Восемнадцать

Вот, что было на мне в то утро, когда меня убили.

Серые спортивные штаны, с начесом внутри, с потертыми штанинами и с эластичной резинкой на поясе, так что я могла свободно носить их низко на бедрах. Пудрово-голубые, хлопковые трусы «Виктория Сикрет» с маленьким сердечком и розовым логотипом спереди. Такое повседневное нижнее белье продается комплектом из пяти штук за двадцать долларов. Черный лифчик под фиолетовой футболкой. Легкая, пушистая, как стеганое одеяло, и такая же фиолетовая парка. Вот так: фиолетовая куртка, фиолетовая футболка, синие хлопчатобумажные трусы, простой черный бюстгальтер и пара старых спортивных штанов. Плюс – почти новые кроссовки, покрытые запекшейся грязью от спуска по камням и борьбы. Меня нашли и занесли в каталог в лифчике и футболке. В то утро мой социальный класс, мою профессию и мои намерения оценили, основываясь на моих волосах и оранжевых ногтях, а также на тех немногих предметах одежды, которые он оставил.

Пропавшая одежда в рюкзаке, который хранится в центре города, в частном шкафчике спортзала, что расположен в подвале. Люди, сотни людей, проходят мимо этого шкафчика каждый день. Некоторые из них даже читали обо мне, следили за расследованием дела Джейн из парка Риверсайд. Один или два клиента этого спортзала отправились на службу, устроенную в ту ночь. Эти люди задаются вопросом, кто мог сделать подобное с молодой девушкой. Направляясь в центр, они искоса поглядывают на мужчин в метро, а после проходят мимо злополучного шкафчика два, пять, а то и десять раз за день. Спортивные штаны, синее нижнее белье, пара кроссовок и куртка, а еще – оставленные мной пятна крови, которые теперь больше напоминают ржавчину. И фотоаппарат – винтажная Leica, без пленки и объектива. Предмет, всего за несколько недель украденный дважды, теперь завернут в пластик и лежит в подвальном шкафчике, код от которого: 0415.

У каждой загадки есть ответ. Независимо от того, сколько времени потребуется для решения, ответ появляется в то же время, что и вопрос. Вот что думает детектив О’Бирн, когда впервые произносит мое настоящее имя и начинает собирать воедино мелкие факты моей жизни с помощью рассказов Тэмми и результатов теста ДНК Глории Ди («Я думала, что она с Тэмми», – причитает снова и снова мой бывший опекун, словно это оправдывает ее безответственность).

– Алиса Ли, – говорит О’Бирн, думая обо всех людях, которые меня подвели. – Кто же сделал это с тобой, малышка?

Я думала, что моего имени будет достаточно. Что загадкой, которую они все пытались решить, была моя личность. Но для О’Бирна это только начало. Мое имя всегда было только подсказкой. Для детектива настоящая загадка – то, что произошло там, у реки.

По крайней мере, следующий свой вопрос он адресует именно мне. Как будто в этой ситуации у меня все еще есть право голоса:

– Как нам найти этого ублюдка, Алиса? Что мы упускаем из виду?

В отличие от О’Бирна, Руби старается не думать о преступнике. Она перестала вздрагивать от громких звуков, старается улыбаться в ответ здоровающимся с ней мужчинам, когда она покупает закуски в продуктовом магазине или еще одну бутылку водки на Бродвее. Она не хочет быть той, кто косо смотрит на незнакомцев, не в городе, где хватит пальцев одной руки, чтобы сосчитать людей, которых она действительно знает. Но преступник все равно остается на периферии ее сознания, отбрасывает тень, проскальзывает по углам, так что Руби всегда кажется, что как только она пытается его поймать, он исчезает.

Она старается не думать об этом мужчине слишком много, но в глубине души знает, что так же привязана к моему убийце, как и ко мне. Что между ними осталось что-то незаконченное. Иногда Руби спрашивает себя, что было бы, последуй она за ним по этим углам, столкнись лицом к лицу с человеком, чьему ужасному преступлению она стала свидетелем.

Признаюсь, О’Бирн подсказал мне одну идею, заставил задуматься кое о чем.

Джош – первый член Клуба Смерти, который произносит мое имя.

Язык прижимается к зубам, когда он произносит слоги, пытаясь создать мой образ из скудных подробностей, которые ему удалось раскрыть до того, как они попали в новости. Теперь, когда я официально идентифицирована, моя жизнь уместилась в маленький список: девушка из небольшого городка со Среднего Запада, без родителей, ни профессии, ни известного адреса в Нью-Йорке. Ничего, что помогло бы определить мотив, ничего, что указывало бы на то, что я делала одна в парке тем утром. Но есть имя, начало положено.

Это уже кое-что. Джейн из парка Риверсайд на самом деле Алиса Ли.

Джош смотрит на фотографию, которая скоро станет достоянием общественности. Он видит красивую молодую девушку с небесно-голубыми глазами и носом, усыпанным веснушками. Он пытается, но никак не может сопоставить это фото с тем, что со мной случилось. Это кажется невозможным, но, с другой стороны, подобные вещи всегда непостижимы, верно? Мы не знаем, что ждет нас в будущем, когда делаем счастливое фото.

Джош получил наводку от друга из «Дейли Ньюс». Женщина, с которой он переспал один или два раза после одиннадцатого сентября, когда весь город сотрясался.

– Они опознали девушку, которая тебя так интересует, – сказала она по телефону. – Какая-то девушка из Висконсина. Я отправлю тебе фотографию, которую они прислали. Не стесняйся отблагодарить меня хорошим ужином.

Но в тот вечер Джош приглашает на ужин Руби. Путается в том, как лучше сформулировать вопрос, и в конечном итоге останавливается на следующем: «Мне нужно кое-что рассказать тебе о Джейн». Он не хочет, чтобы Руби подумала, будто это свидание, но, когда она заходит в маленький итальянский ресторанчик недалеко от Линкольн-центра, и направляется к барной стойке, за которой он сидит, Джош протягивает ей свой телефон, как будто это букет цветов.

На экране мое улыбающееся лицо.

– Это Джейн?

Вцепившись в предложенный ей барный стул, Руби впервые смотрит на настоящую меня. Она представляла себе этот момент уже несколько недель. Облегчение от того, что наконец узнает, кто я такая. Только чувство совсем непохоже на то, которое она себе представляла. Боль внезапно становится невыносимой.

Алиса.

Когда она впервые произносит мое имя вслух и начинает плакать, мне хочется протянуть руку и сказать, что я была здесь все это время. Только я не могу заставить мир, даже его крошечную часть, двигаться в моем направлении. Будь это возможно, я бы обняла ее, до боли крепко.

Их колени почти соприкасаются.

Сейчас они в другом баре, одном из тех секретных мест, где нужно нырнуть за стену и подняться по лестнице, но которые никогда не остаются секретными надолго. Они делят маленький диванчик, спрятанный за бархатными занавесками, – единственное свободное место в этот час. Когда они присели, Руби вспомнила ту молодую пару, которую видела в дайв-баре в тот день, когда нашла мое тело. Как девушка закинула ногу на бедро парня, какой первозданной казалась их сияющая своей новизной любовь, когда сама Руби чувствовала себя такой усталой и напуганной. Возможно ли, что сейчас она хочет подобного сияния и для себя?

Они разговаривают обо мне всю ночь напролет, передают мою фотографию из рук в руки. Джош и Руби лепят жизнь вокруг тех немногих вещей, которые они знают, так что к третьему «Манхэттену» – мой напиток! – они создают дюжину моих версий. Воспоминая о вкусе вишен у меня во рту, я шепчу сумасшедшие предложения, чтобы помочь им. Подружка гангстера! Наследница в бегах! Они не слышат меня из-за звона кубиков льда и джаза, что играет на заднем плане. Но я все равно воображаю себя скульптором. Когда Руби говорит Джошу, что хотела бы встретиться со мной при жизни, узнать, кем я была на самом деле, я понимаю, что хочу этого так же сильно.

За ужином Джош признался, что расследовал убийство в Риверсайде. Он рассказал Руби о сети друзей и деловых контактов, с которыми он говорил обо мне, так что она представила карту людей по всему городу, линии, соединяющие пульсирующие точки. Он говорит Руби, что его интерес чисто прагматический, что это фантастическая тайна, которую нужно разгадать, но я знаю правду. Это путь Джоша к ней. Руби Джонс. Одной из немногих людей, которые заставили его снова радоваться жизни.

Я вижу, что происходит, когда он смотрит на нее. После той ночи в устричном баре я вижу яркий синий свет, который начинается прямо под его ухом. Он изгибается под его челюстью, спускается по шее и разлетается во все стороны на груди. Джош думает, что там, где раньше было желание, теперь тьма, но он искал не в тех местах. Его ярко-синяя тоска спрятана глубже, далеко под его мрачными мыслями. Я хочу сказать ему, что так и должно быть, что это должно вывести его из той напускной холодности, за которой он прячется. Я хочу провести указательным пальцем от его уха вниз по шее, до груди. Там мне понадобились бы обе руки, все пальцы, растянутые, как артерии, или сияющая волна от взрыва. Прикасаясь к каждому месту – здесь, здесь, здесь, – я бы сказала: это она. То, как она наклоняет голову, когда слушает тебя, яркий блеск в ее глазах, когда она чем-то тронута. Изгиб тела под ее хлопчатобумажной рубашкой, и то, как застенчиво она оттягивает ткань, не подозревая, что в то же время притягивает тебя.

Если бы живые могли видеть весь этот свет, карты городов, нарисованные под кожей, их бы переполняло благоговение. Глядя на Руби и Джоша прямо сейчас, они бы увидели, как нервозность и предвкушение могут показаться одинаковыми на первый взгляд, но у них разный источник. Нервозность – стремительная вода, устье реки, но предвкушение – нечто гораздо более тонкое, как маленькие пузырьки, которые лопаются. Один яркий взрыв за другим, пока тело не становится бокалом шампанского, миллионом золотых шариков воздуха.

Это прекрасно. Видеть, сколько радости может вместить тело.

– Мои друзья, что остались в Австралии, вряд ли поняли бы меня, – говорит сейчас Руби, и эти маленькие пузырьки начинают формироваться. Они говорят о Клубе Смерти, о взаимном увлечении смертью в целом.

– Я даже не уверена, что они захотят поддерживать связь. Возможно, я слишком… со мной сложно.

– Со мной тоже было нелегко найти контакт после аварии, – признается Джош. – Тем, кто знал меня раньше.

– Ты имеешь в виду свою бывшую жену? – спрашивает Руби, приподнимая брови.

На другом конце стола Джош корчит гримасу.

– Давай просто скажем, что она не очень хорошо справлялась с новой версией меня. Или это я перестал ладить с ее прежней версией. В любом случае, все довольно быстро стало слишком сложным.

– Говорят, развод – своего рода смерть, – неуверенно говорит Руби, протягивая руку через стол, чтобы коснуться Джоша. – Должно быть, тебе было тяжело, ведь твой мир перевернулся с ног на голову.

Джош открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но просто качает головой.

– Да, – наконец отвечает он. – Было мало приятного, но теперь это все в прошлом. Для нас обоих.

Руби пока нечего добавить; она убирает руку и переводит разговор на более безопасную почву.

– Я все еще не понимаю, неужели так долго никто не вспоминал про Алису. Почему потребовалось так много времени, чтобы кто-то заметил ее исчезновение?

– Я предполагаю, что людям, которые знали ее лучше всего, было что скрывать, – отвечает Джош. – У большинства людей есть секреты. Хотя, возможно, в своей жизни она имела дело с не лучшими людьми.

И вот так просто они возвращаются к игре, снова представляют, какой была моя жизнь. Только на этот раз это сводит меня с ума, потому что в очередной раз Джош слишком близок к истине.

Некоторые люди предпочли оттолкнуть меня. Они прекратили – или даже не пытались – меня искать. Потому что они хотели держать дистанцию. Даже после того, как стало ясно, что случилось что-то плохое.

Но теперь это будет сложнее, верно? Когда мое имя у всех на устах.

Ночь почти закончилась. Именно на такое свидание я хотела бы когда-нибудь сходить. «Манхэттен», джаз и электричество под кожей. Я решаю сыграть в свою собственную маленькую игру. Во имя всего, что я потеряла.

Толчок по коленям, на этот раз более сильный. Я собираю свой гнев на всех людей, которые подвели меня, и изменяю его форму, превращая в реальную силу.

Пока Руби проводит указательным пальцем по краю своего бокала, а после теребит мочку уха, Джош не двигается, не может убрать свое колено от ее. Почувствовал ли он что-то странное? Толчок от кого-то невидимого?

(Вполне логично, что парень, который умер и вернулся к жизни, почувствовал это первым.)

Я хочу сесть перед ними. Хочу показать Руби нервы, которые трепещут в местах, где они соприкасаются, переместить ее пальцы от стакана к его губам, сказать: «Здесь, в этом месте, мой дом». Я подозреваю, что если прошепчу это Джошу, он действительно услышит меня. Я стараюсь изо всех сил, но слова вырываются как соло саксофона, заполняющее комнату.

– Это твоя ночь, – произношу я громче, и занавески шуршат. – Дерзай! – кричу я, и свеча между ними мерцает. Мой голос, теперь, когда я знаю, как его слушать, – музыка, пламя и бархат. Я – любое легкое, задерживающееся на коже касание. Все меньше и меньше я напоминаю конечности, волосы, зубы и кости. Все больше – воздух, ощущение и искру, которая стреляет голубой рекой по всему телу мужчины.

Это новое чувство ощущается как сила. Способность в конце концов заставить мир двигаться в моем направлении. Это необыкновенное, внушительное чувство. После того, как меня так долго бросало из стороны в сторону.

Я точно знаю, куда его направить.

Мужчина, который убил меня, сидит дома, всего в одном или двух кварталах от реки. Мерцание свечей, свист ночного воздуха. Он глубоко затягивается сигаретой, наблюдая, как его дыхание превращается в спираль дыма. Этот мужчина думает о том, каким могущественным он был там, у реки. Его самомнение заставляет меня пробить трещину в небе, призвать гром, который сотрясает его, сидящего в кресле.

Мой внезапный, восхитительный гнев заполняет комнату. Это он должен быть тем, кто думает о конечностях, зубах, волосах и костях.

Потому что – шипит ветер, мерцает свеча – все, чем я была раньше, все, что он забрал у девушки по имени Алиса Ли, скоро постучится в его дверь.

На следующий день Руби не может перестать думать о Джоше. Мужчина, который подарил ей имя ее умершей девушки.

Они говорили, а когда очнулись, было далеко за полночь, на часах было полтретьего ночи, когда он поймал ей такси. Шел мелкий дождь. Прощаясь, Джош наклонился и поцеловал влажную щеку Руби. Он не отстранился, когда она повернулась к нему. Их первый поцелуй, что-то мягкое, осторожное и быстрое, но все же в такси Руби прижимала руку к губам всю дорогу до дома. Из нее даже вырвался легкий смешок, отчего водитель тоже засмеялся и сказал, что приятно видеть, как кто-то хорошо проводит время.

Это была волшебная ночь. Но что ждет их на следующий день? Неужели, воодушевленные алкоголем, дождем и странными обстоятельствами, они случайно перешли черту? Отдалятся ли они друг от друга, когда взойдет солнце? В тридцать шесть лет это не должно так сбивать с толку, думает Руби. Джош прислал сообщение, чтобы убедиться, что она добралась домой. Это, несомненно, можно считать хорошим знаком. Сегодня утром он не писал, что, несомненно, можно считать знаком плохим. Поцелуй пробудил бабочек в ее животе, что следует признать не просто хорошим знаком, а настоящим чудом, учитывая, как долго эти крылья оставались сложенными под ее кожей. Руби понятия не имеет, почувствовал ли Джош то же самое. Определенно плохой знак. Ей надоело не знать, что чувствует к ней мужчина. Что вполне логично.

Рубцовая ткань никогда не бывает такой же эластичной, как та, которую она заменяет. Как я уже говорила, переезд в другой город на самом деле не делает вас совершенно новым человеком. Все остается с вами – привычки, мысли, страхи – весь этот багаж тоже отправляется в дорогу. Прошлой ночью, прямо перед тем, как они с Джошем поцеловались, Руби почувствовала, как тротуар накренился под ней. Это длилось не более секунды, но этого оказалось достаточно, чтобы она почувствовала, – мир открывается, что-то наконец-то меняется. Руби широко раскинула руки и развернулась, подставив лицо дождю. Жест, который она видела в сотне фильмов, в сотне моментов, подобных этому. Джош рассмеялся, схватил ее за руку, чтобы не дать упасть, но на самом деле в тот момент Руби мечтала, чтобы у нее закружилась голова.

(Прошлая ночь стала откровением для нас обеих.)

Однако сегодня не было никаких грандиозных жестов. Просто еще одно безобидное сообщение от Эша – Эй, не спишь? – которое она до сих пор игнорировала. Она не хочет рассказывать ему об имени, которое не может перестать произносить вслух (и она не может рассказать ему о Джоше, хотя мне бы хотелось, чтобы она это сделала).

Если бы вы могли видеть выжидающих Джоша и Руби.

Люди хранят свою тоску в разных местах. Для Джоша тоска живет в кончиках его пальцев, так что, когда она становится слишком сильной, он, чтобы облегчить пульсирующую боль, потирает большой палец об указательный или широко разводит руки, хрустит костяшками пальцев и фалангами. Независимо, тянется ли Джош к женщинам или к словам, руки выдают его желание. Тоска Руби живет глубоко в ее руках, она приходит как пронизывающее до костей чувство, которое Руби пытается стряхнуть, как дискомфорт, который следует выдавить. Ни один из них никогда по-настоящему не учился, не позволял себе справляться с такой гаммой эмоций. Испытывать желание – значит преследовать цель или убегать от нее, ни больше – ни меньше.

Руби не знает, что весь день Джош тянется к ней, хрустя пальцами.

Сообщение от него приходит, когда Руби сидит, крепко скрестив руки, на крыльце местной прачечной в ожидании того, когда высушится ее белье.

Гудение телефона заставляет ее подпрыгнуть, хотя она мечтала услышать его целый день.

Руби роняет телефон, и тот со звоном падает на тротуар.

Подобного поворота даже я не могла предвидеть.