Двадцать три

Начало положено. Они взяли его ДНК из окурка, брошенного на камни, прямо там, где он оставил меня тем утром. Оно совпадает со следами, найденными по всему моему телу. Прежде чем он оставил этот грубый генетический отпечаток, следователи наблюдали, как Том Мартин снова и снова возвращался на место преступления. Когда Руби позвонила, когда она сообщила о комментарии Тома по поводу «снимков» и о том, что она видела и слышала у воды, она не знала, что «Объектив камеры» числился четвертым в списке предполагаемого тупого оружия детектива О’Бирна. Он расположился ниже слова «Паяльник», но выше «Гаечного ключа» и «Молотка». Обведенный красной ручкой снова и снова, после того, как Ной спросил, нашли ли они Leica – это то единственное, что, наряду с фиолетовыми кроссовками и курткой, пропало из моей комнаты. Объектив камеры. Вещь, которая стала оружием, потому что просто попалась преступнику под руку. Это соответствовало составленному детективом описанию человека, которого они искали. Полный гнева, якобы несущий возмездие, кто-то, действующий импульсивно в порыве ярости. Плюс применение чрезмерной силы и то, как лежало мое тело: лицом вниз, будто меня смогли подчинить чужой воле. Каждый преступник оставляет ряд улик, и детектив О’Бирн знал мотивы, которые преследовал убийца Алисы Ли, в тот момент, когда увидел тело молодой девушки на камнях.

Звонок Руби отозвался металлическим стержнем в его позвоночнике, поднял его на ноги. Ее слов было недостаточно, чтобы привлечь Тома к ответственности, но О’Бирн был терпеливым человеком. Детектив немедленно приказал своей команде каждый день располагаться у реки под прикрытием. Небольшая группа следователей незаметно бегала трусцой, потягивалась, грелась на солнце, хлопая глазами, пока высокий светловолосый мужчина снова и снова возвращался к реке. Они наблюдали, как он перегибался через перила и не отрываясь смотрел на воду. В то же время детективы обыскали каждый магазин фотоаппаратов, каждый ломбард в окрестностях. Показывая изображение Тома Мартина, они раз за разом спрашивали: «Вы видели этого мужчину? Вы видели этого мужчину?», так прямо и настойчиво, что люди заикаясь отвечали «нет», гадая, что случится с бедным владельцем магазина или кассиром, которые смогут ответить на этот вопрос утвердительно. Один или двое догадались, что все это связано с хорошенькой мертвой девушкой из новостей, хотя, не желая оказаться втянутыми в то, к чему не имели абсолютно никакого отношения, они никогда не произносили моего имени вслух. Не в этот раз.

На той же неделе, по просьбе О’Бирна, полицейские обыскали реку. Они проверили погодные условия, рассчитали изменение приливов и отливов, а также прошедшие дни с тех пор, как Руби видела Тома на камнях и слышала, как он что-то бросил в воду. Течение рано или поздно выдает все секреты. Послания в бутылках обнаруживаются на чужих берегах через сто лет после того, как их выбросили в море. Река Гудзон соединяется с Атлантическим океаном, разделяет с ним ту же бурлящую воду, испытывает то же притяжение Луны. И вот однажды ночью следователи находят в солоноватой грязи щедро подаренный им приливами и отливами, переданный прямо в руки пятидесятимиллиметровый объектив с винтовым креплением. Из никелированной стали, с пятнышками моей, теперь напоминающей ржавчину, крови в канавках кольца отверстия. Оказывается, прошлое прилипает ко всему, к чему прикасается. Его невозможно просто смыть.

Детектив О’Бирн спокоен и задумчив, и они приближаются к самому важному и неоспоримому доказательству. Он уверен, что саму камеру они не найдут; речь идет о человеке, который захочет оставить себе сувенир. Что подводит О’Бирна к вопросу о фотографиях. Или снимках, как изволил выразиться Том. Подобный промах с его стороны был своего рода преднамеренным. Такие люди, как он, в конце концов выдают себя, раскрывают собственные секреты, потому что так отчаянно хотят оставаться в центре событий. Нарциссизм делает человека беспечным, каким бы умным он на самом деле ни был. Если Том до сих пор прятал камеру, непроявленная пленка, должно быть, дразнила его. Точнее, незнание, что на ней, особенно учитывая, что тело так долго оставалось неопознанным. Это заставило бы такого человека сгорать от любопытства. Фотографии, что бы на них ни было, стали бы окончательным доказательством его достижений, потому что только он знал, кто эта девушка, только он мог владеть каждой ее частичкой.

По расчетам О’Бирна, у Тома Мартина было меньше шансов проявить пленку после того, как его жертва была публично идентифицирована, как только набросок Джейн Доу заменили реальными изображениями Алисы Ли. Импульсивность имеет свои пределы, поэтому любые действия вскоре после преступления следует искать где-нибудь за пределами города. Подобные люди может быть и беспечны, но, по опыту О’Бирна, они редко бывают откровенно глупы.

Нужным местом оказалась двенадцатая лаборатория по обработке пленок. Бутик-магазин, специализирующийся на аналоговой фотографии, всего в двух часах езды от Манхэттена. Хорошо раскрученный в Интернете, его легко было найти с помощью поиска в Гугл. Когда они показали владелице лаборатории фотографию Тома, она прикусила губу и сказала:

– Да, кажется, я его помню. Он был здесь, может быть, месяц назад. Сказал, что приехал из другого штата. Большинство таких людей, как он, присылают свои пленки по почте, а мы отправляем обратно компакт-диск, но он сказал, что хочет именно распечатать фотографии. На самом деле он так и не вернулся. У меня где-то сохранились и фото, и негативы тоже. Некоторые из них получились не так хорошо…

Я оставила после себя собственную версию города. Я сфотографировала натянутые проволочные мосты и Крайслер-билдинг, а также людей, выходящих из метро. Я сфотографировала Статую Свободы с палубы парома Стейтен-Айленд и прозрачное основание Всемирного торгового центра. Суматоху на Таймс-сквер и статую моей тезки в Центральном парке, маленьких детей, свисающих с нее, как украшения. Я посетила каждое из этих мест и запечатлела каждое мгновение, которое теперь существуют как доказательство того, что я была здесь. Детектив О’Бирн просматривает каждое фото, каждое черно-белое изображение. Предпоследний снимок ощущается как удар. На нем ливень, горные породы, бурлящая река и подернутые дымкой огни Нью-Джерси на другой стороне от воды. А потом последний, сделанный мной снимок. Отражающаяся в текущей реке молния и, поскольку я все еще училась, намек на мои фиолетовые кроссовки в левом нижнем углу кадра. Детектив держит в руках последние мгновения моей жизни. Он видит то, что видела я, прямо перед тем, как из-под дождя вышел мужчина и разозлился настолько, чтобы схватить меня за горло. Настолько, чтобы вырвать камеру из моих рук и разбить ее о мой череп. Его злости хватило, чтобы вонзиться в мое умирающее тело, царапая мою спину о камни, чтобы навалиться на меня, изливаясь внутрь. На тот момент меня больше не было, я уже покинула собственное тело, но оно все еще было моим, когда он упал, кряхтя, на то, что от меня осталось. Горячее дыхание и липкая холодная кожа. Надломленный звук, с которым он заправляет рубашку в джинсы и застегивает молнию. Звук, который говорит, что он покончил со мной.

О’Бирн был прав. Том не мог устоять перед пленками и их тайнами. Воспоминаний о том, что он сделал, оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить его. Так что он осторожно вынул пленку, нашел фотолабораторию, которая, как он думал, расположена достаточно далеко от реки. Он намеревался вернуться за фотографиями, но потом они узнали мое настоящее имя. Мое лицо, на этот раз настоящее лицо, то, от которого он отвернулся, когда убивал меня, снова было повсюду. Тогда Том осознал, насколько был глуп и захвачен моментом. Он так и не вернулся, чтобы забрать эти фотографии.

Но он не мог перестать возвращаться к реке. Сначала он старался избегать места преступления в необычное время – в пять утра или в полночь, – когда чувствовал самое сильное притяжение. Он спускался туда только когда мог слиться с толпой и остаться незаметным. Когда Руби наконец появилась, он был там, он ждал. В момент, когда он увидел ее, перегнувшуюся через перила, с закрытыми глазами и подрагивающими мышцами, Том убедился, – она знает, что там произошло. Он предположил, и странная гордость разлилась в его груди, что эта женщина не осталась равнодушной к драме мертвой девушки. Он видел таких же на службе, в ту ночь свечей и гнева. Так много пугливых женщин, наивно полагающих, что их страх – это гнев, способный в конце концов что-то изменить. В ту ночь, стоя рядом со своей женой, он склонил голову. Она сжала его руку, увидев, как по щеке мужа скатилась слеза. Его жена думала, что он плачет из-за девушки, но он плакал от красоты всего происходящего, от великолепия этой грандиозной трагедии, которую сам же и организовал. Как это могло не тронуть, после того как он так долго чувствовал себя невидимым?

Когда Том подошел к Руби и пригласил ее выпить чашечку кофе, ему и в голову не пришло, что именно она обнаружила тело. Эта невероятная новость, когда она, наконец, рассказала ему, была подобна электричеству. Жар тела напоминал о том первом моменте, когда он ударил меня. То, что эта австралийка сама приплыла прямо ему в руки, было похоже на судьбу. Наконец-то у него появилась возможность поговорить с кем-то, кто знает, с кем-то, кто был там. После стольких недель произошедшее начинало казаться ему сном. Разговор об этом снова сделал бы его деяние благословенно реальным, но Руби продолжала отказываться, отмахиваясь от его вопросов. Тому потребовалась вся сила воли, чтобы не взорваться. Сидя за столом напротив него во второй раз, Руби пила вино, за которое он заплатил, ела еду, которую он заказал специально для нее, и все еще была такой благочестивой, вежливой, что у него возникло внутреннее желание ударить ее, посмотреть, как она упадет. Чтобы упасть на нее самому.

Очень жаль, что погода в тот день отказалась играть по его правилам.

Та оговорка, когда он прощался с ней, была чистой случайностью. Он был слишком поглощен мыслью о том, что в то утро Руби была в парке одна. Том думал о том, как легко было бы перетащить ее на строительную площадку, что дальше по реке – для этой дамочки металл и грязь, а не камни и вода – так что он просто перестал следить за словами. Тем не менее, австралийка никак не отреагировала, на ее лице не отразилось ничего, что бы говорило о том, что она заметила его ошибку. Поэтому Том не ожидал, что его слова когда-нибудь приведут к правде. Подумаешь, какие-то снимки, сделанные по всему городу.

Вторую ошибку Том совершил в тот же день, когда детектив О’Бирн держал в руках мои фотографии. Он оставил окурок, предложив свою ДНК полиции, которая пока что не имела права попросить ее официально. Что-то столь небрежно выброшенное, и в то же время что-то найденное. Мне нравится думать, что два этих события происходят в один день.

Том никак не ожидал стука в дверь. Также постучались к мистеру Джексону. Только на этот раз, когда Том Мартин открывает, по другую сторону двери стоят по стойке «смирно» мужчины. Когда они застегивают наручники на его запястьях, его жена выходит в коридор.

– Томми? – сначала в ее голосе слышится замешательство. – Томми! – Затем наступает очередь страха. Она бросается к мужу, но полицейские преграждают ей путь.

– Мэм, – говорят они, удерживая ее. – Извините, мэм.

Такая вежливость в последние мгновения, прежде чем они разрушат все ее существование, прежде чем они произнесут обвинение, которое оставит ее задыхающейся от рыданий на полу. Ее муж арестован за изнасилование и убийство Алисы Ли. Эта женщина крепко держала его за руку во время службы. Она мягко смеялась, когда он просил быть осторожной, ведь мужчина, совершивший это, может быть где угодно.

Целой жизни мало, чтобы соскрести всю ложь, которую Том Мартин вылил на тело этой женщины. Каждое последующее откровение, что выплывет наружу – жесткая порнография или видео с растлением несовершеннолетних на его компьютере, поддельные профили, которые он размещал на сайтах знакомств, пакеты с амфетамином, спрятанные в его шкафу, бывшая девушка, которая скажет, что он преследовал ее, когда она решила прекратить отношения. Довольно скоро появятся подробности того, как он разбил голову восемнадцатилетней девушке объективом ее же камеры, сдавил ей горло своими испачканными никотином пальцами и продолжил надругаться над ее телом, пока она умирала на берегу реки Гудзон. Подробности о том, как он, стоя над изуродованным телом девочки-подростка, подобрал ее нижнее белье, обувь и куртку и отвинтил окровавленный объектив от камеры. Даже если никто другой не поймет природу ее ужаса, эта часть будет преследовать жену Тома дольше остальных. Спокойствие, с которым ее муж, должно быть, упаковал свидетельства жизни молодой девушки. Расчет, с которым он решил, что забрать, а что оставить.

Эта женщина больше никогда и ни во что не сможет поверить. Люди, подобные Тому, никогда не разрушают только одну жизнь.

Теперь пришло время рассказать его историю. Время для газетчиков изучить мельчайшие детали его жизни, чтобы выяснить, почему он сделал то, что сделал. Хотя на самом деле это не имеет значения, верно? Вы и так уже достаточно знаете о нем. Я не хочу рассказывать его историю. Я даже не хочу больше произносить его имя. Мне непонятно, почему именно его следует собирать по кусочкам, запомнить. Я Алиса Ли. И это моя история.

Они схватили его.

Сначала Руби ошеломлена. Когда так долго задаешь один и тот же вопрос, требуется время, чтобы ответ обрел смысл, показался реальным. Она смотрит на лицо этого человека в новостях, вспоминает время, проведенное с ним, и кажется, что-то ползает по ее коже, забираясь внутрь. Не тупая печаль, заставляющая таращиться на стены, как было после того, как она нашла мое тело, а ожог, зуд, который пробирает ее до костей.

Я делаю все возможное, чтобы забрать свои воспоминания, те ужасные вещи, которые она каким-то образом смогла увидеть и почувствовать, но где-то, в тумане своей лихорадки, Руби отказывается отвести взгляд от того, что увидела. Поэтому я просто сижу с ней, нашептывая другие, сладкие и нежные, истории. Чтобы, когда лихорадка спадет, Руби могла вспомнить что-то еще, кроме этой правды.

Женская половина участников Клуба Смерти утешает ее, как могут. Сью привозит пироги, пирожные и кексы, все теплое и свежее. Когда Руби не может встать с постели, Ленни приносит цветы, следит, чтобы окна в квартире оставались открытыми. Бок о бок они читают поток новостей, вместе сталкиваются с этой ужасной правдой. В первые беспокойные ночи после ареста Тома Ленни остается, чтобы помочь Руби заснуть. Она звонит Кэсси, когда сидящая рядом с ней Руби не может подобрать слов, и заверяет обеспокоенную семью и друзей, что о Руби хорошо заботятся и что она в безопасности: «Да, у нее был шок, но она была великолепна. Серьезно, Кэсси, твоя сестра раскрыла чертово преступление. Думаю, она даже может получить медаль».

Позже, когда лихорадка спадает, Руби делает три телефонных звонка. Во-первых, говорит с Кэсси и матерью, чтобы, учитывая обстоятельства, убедить их, что с ней действительно все в порядке. К настоящему времени новость о том, что убийство, произошедшее в парке Риверсайд раскрыто, пересекла Тихий океан и попала в австралийские газеты и журналы; Руби – невидимая нить во всем, неназванное начало и конец событий. Немногие читатели когда-нибудь узнают, как она связала эту историю воедино, но она хочет, чтобы все именно так и оставалось.

– Эта история, – говорит она, – всегда принадлежала Алисе.

Закончив разговор с семьей обещанием впредь избегать трупов, Руби звонит Ною. Она догадывается, и правильно, что он будет относиться к новым событиям с осторожностью, захочет узнать подробности того, как она опознала мужчину, убившего его друга, но не пожелает обсуждать самого мужчину. Он говорит Руби, что не может даже смотреть на фотографии этого подонка, потому что один взгляд на его лицо вызывает в нем непривычную ярость и беспрестанное желание отомстить. Ной инстинктивно понимает, что подобные люди питаются подобными эмоциями, поэтому решает лишить моего убийцу кислорода, пока тот не исчезнет без следа.

– Ты храбрая, очень храбрая женщина, – говорит Ной, когда они заканчивают разговор. – Спасибо за все, что ты сделала для Алисы.

Последний телефонный звонок, который делает Руби, предназначен для Джоша. Он отвечает после второго гудка, как будто все это время ждал ее звонка.

– Мне очень жаль, – говорят они одновременно, как будто репетировали. Джош рассказывает ей, что нравоучения, полученные от Сью, были весьма свирепыми, хуже, чем нравоучения его собственной матери, а Ленни вообще была в ярости.

– Ты не можешь целовать кого-то, пока не расскажешь ему правду о себе, – сказала она ему. – У тебя нет такого права!

Он спрашивает о том, что произошло, он чувствует трепет и замешательство по поводу событий, которые произошли так быстро.

– Ты можешь рассказать мне все, – говорит он. – Я всегда рядом, если нужен тебе.

Руби, уставшая раз за разом повторять одно и то же, вместо этого просит Джоша рассказать его историю.

Он говорит, что его брак распался после несчастного случая на велосипеде. В первые месяцы выздоровления собственное тело начало казаться ему чужим, чем-то по непонятной причине прикрепленным к нему, так что Джош часто чувствовал себя одним из тех ходячих мертвецов, что застряли между жизнью и смертью. Как будто его настоящее тело куда-то ушло, забыв про него. Зная, что это не может быть правдой, чувствуя бьющийся пульс на запястье и мучительную боль от медленно срастающихся костей, Джош рационально понимал, что все еще был живым. Но темнота продолжала затягивать его, смола продолжала растекаться, пока его разум не стал густым от нее. Язвительный писатель, которым он был раньше, оказался в ловушке этой тягучей массы. Не только Джош задавался вопросом, будет ли он когда-нибудь снова писать или чувствовать себя счастливым.

Сначала Лиззи поддерживала его, – оставалась рядом с его больничной кроватью, суетилась вокруг него дома, – но чем дольше он жил в темноте, тем беспокойнее становилась его жена.

– У тебя ситуативная депрессия, – продолжала утверждать она, каждый вечер просматривая различные веб-сайты на своем iPad и сообщая мужу найденные факты. – Здесь сказано, что ситуационная депрессия часто встречается у людей, которые, – и она читала вслух ту или иную статью в журнале, мнение экспертов о том, почему после выписки из больницы Джош по-прежнему неохотно возвращался к своей прежней жизни, к своему прежнему «я». Лиззи пыталась понять, почему он вдруг стал как чистый лист, почему ни одна из обычных вещей не производила на него впечатления, не трогала его, и почему – факт, наиболее тревожный для любого, кто знал, каким подвижным он был до аварии, – новое состояние, казалось, не пугало его, независимо от того, сколько долгих дней и еще более долгих ночей оно длилось.

Лиззи потребовалось шесть месяцев, чтобы уйти от него. Она уже больше года живет в Лос-Анджелесе, пишет сценарии для телешоу. Сначала она все же лелеяла надежду, что прежний Джош вернется.

– Мы найдем для тебя шамана, – сказала она примерно через два месяца после того, как они поселились на Западном побережье. – Они могут проникнуть гораздо глубже, чем любые доктора. В ту темноту, куда ты погрузился.

Она присылала ему видео с медитациями и ссылки на занятия йогой на Бали. Вещи, которые могли бы вернуть его к ней, к привычному ритму их отношений, царившему до того, как однажды ночью он решил поехать домой через Центральный парк на велосипеде, колесо которого зацепилось за корень дерева и изменило все. Она скучала по их вечеринкам на крыше, по затуманенному только что выкуренным косяком сексу, и по тому, как имя ее мужа мелькало в заголовках ее любимых журналов. В конце концов, любовь Лиззи иссякла. Сначала ее стало меньше, а потом она ушла без остатка, как будто она раздавала ее из ограниченного запаса.

Лиззи уже давно перестала говорить об ароматических палочках и целебных растениях пустыни. Теперь в полученных от нее электронных письмах и сообщениях упоминаются документы на развод и продажа квартиры на Восточной 97-й улице. Джош говорит Руби, что избегает следующего шага не потому, что все еще надеется поработать над браком. Скорее, он был бы рад, чтобы все осталось так, как есть. Теперь Джош признает, что боится того, что может принести очередная перемена.

– Все пошло не так, как было задумано.

– Я понимаю, – говорит ему Руби. – Действительно понимаю.

Она думает о том, чему научилась, пока росла на краю дикого открытого океана. Если вы попали в ловушку подводного течения, то у вас нет выбора, кроме как сдаться и следовать туда, куда хочет унести вас вода. Сила течения в конечном итоге ослабнет, но только в том случае, если вы позволите ему унести вас достаточно далеко в море. Безопасность приходит, если плыть по течению, пока не освободитесь от него, и тогда, только тогда, вы сможете развернуться и поплыть к берегу.

Руби знает, как ориентироваться в явлениях, что случаются в изменчивом океане. Почему с таким стихийным бедствием, как любовь, должно быть по-другому, спрашивает она Джоша. Никто никогда не оказывается там, откуда начал, но вы добираетесь до дома, когда приходит время. Если, конечно, держали голову на поверхности, пока течение швыряло вас из стороны в сторону.

Иногда именно капитуляция, а не борьба спасает жизнь.

Руби не звонит Эшу. Это он присылает сообщение, говоря, что на работе ходят слухи, будто она помогла раскрыть крупное преступление.

Руби знает, что он не хочет обидеть ее этим бесцеремонным ответом, но она все же задается вопросом, когда Эш начнет воспринимать ее всерьез. Ответ скрыт в самом вопросе. Он не хочет, чтобы она была серьезной. Она – его способ отдохнуть от других серьезных вещей. Эту часть их сделки Руби больше не в состоянии выполнять. Не теперь, когда то, чего она так хотела, действительно произошло. Руби не уверена, что она все та же женщина, что отвечала Эшу взаимностью даже после того, как узнала, что он помолвлен. Эта ее версия кажется несовместимой с сильной и уверенной Руби, которая сидит перед детективом О’Бирном и подробно описывает свои встречи с мужчиной, что убил Алису Ли. Руби предлагает достаточно важной информации, чтобы, оглядываясь после на это преступление, считать ее тем, кто привел сложное расследование к его завершению.

Это не та женщина, которую когда-то знал Эш.

Это та женщина, которой она хочет быть.

Не думаю, что тебе следует приезжать сюда, Эш, – в конце концов отвечает Руб.

После отправки этого сообщения Руби целый час смотрит в потолок. Говорят, что правда освобождает, но иногда это делает и ложь. Ответа не приходит. Эш не станет отвечать. Руби в последний раз позволяет себе погрузиться в страдания, что приносит образ, который она создала, представляя их вместе в Нью-Йорке. Она пробует на вкус мечты о темных барах и сверкающих крышах, перекатывает их на языке, чувствует во рту привкус тоски по Эшу. Руби сглатывает жизнь, которую ей не довелось прожить. Все было так близко, но она не может продолжать цепляться за то, чего уже нет.

Эту финальную, завершающую истину она не отправляет через океан. Для такого момента, для такого конца слов слишком мало. Только тишина может вместить ее печаль сегодня вечером.

В пачке с фотографиями был еще один снимок. Самый первый, сделанный задолго до всех остальных фотографий Нью-Йорка. Когда эта черно-белая пленка была только загружена, когда учитель давал инструкции своему ученику.

– Нужно смотреть вот сюда. Поскольку это дальномерный фотоаппарат, сначала ты видишь два изображения, а этот рычаг фокусировки помогает приблизить их друг к другу… Требуется немного практики, чтобы освоиться, но в конечном итоге из двух разных точек получается единое четкое изображение. Видишь?

Мистер Джексон был так близко, а камера казалась такой интимной, что я отвернулась как раз в тот момент, когда он сделал снимок. Мои волосы серебристо светятся в кадре, фосфоресценция в темноте. И хотя вы не можете видеть моего лица, я знаю, что смеюсь.

Подобные вещи невозможно забыть.