богородицы во Влахернах, и по дороге любой из его подданных мог подойти к нему и пожаловаться на несправедливое обращение.

Таким образом, Феофил стал чем-то вроде легенды еще при жизни; и все же, при всей его любви к справедливости и относительной доступности, у него были собственные твердые взгляды на империю. Как бы часто император ни сходил с пьедестала, он знал, что пьедестал этот должен быть сделан из чистого золота. В этом Феофил снова равнялся на пример Гаруна: любви императора к изобилию и роскоши не было равных со времен самого Юстиниана. Всего через несколько месяцев после восшествия на престол Феофил отправил в Багдад дипломатическую миссию, которую возглавлял Иоанн Грамматик. Формально она должна была сообщить халифу аль-Мамуну о воцарении Феофила, однако ее настоящей целью было впечатлить халифа богатством и щедростью византийского императора. В качестве подарков Иоанн вез самые роскошные произведения искусства, когда-либо созданные руками ювелиров и других мастеров Константинополя. Халиф также получил 36 000 слитков золота, которыми мог распоряжаться по своему усмотрению, и говорят, что он раздавал их «словно морской песок». Остается загадкой, откуда взялось все это богатство. Михаил II всегда придерживался суровой экономии, но он ни за что не смог бы скопить и четверти тех сумм, которые его сын раздавал с такой щедростью. Однако Феофил никогда не влезал в долги и оставил после себя казну гораздо более полной, чем она была в начале его правления. Следовательно, к концу правления Михаила II империя неожиданно получила доступ к новому и, по-видимому, неистощимому источнику богатства; возможно, были открыты золотые рудники в Армении, но мы не знаем, так ли это.

Имея вкус к дорогим вещам и средства для их приобретения, император затеял в столице масштабную программу строительства, которая сосредоточилась на Большом дворце. Изначально здание было заложено Константином в эпоху основания города, но его в значительной степени перестроили при Юстиниане. Феофил полностью его переделал, выстроив новые помещения из мрамора и порфира, со стенами, выложенными великолепным мозаиками. К северо-востоку от Большого дворца, рядом с храмом Святой Софии, находился дворец Магнавра, также построенный при Константине; именно там Феофил установил свою самую знаменитую механическую игрушку. Послы, которых принимали в этом дворце, с изумлением видели перед собой императорский трон, стоящий в тени золотого платана, на ветках которого сидели украшенные драгоценными камнями птицы; казалось, что некоторые из них спорхнули с дерева на трон. Вокруг трона лежали львы и грифоны с поднятыми головами, тоже сделанные из золота. Еще больше изумлялись гости, когда по сигналу животные вставали, львы рычали, а все птицы одновременно пели. Внезапно этот хор прерывался звуками музыки, которые издавал золотой орган, после чего наступала тишина, в которой можно было беседовать. Когда гость вставал, чтобы удалиться, все повторялось, и хор животных и птиц звучал до тех пор, пока он не покидал зал.

Справедливым будет добавить, что Феофил тратил много времени и средств на оборону Константинополя. Когда город осаждали войска Фомы, некоторое беспокойство вызвали стены вдоль берега Золотого Рога. Задуманный Михаилом II амбициозный план сделать их выше по всей длине был почти целиком осуществлен Феофилом. Возможно, он был расточителен и эгоистичен, но прекрасно понимал, что у него есть обязанности, и никогда от них не уклонялся.

По грустной иронии судьбы этот самый проарабский из всех императоров провел почти все годы своего царствования в войне с исламом. В течение шестнадцати лет на восточной границе все было спокойно: халифат, занятый внутренними проблемами, прекратил ежегодные вторжения. Затем, в 829 году, столкновения вспыхнули снова. В первых кампаниях удача была на стороне Феофила. Он провел успешный поход на территорию врага в 830 году, а в 831 году взял инициативу в свои руки и вторгся в находившуюся в руках мусульман Киликию. По возвращении в Константинополь Феофил устроил торжественный въезд победной армии в город, но, увы, празднование оказалось преждевременным, а успех недолговечным: осенью того же года императорская армия потерпела сокрушительное поражение. Смерть аль-Мамуна в августе 833 года дала византийцам небольшую передышку, пока его младший брат и преемник аль-Мутасим пытался разрешить обычные трудности с подтверждением собственной власти; но в 837 году война возобновилась. Феофил, который за это время многое успел сделать для укрепления армии, предпринял достаточно успешные (по крайней мере, в его глазах) походы в Месопотамию и Западную Армению, чтобы стать поводом еще для одного триумфального празднества. Однако он снова праздновал слишком рано. В апреле 838 года аль-Мутасим выехал из дворца в Самарре во главе армии, численность которой составляла около 50 000 человек, столько же верблюдов и 20 000 мулов. На его знамени было написано одно-единственное слово – Аморий, родной город императорской семьи и второй по величине город в империи, который аль-Мутасим намеревался превратить в руины и не скрывал этого. Неделю спустя Феофил двинулся из Константинополя с намерением перекрыть ему дорогу, и его армия встретилась с одним флангом сарацинского войска у Токата, под проливным дождем. Вскоре император увидел, что его противоположный фланг испытывает трудности, и повел 2000 человек на подмогу; к несчастью, он забыл сказать младшим командующим, что именно он собирается сделать, и его неожиданное исчезновение породило слух, что он убит. Началась паника, за которой, как всегда, последовало бегство; и, когда дождь прекратился, Феофил понял, что он и его люди окружены. Каким-то образом – во многом благодаря тому, что тетивы вражеских лучников были бесполезны под дождем – им удалось с боем прорваться, но битва была проиграна, а халиф уже шел на Анкару, которая пала без борьбы несколько дней спустя.

Вскоре за Анкарой последовал и Аморий. Многие его обитатели укрылись в большом храме, где завоеватели сожгли их заживо; других взяли в плен и увели в рабство. По пути, когда запасы воды у арабов уменьшались, пленных убивали или оставляли умирать от жажды в пустыне. Лишь 42 человека выжили в этом походе обратно в Самарру. В течение семи лет плена они упорно отказывались отречься от своей религии, и в конце концов им предложили выбор: обращение в ислам или смерть. Все они без колебаний выбрали смерть, и 6 марта 845 года их обезглавили на берегу Тигра; они вошли в историю Греческой православной церкви как 42 мученика из Амория.

В Константинополе это трагическое событие расценили как личное оскорбление, нанесенное императору и его семье. Серьезно встревоженный Феофил немедленно отправил личное послание западному императору Людовику Благочестивому, в котором обращался со страстной мольбой о помощи и предлагал совместную атаку на арабов. Союз между двумя императорами предлагалось скрепить браком между одной из его дочерей и внуком Людовика I, будущим Людовиком II. Византийских послов тепло приняли при дворе Людовика в Ингельхайме в июне 839 года, и переговоры продолжались с перерывами следующие четыре года, несмотря на то что оба императора за это время умерли. Если бы переговоры были плодотворными, то эпоха крестоносцев настала бы примерно на 250 лет раньше; однако они так ни к чему и не привели. Халиф не стал доводить свою победу до конца, и только в 842 году огромный флот отплыл из сирийских портов в Константинополь. Флот пал жертвой внезапного шторма, и из всех кораблей уцелело лишь семь; однако аль-Мутасим так и не узнал об этом несчастье: 5 января он умер в Самарре, а всего через пятнадцать дней Феофил последовал за ним.

Поскольку Феофил восхищался арабским искусством и образованностью, нет ничего удивительного в том, что он разделял иконоборческие убеждения своих непосредственных предшественников; однако он не был фанатиком. Лазаря, выдающегося иконописца того времени, высекли кнутом и выжгли клеймо на ладонях (надо признать, сделано это было после многочисленных предупреждений), однако известно, что после освобождения он выполнил по меньшей мере два важных заказа, в том числе и гигантскую фигуру Христа вместо той, которую убрал с ворот Халке Лев V, так что нанесенные ему увечья не могли быть слишком тяжелыми.

В целом складывается впечатление, что в случаях, когда император предпринимал карательные меры, его мотивы были больше политическими, нежели религиозными. Феофил не допускал публичной демонстрации культа икон в Константинополе, но в любых других областях империи, а также в своих частных домах в столице его подданные могли поступать как считают нужным. Возможно, сам Феофил подсознательно понимал, что силы иконоборчества почти на исходе, да и времена менялись. В воздухе витал новый гуманизм, возрожденное осознание древнего классического образа мыслей, который выступал за разум и ясность и не имел ничего общего с замысловатой, интроспективной одухотворенностью восточного ума. В то же время народ, от природы обладавший художественными склонностями и так давно изголодавшийся по визуальной красоте, тосковал по старым знакомым образам, которые говорили о временах большей безопасности и уверенности; и, когда 20 января 842 года император Феофил умер от дизентерии в возрасте 38 лет, эпоха иконоборчества умерла вместе с ним.

Императрица Феодора, оказавшаяся теперь регентшей при двухлетнем сыне, главной задачей сделала искоренение иконоборчества на всей территории империи. Она действовала осторожно: пылкий иконоборец Иоанн Грамматик прочно сидел на патриаршем престоле, и наверняка еще оставались старики, которые помнили фиаско 786 года, когда обладавшая верховной властью женщина задалась той же целью и это чуть не привело к мятежу. Впрочем, Феодора была умнее Ирины; кроме того, ей повезло иметь в числе своих советников трех исключительно способных мужчин: дядю Сергия, брата Варду и логофета Феоктиста. Дядя и брат разделяли ее взгляды; Феоктист же, хоть и иконоборец в душе, прежде всего был государственным деятелем, понимавшим, что, если новый режим не предпримет решительных действий, иконопочитатели возьмут закон в собственные руки. Эти четыре человека с осторожностью составили план и затем объявили о созыве собора в начале мая 843 года.

Собор прошел довольно гладко; единственной серьезной проблемой стал отказ Иоанна Грамматика оставить свой пост – он удалился в свою виллу на Босфоре только после принудительного смещения с патриаршего престола. На его место избрали монаха по имени Мефодий и подтвердили решения Седьмого Вселенского собора, который положил конец первому периоду иконоборчества в 787 году. Однако по настоянию Феодоры имя ее почившего мужа не было внесено в списки известных иконоборцев, которых отныне предавали анафеме как еретиков. Усердно распространявшийся рассказ о том, что он покаялся на смертном одре, можно не принимать во внимание, но это помогло предотвратить возникновение неловких ситуаций, так что серьезных возражений не последовало. Была одержана победа ясности над мистицизмом, греческой мысли над восточной метафизикой, Запада над Востоком. Как это часто бывает, эта победа почти целиком обязана своим долгосрочным успехом умеренности и великодушию победителей. Прошло почти четверть века, прежде чем в главном храме была открыта образная мозаика – огромное, западающее в душу изображение Богородицы и сидящего на престоле младенца Христа, которые и сегодня бесстрастно взирают на нас сверху вниз.

Несмотря на многие страдания во имя любимых им икон, патриарх Мефодий не выказал никакого желания мстить за них. Да, предводителей иконоборчества предали анафеме, но их не сажали в тюрьмы и не подвергали дурному обращению. Если кто-то и выражал негодование, так это монахи Феодора Студита, чьи нападки на патриарха, когда он обошел их и занял вакантный престол, в конце концов вынудили его отлучить их всех от церкви. К этому времени они даже попытались заставить Мефодия уйти с поста, подкупив молодую женщину, которая обвинила его в совращении. Во время допроса по этому делу Мефодий доказал свою невиновность тем, что выставил на обозрение части тела, которые должны были нести непосредственную ответственность по выдвинутому обвинению, и пояснил, что сморщенные остатки его мужского достоинства – результат того, что много лет назад, будучи в Риме, он молил святого Петра избавить его от похотливых мыслей и получил удручающе действенный ответ на свою молитву. Неудивительно, что это дело он выиграл.

Для потерпевших поражение иконоборцев оставалось небольшое утешение: после этого византийское искусство ограничилось двумя измерениями, отказавшись от скульптуры. Наверное, это не должно слишком нас удивлять: вторая заповедь звучит достаточно ясно. Тем не менее это серьезный повод для сожалений – ведь если бы в Византии появились такие же талантливые скульпторы и резчики по дереву, какими были ее художники и мозаичисты, они очень обогатили бы мир искусства.

После возвращения икон логофету Феоктисту удалось устранить двух своих коллег, и на протяжении следующих тринадцати лет он вместе с Феодорой эффективно управлял Византией. Феоктист был весьма необычным человеком – патрикием и при этом евнухом; кроме того, он обладал высокой культурой и посвящал много времени и сил повышению образовательных стандартов в столице, которая и так уже намного опережала в этом смысле Запад. Его финансовая политика давала отличные результаты: золото продолжало течь в императорские сундуки так же, как при Феофиле, и этому по-прежнему не было объяснения. Феоктист добился необычайных успехов и в военной сфере: в результате организованного им похода против критских сарацин остров был освобожден и возвращен Византии, а в мае 853 года византийский флот внезапно появился у порта Думьят в дельте Нила, поджег все стоящие в гавани сарацинские корабли, уничтожил склад оружия и вернулся домой с множеством пленных.

За что Феоктиста и императрицу следует осудить, так это за преследование павликиан. Эта совершенно безобидная христианская секта отвергала не только иконы, но также таинства крещения, бракосочетания и причастия, крестное знамение, весь Ветхий Завет и довольно большую часть Нового Завета и всю церковную иерархию. Было обнародовано постановление, призывающее павликиан отказаться от своих заблуждений под страхом смерти, и на выполнение этого приказа бросили серьезные военные силы. Результатом стали массовые убийства: сообщается о 100 000 повешенных, утопленных, зарубленных мечами и даже распятых. Все земли и собственность павликиан конфисковали в пользу государства. Те, кому удалось избежать смерти, искали убежища по ту сторону границы, у Абдуллаха ибн Умара – эмира города Малатья и у других сарацин. Предоставленные сами себе, эти благочестивые и дисциплинированные люди могли бы стать крепким бастионом против сарацинских атак, но вместо этого их толкнули в объятия халифата.

Тем временем Михаил III рос – возможно, слишком уж быстро. В 855 году, в возрасте 15 лет, он завел любовницу, однако мать заставила его порвать с ней ради некоей Евдокии Декаполитиссы, которая совершенно его не интересовала. Михаил повиновался беспрекословно, но подавленная обида вполне могла заставить его сочувственно отнестись к заговору, который вскоре привел к падению Феодоры. Брат императрицы Варда так и не простил Феоктиста за то, что тот перехитрил его в 843 году, и двенадцать лет ждал удобного случая. При содействии паракимомена Дамиана он с легкостью убедил Михаила в том, что его мать и Феоктист намерены крепко держаться за власть и что любая его попытка отстаивать свои права может оказаться фатальной. Убедившись в поддержке Михаила, Варда действовал быстро. 20 ноября 855 года логофет шел по дворцу, когда на него набросились Варда и группа его сослуживцев. Феоктиста быстро одолели и погнали в небольшое помещение, выходившее прямиком в Ипподром. Приказ убить его отдал сам Михаил; логофета вытащили из-под кресла, где он пытался спрятаться, и, пока охранники крепко его держали, их капитан пронзил его мечом.

Со смертью Феоктиста власть Феодоры закончилась, и в марте 856 года ее сына провозгласили императором; правил он следующие одиннадцать лет. Однако Михаил был слабым и безответственным, так что фактическая власть вскоре перешла в руки его дяди, оказавшегося даже более способным, чем его предшественник: Варда оставил неизгладимый след в эпохе, которой суждено было стать золотым веком Византии. Первой из его многочисленных побед была победа над Абдуллахом ибн Умаром, к войскам которого присоединились отряды беженцев-павликиан. В отчаянной битве у реки Галис Умар был убит, как и большинство его воинов. Император, присутствовавший при сражении от начала до конца, едва успел вернуться в столицу, как пришла весть еще об одной решающей победе – на этот раз над сарацинским правителем Армении, который тоже пал в бою. Бесчестье Амория было отмщено. События принимали иной оборот. Византийцы больше не вели оборонительную войну; с этого времени они все чаще наступали. Началась новая эпоха.