Глава 15
Мэтью
Чужой дом, чужая спальня и она.
Девчонка Уилсон.
Надо же. Ночью я был готов поверить, что все происходящее со мной сон. Бредовая фантазия на фоне боли, которая все время стремилась затуманить сознание и взять надо мной верх. Но я ошибался, все происходило всерьез.
Еще никогда я так не боялся потерять над собой контроль, как прошлой ночью. Неважно, как я здесь оказался и в каком состоянии, но Уилсон не заслужила того, чтобы разгребать это дерьмо со мной.
Это единственное, что я вчера хорошо понимал и в чем был уверен. Все остальное напоминало водопад, бьющий в меня потоком, состоящий из боли, мыслей и концентрации сил и внимания на одной точке.
Точнее, на одном человеке.
Эшли.
— Все будет хорошо, Мэтью. Постарайся отдохнуть, — это было последнее что она сказала, перед тем, как уснула.
А вот я уснуть не мог. Стоило закрыть глаза, как водопад превращался в водоворот. В мясорубку воспоминаний, в которой смешались картины из моей жизни.
Пьяный отец в гараже; потный Лукас в тачке с голой девицей на коленях; компания парней на Утесе и жестокая драка с Уолбергом. Кристиан в одежде для заключенных, входящий в комнату для коротких свиданий в окружной тюрьме Сэндфилд-Рока, и Бетти в слезах. Холод стальных наручников, впервые сдавивших мои запястья, и одновременно с этим слова офицера Уилсона: «Если ты выбрал этот путь, парень, ты плохо кончишь, запомни мои слова».
И среди всего этого — наполненные ужасом большие серые глаза его дочери. Которых, я всегда это знал, не должно было быть в моей жизни.
Я думал, что брежу, когда девчонка склонилась надо мной, и я их увидел… Она должна была бежать от меня, но вместо этого вдруг протянула руки.
«Мэтью, я… с-сейчас! Держись, слышишь!»
Искушение был слишком велико, а она близко.
Я бы убрался подальше, если бы смог. Если бы знал, кто в моей гребанной судьбе отвечает за подобные шутки. Почему я оказался здесь, а не в какой-нибудь канаве, где таким, как я, самое место?
Но у меня не было сил искать ответ. Не сегодня.
Как только я дотронулся до ее волос — она тут же повернулась ко мне и легла ближе, хотя, засыпая, отодвинулась на самый край. Мне даже показалось, что она проснулась и сейчас распахнет свои серые глаза и спросит: «Палмер, какого черта ты делаешь?». А я отвечу: «Не знаю. Может, у тебя есть варианты, Уилсон?».
Или сбежит, как сбежала из ванной комнаты, вытащив из меня все живое, что еще осталось после драки, и заставив задыхаться от тесноты в собственных ребрах.
Еще не скоро я остыл от ее прикосновений, проклиная этот день, Фримана вместе с Лукасом, и собственное бессилие, не позволяющее убраться из этого дома. Задаваясь вопросом: «Почему она и почему сейчас?». И не находя ответа…
…Волосы оказались мягкими и шелковыми, такими же богатыми на ощупь, как спрятанное в них золото, и сами рассы́пались под моей рукой. Горел ночник, в комнате было тихо, и я не соврал Уилсон, когда признался, что не помню, был ли в моей жизни человек, с которым я разделял сон. Тепло постели, тишину комнаты и общее на двоих одеяло. Лишь короткое время на уединение и секс…
Последнее никогда не было проблемой для того, кто родился под фамилией Палмер, да и редко нуждалось в постели. Мои братья постарались, чтобы я рано это себе уяснил и не задавал лишних вопросов.
Я и не задавал. Вопросы исчезли так же быстро, как ложные надежды разбились об отцовскую грубость и смех старших братьев. А затем я перерос и собственные глупые оправдания. В моей семье все было предельно открыто, чтобы у меня остались хоть малейшие иллюзии насчет того, кто я такой и что из себя представляю.
«Ты смышленый, Мэтью, и рожей вышел, а вот мать твоя была дура.
— Нет!
— Да. Иначе бы не связалась со мной и не родила тебя. Вот подрастешь, и мы замутим с тобой настоящее дело!
— Я не хочу.
— А кто тебя будет спрашивать? Или хочешь сказать, ты шибко умный для своего папаши?
— Хочу!
Рука отца в машинном масле, и еще достаточно сильна. Затрещина получается крепкая и со шлепком — звук разносится по всему гаражу, а я утыкаюсь носом в старый тюфяк, пропахший бензином и разлитым пивом. Следом летит пустая канистра — отец пнул ее ногой, и она врезается в стену над моей головой и с хлопком отлетает в сторону. Но я уже достаточно вырос, чтобы вскочить и обернуться. Не испугавшись, утереть нос и волком взглянуть на отца.
Крис чинит чей-то мотоцикл и вскидывает голову. Бросает на нас короткий взгляд и усмехается. Ну да, это смешно — меня весело воспитывать.
— А сейчас? — рычит отец. — Может, и пожрать себе сам достанешь, раз такой умный?
Но уступать не хочется. Я упрямый и надежда пока еще не умерла совсем.
— И достану!
— Мэтью, остынь! — ловит меня старший брат, когда я, пнув канистру в ответ, спешу убраться из гаража. — Да стой ты! Сам напросился, дурак…
— Отпусти!
— Не держи его, Кристиан. Пусть убирается, если не ценит, что у него есть дом. Да и кому он нужен? Даже мать на него плюнула… сбежала, шалава! Это я его воспитал! Ты сделан из такого же дерьма, как все мы, слышишь меня, сопляк?! И будешь делать, что я скажу!
План созрел быстро — обида вытолкала из дома взашей и погнала прочь. О будущем не думал, но доказать отцу хотелось — я смогу, я не такой, как он. У меня получится!
В том году на городской ярмарке было многолюдно, и я собирался испытать удачу на всех аттракционах, которые обещали счастливчикам призы.
Я выиграл несколько долларов, сразившись с семидесятилетним ковбоем в дартс, и еще десять — уговорив его поставив эти деньги на поросячий забег. Все шло просто отлично, старик был доволен и пообещал добавить мне еще пару долларов, если я выиграю для его внучки дурацкую желтую игрушку, которую обещали отдать победителю за ближайшим столом с аэрохоккеем. И которая ему вряд ли была нужна.
Я думаю, старик просто догадался, что мне нужны деньги, и хотел помочь.
Но у нас все равно ничего не вышло.
Тот день ярмарки стал последним днем, в котором до этого момента еще продолжали жить крупицы надежды.
«Папа, посмотри! Это же аэрохоккей! Я хочу сыграть! О, боже, я сейчас надеру этому мальчишке зад!
— Эшли, что за выражение? Оставим его для дома, договорились?
— Ха! Да здесь все так говорят! Ну, хорошо! Если я выиграю, я его поцелую! Так лучше?
— Боюсь, у тебя не хватит смелости, дочка. Тебе попался очень серьезный соперник. Причем, в прямом смысле этого слова.
— А вот посмотрим! Эй, соперник! Ведь ты сыграешь со мной?..»
Конечно же, я видел до этого рыжих. В них не было ничего особенного — обычные люди, такие же, как все. Но девчонка передо мной была другой. И словно взялась из ниоткуда.
Рыжеволосая, худенькая и большеглазая, она стояла и улыбалась мне, и, возможно, это солнце по-особенному осветило ее со спины, но показалась вдруг солнечной. Словно продолжение его лучей.
Я не мог поверить, что вижу ее, и что можно так искренне улыбаться. Что столько света может быть в одной рыжей девчонке… Его отражало каждое ее движение, каждое слово, блеск глаз и даже ее искристый смех. Так могла бы выглядеть радость, если бы я мог ее чувствовать…
Если бы я мог оставить ее себе…
Конечно, я проиграл. Я едва был способен думать и не мог отвести от нее взгляд. И остался ни с чем, когда ее руки буквально обожгли меня победным прикосновением, а потом она исчезла. Как исчезало все хорошее из моей жизни.
Я снова ощущал пустоту и разочарование. Солнце зашло за лес на дальнем холме, лучи померкли, и мир вновь предстал передо мной в своем истинном свете.
Я отдал старику-ковбою все выигранные деньги и ушел. Больше у меня не было иллюзий, теперь я знал, что мой отец прав.
Пальцы не слушались. Каждый вздох и движение приносили боль, но я повернулся и остался так лежать, рассматривая спящую рядом Уилсон. Сосредоточив мысли и внимание на ее лице.
За окном, во дворе коттеджа, кто-то прыгал в бассейн и веселился, зная, что дом Железной Пэйт будет последним, который посетит полиция. Но здесь, в тишине спальни, мне ничего не мешало думать и вспоминать: так вот ты какая, мисс Улыбка?
Я бы не удивился, если бы ты бросилась спасать щенка от своры собак. Вот только я и близко не щенок. Я вырос и стал одним из этой своры, и еще вчера тебя это так пугало, что ты боялась поднять на меня глаза. А сегодня решилась лечь рядом…
Я все-таки засыпаю, хотя поначалу это кажется невозможным — так сильно ноют ребра и пульсирует в висках. Кровь запеклась, шок прошел и тело все больше вспоминает, что оно живое. Две таблетки легкого обезболивающего, возможно, и способны помочь девчонке, но мало помогают мне. Куда действеннее меня успокаивает присутствие Уилсон и ее дыхание.
Я не один, мои пальцы в ее длинных волосах, и когда в какой-то момент ко мне подбирается темнота, я не позволяю ей утащить меня и остаюсь на грани. В серой зоне, где еще нет покоя и продолжают рваться воспоминания, но сквозь них мне все же удается дотянуться до сна и забыться…
— …М-мэтью?
— Что?
Она стоит передо мной, словно продолжение вчерашнего сна. Я смотрю на нее прямо, опустив плечи на подушку, и она смущается. Но это ее комната, и Уилсон старается удержать контроль над тем фактом, который только что обнаружила — оказывается, я все это время наблюдал за ней.
— Твоя куртка… она в моем шкафу. Не подумай, я не смотрела твои вещи, когда убирала ее, но мне показалось, что в кармане лежит телефон. Я только что оставила на столе свой номер сотового. Может быть, ты… позвонишь мне? С трех до четырех у меня будет свободный час и… — Уилсон делает решительный вдох, и это помогает ей договорить. — Я бы хотела узнать, как ты себя чувствуешь.
Мой взгляд продолжает цепко ее держать — мыслей о том, что она делала за закрытой дверью, стоя под душем, хватит еще надолго, — и это заставляет мисс Улыбку заметно нервничать, а меня мысленно чертыхаться. Она кусает губы и поправляет рубашку на груди, а я отвечаю первое, что приходит на ум:
— Обязательно. Если умру, ты узнаешь об этом первой. Мой дух сообщит тебе.
— М-м, ладно, — она неохотно сдается, хотя я уверен, что ей не терпится сбежать. — Я пойду. Мне уже пора.
— Спасибо за бутерброды, Уилсон.
— Не за что. Я куплю для тебя что-нибудь в ресторане на обратном пути.
— Возьми деньги, они в куртке. Там не только телефон.
Но девчонка упрямо качает точеным подбородком и отворачивается к двери. Надевает сумку на плечо и берет с полки ключи от комнаты — видимо, собираясь меня запереть.
В этот миг мы оба думаем об одном и том же, и она, оглянувшись, неловко оправдывается.
— Так тебе будет спокойнее, Мэтью. Родители сегодня дома, но сюда никто не войдет без меня, не беспокойся.
Мое беспокойство и страх закончились с визитом ее отца, когда мы с Уилсон оказались в обнимку на полу, и показалось, что удача меня покинула. В моем взгляде мало тепла, но сейчас я сержусь на свое положение и потерю контроля, и уж точно не на нее.
— Чувствую себя твоим пленником, мисс Смелость. Что дальше? Ты наденешь мне на шею рабский ошейник и поставишь на колени?
Ее ресницы изумленно вспархивают, и на секунду в глазах мелькает растерянность, но она тут же исчезает, и девчонка вдруг улыбается. Уже смелее смотрит на меня, немного задумчиво и оценивающе, возвращая мне долгий, любопытный взгляд от которого вышибает дух.
— Уже шутишь, Мэтью? Это хороший знак. Нет, не надену. Я немного изучила тебя в объектив своей фотокамеры. Это моя работа — подмечать детали и признавать очевидное. Мы не были знакомы, но я точно знаю, что ты не из тех людей, кого способны удержать ошейник или даже стены. И ты никогда не встанешь на колени… если только сам не захочешь. Запертая дверь — вовсе не преграда для тебя.
Уилсон уходит, и в коридоре раздаются ее легкие шаги. А я еще долго смотрю на то место, где она только что стояла, продолжая слышать сказанные слова.
Не из тех?
Да, не их тех. Вот только семейные стены меня очень даже крепко держат. Так крепко, что из них не сбежать.
