Европейцы на протяжении веков знали о буддизме очень мало. Миссионеры воспринимали его как языческое верование, которому надо противостоять христианской миссией, – и изучали буддизм для того, чтобы понять, как лучше проповедовать. Купцы, которые торговали с буддийскими странами, тоже изучали «азы буддизма», но для утилитарных целей – чтобы понимать, как лучше вести дела.

И только в XIX веке в Европе начинается серьезное научное изучение буддизма. Многих исследователей он поразил своими идеями – это было то, чего европейская культура доселе не знала.

А в XX веке в Европе и Америке буддизм, и особенно дзен-буддизм, становится очень модной темой. Иногда эта мода преодолевала даже межрелигиозные границы, вплоть до того, что католические монахи и некоторые протестантские религиозные лидеры стали практиковать психофизические упражнения, явно заимствованные из дзен-буддизма (это называлось модным словосочетанием «практиковать дзен»). Предполагалось, что человек должен обрести состояние, которое позволит ему более осознанно относиться к тому, что он исповедует, видит, знает.

Популярность, которую ваджраянские практики обрели в Европе, объясняется их прекрасной методологизированностью. Человеку предлагается эффективный способ в короткие сроки достичь заоблачных высот. Причем не только в следующей жизни, но уже здесь и сейчас. Для европейского сознания это оказалось очень востребовано.

А культурный процесс наоборот? Как буддисты восприняли европейское христианское мировоззрение?

С точки зрения буддизма любой христианин пребывает в плену первой клеши – невежества: он не знает, как устроен мир, поэтому у него изначально неправильное состояние сознания, и он никак не может продвинуться к нирване. Если же речь идет о христианских аскетах, подвижниках, буддисты, как мы уже говорили, готовы предположить, что у них в каком-то смысле достойная участь (в мире форм и не-форм), но эта участь все равно находится в рамках сансары. И, может быть, только в будущем это как-то повлияет на их более благополучное рождение.

Среди буддистов есть люди, которые своей аскезой добиваются впечатляющих результатов. И если сравнивать форму наверное, эти результаты выглядят более впечатляющими, чем подвиги христианских подвижников. Но для чего все это делается? Вопрос лежит в области целеполагания.

Какова цель христиан? У апостола Павла есть выражение: «дети мои, ради вас я снова в муках рождения, дондеже не отобразится в вас Христос» (Гал. 4: 19). Задача христианина – не просто уничтожить какие-либо движения души и тела, а бороться с греховными проявлениями, мешающими отобразиться образу Христа. Для христиан бесстрастие само по себе, без Христа, не имеет ценности.

Буддисту же никакие божественные помощники, и тем более Бог, не нужны, перед ним не стоит задачи обрести единство с Богом, а если он так вдруг помыслит, то окажется заложником уз незнания.

Иногда можно слышать рассуждения, что христианам стоит поучиться у буддистов смирению. Однако смирение – это специфическое понятие авраамических религий. Практика смирения себя перед Богом есть в иудаизме, в исламе с его покорностью, а наиболее полно и детально учение о смирении разработано в христианстве. Здесь мы находим ясные и отчетливые указания на необходимость смирения как ключевой добродетели, делающей возможной богообщение и уподобляющей нас Христу. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (1 Пет. 5: 5), – читаем мы в Новом Завете. И Сам Христос о Себе говорит, что «Аз кроток есмь и смирен сердцем» (Мф. 11: 28). Подобная задача не стоит перед буддистом в принципе, ибо его цель совершенно другая, да и смиряться ему не для чего и, главное, не перед Кем…

Человек европейской культуры, пытающийся понять логику мысли, религиозного восприятия и духовной практики буддизма, довольно скоро обретает ощущение постепенного погружения в иную вселенную. Для последователя авраамических традиций многие вещи в буддизме оказываются чужими и несамоочевидными. И напротив, некоторые концепции, вроде реинкарнации или безначальности и бесконечности существования мира и цикличности времени, воспринимаются как само собой разумеющиеся, без всяких обоснований.

Главное и самое яркое, что поражает нас при встрече с буддизмом, – это неагрессивное неприятие идеи Бога-Творца. Буддийское учение являет нам образец многовековых усилий по доказательству ложности самого стремления думать о Нем. Этот леденящий душу религиозный атеизм делает человека и только человека ответственным за свое будущее: как в этой жизни, так и в следующей.

Однако это очень специфическая ответственность, потому что нет никакого высшего судьи и законодателя, перед которым ты мог бы эту ответственность нести. Стало быть, правы в рамках своей системы последователи тхеравады, которые призывают, по сути, сконцентрироваться на эгоистичном бегстве из этого мира в поисках нирваны. Показательно при этом, что и их оппоненты – адепты махаяны – воспринимают сострадание ко всему живому и стремление помочь другим в обретении блага всего лишь как средство, как инструмент, который дает возможность следовать по верному пути.

Хотя буддизм в последние годы, прежде всего благодаря своей философской составляющей и детально проработанным психофизическим практикам, становится популярным на Западе – по природе своей это явление совершенно восточное, точнее даже – дальневосточное. Именно здесь он прижился, расцвел и принес обильные плоды.

Как мы знаем, самый распространенный вариант буддизма – махаянский. Махаяна же вобрала в себя много представлений и из даосизма, и из конфуцианства, и из иных местных верований, вроде японского синтоизма. Поэтому тот факт, что со своей исторической родины – Индии – буддизм был вытеснен и осел там, где мы его видим сегодня, – неслучаен. Перечисленные выше дальневосточные традиции оказались его предтечами, подготовившими в каком-то смысле для него почву.

Вспомним, например, что в китайском языке даже отсутствовал термин, обозначающий религию как явление, а все упомянутые традиции именовались термином «цзяо» – учение.

Или ключевое для китайской философской традиции понятие «дао» – вполне возможно, оно сыграло здесь свою роль. Дао – первоначало всякого бытия, которое важно и для конфуцианства, и особенно для даосизма, абсолютно безлично, невоспринимаемо, неуяснимо и невыразимо в словах. Концепция нирваны с ее апофатическим описанием до некоторой степени подобна методологии описания «дао», есть нечто общее у этих перекликающихся друг с другом идей.

Не стоит забывать и о том, что у даосов есть замечательная легенда об уходе основателя учения – Лао-цзы в Индию и создании им там буддизма. Эта идея абсолютно сказочная, но готовность связать даосизм и буддизм в личности одного культурного героя – явление весьма показательное.

Не случайно также, что во всех дальневосточных религиях онтологический статус человека по сравнению с авраамическими традициями – гораздо ниже. Человек автономизирован до предела.

В буддизме отсутствует важнейшая для христианства вещь – чувство присутствия личного любящего Бога, ощущение заботящегося о тебе Промысла Божия, Которым все мироздание и человек, как образ и подобие Творца, сохраняются в бытии. Между тем христианство вовсе не останавливается на констатации необходимости общения двух личностей – Бога и человека. Оно идет еще дальше: Христос нам предлагает называть Бога – Отцом. Мы буквально так и делаем каждый раз, когда произносим главную христианскую молитву, оставленную нам Спасителем: «Отче наш», «Отец наш, Который на небесах». Именно поэтому для меня, христианина и священника, выбор богооставленности как состояния человеческого сердца – «второе имя» буддизма…