11

Патриархи и заговоры

(857–867)

В 847 году старого и мудрого патриарха Мефодия сменил Игнатий – один из трех кастрированных сыновей низложенного императора Михаила I. Помимо императорской крови, у Игнатия были и другие достоинства: он всегда без колебаний выступал в поддержку икон, а его монастырь на острове Теревинтос в Мраморном море был известен как прибежище для всех сторонников его взглядов. Однако в тех вопросах, где Мефодий проявлял умеренность и готовность к примирению, Игнатий был ограниченным фанатиком, который, не дождавшись окончания церемонии собственного рукоположения, приказал архиепископу Сиракуз Григорию Асбестасу покинуть церковь – тот был человеком умеренных взглядов, а следовательно, заклятым врагом Игнатия. Через шесть лет Игнатий лишил Григория сана и отлучил от церкви.

Григорий последовательно обращался к двум римским папам с просьбой восстановить его в духовном сане, однако Игнатий всегда поддерживал папское верховенство, и у Ватикана не было никакого желания вступать с ним в конфликт. К этому времени те, кто раньше придерживался умеренных взглядов, были полны решимости каким-то образом избавиться от патриарха и нашли куда более способного предводителя, чем Григорий. Его звали Фотий. Он тоже был аристократом, условно связанным с императором родственными узами через брак. Он также был самым образованным ученым своего времени, способным заткнуть за пояс Игнатия, чей разум был слишком ограничен, чтобы вместить что-либо, кроме наиболее простых доктрин. Однако Фотий не был церковнослужителем. Он избрал карьеру в императорской канцелярии, и, когда Варда пришел к власти, Фотий неизбежно стал его ближайшим другом и советником. Мало какое иное событие могло стать для патриарха Игнатия более неприятным. К тому же Варда имел несчастье влюбиться в свою невестку, ради которой бросил жену, и вызванный этим скандал обсуждал весь Константинополь. Игнатий отлучил его от церкви, а на праздник Богоявления в 858 году отказал в причастии. С того времени Варда ждал возможности отомстить. Она появилась, когда император наконец решил отослать свою мать и незамужних сестер в монастырь. Однако, когда он призвал Игнатия, чтобы обрить им головы, тот наотрез отказался это делать. Варда с легкостью убедил императора, что это может означать лишь одно: патриарх и императрица объединились против него. Игнатия арестовали и без суда сослали в его монастырь на острове Теревинтос.

Очевидным кандидатом на его место был Фотий, однако требовалось преодолеть два препятствия. Прежде всего, он был мирянином, но эту проблему решили легко: 20 декабря его постригли в монахи, 21 сделали псаломщиком, 22 он стал иподиаконом, 23 диаконом, 24 священником, а на Рождество Фотия рукоположил в сан епископа его друг Григорий Асбестас. Затем сразу последовало его возведение на папский престол. Второе препятствие было более серьезным: никакое давление не могло заставить Игнатия добровольно покинуть престол. Фотий мог занимать папский престол лишь de facto, без всякой надежды сделать это de jure – пока (или если) Игнатий не передумает.

Пока же он написал папе римскому Николаю I о своем повышении. Письмо было образцом такта и дипломатии, однако оно сопровождалось вторым письмом, якобы от самого императора, в котором говорилось, что Игнатий пренебрегал своей паствой и был смещен в установленном порядке; папа справедливо заподозрил, что оба этих утверждения не соответствуют действительности. Папа Николай I, разумеется, не собирался признавать Фотия патриархом без дальнейшего расследования. В ответном письме он предложил созвать в следующем году совет и провести расследование в Константинополе, куда он отправит двух уполномоченных, которые затем предоставят ему лично отчет о следствии. Он также вскользь напомнил о сицилийской и калабрийской епархиях, о наместничестве в Фессалониках и о других балканских епархиях, которые Лев III вывел из-под юрисдикции Рима и отдал в управление Константинополю – не пора ли вернуть их под папский контроль? Разумеется, не было открыто высказано никакого предложения в духе quid pro quo, но намек был вполне прозрачным.

В середине лета 860 года жители Константинополя пережили самое ужасное событие на их памяти: 18 июня флот примерно из 200 кораблей внезапно приплыл из Черного моря к устью Босфора и стал продвигаться к городу, по пути грабя прибрежные монастыри, сжигая села и мародерствуя. Некоторые суда вошли в Мраморное море, чтобы опустошить Принцевы острова, но большая часть кораблей бросила якорь у входа в Золотой Рог. Это было первое настоящее столкновение византийцев с русами. Предводителями последних были, вероятно, вовсе не славяне, а норманны – представители массовой миграции из Скандинавии, которая началась к концу VIII века. Примерно в 830 году они основали каганат в верховьях Волги, а четверть века спустя уже использовали эту могучую реку, а также Днепр и Дон, чтобы доплывать на своих ладьях до крупных торговых городов на Черном море. С ними приплыли их славянские подданные, которые вскоре их поглотили.

Ситуация была еще серьезней из-за отсутствия в Азии императора, главнокомандующего и большей части армии. Префект Оорифа, под командованием которого осталась столица, отправил посланцев к императору, и тот немедленно вернулся, однако грабители уже уплыли по Босфору обратно в Черное море. Почему они отбыли так рано? Фотий, который прочел две проповеди об этом набеге, приписывает это чудотворной плащанице Богородицы, которую пронесли вдоль стен города, что и вызвало немедленное отступление нападавших. Однако скорее всего, захватчики обнаружили, что город неприступен, и, исчерпав возможности грабежа вне его стен, просто завершили набег.

Как бы то ни было, после этого события престиж Фотия возрос. Игнатию же повезло меньше. Вначале его перевезли в Гиерию, где поселили в сарае для коз, а затем отправили в Константинополь и бросили в тюрьму, где в результате побоев он лишился двух зубов. После этого его перевезли на Лесбос, откуда через полгода позволили вернуться в свой монастырь. Теперь настала очередь русов. Те, кто поплыл в Мраморное море, напали на остров Теревинтос, разграбили монастырь и убили не меньше 22 монахов. Самому Игнатию едва удалось спастись. Эту катастрофу многие расценили как еще один знак божественного недовольства, но упрямый старый евнух не сдавался. Он выжидал и надеялся на папу Николая I, чьи посланники должны были прибыть весной.

Посланники папы – Захарий из Ананьи и Родоальд из Порту – добрались до Константинополя в апреле 861 года и немедленно оказались под серьезным давлением со стороны Фотия: они попали в нескончаемую череду церковных служб, пиров и всяческих развлечений, а сам патриарх тем временем то поражал их своей эрудицией, то пленял обаянием. Однако аудиенции у императора были менее приятными – он неоднократно намекал, что возвращение посланников домой целиком зависит от его благосклонности. Вот так, используя разумное сочетание умасливания и завуалированных угроз, папским посланникам дали понять, на чью сторону они должны встать. Им даже мельком не дали взглянуть на Игнатия до того, как его привели в храм отвечать на обвинения. Затем он, словно обычный монах, должен был слушать, как 72 свидетеля дают показания в том, что его назначение на патриарший престол произошло благодаря императрице Феодоре, а не по итогам канонического избрания. Его смещение подтвердили официальным документом, под которым среди прочих стояли подписи Захария и Родоальда.

Папа Николай I пришел в ярость и ясно дал понять несчастным прелатам, насколько он ими недоволен. Они предали интересы самой церкви, не получив взамен ни единой уступки. Жалкие посланцы хотя бы упомянули в разговоре с Фотием иллирийские епархии? Нет, они этого не сделали. И тут в Рим прибыл некий Феогност, который открыто выступил в защиту смещенного патриарха и подробно рассказал о несправедливости следствия, о вероломстве свидетелей, о беззаконном поведении Фотия, о верности Игнатия Риму и о несчастьях, которые ему пришлось претерпеть. В попытке заставить его отречься от патриаршества его снова арестовали, подвергли новым избиениям, две недели морили голодом и заточили в тюрьму в храме Святых Апостолов, где растянули на оскверненном саркофаге главного иконоборца Константина V, привязав к лодыжкам тяжелые камни. Наконец, когда он был уже почти в бессознательном состоянии, ему в руку сунули перо и, водя его рукой, поставили подпись на пергаменте, после чего Фотий своей рукой написал на нем акт об отречении. Несмотря на очевидные неправдоподобные преувеличения, папа больше не колебался: в апреле 863 года в Латеранском дворце собрался синод, который лишил Фотия всех богословских чинов и восстановил на прежних постах и Игнатия, и всех, кто лишился должности в связи с его делом.

Без сомнения, император и его патриарх были крайне раздражены непреклонностью папы, но Михаил был настроен особенно агрессивно. Как мы убедились, 863 год оказался чем-то вроде annus mirabilis для византийского оружия, однако в сфере религии происходили события, по сравнению с которыми весь спор касательно Фотия должен был казаться совершенно незначительным. В разгар ссоры между папой Николаем и Фотием в Константинополь прибыли послы от князя Моравии Ростислава. Их повелитель желал, чтобы все его подданные приняли христианство, однако все те христианские учителя, которых они выслушали, излагали противоречащие друг другу учения. Не пошлет ли император в Моравию заслуживающих доверия миссионеров, у которых можно научиться истине?

По крайней мере, так гласит легенда. Миссия в Моравию действительно состоялась, но массовое обращение в какую-либо религию почти всегда имеет политическую подоплеку, и этот случай не был исключением. В начале 862 года король Восточнофранкского королевства Людовик II Немецкий заключил союзный договор с болгарским правителем Борисом, и Ростислав отчаянно нуждался в союзнике, так что главной целью его миссии было предупредить византийского императора об опасности и убедить его взяться за оружие против соседей-болгар. Предложение о принятии православного христианства было лишь дополнительным стимулом, особенно учитывая, что Борис мог в любое время объявить о массовом обращении в христианство собственного народа и почти наверняка повел бы его под крыло Рима.

Для Фотия это стало возможностью не только расширить влияние православия далеко на северо-запад; еще больше его радовала возможность нанести серьезный удар папской власти. Для этого у него имелся идеальный кандидат – монах из Фессалоник Константин Философ, который позже принял славянское имя Кирилл. Блестящий ученый с великолепными способностями к языкам, он учился под руководством самого Фотия, который назначил его библиотекарем. Впоследствии он отправился с миссией к хазарам, проповедовал им на их языке и многих обратил в христианство.

Что касается военного вмешательства, то император Михаил изначально отнесся к этой идее без энтузиазма, не желая прерывать весьма успешное продвижение на восточном фронте ради западной кампании, которая была чревата большими проблемами. Однако предоставить Людовику свободу действий на Балканах означало накликать беду. Несколько полков призвали обратно в Константинополь, и армия во главе с императором перешла через границу, пока флот готовили к войне. Летом 863 года корабли вышли через Босфор в Черное море и бросили якорь у берегов Болгарского царства. Время было самое подходящее: основные силы болгар находились на севере, а юг был охвачен самым лютым за весь век голодом. Борис I немедленно отправил к Михаилу послов, чтобы обсудить условия, которые оказались достаточно простыми: болгарский правитель должен отказаться от союза с франками и принять христианство по православному обряду. Борис согласился с почти непристойной поспешностью. В сентябре 865 года он приехал в Константинополь, где его крестил патриарх; он принял имя Михаил, а его крестным отцом стал сам император.

Кирилл же весной 864 года отправился с миссией в Моравию в сопровождении своего брата Мефодия. Они пробыли в Моравии более трех лет. Согласно древнему преданию, Кирилл изобрел новый алфавит для письменной передачи славянской речи, которая прежде не имела письменности, а затем записал этим алфавитом Библию и некоторые части литургии. Однако для этого он избрал македонский славянский язык, который жители Моравии совершенно не понимали, так что нет ничего удивительного в том, что результаты его миссии оказались весьма неутешительными. Тем не менее, обеспечив славянские народы алфавитом, адаптированным под фонетические особенности их языков, Кирилл и Мефодий заложили основу для развития грамотности, и именно за это их больше всего почитают сегодня.

Пока два ученых святых возделывали свой моравский виноградник, Бориса снедало все большее беспокойство. Его царство внезапно наводнили греческие и армянские священники, спорившие друг с другом по поводу невразумительных вопросов вероучения, непонятного для его подданных, большинство из которых с ужасом обнаружили, что они не только должны подчиняться этим противоречащим друг другу чужеземцам, но еще и предоставлять им кров и пропитание. Было и еще кое-что: величественная церемония собственного крещения в храме Святой Софии произвела на Бориса глубокое впечатление; он хотел, чтобы подобные церемонии проводились для его народа и чтобы проводили их представители этого народа. По этой причине он написал Фотию, прося того назначить в Болгарии патриарха.

Пожалуй, именно тогда Фотий совершил самую серьезную в своей жизни ошибку. Он не только отказал Борису в его просьбе, но и сделал это безо всяких размышлений. Борис также перечислил некоторые мелкие детали православных традиций, которые шли вразрез с местными обычаями, предлагая позволить населению сохранить их, что позволило бы в значительной степени преодолеть сопротивление народа новой вере. Некоторые из его предложений Фотий отверг, остальные просто проигнорировал. Борис пришел в ярость. Он был рад стать крестником императора, но не был его вассалом. Прекрасно сознавая возможность натравить друг на друга патриарха и папу римского, летом 866 года он отправил к папе Николаю I делегацию со списком тех вопросов, которые отказался рассмотреть Фотий, добавив к ним несколько новых, и попросил папу высказаться по каждому из них.

Николай увидел в этом благоприятную для себя возможность. Он немедленно отправил к болгарскому двору еще двух епископов, снабдив их подробнейшими ответами на все 106 вопросов, заданные Борисом; он пошел на все возможные уступки, которые позволяло каноническое право, а в тех вопросах, где уступки оказались невозможными, объяснил причины своего отказа. Он согласился с тем, что и мужчины, и женщины могут носить штаны, а также тюрбаны – только не в церкви. Когда византийцы утверждали, что нельзя мыться по средам и пятницам, они говорили вздор; не было также причин воздерживаться от молока и сыра во время Великого поста. В то же время все языческие практики были запрещены, включая греческую традицию гадать, открыв Библию на случайно выбранной странице. Запрещалось и двоеженство.

Болгары были разочарованы запретом двоеженства, но в целом ответы папы их более чем устроили. Борис радостно поклялся в вечной преданности св. Петру и с большим облегчением выслал из своего царства всех православных миссионеров. Их коллеги-католики не замедлили явиться на их место.

Михаил III не был вовсе лишен полезных качеств. В двадцать с небольшим лет он уже был закаленным военачальником, а его физическое мужество на поле боя никогда не подвергалось сомнениям. Ему недоставало силы воли: он рад был передать обязанности по управлению страной другим людям и не мог справиться с собственным моральным разложением, которое в конечном итоге привело его к такой деградации, что он полностью заслуживал данное ему позже прозвище Пьяница.

К счастью, в Византии имелись государственные деятели выдающихся качеств, готовые взять в свои руки бразды правления и руководить страной от имени Михаила; вначале, во времена регентства его матери, таким человеком был евнух Феоктист, позже – ее брат Варда. В апреле 862 года, в следующее после Пасхи воскресенье, Варду сделали кесарем. К этому времени шансы Михаила иметь законных потомков были ничтожно малы, и Варду все воспринимали как следующего императора, считая, что время его восшествия на престол настанет довольно скоро. Он уже был василевсом (и притом превосходным) во всем, кроме титула. За десять лет его правления была одержана череда побед над сарацинами на востоке, произошло обращение болгар в христианство, а также серьезные подвижки в затянувшейся борьбе за независимость византийской церкви от Рима. Сам Варда разделял интересы своего зятя Феофила в том, что касается отправления правосудия, и позицию Феоктиста относительно поощрения образованности. Здание старого университета в Константинополе давно пришло в упадок, а в дни первых иконоборцев и вовсе рухнуло. Варда восстановил университет, на сей раз устроив его во дворце Магнавра под управлением Льва Философа, или, как его иногда называют, Льва Математика.

Наряду с Фотием и Кириллом Лев был одним из величайших ученых своего времени. В молодости он преподавал философию и математику в Константинополе, однако прославился лишь после того, как один из его учеников, приехав в Багдад, настолько поразил халифа аль-Мамуна, что тот спросил у него, кто был его учителем. Аль-Мамун, сам выдающийся интеллектуал, написал императору, предложив 2000 фунтов золота и договор о вечном мире в обмен на возможность одолжить у него Льва на несколько месяцев, однако Феофил вместо этого предпочел поселить ученого в столице, где он регулярно читал бы лекции. Пока Лев управлял университетом в Магнавре, Кирилл некоторое время занимал кафедру философии, а другие его ученики руководили кафедрами геометрии, астрономии и филологии. Кафедры религиоведения не существовало – университет занимался исключительно светским образованием, что объясняло враждебность, с которой к нему относились Игнатий и его последователи.

Среди многочисленных непривлекательных черт Михаила было стремление окружать себя фаворитами и закадычными дружками, которые сопровождали его в безумной и разгульной столичной жизни. Одним из таких людей был грубый и необразованный армянский крестьянин по имени Василий. Его предки, как и многие его соотечественники, осели во Фракии, но впоследствии попали в плен к Круму и были перевезены за Дунай на территорию, известную как Македония – возможно, из-за большого количества македонцев, которых постигла та же участь. Именно там Василий провел почти все детство, и поэтому он ошибочно известен как Василий Македонянин, хотя в нем не было ни капли македонской крови, его родным языком был армянский и по-гречески он говорил с сильным армянским акцентом. Он был совершенно безграмотен и мог похвастаться лишь двумя очевидными достоинствами: непомерной физической силой и поразительным умением обращаться с лошадьми. Именно его умение справляться с одним из норовистых жеребцов императора побудило Михаила взять его на службу.

С этого времени карьера Василия быстро пошла в гору. После назначения паракимоменом он вскоре стал не столько слугой Михаила, сколько его близким другом. После этого император и его главный министр находились в очень близких отношениях, однако предположения об их гомосексуальном характере маловероятны из-за тех мер, которые предпринял Михаил. Он хотел ввести во дворец свою давнюю любовницу Евдокию, не вызвав при этом скандала, и поэтому уговорил Василия жениться на ней. Означает ли это, что мальчик, которого она родила 19 сентября 866 года, был сыном Михаила, а не Василия? Если это так, то династия, которую мы называем Македонской, была на самом деле продолжением Аморийской; но знать этого нам не дано.

Влияние Василия при дворе росло, а вместе с ним росла и взаимная враждебность между ним и Вардой. Кесарь поначалу счел, что Михаил полностью доверил ему управление империей и что это положение дел будет сохраняться, пока Варда не вмешивается в развлечения императора; однако быстрота, с которой Василий укреплял свое положение, вскоре заставила его пересмотреть свое мнение. Честолюбие Василия еще не было удовлетворено – ведь к этому времени он нацелился и на императорский трон; и так же, как Варда отравлял разум Михаила, настраивая его против Феоктиста, Василий принялся исподволь возбуждать у императора подозрения в отношении его дяди.

Варда готовил масштабную экспедицию против Крита, который после освобождения Феоктистом очень скоро снова оказался в руках мусульман. Однако зимой 865 года до него дошли слухи о заговоре с целью убить его, в котором участвовали и Михаил, и Василий. Вероятно, Варда прямо сообщил племяннику об этих подозрениях, так как 25 марта 866 года император поставил свою подпись, а его главный министр нарисовал крест под официальным заявлением, в котором они клялись, что не имеют по отношению к Варде враждебного умысла. Эта клятва была столь торжественной (говорят, что подписи были сделаны кровью Христа, небольшое количество которой хранилось в храме Святой Софии среди самых драгоценных реликвий), что кесарь успокоился, и, когда вскоре после Пасхи армия покинула Константинополь, он находился на своем обычном месте рядом с императором.

В день посадки на корабль в Милете Варда приехал верхом к императорскому шатру, где сел рядом с племянником и со всей внимательностью слушал утренний отчет, который представлял один из логофетов. Когда логофет замолчал, краем глаза Варда увидел, как главный министр подал тайный сигнал, и схватился за меч, но было слишком поздно: одним мощным ударом Василий свалил его на землю, а затем к нему кинулись прочие заговорщики, чтобы с ним покончить. Сам император не пошевелился, но можно не сомневаться, что он знал о намерениях Василия. Он сразу написал Фотию, сообщая, что Варда был признан виновным в государственной измене и без промедления казнен. Через несколько дней армия вернулась в Константинополь, и критский поход завершился не начавшись.

На праздник Троицы в 866 году верующие, пришедшие в храм Святой Софии, были заинтригованы тем, что в храме поставлены рядом два трона. Еще больше они удивились, когда прибывший император не сел на свое место, а взошел на верхнюю часть амвона – большой трехъярусной кафедры из многоцветного мрамора. Василий, одетый согласно должности, поднялся на среднюю часть, а один из его секретарей занял место на нижнем уровне и принялся зачитывать документ от лица императора: «Повелеваю, чтобы Василий, преданный мне главный министр, избавивший меня от всех врагов и пользующийся моей сильной привязанностью, стал защитником и правителем моей империи и чтобы все мы провозгласили его василевсом».

Василий добился своего. Он сумел возвыситься от подручного конюха до императора всего за девять лет.

Правда, совместное правление двух императоров продлилось всего шестнадцать месяцев, и все это время они занимались главным образом религиозными вопросами. Поскольку в Болгарию хлынуло еще большее число западных миссионеров, Фотий осознал, что толкнул Бориса в лагерь папы римского. Еще хуже было то, что эти миссионеры распространяли две опасные ереси. Одна из них была практически оскорблением, так как утверждала, что Константинопольский патриархат был не самым старшим, а самым новым и, следовательно, наименее почтенным из пяти. Вторая для серьезных теологов вроде Фотия выглядела еще хуже: это было учение, которое папа Николай впервые одобрил и которое стало краеугольным камнем противоречий между восточной и западной церквами – учение о двойном исхождении Святого Духа.

В ранние времена христианской веры считалось, что третья составная часть Троицы – Святой Дух – исходит напрямую от Бога Отца. Затем, к концу VI века, стало появляться роковое слово филиокве – «и Сына»; и вскоре после 800 года, когда во время богослужения стало практикой повторять Никейский Символ веры, формула «исходящий от Отца и от Сына» распространилась повсюду на Западе. Для восточной церкви эта формула оставалась самой ужасной ересью, и для патриарха было невыносимо знать, что доверенные представители папы распространяют эту отраву среди болгар. Он решил созвать Вселенский собор, который предаст анафеме двойное исхождение, вырвет бедных заблудших болгар из адской пасти и, что самое главное, сместит папу римского.

Но не будет ли это пустым жестом? Фотий считал, что нет. Папа Николай I к этому времени был почти так же непопулярен на Западе, как и в Византии: не позволив королю Лотарингии Лотарю II развестись с женой и жениться на любовнице, он настроил против себя не только самого короля, но и его старшего брата, императора Запада Людовика II Итальянского. Послы поспешили ко двору Людовика, где быстро достигли взаимопонимания. Вселенский собор объявит о смещении папы Николая, а Людовик отправит в Рим военных, чтобы устранить его физически. В обмен на это Византия признает своего союзника императором франков. Это была серьезная уступка. Правда, подобное признание было даровано прадеду Людовика в 812 году, но тогдашние обстоятельства были совершенно иными, а Карл дорого заплатил за эту привилегию. Кроме того, Людовик, хоть и мог называть себя императором, был на самом деле малозначительным итальянским князьком – стоило ли возвышать его до уровня наместника Господа на земле, богоизбранного и равного апостолам? Михаил и Василий, чье личное превосходство было поставлено на карту, могли бы выразить протест, однако Фотий хорошо выполнил свою задачу: насколько нам известно, ни один из них ни словом не воспротивился. Однако они оба председательствовали на соборе, который прошел именно так, как планировал патриарх: ересь осудили, папу сместили и вдобавок предали анафеме. Людовик и его жена Энгельберта получили самые звучные императорские титулы. Фотий торжествовал: это было самое прекрасное время, настоящий пик его карьеры.

Однако, когда Михаил III и Василий I сели рядом, чтобы открыть собор 869 года, мало кто из присутствовавших тогда догадывался об их истинных взаимоотношениях. Михаил посадил своего друга на трон, поскольку не обманывался относительно собственной неспособности править страной, но он все больше погружался в разгульный образ жизни и становился уже не столько неудобным человеком, сколько серьезной помехой. Варда умел держать Михаила в узде, но к Василию он, естественно, не испытывал такого же уважения, и очень оскорблялся на любые увещевания своего соправителя. Василий Македонянин вновь решил, что пора действовать.

24 сентября 867 года оба императора и Евдокия вместе обедали во дворце Святого Маманта. К концу трапезы Василий под каким-то предлогом вышел и поспешил в опочивальню Михаила III, где погнул дверные задвижки так, чтобы дверь не запиралась. После этого он вернулся к столу и дождался, пока его друг, как обычно безнадежно напившись, доковыляет до постели; там Михаил немедленно забылся крепким сном алкоголика. Византийские императоры никогда не спали в одиночестве; императорскую спальню с Михаилом делил один из придворных, патрикий Василисциан, его давний собутыльник. Он заметил, в каком состоянии находятся дверные запоры, и в тревоге лежал без сна, когда услышал шаги: на пороге стоял Василий и восемь его приятелей. Василисциана отшвырнули в сторону и серьезно ранили мечом, когда он упал на пол. Один из заговорщиков подошел к спящему императору, но, видимо, не нашел в себе мужества убить его немедленно, предоставив кузену Василия Азилиону нанести решающий удар.

Бросив Михаила III умирать в луже собственной крови, убийцы поспешили к Золотому Рогу и на весельных лодках переплыли пролив, добравшись до Большого дворца. Один из охранников уже ждал их, и двери немедленно открыли. На следующее утро Василий первым делом поселил в императорские покои Евдокию – свою жену и любовницу убитого императора. Похоже, весть об убийстве Михаила вызвала мало сожаления у кого-то, кроме его ближайших родственников; однако один из придворных, которого на следующее утро послали организовать похороны, обнаружил страшно покалеченное тело Михаила завернутым в лошадиную попону; над сыном безутешно рыдала императрица Феодора и ее дочери, которых выпустили из монастыря. Михаила похоронили без пышных церемоний в Хрисополе, на азиатском берегу.