Двадцать два

Когда Руби звонит в квартиру Сью, Ленни уже сидит на кухне и режет овощи. Каждый раз, когда она опускает лезвие, острый металл находится в опасной близости от ее пальцев.

– Не исчезай снова, – мягко журит Сью, когда открывает дверь, но, когда Руби входит в комнату, Ленни ведет себя менее деликатно.

– Куда, черт возьми, ты пропала, Руби?

– Прости, – говорит Руби, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Мне нужно было кое в чем разобраться.

Обе ответили на ее экстренное сообщение в течение нескольких минут. Не успела Руби опомниться, как впервые оказалась на пути к их многоквартирному дому в Бруклине, манящему комфортом и домашней едой.

Такое сообщение отправила Руби, снова и снова перебирая в голове комментарии Тома. Она чувствовала, что может сойти с ума в своей маленькой квартире, поэтому с замиранием сердца написала им и с облегчением, напоминающим порыв прохладного воздуха в душной комнате, обнаружила, что Сью и Ленни все еще хотят общаться с ней.

Усаживаясь рядом с Ленни, Руби наблюдает, как Сью, прежде чем вернуться к своей нарезке, молча поправляет хватку Ленни на ноже. Непринужденная интимность этого жеста по-матерински прекрасна, хотя ни одна из ее подруг, похоже, не задумывается об этом. Руби смотрит в бокал с вином, который для нее заранее приготовила Сью. Она размышляет, что, возможно, именно такая – спокойная и уверенная – разновидность дружбы самая лучшая. Она задается вопросом, сколько времени ей потребовалось, чтобы понять, – быть для кого-то изученным и известным намного лучше, чем быть для кого-то вечной загадкой.

Руби понадобилось бы больше пальцев на руках и ногах, чтобы сосчитать, сколько раз Эш говорил ей подобное.

Она открывает рот, раздумывая, с чего бы начать свой рассказ о Томе, когда к ней поворачивается Ленни.

– Итак, ты уже говорила с Джошем?

Это почти облегчение – отодвинуть Тома на задний план, хотя бы на минуту, и сосредоточиться на теме, для которой намного легче найти слова.

– Я никогда не рассказывала, почему приехала в Нью-Йорк, – нервно начинает Руби, когда Сью прекращает резать. Ленни уже явно затаила дыхание.

– Я уехала, потому что у меня был роман. С парнем, по имени Эш, который в этом году женится. Я так долго была любовницей, ожидая, пока он выберет меня, так что когда Джош сказал, что все еще женат, мне показалось, что я наступаю на те же грабли…

Остальные подробности выплескиваются в спешке, – душевная боль, смущение и одиночество, которые преследовали ее от Мельбурна до Нью-Йорка. Прежде чем Руби успевает себя остановить, она уже плачет, а Ленни вскакивает со стула и заключает ее в крепкие объятия.

– Теперь все обретает смысл, – говорит Ленни, чей голос тоже срывается. – Я знала, что с тобой что-то не так! Нужно было рассказать нам об этом раньше.

– Согласна, – добавляет Сью, проводя пальцами по своим коротко остриженным волосам, – жест, который Руби теперь распознает как попытку собраться с мыслями, прежде чем заговорить.

– Я очень рада, что ты все нам рассказала, Руби. И я не стану тебя осуждать за то, как или кого ты решила любить.

– Что касается Джоша, – продолжает она, – тебе следует знать, что с ним все иначе. Он уже некоторое время живет один. Я все время твержу, чтобы он поторопился с разводом, но, когда дело касается его личной жизни, он такой прокрастинатор. Мы надеялись, – Сью смотрит на Ленни, которая энергично кивает, – что ты могла бы стать для него катализатором. Чтобы он, наконец, начал двигаться навстречу новой жизни. Он, по сути, только о тебе и говорит.

Руби моргает, пытаясь переварить полученную информацию. За последние два дня на нее обрушилось так много откровений, что она едва поспевает за ними. Прошло даже не так много времени с тех пор, как она узнала мое имя, а теперь…

Алиса Ли всплывает в ее голове с поразительной ясностью, и Руби останавливается, вспоминая, зачем пришла сюда сегодня вечером. Она делает большой глоток вина, на какое-то время избавляясь от мыслей о Джоше.

– Думаю, мне стоит вас поблагодарить. Но… на самом деле, я хотела поговорить о другом. Вчера кое-что случилось.

Не торопясь, Руби рассказывает Ленни и Сью о встрече с Томом. О том, как он появился именно в том месте, где она нашла мое тело, и каким очаровательным он показался сначала, прежде чем продолжил пытаться вернуть разговор к убийству, даже когда она ясно дала понять, что не хочет об этом говорить.

Когда Руби вспоминает их встречи, она думает о детективе О’Бирне, а именно – о том, как пыталась объяснить ему, что произошло там, у реки, а он только сказал, что может потребоваться время, чтобы вспомнить детали, особенно важные. Руби следит, чтобы детали, которые она помнит о Томе, были расположены в правильном порядке. Она хочет дать своим друзьям самое ясное представление о нем, какое только может. Тем не менее после комментария Тома о «снимках» Руби выдерживает паузу. Она изо всех сил пытается описать эту конкретную деталь и все, что последовало за ней: нежеланный поцелуй и сообщение Джоша, встреча с Ноем, его истории об Алисе. Руби знает, что каждая деталь ее истории полна значения, но что, если она читает раскрывшиеся перед ней знаки неправильно? Когда в последний раз она сталкивалась с абсолютной правдой?

Руби вдруг видит, как Джош протягивает свой телефон, словно букет цветов. На экране – мое улыбающееся лицо.

Сделав глубокий вдох, она продолжает, наконец в состоянии признать, насколько неудобно она чувствовала себя в компании Тома. Как он продолжал давить на нее, и на меня тоже.

– Похоже, этому парню известно то, чего, по сути, он знать не должен, – добавляет она, испытывая то же чувство, что и в начале, пока она, смущенная, поднималась по лестнице в квартиру Сью со страхом, что друзья захлопнут дверь у нее перед носом. Проделав такой долгий путь, она чувствует себя измученной, но, судя по выражению лиц Ленни и Сью, они полностью поддерживают ее.

– О Боже, Руби. Ты действительно думаешь…

Впервые Ленни не находит слов и замолкает, обращаясь за помощью к Сью. Пожилая женщина задумчиво молчит, пока наполняет каждый бокал почти до краев. Если бы Руби не знала ее лучше, она бы поклялась, что у Сью дрожат руки.

– Этот мужчина, кем бы он ни был, не имел права заставлять тебя так себя чувствовать, Руби.

Сью действительно дрожит, но не от страха. От ярости.

– И Алиса, бедная, несчастная девочка. Она была практически того же возраста, что и моя Лиза. То, что с ней случилось, сводит меня с ума. Эти гребаные мужчины, которые разрушают целые жизни просто потому, что могут.

– Я никогда, никогда не слышала, как ты ругаешься… – начинает Ленни, но останавливается. – Ты права. Меня это тоже чертовски бесит. И пугает.

Вино выскальзывает через край бокала Ленни, которая смотрит, как оно проливается на стол, прежде чем снова повернуться к Руби. Ее темные глаза широко раскрыты.

– Ты действительно думаешь, что он мог это сделать? Этот Том.

Как Руби может знать наверняка. Чтение реальных криминальных сюжетов и блуждание по Интернету с воображаемой лупой совсем не готовили ее к подобному. Даже то, что она видела работу на месте преступления вблизи или ее неуклюжие ответы на допросе О’Бирна, или встреча с такими следователями, как офицер Дженнингс, не могли бы дать ей в руки инструменты, необходимые для определения мотивов Тома вчера у реки или в любой из предыдущих дней. Как проникнуть в разум убийцы? А если все-таки удастся, будет ли этот разум выглядеть как-то иначе, чем у любого другого человека?

– Насколько я знаю, – медленно отвечает Руби, – Том отличный парень. Дерзости и странного отношения к Алисе недостаточно, чтобы считать его убийцей.

– Да, этого недостаточно, – отвечает Сью. – Поэтому я хотела бы задать тебе один вопрос. Вопрос, который мы недостаточно часто задаем самим себе. Доверяешь ли ты своему инстинкту, Руби?

Вопрос кажется таким же большим, как и комната, и все женщины, находящиеся в ней, делают паузу, чтобы обдумать его. Они думают о тех ночах, когда переходили дорогу, чтобы обойти припаркованную машину с включенными фарами, или притворялись, что разговаривают по телефону, когда кто-то следовал за ними на слишком близком расстоянии. Они вспоминают времена, когда пересаживались в общественном транспорте или говорили «нет, спасибо» на предложение выпить. Попытка защитить себя как замена инстинкту, потому что в таких случаях твоя правота может принести много бед.

Руби чувствует, как ее тело выгибается навстречу этому внезапному осознанию. Ее охватывает дрожь, которая почти побуждает подняться на ноги.

– Я боюсь собственной правоты, – говорит она, вытягивая руки, чтобы осмотреть крошечные волоски, вставшие дыбом. – Потому что… Вы представляете, что бы это значило?

Она вспоминает то, что Джош сказал ей той ночью в секретном баре, когда они, наконец, узнали мое имя.

– Они не всегда чудовища, Руби. Иногда это нормальные парни, способные на ужасные вещи.

Такая маленькая истина, что она, как и я, чуть не упустила ее из виду. Но вот она. Истина, наполовину скрытая камнями и грязью, ждущая, когда ее найдут.

Вы не должны винить меня в том, что произойдет дальше. Хотя, полагаю, некоторые из вас уже предвидели это. Возможно, в том, чем все обернулось, есть и моя вина. Только, пожалуйста, знайте, что я бы никогда намеренно не подвергла Руби опасности. Будь у меня возможность, я бы показала ей эту последнюю, важную деталь по-другому.

Она не может уснуть. Ленни и Сью решили, что ей следует немедленно обратиться в полицию.

– Может быть, утром, – сказала она перед тем, как отправиться домой, надеясь, что за ночь сумеет найти необходимые для звонка слова. Руби знает, что детективу О’Бирну понадобится что-то более конкретное, чем ее инстинкт или неприятные ощущения от встречи с Томом. Но слова не приходят. Вместо этого ее голова забита обрывками разговоров недельной, месячной, а то и годовалой давности. Теперь голос Тома звучит громче остальных. Теперь Руби кажется очевидным, что что-то – все – в их общении было неправильным. Почему он… и зачем ему… и что он… Руби в отчаянии сбрасывает покрывало с кровати. Что она упускает?

Том знает что-то об Алисе. Это невозможно, но она все же возвращается к этой мысли, снова и снова.

Он не должен этого знать. Она – та, кто нашла тело, и ночь за ночью ходила по всему городу, соединяя воедино кусочки пазла, которые можно было по пальцам пересчитать. Так как же Том может владеть такой важной информацией, о которой она сама раньше даже не догадывалась?

Происходящее похоже на то, что было в то утро. Комната слишком мала для ее слишком больших мыслей. Руби, будто бы в полудреме, встает в темноте с кровати и надевает кроссовки. Когда она выходит из своей квартиры и направляется к Риверсайд-парку, улицы так же пусты, как и в то утро. Одно отличие – сегодня нет дождя. Но неподвижность города, его тишина и ее разочарование те же. Взглянув на часы, Руби подсчитывает, что солнце взойдет через полчаса. У нее над головой небо уже меняет свой цвет. Это придает Руби смелости, делает ее шаги более легкими, когда она входит в парк.

Я чувствую, как адреналин течет по ее венам, толкает ее к реке. Мне хочется крикнуть «Стой!», найти способ остановить ее. Я бы расколола небо, пролила бы потоки дождя, устроила бы оползень и повалила бы деревья, если бы могла. Тем не менее Руби продолжает бежать. Она не видит и не слышит меня, не может предугадать, что ждет ее там, внизу, на этих камнях. Я мчусь между рекой и дорожкой, по которой она бежит через парк, отчаянно пытаясь удержать ее. Этим ранним утром в парке есть другие бегуны и велосипедисты, так что я пытаюсь переставить их, чтобы они попались на ее пути, но ничего не получается. Моя паника – легчайшее прикосновение, порыв ветра, сгибающий ветки деревьев, но Руби движется слишком быстро, чтобы почувствовать это.

А потом, к счастью, она останавливается. Небо все еще темное, а река еще темнее. Руби стоит высоко над тем местом, где все произошло. Она знает, что прямо перед ней – ступеньки, которые приведут к воде. Она задается вопросом: неужели это то, что чувствовала Алиса, направляясь к реке в то утро? Необъяснимую тягу к воде? Она сознательно игнорировала собственную безопасность, потому что у нее была цель, то, что было необходимо сделать?

Руби осторожно и тихо спускается по ступенькам. Достигнув среднего уровня парка, она, наконец, видит то, от чего я так отчаянно пыталась ее уберечь: под ней Том Мартин. Он стоит на камнях и перекладывает что-то из одной дрожащей руки в другую. На этой неделе он приходил сюда каждое утро, всегда до восхода солнца. Его глаза закрыты, ноги расставлены, он стоит на том самом месте, где нашел меня. Я тоже прихожу сюда каждое утро и наблюдаю, как разрастается грязно-коричневым цветом его желание к Руби. От этого мне хочется кричать. В их первую встречу именно я прошептала эти слова ему на ухо, пожелала, чтобы он произнес их вслух.

Я заставила ту чайку закричать, я сделала вино кислым. Когда он поцеловал ее, я приложила свою руку к его губам, так что она почувствовала хрупкость моих костей вместо его теплой плоти. Но этого оказалось недостаточно, чтобы предотвратить происходящее.

Этого оказалось недостаточно, чтобы держать Руби подальше от него.

Теперь я чувствую, как Руби дрожит. Инстинктивно она отходит немного назад, создавая достаточное расстояние, чтобы убежать, если Том внезапно отвернется от реки и увидит, что она наблюдает за ним. За долю секунды она прикидывает: ему придется карабкаться по камням, перелезать через металлические перила, так что у нее будет достаточно времени, чтобы спастись. Но Руби знает, – ее безопасность никто не гарантирует.

Сражаться. Бежать. Замереть. Что мы выбираем в такие моменты? Руби одновременно и приросла к месту, и готова бежать. Но есть кое-что еще, что пугает меня больше всего. В ней кипит раскаленная добела ярость, ее кровь заменяет пламя. Она представляет, как несется вниз по лестнице, сметая этого мужчину.

«Как ты посмел! – хочется ей кричать. – Как ты посмел!»

Теперь у Руби не остается никаких сомнений. Мужчина, который поцеловал ее два дня назад, – это мужчина, который изнасиловал и убил Алису Ли.

Что она сказала ему перед прощанием?

То, что ни одна из нас не говорила, то, что ни одна из нас не скажет: Ты слишком настойчив. Я не знала, как сказать «нет», а ты так и не дождался моего «да». Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Мы проглатываем слова, пропускаем предупреждающие звоночки, чтобы терзаться сомнениями и отвергнуть настоящую правду. Мы успокаиваем, сглаживаем углы. Мы не говорим лишнего, не улыбаемся слишком много и позволяем им прикасаться к нам, надеясь, что скоро они уберут свои руки.

Когда он спустился на камни, когда подошел ко мне под проливным дождем и сказал: «Милое местечко, не правда ли?», я не столько испугалась, сколько насторожилась. Я заметила его интерес ко мне и сразу осознала, что теперь отвечаю за то, во что этот интерес выльется. Я знала, что мне следует отвечать на его ухаживания осторожно, что моя реакция определит, захочет ли он устроиться рядом или повернуться и оставить меня в покое, чего я от него и хотела. Вот о чем я думала, как раз перед тем, как он материализовался из пелены дождя. Я думала о том, что на самом деле свобода и безопасность – одно и то же. Было чуть больше половины шестого утра, воздух вокруг меня вибрировал и ветер свистел. Я сняла свою парку, чтобы прикрыть фотоаппарат от дождя, так что мои руки были открыты, выставлены напоказ. Стук дождевых капель и ледяной воздух бодрили. Я не спала, наблюдая, как просыпаются здания на другой стороне Гудзона, как на фоне темного неба одно за другим загораются окна. Я размышляла о свободе и безопасности, о том, какой независимой я стала. Нить, тянущая меня обратно к мистеру Джексону, наконец-то ослабла, если не оборвалась совсем.

Когда тем утром мой бывший любовник, явно все еще не до конца проснувшись, ответил на звонок, я сначала молча слушала, как он снова и снова повторяет «Алло?», пока, наконец, он не выдохнул мое имя.

– Алиса? – Его голос звучал устало. – Это ты?

– Прости, что забрала камеру твоей мамы, – сказала я в ответ и услышала еще один вздох, прежде чем мистер Джексон спросил, откуда я звоню.

Оглядывая свою спальню в квартире Ноя, я видела свою новую жизнь: брошюры школы фотографов на комоде, чистый набор стикеров для заметок, ожидающих, когда я что-нибудь напишу, книга об обычном поведении собак, фиолетовые кроссовки у подножия моей кровати, носками направленные к двери. Снаружи я услышала раскат грома, похожий на звук поезда, и сквозь приоткрытую занавеску увидела туманное оранжево-голубое грозовое предрассветное небо.

– Из дома, – ответила я, зная, что это такая же правда, как и все, что я когда-либо говорила.

Секунды, минуты я ждала, пока мистер Джексон спросит, все ли со мной в порядке. Я ждала, что он сосредоточится на прошлом месяце, когда я отсутствовала, начнет расспрашивать об этом, но вместо этого он молчал. И тут я поняла, что он не хотел знать, где я.

– Мне нужно идти, – сказала я наконец. – Я просто хотела дать тебе знать, что я жива.

Его затянувшееся молчание было волной правды, готовой обрушиться на меня.

Я повесила трубку.

Именно это длинное молчание вытолкнуло меня за дверь, в раннюю утреннюю бурю. Мне нужно было пространство, в котором я смогу вытянуться в полный рост после того, как наконец увидела, какой маленькой он пытался меня сделать. Все это время, проведенное с мистером Джексоном, я была под контролем. Он никогда не давал мне возможности совершать ошибки, понять, кем я была на самом деле. Он хотел, чтобы я вела себя так, как устраивало его, и даже больше, – чтобы мое поведение сохраняло его представление обо мне. Какое-то время такой любви для меня было достаточно.

Но не теперь.

Свобода тогда означала вырваться из этих ограничений раз и навсегда. Вот когда мое сердце замедлилось, а мир расширился. Шагая к парку, я ничего не боялась. Моя новая, головокружительная свобода была рукой на моей спине, что подталкивала меня к воде. Мимо выщербленных деревянных загонов для собак, куда я приводила щенков в погожий день, и пустых, превратившихся в грязное месиво, спортивных площадок, которые летом кишели людьми. Я поворачивала лицо к дождю, затем так же быстро, когда вода обжигала мне щеки, отворачивалась от него. Я чувствовала электричество в воздухе, прежде чем молния снова прорезала небо, а гром отзывался эхом вслед за ней. Я знала, что была такой же дикой, как этот шторм, такой же полной сил. Запечатлеть эту непогоду значило бы подарить фотошколе мой автопортрет, показать им, каким фотографом я намереваюсь стать.

А потом незнакомец начал спускаться по камням, направляясь прямо ко мне. Уставившись на мои голые руки, он ткнул в мою сторону потушенной сигаретой и спросил, нет ли у меня огонька. Должно быть, все произошло из-за того, как я слегка покачала головой, или из-за того, как снова обратила свое внимание на Leica. Моей последней ясной мыслью, когда я смотрела в этот маленький видоискатель, было то, насколько молнии напоминают кровеносные сосуды. Вены, разветвляющиеся по небу.

А потом именно он, а не молния, расколол меня надвое.

Хотя после ей будет казаться, что это все ей привиделось, сейчас, когда Руби смотрит на него, она видит все, что Том Мартин сделал со мной тем утром, ловит взглядом ослепительный красный свет злодеяния, что вспыхивает на его теле. Я понятия не имею, как это происходит, почему она внезапно может взглянуть на мир моими глазами. Вот я спускаюсь по скалам, чтобы приблизиться к воде. Мне нравится, как она отражает молнии, отражает небо. Вот я смотрю в свой видоискатель, обрамляю мир, думая, что он принадлежит мне. И вот я – стою, пораженная пониманием того, что кто-то стоит на тропинке позади меня, его глаза блестят в темноте. Руби может видеть каждый его уродливый электрический импульс, когда он приближается ко мне. Более того – к моему абсолютному ужасу – она внезапно может почувствовать все, что чувствовала я тем утром.

Как будто то, что случилось со мной, происходит и с ней тоже.

– Привет, – говорит он, и сначала я думаю, что все обойдется. Этот мужчина выглядит нормально, в своей аккуратной рубашке и обычных ботинках. Я предполагаю, что ему, как и мне, не спится, или он просто любит шторм, кому-то больше нравится стоять под дождем, чем лежать в постели. Я говорю себе, что нет причин бояться, но, когда он тоже перелезает через перила и не торопясь подходит ко мне, я боюсь.

– Огонька не найдется? – спрашивает он, протягивая наполовину выкуренную сигарету. На этот раз я замечаю. То, что его голос звучит слишком размеренно и осторожно, будто он едва сдерживает себя.

– Нет, – говорю я, расправляя плечи. Я надеюсь, что этот жест заставит меня выглядеть сильнее, чем я есть на самом деле.

Никогда не показывай им, что ты боишься – я прочитала это однажды, и теперь делаю все возможное, чтобы обмануть его, стоя на месте с одной только камерой между нами. Иногда я ошибалась, даже когда чувствовала опасность, пульсирующую в горле, так что какое-то время, пока он пытается завести разговор о погоде, моей камере, о том, что я здесь делаю в полном одиночестве, я думаю, что это один из таких случаев. Я отвечаю коротко и вежливо, выигрывая еще несколько минут, приближающих восход солнца. Но потом он говорит мне, что я красивая и спрашивает: «Тебе нравится трахаться?», и в глубине души я уже знаю, что в этот раз не ошиблась. Когда он приказывает мне улыбнуться, когда подходит ближе со своей самодовольной уверенностью, я уступаю. В последний раз я думаю, что знаю, что делать, что смогу выжить, если просто подыграю ему.

Как я уже сказала. В конце это все равно удивило меня. То, что у меня не было никаких шансов. То, как быстро Том Мартин покончил с моей жизнью.

Руби видит и чувствует все, что со мной случилось, а потом поворачивается и бежит. Тошнота подступает к горлу, вытесняя страх. Так что, когда она достигает безопасных верхних уровней парка, то сгибается пополам и выблевывает все, чему стала свидетелем.

Она оставалась на месте достаточно, чтобы перед побегом услышать всплеск, – безошибочный звук чего-то, брошенного в реку.

Эту деталь она запомнит лучше, чем остальные.

В течение нескольких недель Руби беспокоилась, что подвела меня. Хотя она никогда не признавалась в этом ни про себя, ни вслух, Руби все же задавалась вопросом, могла ли она в то утро сделать что-то – что угодно – иначе. Если бы она не заблудилась и не поскользнулась на перилах, если бы больше внимания обращала на окружающие вещи, детали, вместо того, чтобы беспокоиться о дожде. Был ли какой-то момент, который она упустила, способ, чтобы все изменить?

Все это время Руби искала отпущения грехов. За то, что пришла слишком поздно, за то, что не смогла добраться до девушки вовремя или еще лучше – до того, как до нее добрался он.

Ее одержимость мной и моим убийством была способом сказать «Прости».

– Правда, Руби, вы все сделали правильно, – сказал офицер Дженнингс после того, как она нашла меня. Сегодня, когда Руби трясущимися руками берет телефон и набирает номер, указанный на карточке, которую детектив О’Бирн дал ей тем ужасным утром, недели или целую жизнь назад, она наконец-то верит в это.

Ной был прав. Нью-Йорк всегда дает второй шанс.